ЖИТЬ СМЕРТЬЮ ДРУГИХ
ЖИТЬ СМЕРТЬЮ ДРУГИХ
Мир мертвых
С конца Средневековья мумия — практически только она — была воплощением Египта фараонов. Интенсивно используемая сначала в качестве сырья для удобрений и медикаментов, позже она стала предметом огромного количества болезненных фантазий о древней цивилизации, в особенности в эпоху романтизма. Если Египет кажется нам страной мертвых, то вовсе не потому, что смерть у египтян занимала место намного более значимое, чем у других древних народов. Даже прогресс, сопряженный с повышением уровня жизни, гигиеной и медициной, не может сделать смерть менее значимой и менее пугающей в нашем представлении. Но в Египте как нигде более природные условия сопрягались с человеческими усилиями, чтобы сохранить тела умерших на таком высочайшем уровне, о котором они сами, естественно, не подозревали, и который до сих пор заставляет нас поражаться этому искусству. Египетские погребальные обряды и традиции эпохи фараонов продолжались более пяти тысяч лет и прекратили свое существование лишь с окончательной победой христианства, чьи представления о загробном мире не предусматривали такого трепетного отношения к покойникам.
Проведение подобных обрядов более известно нам по оставленным свидетельствам в текстах, нежели по археологическим раскопкам, несмотря на то, что именно археологические сенсационные открытия в этой области более всего способствовали развитию египтомании в наше время. Итак, эти верования и традиции претерпели огромное количество трансформаций в течение тысячелетий. В интересующей нас эпохе происходит заключительная фаза подобной эволюции. На самом деле, как и во всех культурных областях цивилизации, анализирующей свое прошлое, изменения совершаются через взаимопроникновения различных уровней веры и практических обрядов. Традиция постепенно обогащается развитием старых фундаментальных концепций, которые определяли египетскую веру в загробную жизнь человека, в бессмертие человеческой души. Таким образом, погребальные ритуалы, записанные в папирусах на иератическом языке, а иногда иероглифами на стелах или саркофагах, свидетельствуют о существенных переустройствах и постепенном пересмотре древней традиции. Теперь она развивалась в направлении, более соответствующем новым жизненным реалиям, перемежая внутри себя свежие предубеждения с различными главами из Книги Мертвых Нового царства или с отрывками древних осирических литургических текстов, ранее предназначавшихся только для погребения царей и цариц.{173}
Наиболее очевидно тенденция этого развития проявилась в постепенном упрощении погребального ритуала. В птолемеевскую эпоху этот ритуал был распространен во всех слоях египетского населения. Уже в V веке Геродот мог описать три уровня мумифицирования, которые предлагались родственникам умершего. Третий — самый общий — был доступен даже низшим слоям населения.{174} Судя по оставшимся текстам и археологическим исследованиям, можно сказать, что в эпоху Птолемеев редко какой египтянин отказывался от такой услуги post mortem. Погребальные почести могли не состояться лишь в тех исключительных случаях, когда людей уносило волнами Нила или их съедал крокодил, а также в том случае, если они умирали в абсолютной бедности и не оставалось ни одного родственника, готового потратить на покойного немного денег.
Греки и потусторонний египетский мир
Можно задаться вопросом об отношении греков, обосновавшихся на египетской земле, к погребальной традиции местного населения. Известно, что греки и македоняне предпочитали проводить кремацию умерших, нежели погребение их, хотя нехватка топлива делала первый способ более дорогим. Погребальные ритуалы носили общий характер, и кладбища были достаточно скромными. Нужно сказать, что вера эллинов в потусторонний мир была несравнима с богатством и усложненностью египетского представления о подземном царстве. Даже если погребальные традиции греков немного изменились со времен гомеровского Гадеса, все же они были не настолько сильны, чтобы заставить задуматься грека о том, что с ним будет после смерти. Отсутствие веры в вечную жизнь, гнездившееся в самом сердце эллинской антропоцентрической, прометеевской культуры, ставившей превыше всего реализацию человека в этом мире, и может объяснить то увлечение и то обаяние, которые испытывали греки к египетским обрядам.
Наиболее сильное впечатление производили на иноземцев египетские обещания неограниченных возможностей в загробном мире. Именно они подталкивали греков к тому, чтобы принять погребальные традиции завоеванной ими страны. Еще в саисскую эпоху греки проявляли интерес к местным ритуалам, сын Алексикратеса и Зенодоты заказал себе огромный каменный саркофаг в египетском стиле.{175} Смешение греческих и египетских мотивов можно найти в серии стел еще до птолемеевской эпохи. Эти стелы принадлежали колонии, которая обосновалась в египетской столице, начиная с VI века.{176} Даже в Александрии некрополи птолемеевской эпохи были выстроены в греческом стиле с некоторыми элементами египетской культуры. В эпоху римских завоеваний египетское влияние становилось все ощутимее, подтверждением чему может служить изумительно выполненная гробница в честь Тиграна, а также архитектурный ансамбль некрополя в Ком-эль-Хугафа. В итоге, художественные произведения эллинской культуры воплощали представление исключительно египетской религии. В хоре, начиная с эпохи Птолемеев, многие греки, посещая свои гимнасии, не гнушались египетской погребальной технологией, и их имена соседствовали рядом с именами местных жителей в списке мумий. Случаи сопротивления эллинизма в вопросе захоронений довольно редки, но и они тоже происходили. Ярким примером тому может служить некрополь Гермополя, где один ярый противник египетской культуры гордо написал в своей эпитафии, что заставил кремировать свое тело — это святотатство для египетской культуры и души.{177}
Профессии на службе мертвых
Не случайно в древних документах сведений о специалистах по погребальным ритуалам больше, чем о других социальных группах. Произошло это вовсе не потому, что погребальные профессии были настолько многочисленны или престижны, просто занимавшиеся этим сложным ремеслом люди умели лучше других оберегать свои архивы от уничтожения. Обыкновенно египтяне сортировали документы на частные, земельные и профессиональные и размещали их в глиняных горшках, которые ставили в заброшенные или незанятые гробницы. Эти гробницы оказывались местами исключительного хранения, и папирусы извлекались нетронутыми после тайных и официальных раскопок в течение двух последних веков. Многие из дошедших до нас архивов относятся к регионам Фив{178} и Мемфиса.{179}
Люди, которым доверяли тела умерших, на греческом назывались хоахиты («возлиятели жертвенного вина») — термином, не существовавшем в классических источниках, которому первые папирологи ошибочно приписывали египетскую этимологию, речь идет скорее о дословном переводе с египетского названия уахму, что означает «тот, кто льет воду». Жертвенные возлияния вина должны были осуществляться в честь умерших, что составляло лишь часть работы хоахитов. Однако не они мумифицировали покойников. Такую деликатную операцию проводила другая группа профессионалов-бальзамировщиков, известных на греческом как таришхевы (дословный перевод «солильщики»). Этот термин в достаточно грубой манере передавал суть операции по натиранию тела покойника соляным (или содовым) раствором. Греческие тексты упоминали также о парасхитах, то есть людях, «делающих надрез». Подобное название говорит о тех надрезах, которые делали в паху у покойника для эвисцерации, извлечения внутренностей. Диодор разделял два эти направления: парасхиты были людьми презренными, так как занимались телом, уродуя его, тогда как тарихевты, наоборот, считались мастерами искусства бальзамирования и относились к почетному и даже священному классу.{180} На самом деле источники не содержат подобных высказываний. Скорее всего, одних и тех же людей иногда называли тарихевтами, иногда парасхитами. В Фивах вообще встречается только одно египетское название, совпадающее с обоими греческими словами — хери-хеб «надзирающий за свитками (папирусов)», исполняющий роль ритуалиста, которую должен был играть жрец, контролирующий бальзамирование трупа. Удивительно, что греки использовали такие прозаичные, если не сказать тривиальные термины там, где египтяне употребляли древние торжественные выражения. На самом деле эта оппозиция определяется культурной традицией: эллины видели в погребальных обрядах египтян в первую очередь только странные, отталкивающие манипуляции. Они не могли постичь религиозного египетского сознания, мириться с которым им приходилось в силу жизненных обстоятельств. Название хетему-нетер, которое встречается в документах Мемфиса и некрополей в районе Фаюма и Среднего Египта, означает «посланник бога», что греки перевели как энтафиаст («могильщик»).
Все эти занятия должны были приносить относительную прибыль, судя по передаче собственности, о чем свидетельствует большое количество документов, которые сообщают иногда о передаче значительного участка земли. Сложно определить четкую задачу для каждого из специалистов по мумификации. Археологические раскопки подтверждают описания, данные Геродотом и в особенности Диодором. Три выделенных ими класса не поддаются точному разграничению, которое пытаются вывести путем изучения многочисленных мумий, дошедших нетронутыми до наших дней. Таким образом, разделение на классы было довольно теоретическим, даже учитывая неравнозначное качество мумификации.
Именно наложение тканей — покровов и бинтов — было единственной операцией, за чьим качеством родственники умершего могли следить. На выполнение этой работы требовалось огромное количество ткани. Материал ткался, по крайней мере в теории, только изо льна определенного качества (виссон), который, в отличие от всех нитей животного происхождения, считался чистым. Использовали большое количество предметов традиционной одежды, различной смешанной ткани. Разрисованный яркими красками толстый слой бумаги, состоящий либо из старых папирусов, склеенных вместе, либо из картин, покрытых искусственным мрамором, принимала форму маски головы умершего. Это подобие живого лица достигало груди. Ноги могли быть завернуты в чехол из картона. Погребальная обстановка была роскошью, которую позволяли себе только самые богатые люди. В гробнице можно было иметь два или три деревянных гроба, сундук для внутренностей, предназначенный для хранения и транспортировки канопских ваз, от чего впоследствии отказались. В обнаруженном погребальном папирусе, написанном на иератическом языке, была найдена древняя версия Книги Мертвых. В I веке с появлением новых книг такая погребальная литература становится все более и более разнообразной. Книга Дыхания{181} позволяла возвратить покойнику способность чувствовать, видеть и слышать. Книга пути в вечность{182} давала возможность умершему свободно передвигаться в потустороннем мире и даже свободно обращаться к Осирису. Книга превращений, написанная на демотическом языке,{183} указывала покойному способы превращаться в различных животных и магических существ.
Хоахиты за работой{184}
Что касается хоахитов, они занимались только окончательным этапом: помещением тела в его последнее пристанище. Однако часто это размещение связывалось с определенного рода трудностями, вынуждавшими хоахитов оставлять умерших во временных гробницах. Иногда семья соглашалась после мумификации держать тело дома. Были даже специально сделанные на этот случай ящики со съемными панно, позволяющими видеть лицо покойного через окошко.{185} Известно, например, что мумия родственника могла иногда служить гарантией для одалживания денег.{186} Мы опускаем случаи внезапного исчезновения должника. Для транспортировки самого тела семья должна была обратиться к людям другой профессии, звучащей по-гречески «некротафы», что значит «похоронный служащий». О них мало что известно, несмотря на то, что они составляли профессиональное сообщество, более известное и популярное среди простого населения, чем хоахиты. Последние должны были выплачивать различные налоги, взимаемые с мумий, которые были введены по инициативе «главы некрополя», являвшегося высшим административным чиновником кладбища.{187} Работа хоахита не ограничивалась погребением мумии с последними ритуальными почестями. Покойник регулярно должен был получать почести в виде ритуальных возлияний и жертвенных даров, совершать которые могли только хоахиты. Еще в IV веке обеспеченные семьи предоставляли хоахиту участок земли, доход с которого предназначался для совершения заупокойных служб. В эпоху Птолемеев нехватка земли изменила саму природу материальной поддержки хоахитов: отныне они принимали плату от семьи, желавшей увековечить в погребальном культе своих умерших родственников. Таким образом, мумии, которыми занимались хоахиты, становились источником их постоянного и регулярного дохода. Такая работа была настоящим достоянием. Оно могло одновременно передаваться по наследству или отбираться, как и любое имущество. Мумии делились между наследниками хоахитов или продавались другим хоахитам, как обыкновенный товар. Такая ситуация могла возникнуть только в том случае, если те объединялись в некоторое подобие очень закрытых корпораций, получая выгоду от монополии. По дошедшим до нас архивам стало известно, что еще во II веке до нашей эры в Фивах существовало по крайней мере четыре семьи хоахитов, которые много раз сочетались между собой браками. В каждой из этих семей заботы об умерших и поступавшие с этого доходы передавались по прямому наследству, женщины из него не исключались и даже могли работать в этой сфере. Без сомнения, в таком важном городе, как Фивы, существовали и другие семьи, занятые в других областях погребальных обрядов в некрополе, но их архивы до нас не дошли. Все хоахиты из Фив жили на левом берегу Нила в Джеме — деревушке, построенной внутри большой ограды погребального храма Рамзеса III в Мединет Абу, представляющего собой монументальный ансамбль, прекрасно сохранившийся до наших дней. По всей видимости, в ту эпоху огромный храм не использовался по назначению, но в его внутреннем дворе приютился небольшой храм Амона в Джеме, практически реконструированный во времена правления Птолемеев, который превратился в место культа на левом берегу.
Мы не знаем, каким образом осуществлялся набор на должность хоахита. Единственное условие, дошедшее до наших дней: только египтяне могли работать в этой профессии. Но нам неизвестно, было ли это утверждение обязательным или же иностранцы могли вступать в узкий круг, например, через брак. С другой стороны, сами хоахиты были вовлечены и в другие занятия. На самом деле, в эту эпоху в египетских текстах не называют их больше уах-му — «льющий воду», — а обозначают как уненпер, «открывающий часовню (?)», то, что греки переводили словом пастофор, «хранитель часовни». Такие названия близки по значению к словам «церковный сторож» или «дьяк», которые в равной степени относятся и к храму Амона в Джеме. Но даже относясь к мелким служащим храма и будучи связанными со священным культом, хоахиты не составляли священный класс в чистом виде (уабу — «чистые»). Работа хоахитов являлась лишь жалкой копией того, что представляло собой жреческое служение богам. Известно, что в некоторых случаях их привлекали для проведения процессии или праздника. Они должны были посыпать песком аллеи сфинксов храмов Амона и Мут в Карнаке на восточном берегу Фив. С другой стороны, когда тот же бог Амон пересекал Нил, чтобы посетить свои храмы и часовни на левом берегу Фив, хоахиты брали на себя проведение процессий и устраивали жертвенное возлияние вина в течение всего пути.{188}
Профессиональная ассоциация
Чтобы лучше организовать работу своей профессии, хоахиты из Фив создали в 109 году ассоциацию. Одновременно религиозные и профессиональные, подобные сообщества возникали также в других районах и в других профессиях, без сомнения имитируя греков, которые добровольно объединялись в землячества. Правила и список членов этой ассоциации сохранились в полном объеме.{189} Чтобы стать полноправным членом такого собрания, необходимо было принадлежать к семье хоахитов и быть представителем мужского рода не младше 16 лет. Мальчики, достигшие 10 лет, могли быть занесены в список вместе со своими отцами, но только в качестве несовершеннолетних членов этой организации. Таким образом, на момент написания правил в ассоциацию входило двадцать три активных и восемь несовершеннолетних членов. Организация координировалась правлением из пяти человек, включая главу сообщества (на египетском — лезонис), заместителя главы и трех заседателей. Это религиозное братство, все члены которого были пастофорами, посвящалось богу Аменхотепу, Амону из Джеме. Они должны были справлять праздники в строго фиксированные даты, обозначенные как «дни питья». Такие периодические возлияния, направленные на укрепление взаимного уважения между членами ассоциации, были, однако, четко ограничены в количестве употребляемых напитков двумя кувшинами вина. Члены сообщества должны были оказывать друг другу помощь, например, в случае кончины одного из них. Они клялись соблюдать некие правила хорошего тона, принятые в их обществе. Нарушение приличий наказывалось штрафом, сумма которого удваивалась, если таковое было совершено главой сообщества. Никто не мог избрать профессию хоахита, не будучи членом этой «ассоциации Аменхотепа», которая являлась настоящим профессиональным синдикатом. Соответственно, ни один из членов подобной организации не мог претендовать ни на какой доход со своей профессии, если даже эта прибыль теоретически могла передаваться по наследству.
Каждый хоахит обладал правами на определенное количество семей, передававших ему своих покойников, живые члены которых были потенциальными будущими клиентами. Мы видим, что такие права могли одновременно передаваться по наследству или продаваться. С другой стороны, семьи не имели никакого альтернативного выбора, кроме как обращения к одному и тому же хоахиту, который получил через наследство или через покупку право заниматься заупокойным культом их умерших родственников. Жалованье, которое хоахиты получали за заботу о покойниках, было, по правде говоря, очень скромным. Небольшой бюджет большинства семей практически весь уходил на повседневные нужды и мог составить только символическую сумму на расходы подобного рода. Если представители самых зажиточных династий могли купить у хоахитов семейную гробницу из кирпича, сооруженную самим «могильщиком», которому они и доверяли уход за покойным, то большинство египтян довольствовались общими склепами, которые являлись собственностью хоахитов. Речь идет о древних, давно разграбленных гробницах, которые часто принадлежали высшим должностным лицам эпохи Нового царства, умершим тысячи лет назад. Холм Фив был, таким образом, в буквальном смысле начинен гробницами, но только малое количество из них впоследствии использовалось заново. Самой большой и самой известной среди них являлась Тинабунун, о чем говорится во многих греческих документах. Обозначалась она на египетском: «гробница Набунуна» — название, в котором мы узнаем едва измененное имя Неб-уненеф, важного лица духовенства Фив в эпоху Рамзеса II. Эта гробница представляет собой туннель длиной более ста метров. До сих пор он поражает воображение своими гигантскими размерами. Можно представить то количество мумий, которое могло бы там находиться!
«Святые», не дающие покоя
Отвечая за несколько сотен мумий, распределенных по семьям, хоахиты, таким образом, компенсировали скромность сумм, полученных на уход за покойниками, их большим количеством. Длинные списки мумий, дошедшие до нас через архивы, демонстрируют, что не все умершие распределялись по одному статусу. Некоторые покойники имели название п-хеси, что означает «избранник судьбы, праведник», другие же называются п-хери — «выдающийся, святой». Неизвестно, по какому принципу хоахиты получали доход с этого привилегированного статуса. Из-за двойственности египетского термина хеси выдвигалась гипотеза, что речь шла об утопленниках, так как смерть в волнах Нила приравнивалась к обожествлению.{190} Но такое объяснение не может распространяться на большинство случаев. Дары и жертвенные возлияния вина составляли главную обязанность, которую хоахиты выполняли в честь неподвижных «обитателей» до тех пор, пока живой родственник продолжал платить. Предметы, используемые хоахитами для их ритуальных целей, состояли из ваз для возлияния, кадильниц для окуривания и переносных жертвенников. Все они могли представлять некоторую ценность, как о том свидетельствует жалоба, написанная хоахитом Осороерисом, сыном Хора, в 127–126 годах главе охраны правопорядка пригорода Фив, Диофанту. Он пишет, что в то время как все силы охраны были призваны на правый берег по случаю посещения Фив главным стратегом Лохом, трое неизвестных воспользовались ситуацией, чтобы взломать дверь принадлежащей ему временной гробницы и унести все рабочие инструменты. Тела же, которые хранились там в ожидании погребения, были съедены шакалами, которые проникли в святилище после грабежа. Жалующийся насчитал ущерб похищенных вещей в десять талантов или шестьдесят тысяч драхм бронзой — сумма, которой можно было бы прокормить семью из пяти человек в течение целого года.{191}
Разделение работы между другими ассоциациями
Как и хоахиты, тарихевты образовывали монополию, и обязанности каждого из них разграничивались по очень жесткому территориальному принципу. Однако, в отличие от хоахитов, чье эксклюзивное право ограничивалось лишь гробницами, тарихевты обладали более широкими возможностями, контролируя ту или иную деревню, тот или иной район, а иногда целое социо-профессиональное сообщество. Так, первого июня 119 года между двумя парасхитами — Аменхотепом, сыном Хора, и Петенефотесом, было заключено соглашение, тщательным образом разграничивающее область их компетенции. Деревни, обозначенные в этом соглашении, принадлежат трем различным номам на окраине Фив: пригород Фив, Патиритский ном на юге и Коптосский ном на севере. Населенные пункты Фив были разделены таким образом: левый берег (Мемнонея) — Петенефотесу, правый берег (Диосполь и Медамуд) — Аменхотепу, за исключением жрецов Амона и их рабов, которых должен мумифицировать Петенефотес. Такое разделение, само собой разумеется, не соблюдалось, так как в течение последующих четырех лет каждый из них как минимум три раза подавал жалобу на греческом языке в суд эпистата на предмет повторяющихся нарушений буквы договора второй стороной.{192}
В Мемфисе антафиасты по такому же принципу разделяли кварталы городов и деревни. Доказательством служат папирусы, написанные на демотическом языке, представляющие собой длинные списки заранее распределенных будущих покойников, в случае передачи имущества энтафиастом своим наследникам. Девушки, в отличие от своих соратниц из Фив, не могли сами заниматься этой профессией, но они имели право получать доход. В 75 году Таинхис, наследница одной из известных фамилий мемфисских бальзамировщиков, оставила своей дочери Сенамунис права, касающиеся погребальных служб одной трети деревни, названной «Хвост Крокодила», из округа Унхем со всеми жителями, треть из двух деревень «Новых Земель Пта» со всеми жителями, треть «Греческого квартала» Мемфиса; […] треть пастофоров (низших жрецов), служащих Осирису-Апису и Осирису-Мневису; треть виноградарей (из нома Мемфиса), к которым добавились доходы с трех заупокойных часовен в некрополе.{193} Мы можем предположить, что Сенамунис, как и ее мать Таинхис, должна была предоставить желанную прибыль другим энтафиастам. Такая передача имущества способствовала эндогамии в очень закрытом сообществе. Мы не знаем, как был организован процесс разделения сфер влияния на деревни и на социо-профессиональные группы с держателями прав на две другие трети. Мы можем только надеяться, что подобный образ жизни позволял избегать спорных вопросов в возможных притязаниях, как это произошло в случае с тарихевтами из Фив.
Спорный дом{194}
Архивы хоахитов открывают нам множество интересных документов, например, два приказа и один детальный отчет дают полное представление о процессе, который столкнул ассоциацию хоахитов с неким Гермием во время правления Птолемея VIII Евергета II и двух его жен, Клеопатры II и Клеопатры III в 117 году. Гермий принадлежал к семье военных греков, обосновавшихся в Египте за век до случившихся событий. Его отец, Птолемайос, служил в гарнизоне в Фивах, где и получил просторное жилище в свое пользование во время правления Птолемея IV Филопатора. После смерти царя в 205 году в Верхнем Египте разразились восстания против александрийской власти. Фиваида отпала, и во главе ее встал местный фараон, Хургонафор. Птолемайос, как и его соратники, связанные с властью Лагидов, бежал, покинув свой дом. Можно предположить, что его имение было захвачено повстанцами и продано с аукциона. В 182 году, двадцать три года спустя после кровавых событий, а значит, спустя, по крайней мере, пять лет после обширных репрессий над повстанцами, царь Птолемей V Эпифан снова пришел к власти над разрушенной страной. В это время фамильное гнездо Гермия было разделено между тремя родами, две сестры одного из них продали свою часть фуражиру по имени Хериус. Вероятно, в доме вообще никто не жил, так как строение значилось в документах как разрушенное и пришедшее в абсолютную негодность. Различные части строения переходили из рук в руки, но в 153 году эта земля заинтересовала хоахитов, которые постепенно стали ее скупать. Спустя некоторое время все, что осталось от старого имения Птолемайоса, было полностью разрушено (из архивов видно, что на этом месте была лишь абсолютно голая земля с остатками фундамента). В 127 году хоахиты, будучи обладателями трех четвертей земли, построили на ней новое здание. В следующем году владелец остатка земли, кавалерист по имени Аполлоний, послал в греческий суд хрематистов жалобу на хоахитов, которые, по его мнению, посягали на его участок. Последние согласились вести переговоры, и вскоре после денежной компенсации Аполлоний согласился забрать жалобу и уступить все свои права хоахитам.
Именно в этот момент появляется Гермий, сын Птолемайоса, старый владелец разрушенного жилища. Тогда в возрасте шестидесяти или семидесяти лет Гермий обосновался в Омбосе, важном военном центре, расположенном в 175 километрах южнее Фив, являясь офицером пехоты. Его возраст и положение, без сомнения, позволяли Гермию выйти на законную пенсию. Свободное время он посвятил возвращению имущества, когда-то оставленного его семьей в Фивах. Он сумел легко вернуть себе 20 арур (5,5 гектара) земли под пшеницу, которую жрец бога Амона, некий Хармаис, купил у гражданина по имени Аполлоний, присвоившего себе этот участник земли еще во времена Хоргонафора. Гермию это удалось, так как он смог доказать, что земля записана на имя деда его матери. По такому же принципу он убедился, что дом хоахитов построен на месте его собственного родового имения. Однако бывший офицер не располагал никакими документами в подтверждение своих прав. В течение последующих восьми лет он будет пытаться всеми возможными легальными способами вернуть себе то, что, по его мнению, принадлежало роду Гермия. Так как хоахиты обладали всеми документами по продаже, подтверждавшими законность приобретения спорной земли, Гермий выдвинул обвинение против одного из продавцов, а именно, женщины по имени Лобаис. Она не могла доказать свое законное право на обладание той частью земли, которую продала хоахитам. Лобаис признала это в акте отречения, подписанного перед греческим судом хрематистов, куда, собственно, Гермий и подавал жалобу. Опираясь на этот документ, почтенный грек попытался добиться явки в суд хоахитов, но те удалились к себе на левый берег. Между 125 и 117 годами Гермий шесть раз обращался к различным высокопоставленным чиновникам, чтобы добиться изгнания хоахитов из своего дома. К 118 году те избрали тактику игнорирования всех предупреждений, но начиная с 119 года давление, оказываемое Гермием, становилось все сильнее, так как он окончательно покинул Омбос, выйдя в отставку. Тогда хоахиты явились в суд эпистата нома предместья Фив в сопровождении талантливого адвоката, владеющего всеми необходимыми документами. Гермию, который даже не воспользовался помощью адвоката, было отказано в просьбе. Он не отчаялся и сразу написал высокопоставленному лицу, эпистратегу Фиваиды, но видимого результата не последовало. Наконец в 117 году он обратился с последней петицией к стратегу, который передал дело во второй раз в суд эпистата в предместьях Фив. Результат остался тем же, хотя на этот раз Гермий был в сопровождении адвоката, приготовившего обвинительную речь против хоахитов.
Покойники в городе
Среди аргументов, приводимых адвокатом Гермия перед судом эпистата, самый интересный касался предназначения построенного хоахитами дома. Это здание служило, на самом деле, для хранения еще не замумифицированных покойников, ожидавших переправки на левый берег Нила. Дом хоахитов находился поблизости от дромосов, то есть дорог, предназначенных для религиозных процессий, которые вели от Нила к священному храму Геры (греческое преобразование имени богини Мут) и к недавно отстроенному святилищу Деметры, которое соответствовало имени богини-гиппопотама Опет, означающему плодородие. Для таких божеств и их жрецов соседство «с покойниками и с теми, кто ими занимается, было отвратительно». Уже после речи адвоката Гермия царский врач Татас передал местному стратегу указ царя, касающийся любых действий, связанных с похоронами. Позднее преемник этого стратега, приняв во внимание жалобу жрецов Амона, ссылающихся на заявление топограммата (секретаря района), написал эпистату письмо с целью осуществить наконец эту передачу. Такое решение могло позволить Гермию завладеть домом, но хоахиты не переехали. Главной причиной в оправдание последних было то, что множество распоряжений касалось только таришотов, а не хоахитов, чье присутствие на правом берегу было оправдано их участием в великих праздничных процессиях. Такое объяснение, принятое без дальнейших комментариев со стороны суда, было откровенно несправедливым: неважно, занимаются ли хоахиты мумифицированием или нет, проблема состояла в том, что они держат покойников в доме. Такая «мерзость» была неизбежна, так как невозможно было без ограничения перевозить всех умерших на другой берег, необходимо было их где-то хранить. Основа аргументации оставляет в недоумении и можно подивиться единодушию взглядов между греческими чиновниками и египетскими жрецами на предмет переселения людей, занимающихся профессией, связанной с покойниками, на территорию храма. Умерший, как нечто позорное и грязное, является понятием эллинистической культуры. В Египте священные места и некрополи часто соседствовали друг с другом без каких-либо помех. Соответственно, мотивы жрецов бога Амона были иными, нежели те, которыми руководствовался греческий врач. Будучи далекими от забот о собственной гигиене или вопросов религиозных табу, они желали только во что бы то ни стало свести счеты с конкурирующей корпорацией, пуская в ход любые средства.
Так, судебное разбирательство, о котором мы смогли узнать все до мельчайших подробностей, оказывается не таким уж и безобидным, как можно было бы подумать после беглого просмотра. Помимо чисто юридических аспектов, которые удивляют нас своей современностью как по форме, так и по содержанию, это дело освещает многие характерные культурные и социальные факты. Речь идет о процессе, который начал грек против египтян, подчеркивая презренность их профессии с точки зрения правящей нации. Различные процессуальные действия записывались на греческом языке перед судом, состоящим исключительно из греков (хрематисты, суд эпистата), который, тем не менее, принимал во внимание аргументы и интересы представителей чуждой для них культуры. Мотивации главного противника кажутся очевидными: Гермий имел явное намерение поселиться в Фивах. Этот город, несмотря на некоторый упадок в ту эпоху, имел для греческого военного офицера, сделавшего свою карьеру в провинциальном гарнизонном центре, таком, как Омбос, определенную притягательность. Для того чтобы достойно провести в Фивах остаток дней, он попытался вернуть имущество, которое осталось от его предков. Скорее всего, Гермий рассчитывал, что его ранг и греческая национальность позволят легко взять верх над египтянами низшего класса. Но, вопреки его ожиданиям, высшие органы судебной власти рассматривали исключительно законодательные аспекты дела. Если ему удалось вернуть себе землю, возделываемую жрецом Амона, то только потому, что Гермий сумел воспользоваться официальным документом, подтверждающим законность его претензий. Таких документов, доказывавших законность его прав на дом, у старого офицера не было, что не помешало ему постоянно писать прошения, адресованные высокопоставленным лицам, на чью поддержку он мог рассчитывать. В первую очередь такими людьми могли стать хрематисты или эпистат (последний даже издал указ об изгнании хоахитов). Но хоахиты, сознавая свое социально низкое положение более, чем свое законное право, после попыток запугать своего противника молчаливым отъездом, позднее дважды успешно выступили против него, позаботившись о том, чтобы каждый раз на процессе присутствовал греческий адвокат. Какими бы ни были симпатии, спровоцированные чувством солидарности между людьми одного социо-культурного круга (а таковые, несомненно, испытывали власти по отношению к Гермию), высокопоставленные чиновники не могли не учитывать положения, которое хоахиты занимали в египетском обществе. Хозяева ритуала похорон и культа мертвых, они выступали вместе с различными категориями жрецов хранителями древней культуры фараонов. Незаконно обвинив их, суд рисковал обострить вражду, которую местное население могло испытывать по отношению к грекам и, как следствие, разжечь бунт, всегда готовый вспыхнуть заново. За отсутствием документов, подтверждающих несомненное право на владение домом, местные власти не могли признать правоту Гермия в ущерб хоахитам. По тем же самым причинам они не могли исполнить царский указ, касающийся запрета на хранение умерших в центре города, который был внушен греческими принципами и противоречил древней египетской традиции.
Бальзамировщик обращается к царю
Внимание, которое греческие власти уделяли выдающимся представителям египетской нации, еще больше прослеживается на другом примере, местом действия которого является мемфисский некрополь. Пятнадцатого октября 99 года царь Птолемей X и его супруга-племянница царица Клеопатра-Береника III посетили Серапеум в Мемфисе. Бальзамировщик по имени Петисий передал им петицию на греческом языке, в которой описывал, как подвергался агрессии со стороны некоторых служащих некрополя. Он просил у правителя защиты, а именно написанный на деревянной табличке царский указ, запрещающий кому бы то ни было совершать насильственные действия по отношению к нему и к его имуществу. Менее чем через неделю копия петиции с царской печатью была передана стратегу мемфисского нома Аполодору. Его подчиненный по имени Тимоникос передал указ эпистату Анубеума (местечко вокруг храма Анубиса, где работали бальзамировщики мемфисского некрополя); в письме значилось — «исполнить немедленно». Табличка с царским постановлением, написанным на греческом и демотическом языках, которую просил Петисий, была вывешена в предназначенном для этого месте.
Такая любезность со стороны властей удивительна! Разгадка такого внимания кроется в том, что Петисий не был простым бальзамировщиком. Он исполнял функции «архентафиаста богов Аписа и Мневиса», иными словами, он имел честь бальзамировать двух священных быков Мемфиса и Гелиополя, двух живых наиболее почитаемых в Египте богов, и он не упустил случая отметить значимость своей должности в поданной петиции. Правители Лагиды не могли проигнорировать прошение персонажа, который играл ключевую роль в самые ответственные моменты религиозной жизни всей страны, как, например, в похоронах Аписа. Однако пикантная подробность состоит в том, что царская защита очень скоро была нарушена самими же греческими официальными представителями власти, которые теоретически должны были уважать царский указ. Несколько месяцев спустя, летом 98 года другой подчиненный стратега по имени Нумений с силой ворвался в дом Петисия, чтобы завладеть его имуществом. Петисий вынужден был написать вторую петицию царю с просьбой, чтобы новый стратег по имени Аристон уважил ранее принятое постановление. В конце концов, фрагменты письма говорят о том, что Петисий пытался привлечь внимание двора, посылая петиции через посредника — продавца египетского льна, путешествовавшего по делам между Мемфисом и Александрией, — чтобы вызвать еще одно прямое вмешательство сильных мира сего в решение своих личных проблем. К сожалению, мы не знаем исхода этого дела. Но можно предположить, что амбиции и высокомерие бальзамировщика, с одной стороны, а также зависть и неприязнь греческой бюрократии — с другой, должны были стать впоследствии рычагом для этой жалкой драмы.
Богатая документация о хоахитах из Фив и об энтафиастах из Мемфиса дает нам представление только об их профессиональных и наследственных заботах. Хотя их внутренний мир остается для нас недосягаемым как с точки зрения культуры, так и с психологической точки зрения, можно все же предположить, что уровень их образования был достаточно высоким. Они умели писать и читать на демотическом, а также очень возможно, что и на древнем священном языке в двух его формах: иератической и иероглифической. Без сомнения, менее ученые, нежели жрецы в больших храмах, они были более открыты для внешних воздействий. Частный интерес и коммерческая деятельность подталкивали их к адаптации в новых условиях жизни. Хоахиты сумели, таким образом, использовать для собственного блага ресурсы птолемеевской администрации и права правящей нации для сопротивления давлению последних, которые видели в них поначалу легких жертв. Пользуясь греческим языком, они обращались к высокопоставленным лицам в тех случаях, когда понимали, что их фундаментальным интересам угрожает опасность. Будучи довольно богатыми подданными Птолемеев, они могли спокойно игнорировать брезгливость, которую их профессия должна была вызывать у носителей эллинистической культуры, и видеть в своих противниках только будущих клиентов.