Заключение

Заключение

Естественный страх, который охватил всех жителей Александрии при приближении войск Октавиана в течение июля 30 года, очень быстро рассеялся, когда римлянин торжественно объявил, что он уважает город и его жителей, а потому не тронет их «в первую очередь из-за Александра Великого — создателя города, во-вторых, из-за восхищения красотой и величием Александрии, и, в третьих, чтобы доставить удовольствие своему другу Арию».^{266} Жертвами репрессий Октавиана (впрочем, очень умеренных) стали только родственники и приближенные Антония и царицы. Однако чувства нового царя не были столь уж благоприятными для страны, чью беспутную столицу он ненавидел, а к древней династии чувствовал такое же омерзение, как и к культам, которые он считал упадническими и варварскими. Но более личных предубеждений его одолевал страх перед тем, что богатства Египта могут послужить интересам другого политика. Этот страх толкал его на принятие различных мер, направленных на предотвращение возможной опасности. Он запретил всем римским сенаторам, а также всем военнослужащим проникать в новую провинцию без его разрешения. С другой стороны, он не доверял ни проконсулу, ни легату сенатского уровня, должностям, принятым для введения в такие важные провинции. Он доверил страну простому кавалеристу с титулом префекта. Действительно, префектура Египта была поставлена на первое место в карьере всаднического сословия сразу за префектурой претория в Риме,^{267} таким образом, она была доверена опытным людям.

Презрение Октавиана — который вскоре взял имя Августа — было небезосновательно. Он сместил первого префекта, которого сам назначил — Корнелия Галла, — так как последний вел себя скорее как независимый правитель, нежели как верный слуга императора.^{268} Вся новая бюрократия была сконцентрирована вокруг нового префекта, и все посты занимались римскими служащими, которые были одновременно и римскими всадниками. Только местная администрация с усеченными правами осталась в руках эллино-египтян, стратеги номов превратились в простых светских служащих, а их военные обязанности были отныне переданы римской армии. Более трех легионов римлян обосновались в различных крепостях и гарнизонах. Основные из них находились в Александрии, Вавилоне (Старый Каир), около Мемфиса и в Фивах. Хотя птолемеевская система клерухов через некоторое время исчезла, сами клерухи превратились в простых землевладельцев, лишенных всех военных обязанностей.

Изменения, вызванные римским присоединением Египта к Империи, коснулись не только администрации и армии. Август ввел новую экономику и налоговую политику в этой огромной провинции. Новые налоги были направлены на снабжение Рима, который к тому времени стал самым большим городом мира. Таким образом, происходила реорганизация системы подушной подати и налогообложения на землю. Бремя налогов становилось все тяжелее, их сборы увеличивались, а снижение и избавление от налогов делалось все реже и реже. Каждый взрослый житель Египта обязан был выплачивать подушную подать, точная сумма которой варьировалась от места проживания и статуса отдельной личности. Условия для местного деревенского населения были намного жестче, чем для греков, живущих в городах. Вскоре такие преобразования стали сопровождаться возмущениями, которые вспыхивали несколько раз, например, в Фиваиде и которые Корнелий Галл должен был подавлять.^{269}

Также параллельная администрация Собственного расчета (Идиос Логос) приобретала все большую и большую значимость. Управляя в эпоху Птолемеев частными владениями царей, этот Собственный расчет, под жестким контролем императора, стал средством эксплуатации страны для собственной — императорской — выгоды. В обязанности этого органа входил контроль за конфискованными или отсуженными землями, а также за священными наделами храмов. Последние лишились права обладания посевными территориями, которые они еще сохраняли за собой, получая взамен выбор между рентой (синтаксис) от государства или возможностью съема, правда, на благоприятных условиях, части старых земель. К этому времени храмы потеряли большую часть дарованной Птолемеями экономической независимости, попав под опеку, осложнявшуюся созданием должности Верховного жреца Александрии и всего Египта, роль которого исполнял римский всадник, наблюдающий за деятельностью жрецов и культов.^{270}

Одной из навязчивых идей римлян было навести порядок в вопросах прав граждан. Разница между жителями городов и гражданами, проживавшими вне их, стала для римлян фундаментальной. Они только увеличили барьеры, разделяющие египтян и греков, долгое сосуществование которых сделало эти границы размытыми. Греки, по мнению Октавиана, должны были теоретически проживать в главных городах номов, и только греки могли отныне поступать в гимнасии. Целая серия правил, странным образом присоединенных к своду постановлений Собственного расчета («Гномон Идиос Логос»), предопределила условия настоящего социального расслоения. Были выявлены, таким образом, три класса свободных граждан: египтяне, эллины, живущие в городах, и римские граждане. Большие штрафы и конфискация имущества обрушивались на тех, кто пытался преступить эти законы, в особенности, если дело касалось брака или наследства. Кандидаты в гимнасий должны были пройти суровый экзамен, называемый эпикризис, безжалостно отсекавший всех выходцев коренного населения, страдавших от отсутствия социального равенства. Целью этого экзамена становилось подтверждение их статуса эллина.

Положительной стороной такой политики стало быстрое формирование среднего класса, ревностно относящегося к своему привилегированному статусу, выполняющего свои обязанности на местном уровне, тогда как Птолемеи скорее рассчитывали на прогрессивную эллинизацию высших слоев общества, оставляя намеренно расплывчатым вопрос о личных правах. Романизация Египта пошла, таким образом, по пути постепенного обезличивания страны по отношению к остальным провинциям Империи; страны со множеством местных сообществ, обладавших некоторой автономией в управлении, которые, в свою очередь, заботились об общем процветании Египта, соглашаясь на выполнение труднорешаемых задач. Но это приведение к общему знаменателю происходило медленнее и более постепенно, чем в других местах, и императоры достаточно долго поддерживали специфические особенности региона, что позволяло частично сохранить древние традиции фараонов. На самом же деле целью новых хозяев было безболезненное и эффективное снабжение египетской пшеницей римской черни.

Египет, долгое время сохраняемый императором как одновременно устойчивое и приносящее постоянный доход владение, только спустя три века, во время правления Диоклетиана, окончательно превратился в такую же провинцию, как и все остальные, полностью потеряв свою собственную денежную систему и последние особенности в административном управлении. Более того, этот момент совпал с агонией старой цивилизации фараонов, тогда как новая религия настаивала на ее изгнании вместе со старыми богами. Такая слишком безапелляционная точка зрения рассматривала падение Лагидов как отправную точку процесса разложения, который привел, в конечном счете, к романизации Египта. Однако это было не совсем так. Египетское общество, без сомнения, изможденное режимом, который был определяющим фактором беспорядка и разорения, пережило этот период присоединения даже тогда, когда отрицательные последствия нового правления не замедлили проявиться.

Возможно, что это присоединение нанесло последний решающий удар по ассимиляции потомков греческих иммигрантов из хоры со средними и высшими классами местного общества. Такое единение могло быть только плодом смешанных браков или определенного уровня культурного обмена. Первые жестоко карались новыми властями, что касается вторых, то, если римская администрация не могла или не хотела мешать египтинизации греков в плане их религиозных и обрядовых верований, она смогла, в конце концов, затормозить эллинизацию египтян за счет социальной дифференциации, которая проявлялась при суровом отборе поступающих в гимнасии. Таким образом, подталкивая коренное общество к культурному слому и стиранию из национальной памяти своих собственных традиций, римляне разрушили, может быть, единственное наследие Лагидов, пророчащее процветание новой нации: первые плоды бикультурного греко-египетского общества. Правда, это присоединение благоприятно сказалось на быстром распространении египетских культов по Римской империи. Но столь пресное и эллинизированное представление о религии фараонов, чья экзотичность, а не истинное содержание обеспечила популярность культа вплоть до Великобритании, было лишено своих корней, не имело никакой связи с культурой, которую жрецы Фаюма или Фиваиды, предчувствуя свой неизбежный конец, безуспешно пытались сохранить за счет последнего интеллектуального рывка.^{271}