9.5. Конец «чёрной легенды»? Неожиданные союзники на Западе

9.5. Конец «чёрной легенды»? Неожиданные союзники на Западе

Нравы русских, вопреки всем претензиям этого полуварварского племени, еще очень жестоки и надолго останутся жестокими. Ведь немногим более ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизации сохраняет медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно чуть-чуть поскрести, и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится.

Астолъф де Кюстин

Свыше, чем двухвековое общение с татарами, постоянное соприкосновение с ними неизбежно привело к сильному огрубению нравов, к усвоению варварских понятий и привычек.

Евг. Шмурло

Книги с названием «Черная легенда» у Льва Николаевича вообще не было. Она появилась после его смерти и собрана из ряда статей (включая журнальное эссе «Черная легенда») его учениками Владимиром Мичуриным и Вячеславом Ермолаевым806. Но число таких статей велико, а разоблачение «черной легенды» по сути проходит через все годы и труды Л.Н. В 1990 г., на закате жизни он по праву скажет: «Я, русский человек, всю жизнь защищал татар от клеветы»807.

Автору предисловия Л.Н. так рассказывал о рождении своих взглядов: «Когда я был ребенком и читал Майн Рида, я неизменно сочувствовал индейцам, защищавшим свою землю от «бледнолицых». Но поступив в университет и начав изучать всеобщую историю на первом курсе, я с удивлением обнаружил, что в истории Евразии есть свои «индейцы» – тюрки и монголы. Я увидел, что аборигены евразийской степи также мужественны, верны слову, наивны, как и коренные жители североамериканских прерий и лесов Канады. Но больше всего меня поразило другое. Отношение цивилизованных европейцев к индейцам ничем не отличалось от их отношения к тюркам и монголам. И те, и другие считались равно «дикими», отсталыми народами, лишенными права на уважение к их самобытности. «Господи, – подумал я, – да за что же им такие немилости?» Но моя попытка разобраться в вопросе столкнулась с немалыми сложностями. Целостной истории тюрок и монголов просто не было. Тогда-то я и решил заняться этой темой сам»808.

У «черной легенды» есть свое время рождения – конец XIII в., и долгая-долгая, вплоть до наших дней, жизнь ее «метастаз». Все началось с того, что тамплиеры принесли в Европу миф о «царстве пресвитера Иоанна». Второй крестовый поход (1147–1148 гг.) организовывался в расчете на союзника, на мифический «второй фронт», которого не было и в помине. Естественно, что поход кончился полным разгромом крестоносцев.

Следующий этап событий: вторжение монгольского войска в Европу – великий Монгольский поход на запад 1236–1242 гг. «Завоевание мира в задачу монгольскому корпусу поставлено не было, – объясняет Л.Н. – Цель похода была гораздо скромнее – разгромить надолго или навсегда половцев и избавить себя от внезапного ответного удара»809. В битвах 1241 г. при Легнице и Шайо они разгромили польско-немецкую и венгерско-хорватскую армию.

Европа не была едина. Гвельфы, сторонники папы, пытались создать антимонгольскую коалицию, но неудачно. Их противники – гибеллины искали союза с монголами. Создалось нечто вроде коалиции «Фридрих II – хан Батый». Л.Н. назвал это «пактом о ненападении»810.

Следующий этап зарождения «черной легенды» был связан с изменениями в самом Монгольском улусе. Поначалу казалось, что они сулят успехи Христианскому миру.

После смерти Мункэ (1259 г.) на престол взошел Ариг-буга – несторианин. В 1260 г. монголы двинулись в «желтый крестовый поход» (находка Л.Н.) против мусульман – египетских мамлюков. При их «примитивных» понятиях о чести и наивной вере в данное слово, они надеялись на союзников – христианских рыцарей-крестоносцев. Но тамплиеры и не собирались держать слово; их вовсе не устраивало окончание бесконечной борьбы за Гроб Господень, поскольку это было бы концом самого ордена.

1260 г. оказался годом предательства, годом «Сидонской трагедии». Правитель христианской Сирии монгол Китбуга со своей крошечной армией спокойно стоял у Баальбека в расчете на союз с рыцарями, но был разгромлен «союзниками». Монголы, преданные и лишенные поддержки, были затем разбиты мамлюками у Айн-Джалуда.

Л.Н. считает 1260 г. поворотной датой в истории, после которой «сила вещей» повлекла цепь событий по иному пути811. Было сметено культурное наследие Византии: мусульмане убивали христиан, все более расширяя свой ареал. Ближний Восток из христианского превратился в мусульманский. Запад должен был что-то придумать для оправдания цепи своих предательств, и пошла по свету «черная легенда», что монголы – это татары, а татары на самом деле тартары, т. е. исчадие ада. Охаяны были не только тихие волжские татары, мордва, тунгусы, якуты, но и русские, входившие в это время в состав Золотой Орды. Ведь идея татаро-монгольского ига, по сути, «русская составляющая «черной легенды»812.

За 500 лет «черная легенда» пустила глубокие корни и пышные ветви, на которых произросли европоцентризм, учение о народах «исторических» и «неисторических», расизм, тезисы об отсталости России, застое Китая и особой значимости Индии. «Особенно гадко, – писал Л.Н., – деление этносов на «диких», из вежливости называемых «примитивными», и «цивилизованных», под которыми понимаются европейцы и выходцы из Европы, живущие в колониях»813.

Набор стереотипов «черной легенды» и ее вариаций очень велик, и все труды Л.Н. так или иначе «работают» на их разоблачение. Основные принципы Гумилева, с позиций которых он вел критику, были следующие: «Нет европоцентризму» (этот тезис выдвинули и разработали еще евразийцы): «Нет «хороших» или «плохих» этносов» (это утверждал Л.Н. чуть ли не в каждой книге или интервью). «Спорить о том, какой этнос лучше, все равно, как если бы нашлись физики, предпочитающие катионы анионам, или химики, защищающие щелочи против кислот», – писал Л.Н.814.

В одном интервью, касаясь типичных обвинений восточных народов в жестокости, Л.Н. говорил: «Монголы учиняли жестокие кровопролития, говорите Вы? А вырезанный Иерусалим, где в 1099 г. крестоносцы не оставили в живых даже грудных детей? А разграбленный ими же в 1204 г. Константинополь? А приказ Черного Принца вырезать все население Лиможа в 1370 г.? Черного Принца, который считался национальным героем Англии? И чем же он лучше монгольских полководцев?»815

Гумилев подчеркивал, что сама идея «отсталости» или «дикости» может возникнуть только при использовании синхронистической шкалы времени, когда этносы, имеющие разные возрасты, сравниваются как будто они сверстники. «Но это столь же бессмысленно, – пишет он, – как сопоставлять между собой в один момент профессора, студента и школьника, причем все равно по какому признаку: то ли по степени эрудиции, то ли по физической силе, то ли по количеству волос на голове, то ли, наконец, по результативности игры в бабки»816.

Как отмечал Л.Н., цивилизованные европейцы стары и поэтому чванливы, как и все этносы в старости; а в молодости и они были дикими «франками» и «норманнами», научившимися богословию и мытью в бане у культурных тогда мавров817. По мнению Л.Н., нет Каинов и Авелей, если принимать, что был Каин – земледелец и ремесленник, а Авель – скотовод. Бог предпочел Авеля; Каин, убивший своего брата, был проклят и наказан изгнанием. Следовательно, «земледельцы хорошие, а скотоводов надо бить». Л.Н., опровергая подобные взгляды, разъяснял на исторических примерах, что самые жестокие войны в Элладе шли между Спартой и Афинами, Спартой и Фивами, Фивами и Македонией, гуманно щадившей Афины. Война в Риме с Тарентом и три пунических войны велись горожанами818.

Вообще, противопоставление «город – не город» применительно к степи достаточно бессмысленно и выдает лишь безграмотность его авторов! Выдающийся русский исследователь Азии П. К. Козлов замечал, говоря о Монголии, что «почти нет другой страны, имеющей столь много памятников разнообразной культуры и цивилизации, как на поверхности земли, так и под землей»819. Да и Кара-Корум – столица Монголии при Чингисхане свидетельствует о том, что степнякам была отнюдь не чужда и городская культура. В. В. Радлов, в 1890 г. обследовавший стены монгольского монастыря, обнаружил каменные плиты с высеченными на них ханскими указами из Кара-Корума. Город был основан Чингисханом после 1220 г. как административный центр с хорошо развитой торговлей и ремесленным производством. Особенностью города было отсутствие крепостных стен, что запрещалось ханским указом. У входов в городские ворота размещались многочисленные лавки торговцев из разных стран. В городе действовали храмы разных вероисповеданий, в том числе христианская церковь. Уже при Угэдее в 1238 г. был построен «Дворец великого спокойствия», который возвышался на высоком каменном цоколе и имел громадный зал с 64 колоннами820.

Л.Н. всю жизнь боролся с мифами, ибо когда миф торжествует, то наступает подлинный упадок науки, да и всей культуры821. Но не стала ли эта борьба в наше время сражением с ветряными мельницами? Казалось бы, евразийцы за полвека до Л. Гумилева высказали все необходимое для опровержения всяких «черных легенд»: «Европа и человечество» (1920 г.) – знаменитая брошюра князя Н. Трубецкого стала их манифестом еще до появления в 1921 г. программного сборника «Исход к Востоку».

Хотя одна из первых публикаций евразийцев была посвящена другому вопросу (отношению России и латинства), там тоже содержались четкие мысли на тему «Запад – Восток»: «Может быть, в итогах революции, как они уже теперь намечаются, Россия в целом отвернется от Запада и, следовательно, противопоставит свое Православие – западному Католичеству, ибо «латинство» всегда воспринималось на Руси, как яркий и вражеский признак иностранства»822.

При всей ненависти к большевизму евразийцы признавали некую преемственность мироощущений, осознания новой властью особого места России в мире, ее грядущую этническую позицию. Но почему же продолжалась «черная легенда» в нашей стране до 80–90-х гг. и даже расцвела в годы «перестройки»? Неужели «заря» и сейчас на Западе?

Контрвопросы здесь вполне законны: а кто у нас до 80-хгг. читал евразийцев или хотя бы имел понятие об этом течении? И если читал, то где? В спецхранах. Колоссальной заслугой Л.Н. являются не только его труды, но и его гигантская просветительская работа, ибо он «долбил» о евразийстве в каждом интервью 80-х гг.; «взрыв» издания о них итог этой работы. Массовые тиражи книг о евразийстве начались уже после «перестройки» – в 90-х гг. Концепция вышла из «анабиоза»; капля сточила камень.

Л.Н. считал, что его единомышленниками в XX в. являются евразийцы, а на Западе, в какой-то мере, лишь О. Шпенглер с его «Закатом Европы». Разоблачая европоцентризм, тот писал: «В таком случае китайский историк был бы вправе спроецировать всемирную историю, в которой замалчивались бы, как нечто незначительное, крестовые походы и Ренессанс, Цезарь и Фридрих Великий»823.

Близкие идеи возникают иногда у людей очень разных культур, разных стран и судеб, никогда и не подозревавших о существовании единомышленников. Вероятно, это говорит о значимости таких идей. В 1997 г. исполнилось 100 лет со дня рождения малоизвестного (а у нас и вовсе неизвестного) немецкого философа Вальтера Шубарта. Его книга «Европа и душа Востока» вышла в России крохотным тиражом в 2000 экземпляров824.

Судьба автора трагична и связана с его прорусскими взглядами. Из-за них он, немец-католик, уже в 1933 г. был вынужден покинуть Германию вместе со своей русской женой (по семейному преданию, внебрачной дочерью князя Долгорукова). Он выбрал неудачное место эмиграции – Ригу. В 1941 г. за несколько дней до сдачи города немецко-фашистской армии он был арестован и исчез в ГУЛАГе.

Парадоксы истории были и здесь; приемному сыну Шу-барта – Максимилиану разрешено было выехать в Германию, а хлопотал за него человек, казненный в 1944 г., тогдашний посол Германии в СССР граф фон Шуленбург825.

«Европа и душа Востока» вышла в Швейцарии в 1938 г. Ее заметил известный русский философ И. Ильин, живший в эмиграции. Заметил, высоко оценил и сам привел несколько примеров злобного отношения к России на Западе, в частности в Германии. Вот несколько цитат, достойных войти в «черную легенду». «Это даже не варвары, – писал один из непримиримых врагов России, – мазохистские трусы, блудливо ждущие позорного наказания. Смесь восточного бессмыслия и татарской хитрости. Таковы все они, побирающиеся у западной культуры: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, и больше всех Достоевский». «Образы, выдвинутые русской литературой – это сплошь «образцовые идиоты» – от Мышкина и Раскольникова до Кутузова и Платона Каратаева». «Россия – это вечная ночь, раз навсегда опустившаяся на жалких людей»826.

Вальтер Шубарт, интуитивно воспринимавший дух России, гораздо больше душой, чем умом и знанием, поставил задачу – осмыслить противостояние «Запад – Восток», «Европа – Россия», которое занимало и Л.Н. Он так и начинает свою книгу: «Мое единственное и сильнейшее переживание – осмысление противоположности между человеком Запада и человеком Востока»827. Многое у него не очень доказательно, например четыре архетипа людей, которые якобы сменяли друг друга в истории: гармоничный, героический, аскетичный и мессианский человек. Мессианский – это русский, который «видит в людях не врагов, а братьев, в мире – не добычу, на которую надо набрасываться, а хрупкую материю, которую надо спасти и освятить»828.

Есть у него и удивительные совпадения с взглядами Л.Н. В. Шубарт задается вопросом: что действует на людей, каковы постоянные силы истории? Его ответ – «дух ландшафта или земли, genius loci (дух местности. – СЛ.), который пересекается с духом эпохи». Шубарт указывает на большое значение в религиозных судьбах человечества степей Китая и России, равнин Индии, пустынь Сирии и Аравии829. Чем не «кормящий ландшафт» Гумилева? Дух ландшафта, по мнению Шубарта, обусловливает различия в пространстве, дух эпохи – различия во времени. Можно указать и на еще одно изумительное созвучие с «Гумилевщиной»: Шубарт пишет, что люди одной крови, но различных эпох, отличаются друг от друга не только возрастной стадией своей расы («этноса» – сказал бы Л.Н.), но и «в своей основе, всем своим существом»830.

Возникает естественный вопрос: не читал ли В. Шубарт евразийцев? Он писал это в 30-х гг., когда их труды на Западе были уже известны. По-видимому, не читал, поскольку представление об евразийцах у него было весьма странным.

B. Шубарт знал, что есть такое течение, но называет только две фамилии, которые могут считаться лишь предшественниками евразийцев, и то «по частностям». Один из них – C. Юшаков с его трудом «Англо-Русский конфликт», вышедшим в 1885 г., а второй – князь Э. Ухтомский с работой «К событиям в Китае». Князь умер в 1921 г., т.е. в год выхода первого манифеста евразийцев.

«Запад-Восток» основная тема книги В. Шубарта; здесь много нестандартного, никак не дублирующего предшественников. «Местные условия диктуют Европе формирование человеческого типа, отличного от восточного...» – это вроде бы тривиально, но далее следует: «Азия стала истоком всех больших религий, Европа не дала ни одной». Поразительно, но это было написано католиком!

Далее следует очень неожиданный «выход» на современность (его современность – межвоенной, неспокойной, предгрозовой Европы), на роль русской эмиграции в чуждом ей мире: «Стоит только представить себе: три миллиона человек с Востока, принадлежавших большей частью к духовно ведущему слою, влились в европейские народы и возвестили им культуру, которая до того времени была Западу почти неизвестна и недоступна» (выделено мною. – С. Л.)831. Это похлеще, чем многое у Л.Н.

Не зная евразийцев, Шубарт стихийно выходил на их позиции. «Именно Россия, – писал он, – обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе. Россия является частью Азии и в то же время членом христианского сообщества народов. Это – христианская часть Азии»832.

Основное противопоставление в книге: «западный человек – русский человек». Оно раскрывается особыми главами о немцах (их менталитете), об англо-саксах, французах, испанцах и т. д. При этом некоторые черты русского народа идеализируются и кажутся приукрашенными, а Запад критикуется безжалостно. «Русский, – пишет Шубарт, – переживает мир, исходя не из «я», не из «ты», а из «мы»... Европеец и сам не помогает, и от других помощи не ждет. Отсюда жесткость и безутешность, кантианство всего стиля жизни, «кантующей» европейца». «Каждый здесь стремится скрыть свою нужду и имитировать счастье»833. Думается, что это и сейчас актуально.

По-иному относятся русский и западный человек к богатству. Иначе и к культуре, и ко времени – «у русского бесконечно много времени». Он противопоставляет Запад с его «культурой середины» – России с ее «культурой конца». Что значат эти необычные и мало понятные формулы? Там, где Запад предпочитает «золотую середину» среднего сословия, копит золото и богатство, становясь их рабом, утрачивая дух свободы, русская душа хранит свободу, не покоряется вещам и противопоставляет свою независимость Западу834.

Многое из написанного в 1938 г. о русских «не смотрится» в 90-х гг. Это заметил и великий немецкий писатель Генрих Бёлль, написавший в предисловии (1979 г.) к книге В. Шубарта: «Не произошла ли за спиной марксизма со всей его западностью нежелательная вестернизация русского человека, возможно, уже непоправимая – вопреки ценимому В. Шубартом чувству братства?»835

Л.Н., естественно, не мог и знать о существовании В. Шубарта. Зато про другого западного ученого – Арнольда Джозефа Тойнби, знаменитого английского историка и философа (1889–1975), он не только знал, но в своем архиве хранил папку переводов с надписью «Тойнби». Льву Николаевичу явно не нравилась концепция Тойнби «вызов—ответ», согласно которой развитие цивилизации идет и убыстряется в качестве ответа на вызов в ситуации особой трудности, которая воодушевляет сделать беспрецедентные усилия. Л.Н. иронизировал: «Да-да, а может быть, причина расцвета Англии – лондонский туман? Или вызов – это нападения иностранцев, потому что их надо отражать?»836 Увы, не читал Л.Н. многого у А. Дж. Тойнби, да и не мог читать, ибо поздно вышли у нас книги англичанина, слишком поздно837. «Если одной необходимости достаточно, чтобы создать сильное государство, – писал Л.Н., критикуя Тойнби, – то почему они создаются так редко?»838 Л.Н. не нравится, что англичанин считал кочевой мир «застойным», что якобы не давало возможности развивать собственную оригинальную цивилизацию839.

Между тем заслуга Тойнби отнюдь не только и даже не столько в концепции «вызов – ответ». Эта гипотеза для него – ключ к пониманию локальных цивилизаций; но еще важнее то, что англичанин стал автором широкой цивилизационной теории, а его формулы часто гораздо современнее и реальнее самых модернистских изысков на Западе.

Появившаяся в 80-х гг. концепция Ф. Фукуямы «Конец истории» нацело отметалась А. Дж. Тойнби задолго до ее рождения. Конец истории – это ее смерть, а сущность истории – это жизнь и движение, причем движение, отнюдь не всегда поддающееся контролю и весьма часто непрогнозируемое. Более того, А. Дж. Тойнби почитается на Западе и как «отец циклизма», что, по большому счету, сближает его с Л.Н. Кроме того, он стал «дедушкой» самой современной и модной западной теории – «столкновения цивилизаций», заново сформулированной и развитой ее «отцом» – профессором Гарвардского университета С. Хантингтоном в 1993 г. Суть ее в том, что в XXI в. на первый план может выйти не экономика и идеология, а цивилизационные противоречия и столкновения.

А. Дж. Тойнби и С. Хантингтон увидели, правда, на полвека позже, главное цивилизационное противоречие в конфликте между Западом (западноевропейская цивилизация плюс США) и «не-Западом», т. е. остальным миром. Эту концепцию критиковали на Западе (видимо, как «недостаточно западную») и на Востоке. Критиковали по мелочам, деталям, и по более крупному – «за перетолковывание политических трений в культуралистских терминах», разъясняя, что, например, ненависть бедного Юга к богатому Северу есть «скорее чувство классовое»840. С этим никто и не спорит, но установить точное (в процентах?) соотношение разных факторов конфликтов, возможных в будущем – дело вряд ли реальное. Писал же Макс Вебер когда-то: «В принципе история банковского дела какого-либо народа, в которой объяснение построено только на экономических мотивах, столь же невозможно, как «объяснение» Сикстинской мадонны, выведенное из социально-экономических основ культурной жизни времени ее возникновения»841. Ясно, что противоречия сложнейшего современного мира определяются не только привычными факторами; новые подходы здесь неизбежны и продуктивны. Не надо монополии одного подхода, не передаст он всей картины, всей сложности.

Вернемся к неожиданному союзнику Льва Николаевича. А. Дж. Тойнби подчеркивал, что современное ему видение истории остается по преимуществу европоцентристским. Западная цивилизация, достигшая в своем развитии высочайшего технологического и научного уровня, породившая либеральную демократию, тем не менее не кажется ему идеальной. Напротив, для А. Дж. Тойнби совершенно очевиден ее экспансионистский характер842. «В столкновении между миром и Западом, – писал Тойнби, – которое длится к нынешнему времени уже четыре или пять веков, именно Запад, а не остальной мир обрел наиболее значительный опыт. Не мир нанес удар Западу, а именно Запад нанес удар, и очень сильный, остальному миру»843.

Здесь видится много общего между английским профессором и его русским «критиком». Особенно ясно это прослеживается в статье А. Дж. Тойнби «Россия и Запад», в которой он советует западному человеку покинуть «свою кочку» и объективно посмотреть на столкновение «Запад – не-Запад», посмотреть глазами огромного, незападного большинства человечества. «Золотой миллиард»844, то есть Западный мир, составляет на самом деле всего-навсего 1/6 человечества!

Тойнби писал, что русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные ответят одинаково на вопрос о роли Запада. «Запад, – скажут они, – это архиагрессор современной эпохи, и у каждого найдется свой пример западной агрессии. Русские напомнят, как их земли были оккупированы западными армиями в 1941, 1915, 1812, 1709, 1610 гг., народы Африки и Азии вспомнят о том, как, начиная с XV в., западные миссионеры, торговцы и солдаты осаждали их земли с моря. Азиаты могут еще напомнить, что в тот же период Запад захватил львиную долю свободных территорий в обеих Америках, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке и Восточной Африке. А африканцы о том, как их обращали в рабство и перевозили через Атлантику, чтобы сделать живыми орудиями для приумножения богатства их алчных западных хозяев. Потомки коренного населения Северной Америки скажут, как их предки были сметены со своих мест, чтобы расчистить пространство для западноевропейских незваных гостей и их африканских рабов»845.

Это – глобальное видение истории, совпадающее с гумилевским, но следует подчеркнуть именно глобальное. Мысли А. Дж. Тойнби о далекой ему России, как ни странно, тоже были в унисон с гумилевскими. Совпадало не только неприятие «черной легенды», но, больше того, оценка татарского ига. Она далеко не тривиальна.

«Довольно печальная история отношений России с Западом, – пишет Тойнби, – имела, тем не менее, счастливую первую главу, ибо, несмотря на различный образ жизни, Россия и Запад довольно удачно взаимодействовали в пору раннего средневековья. Шла взаимная торговля, заключались династические браки. Например, дочь английского короля Гарольда вышла замуж за русского князя». Отчуждение началось в ХШ в., после нашествия татар на Русь.

Татарское иго продолжалось недолго, ибо татары были степными кочевниками и не могли укорениться в русских лесах и полях. В результате татарского ига Русь потерпела убытки, в конце концов, не столько от татар, сколько от западных соседей, не преминувших воспользоваться ослаблением Руси для того, чтобы присоединить к западнохристианскому миру западные русские земли в Белоруссии и на Украине. Только в 1945 г. России удалось возвратить себе те огромные территории, которые западные державы отобрали у нее в XIII и XIV веках» (выделено мною. – С.Л.)846. Остается пожалеть, что нынешние борцы против «имперскости» России этого никогда не читали, иначе отнесли бы респектабельного английского профессора к сталинистам, а уж визы в «самостийную» он бы не получил ни за что.

Вот еще один тезис большого ученого, показывающий глубокое понимание русской истории («профессионалы-советологи» обычно не отличаются этим): «Западный мир, к которому Россия пошла в ученики, был уже миром нерелигиозным»847.

Жалко, что Л.Н. не читал этого, поскольку не владел английским. Знал бы тогда Л.Н., что и на Западе есть в чем-то единомышленники, при этом весьма видные. Арнольд Тойнби – огромное явление в науке. За два с лишним десятилетия после его смерти на Западе не появилось сравнимой по масштабу фигуры. Более популярные в «масс-медиа», более плодовитые авторы – сколько угодно; например, 3. Бжезинский выдает по книге в год, а то и больше, но не его же сравнивать с титаном А. Дж. Тойнби?

Пожалуй, такого уровня достигает сейчас С. Хантингтон, куда более объективный и интересный, чем многие политологи Запада. Строгая научная объективность вообще – удел немногих, тем более, когда речь идет о плюсах и минусах не в точных, а в общественных науках. Какая уж тут объективность, когда кумир российских интеллектуалов – Зигмунд Фрейд всерьез говорил о «властвующих над миром великих нациях белой расы, на долю которых выпало руководство человеческим родом»848. Читатель возразит: это же было давно, на заре века. Но почти на закате века другой интеллектуал, очень известный немецкий историк Эрнст Нольте, не нашел ничего лучше, как характеризовать поведение своих соотечественников в годы третьего рейха словами «asiatische Tat»849850.

С. Хантингтон несравненно грамотнее, оригинальнее и куда объективнее большинства современных западных авторов. Грамотнее уже потому, что в отличие от признанных советологов он читал сочинения евразийцев851. Гарвардский профессор объективнее их, ибо понял, что «ценности, которые наиболее важны на Западе – наименее важны во всем остальном мире».

Он сформулировал в последней главе своей капитальной книги такой прогноз на будущее: «Глобальные «монокультуристы» хотят сделать весь мир Америкой. Тамошние «мультикультуристы» хотят сделать Америку похожей на весь мир. Но «мультикультурная» Америка невозможна, ибо «незападная» Америка перестала бы быть и американской. «Мультикультурный» мир непредотвратим, потому что невозможна глобальная империя»852.

Запад уже начинает понимать, что тотальная «кока-колонизация» не проходит, что западная культура не становится мировой. Ведь не более, чем видимость, что американская еда, одежда, поп-музыка, кино с большим энтузиазмом принимаются «не-Западом», доминируют чуть ли не на всех континентах. Культура – не потребление материальных продуктов. «Сутью культуры, – пишет Хантингтон, – являются язык, религия, ценности, традиции и обычаи. Если русские пьют кока-колу, это вовсе не означает, что они мыслят подобно американцам»853. Думается, что под этими словами подписался бы и Л.Н.

Лучшие умы Запада отвергают и другую легенду, состоящую в том, что будто бы модернизация других цивилизаций есть их вестернизация. Но еще Ф. Бродель отмечал, что «Китай эпохи династии Минь... был несомненно ближе к Франции династии Валуа, чем Китай Мао Цзэдун к Франции времени Пятой республики»854. Сегодняшний Китай демонстрирует Западу, что конфуцианство, помноженное на современную технологию и менеджмент, представляет серьезное оружие модернизации без намека на вестернизацию.

В России все иначе; нас призывают войти в «круг цивилизованных стран», «общеевропейский дом» и т. д. Академик А. М. Панченко, друг Л.Н., ядовито замечал по этому поводу: «Они просятся в «общеевропейский дом», а их дальше прихожей не пускают, разве что вышлют стакан водки и краюху хлеба»855. Как будто до «пришествия» Горби не были мы цивилизованной страной, как будто не Россия-СССР дала миру Толстого и Достоевского, Королёва и Шостаковича...

В годы «перестроечных» мифологем с Запада пытались достучаться до нашего сознания, до лениво-нелюбопытной «элиты» такие выдающиеся и без кавычек элитные интеллектуалы, как Александр Зиновьев («идеалист-коммунист», как он сам себя называл) с его анализом западнизма и критикой мета-идеологии Запада856, Владимир Максимов, Мария Розанова и многие другие. Все они в чем-то повторяли судьбу евразийцев, а потом и их горький вывод. Как писал когда-то П. Савицкий, то, что было «неясно посетителю, стало ясно жильцу»857. Ясна стала иноприродность.

Предупреждения об «иноприродности» из далеких 20-х гг. не дошли до так называемой «демократической интеллигенции» России. Она в большинстве своем оказалась неспособной понять ситуацию и в силу этого несет большую нравственную ответственность. Больше того, спустя два дня после бойни в Останкине и у «Белого дома» большинство «творческой элиты» стали «подписантами» обращения к президенту, о котором А. Зиновьев отметил, что оно «не имело прецедентов по подлости, жестокости и цинизму»858. Кстати, «творческая интеллигенция» (один из шаблонов «демо-жаргона») – достаточно нелепое выделение. Неужели научная, научно-техническая интеллигенция не творческая? Видимо, творцы «демо-жаргона» выделили артистов, журналистов, писателей в силу неизмеримо большей продажности именно этой части «элиты».

Именно она дала второе дыхание «черной легенде» в 80-х гг. и особенно после развала СССР, всячески оплевывая свою страну, ее историю, ее людей (чего стоит придумка «совок»!), организовав беспримерную кампанию мазохизма и создания комплекса неполноценности у своего (своего ли?) собственного народа, став каким-то коллективным «спичрайтером» для малограмотного, но амбициозного «нобелевского тракториста». Можно утешать себя тем, что не они олицетворяют теперь культуру, но спрашивается, кого же мы видим на ТВ, в прессе, слышим ежедневно?

Время такое, «культура такая, что она любит подтанцовщиков, подпевальщиков, создателей мелких жанров, она любит людей, которые приукрашивают и смешат... Нет им числа, этим писателям, которые смешат», – констатировал писатель, который грустит по поводу развала страны859.

Л.Н. как будто предвидел эту жалкую и подлую роль интеллигенции в новое смутное время, много раз в последних интервью повторял мало понятные тогда слова: «Я – не интеллигент!» Л.Н., правда, был отнюдь не первым; еще К. П. Победоносцев писал министру внутренних дел В. К. Плеве: «Ради Бога, исключите слова «русская интеллигенция». Ведь такого слова «интеллигенция» по-русски нет: Бог знает, кто его выдумал, и Бог знает, что оно означает...»

Итак, модернистский вариант «черной легенды» – творение российской псевдоэлиты. Именно она довела народ до того, что французский геополитик Пьер Галуа, вовсе не обязанный любить Россию и даже сострадать ей, предупреждает, почти просит оттуда, с Запада: «Надо объяснить русским людям, что у них своя история, свои победы и поражения, свои традиции и обычаи, что они отличаются от других народов и от своих соседей. Навязать им чужие устои – абсурд. Запад воображает, будто его образ жизни, организация общества являются образцом, которому все должны следовать. Нет никакой причины соглашаться с этим». До чего дело дошло!

После развала СССР можно унижать Россию, как это делает 3. Бжезинский (формула «лишняя страна» – его находка), можно относить ее к странам «с переходной экономикой» (куда?), даже к «третьему миру». Издеваться могут все кому не лень – от Госдепартамента США, вводящего новые, унизительные для русского человека правила получения виз, до Польши, внезапно перекрывающей доступ в страну нашим «челнокам», и до властей «демократической Латвии», где полиция прилюдно и безнаказанно избивала «русскоязычных пенсионеров».

Можно жалеть и оплакивать Россию, как это делают некоторые из подлинных ее друзей на Западе; например, Дж. Кьезе в своей изумительно глубокой книге «Прощай, Россия»860. Но есть ли это победа Запада, западной цивилизации? Нет. «То, каким образом умирает эта империя, – пишет Кьезе, – является отражением победившей цивилизации..., в свою очередь не отдающей себе отчета в том, что она вступила в свой заключительный кризис»861.

Ситуация в России в послереволюционные годы была, может быть, еще сложнее, чем сейчас: война, разруха, оккупация части страны. Но в 1919 г. Владимир Иванович Вернадский – отец евразийца, писал: «Сейчас главнейшей силой, спаивающей новое русское государство, будет являться великая мировая ценность – русская культура во всех ее проявлениях»862.