Расцвет «черной легенды» об Алиеноре после ее смерти

Расцвет «черной легенды» об Алиеноре после ее смерти

Подобный «обесценивающий» сдвиг особенно заметен в хрониках, повествующих о Втором крестовом походе. Он начался еще при жизни Алиеноры. Так, Вильгельм Ньюбургский, умерший в 1198 г., за шесть лет до Алиеноры, видит одну из причин провала крестового похода в личности королевы. По его мнению, ревнивая любовь короля Людовика VII к своей супруге привела к тому, что он не смог оставить ее во Франции. Многие знатные сеньоры, последовав его примеру, тоже взяли с собой поход своих жен вместе с их служанками и свитой. Таким образом, неуместное присутствие множества женщин в лагере крестоносцев стало источником скандалов, пороков и разврата, что вызвало гнев Божий. Впоследствии, не обмолвившись ни словом об инциденте в Антиохии, автор мимоходом упоминает о том, что в пути между королем и его супругой возникала размолвка. Алиенора, утверждает хронист, признавала, что она вышла замуж скорее за монаха, нежели за короля, что заставило ее задуматься о новом браке с человеком, более соответствующим ее темпераменту, иначе говоря — с Генрихом Плантагенетом[603]. Хронологический ракурс не позволяет нам заключить из этого текста, что Алиенора намеревалась расторгнуть брак с Людовиком и выйти замуж за другого человека уже тогда, когда отправлялась в крестовый поход, однако очевидно, что автор хочет склонить нас именно к этой мысли. Он говорит не столько о возможной измене Алиеноры, сколько о ее желании поменять супруга, в силу причин, которые он приписывает, однако, ее супружеской неудовлетворенности и обостренной женской чувственности.

Гелинанд де Фруамон осуждает ветреный нрав королевы более открыто. В своей «Всеобщей хронике», составленной в самом конце XII в., этот историк и придворный поэт французского короля Филиппа Августа без колебаний изобличает непристойное поведение Алиеноры, которую Людовик покинул потому, что она вела себя «не как королева, но как блудница»[604]. Политическая подоплека этого замечания очевидна: целью автора было прославлять благочестивую капетингскую монархию и очернять ее противника Плантагенета, виновного во всех моральных грехах, которые и привели к его поражению. Спустя четверть века мнение Гелинанда поддержал Обри де Труа-Фонтен, почти дословно повторив замечание о распутстве Алиеноры и ее поведении, «достойном скорее уличной девки, нежели королевы»[605].

Разумеется, перед нами преувеличение, сделанное в политических целях, но, тем не менее, можно считать, что эти прямолинейные суждения вытекали из того неявного обвинения, которое предъявил в 1198 г. Ричард Девизский, благоволивший, однако, к Плантагенетам. Иными словами, эти нападки нельзя вменять в вину исключительно пропаганде прокапетингской политики. Подобный завуалированный упрек — и почти в тех же выражениях — можно найти и у Гервазия Кентерберийского. Этот автор, скончавшийся в 1210 г., составил свою «Историю королей Англии» значительно раньше — по крайней мере, это с уверенностью можно сказать об эпизоде, касающемся Антиохии. Как и другие авторы, он крайне осторожен в формулировках, смысл которых, тем не менее, остается обвинительным, ибо автор подспудно намекает на серьезное прегрешение, предпочитая избегать подробностей:

«По возвращении короля Франции из его похода в Иерусалим между ним и королевой возник раздор — из-за того, что произошло в ходе этого паломничества, о чем, возможно, лучше не упоминать»[606].

Дурная репутация, которую Алиенора снискала в крестовом походе 1148–1149 гг., вероятно объясняет обвинение, предъявленное ей Вальтером Мапом, в произведении которого, однако, отсутствуют какие-либо намеки на инцидент в Антиохии. Больше сатирик, чем историк, хороший знаток придворных нравов, подвергавшихся с его стороны жестокой критике, Вальтер Мап был прекрасно осведомлен обо всех происшествиях и слухах, ходивших в придворной среде. А ведь именно из этого придворного окружения Плантагенета вышли ученые, историки и поэты, которые лучше, чем кто-либо, рассказали нам о событиях этого периода, превратив англо-нормандскую историографию этого времени в шедевр, которому нет равных, несмотря на элементы пропаганды, порой проскальзывающие в их произведениях[607]. Вальтер Мап мог черпать материал для своего будущего сочинения сначала во Франции, а затем в Англии. Он обучался в Париже с 1150 по 1160 гг. — то есть как раз в то время, когда Людовик и Алиенора вернулись из крестового похода, — после чего обосновался в Англии. Там в 1179 г. он стал каноником собора Св. Павла (в это время он представлял короля на третьем Латеранском соборе), затем викарием Вестбери, канцлером в Линкольне и, наконец, архидьяконом Оксфорда в 1186 г. Он безуспешно добивался сана епископа Херефордского и умер в 1209 г. Его резкие слова о нравах королевского двора в какой-то степени можно объяснить разочарованием, постигшим его в деле с епископством. Однако он не выказывал к королям Плантагенетам постоянной неприязни — в отличие от Алиеноры, к которой Вальтер относился крайне сурово. По его мнению, именно она, будучи еще королевой Франции, стала бросать на Генриха «чувственные взгляды», после чего попыталась всеми средствами (которые Мап называет «сомнительными») аннулировать свой брак с Людовиком, чтобы тут же выйти замуж за Генриха, — правда, до этого события она успела разделить ложе с его отцом Жоффруа. Такое безнравственное поведение королевы, утверждает автор, объясняет, почему дети, появившиеся в браке у этой пары, умирали насильственной смертью — это была Божья кара[608].

Итак, Вальтер Мап нисколько не сомневался, что королева погрязла в похоти и многочисленных адюльтерах. Такое поведение в то время, вероятно, не было исключительным. Действительно, наш автор рассказывает и о другой королеве, точно так же обвиненной в прелюбодеянии (на этот раз незаслуженно): речь идет о португальской королеве, чей супруг до сих пор жив, утверждает Мап. Однажды жизнь этого государя спас отважный юный рыцарь, за что король облагодетельствовал его и возвысил при дворе. Но другие придворные, движимые завистью, обвинили рыцаря в том, что он стал любовником королевы. Король поверил им и велел расправиться с юношей, после чего он набросился на свою беременную супругу и забил ее ногами, совершив тем самым двойное убийство[609]. Рассказ этот во многом напоминает популярные в XII в. истории о королевах, впавших в грех прелюбодеяния с отважным рыцарем, спасителем королевства. Подобные сюжеты стали основой множества романов, появившихся во времена самой Алиеноры.

Во всяком случае, эти рассказы свидетельствуют о «реалистическом», в рамках менталитета той эпохи, характере обвинения, выдвинутого против королевы. Можно вспомнить о том, что подобный слух в то время пустили и о Вильгельме Маршале, которого подозревали в том, что он стал любовником королевы Маргариты Французской, супруги короля Генриха Молодого[610]. Вальтер Мап работал над своими «Придворными сплетнями» с 1181 по 1193 гг. Можно было бы допустить, что подобными рассказами он хотел угодить Генриху II, очерняя Алиенору, которая с 1174 по 1189 гг. была пленницей своего супруга, однако тогда нужно добавить, что после этой даты, во времена правления Ричарда, такие нотации вряд ли могли понравиться королеве-матери Алиеноре и ее сыну. Но текст не был исправлен. Выходит, всего политической идеологией не объяснишь.

Через несколько лет после смерти Алиеноры, вероятно, незадолго до 1216 г., Гиральд Камбрийский, друг Вальтера Мапа, еще более язвительно прошелся по поводу добродетелей королевы, высказавшись в более широком идеологическом и политическом смысле, чтобы задеть не только Алиенору, но вместе с ней и все семейство Плантагенета. Впрочем, Гиральд не всегда питал неприязнь ко двору Плантагенета. В своем «Описании Ирландии», составленном в 1188 г. (перед смертью короля Генриха II и во время пленения Алиеноры), он встал на сторону отца, а не его сыновей-мятежников: он возносил хвалу Генриху, сравнивая его с Александром, и замечал, что победы и деяния Плантагенета были бы вдвойне великими, если бы его не отвлек семейный заговор, в котором автор винил Алиенору[611].

Алиенора стала излюбленной мишенью Гиральда: в ней он видит главную (но не единственную) причину несчастий, обрушившихся на семейство Плантагенета. В «De principis instructione», сочинении, появившемся на свет после смерти Алиеноры и победы Филиппа Августа над Иоанном Безземельным, Гиральд хочет подчеркнуть обоснованность приговора, вынесенного Господом, который покровительствовал благочестивому капетингскому двору и жестоко наказал дом Плантагенета, сначала сгубив его сыновей, а затем заставив его потерпеть поражение от короля Франции. Бедствия, постигшие Генриха II и его сыновей, являются плодами справедливого Божьего наказания, уготованного этой развращенной семье за многочисленные грехи ее сладострастных и похотливых предков, как со стороны предков Генриха II (и без того развратника и повесы в глазах Гиральда), так и со стороны предков Алиеноры, начиная с ее деда Гильома Трубадура. Сама королева тоже погрязла в разврате: говоря об этом, Гиральд находит довольно туманную формулировку, что, впрочем, не мешает ему выдвинуть против Алиеноры серьезные обвинения. Он ссылается на событие, о котором, опять же, все знают настолько хорошо, что нет никакой необходимости упоминать о нем: в Антиохии Алиенора изменила Людовику VII, но и впоследствии она не отринула свои нравственные прегрешения, поскольку изменила и Генриху II:

«Всем известно то, как Алиенора, королева Франции, вела себя в заморских краях, в Палестине, и как впоследствии, по возвращении, поступала она со своим вторым мужем. И как сыновья ее, подававшие столько надежд во цвете лет, сгинули, не принеся достойных плодов»[612].

Итак, Алиенора тяжко согрешила пред Богом и христианской моралью; вот почему, говорит Гиральд, она заслуживает наказания в лице своих потомков, «согласно пророчеству»[613]. Божья кара, представленная как расплата за грехи, похоже, заменяет в этом случае само доказательство вины. Переняв безнравственное поведение от своего деда Гильома IX (автор путает его с отцом Алиеноры Гильомом X), дерзнувшего похитить супругу своего вассала виконтессу Шательро, чтобы сделать ее своей любовницей, Алиенора изменила своему первому мужу в крестовом походе, после чего, будучи при дворе Франции, она позволила соблазнить себя сначала Жоффруа Красивому, а затем его сыну Генриху, — притом оба они были вассалами ее мужа. Ну разве могли бы в таком греховном роду появиться здоровые дети? Гиральд «демонизирует» не только Алиенору, но и все семейство Плантагенета: он рассказывает, что графы Анжуйские ведут свой род от графини, дьявольского отродья в женском обличье, — разоблаченная во время мессы из-за неспособности принять причастие, она вылетела из церкви через окно[614].

Таким образом, брак Генриха и Алиеноры для Гиральда Камбрийского — средоточие всех пороков, накопленных их безнравственными предками. Для него это недостойный, прелюбодейный и кровосмесительный союз, противоречащий христианской морали, законам Церкви и даже феодальному праву, поскольку Генрих осмелился взять в жены супругу своего сеньора и восстать против него[615]. Этот брак проклят и таит в себе ростки будущих несчастий.

Тем более что моральный закон преступили как муж, так и жена: Алиенора изменила Генриху, как и Людовику, а у Генриха, в свою очередь, было множество любовниц и сожительниц, в том числе и неприкрытая связь с Розамундой Клиффорд. Однако при чтении Гиральда Камбрийского все же складывается ощущение, что аморальность Алиеноры для него (как и для тех, для кого он пишет) является несравненно более тяжелым грехом, нежели безнравственные поступки — причем неприкрытые и общеизвестные — ее супруга Генриха. Разве не является он потомком герцогов Нормандских, которые во все времена жили в «двойном» браке — браке христианском, соответствовавшим социальным приличиям, и браке «по датскому обычаю», предусматривавшим сожительницу, выбранную для удовольствия души и тела? Эта форма бигамии, долгое время допускаемая Церковью, когда-то была настолько признаваема (по крайней мере, в Нормандии), что «бастарды», появлявшиеся в подобных «браках по датскому обычаю», считались узаконенными в юридическом отношении[616]. Вильгельм Завоеватель, сначала прозванный Незаконнорожденным, может послужить этому прекрасным примером, несмотря на то, что в начале правления его не сразу признали герцогом. На ветреный характер Генриха II обращает внимание и Вильгельм Ньюбургский, замечая, что в этом плане Плантагенет был очень похож на Генриха I, своего деда по материнской линии, склонного, как и его внук, к похоти и сладострастию, но все же опередившего его в том, что касалось супружеской неверности[617]. Историки подтвердили этот факт, доказав существование по меньшей мере двадцати его незаконнорожденных детей[618].

Полемическая стратегия Гиральда, как и множества его предшественников, писателей-церковнослужителей, заключалась в том, чтобы объяснить неудачи семейства или народа безнравственным поведением — а особенно сексуальной распущенностью — их правителей. Речь идет об одной из констант нравственной концепции Истории, направляемой Богом, которую разделяло духовенство того времени. Но дело не только в нравственной идеологии. Очень часто ее дополняла идеология политическая — и наш случай как раз такой. Цель Гиральда Камбрийского ясна: в то время, когда он работал над «De principis instructione», он намеревался покрыть позором весь дом Плантагенета и, напротив, превознести нравственную чистоту и благочестие французского двора, который отныне он решил поддерживать — вероятно, из-за того, что не сумел добиться от английского короля желанных церковных должностей, в частности, епископства Сент-Дэвидс, главой которого он был избран во второй раз в 1198 г. Уже назначенный на этот пост в 1174 г., Гиральд был отстранен от него по приказу короля Генриха II. В 1199 г., после смерти Ричарда, Гиральд надеялся, что король Иоанн, которого он раньше поддерживал против его брата, на сей раз предоставит ему желанную кафедру. Однако архиепископ Кентерберийский Губерт Вальтер вновь воспротивился этому выбору. Тогда раздосадованный Гиральд перешел на сторону Капетингов и даже поддержал военный поход Людовика VIII, когда тот захотел высадиться на острове, чтобы захватить его[619]. Когда в 1204 г. Филипп Август завоевал Нормандию, Гиральд отметил среди причин, обусловивших эту победу, нравственное совершенство капетингского двора и тягу французов к знаниям, что поставило их, как когда-то греков и римлян, выше других народов[620].

Итак, пристрастность Гиральда и его любовь к сплетням нам очевидны[621]. И все же не стоит отмахиваться от его свидетельств лишь в силу указанных причин. Ясно, что Гиральд не выдумывал всего: он повторял слухи, приводил примеры, повествуя о них с удовольствием, но при этом ссылался на бытовавшие в то время интерпретации, на факты, известные всем. Поэтому о нем стоит говорить как о распространителе недоброжелательных версий, подобранных и использованных согласно определенному идеологическому замыслу. Конечно, Гиральда нельзя назвать объективным свидетелем реальных событий, но зато он превосходно показывает, как эти события воспринимались в то время — по крайней мере, в определенных кругах. Его крайне уничижительная оценка поведения Алиеноры (которую он порицает больше, нежели других членов семьи Плантагенета), без сомнения, пристрастна и тенденциозна, но она не возникала из ничего: в эпоху Гиральда дурная слава о королеве уже укоренилась в обществе, на что указывают и приговоры «судов любви», приписанные ей Андреем Капелланом, и различные намеки, рассыпанные по литературным произведениям.

Уничижительная оценка королевы, приведенная Гиральдом Камбрийским, впоследствии усилилась: Алиенора становится квазимифической фигурой, своего рода символом женского вероломства. Подобную оценку можно найти у Матвея Парижского, который в середине XIII в. приводит, не развивая, те же аргументы, что и Гиральд Камбрийский. Говоря о разводе Людовика и Алиеноры, он замечает, что брак этот был расторгнут по причине кровного родства супругов, но тут же добавляет, что супруга короля вела свой род от дьявола и к тому же обвинялась в прелюбодеянии — и не с кем-нибудь, а с «неверным»[622]. Вот почему, пишет Матвей Парижский, ее легко уподобить орлу разорванного союза из пророчества Мерлина: в самом деле, помимо других прелюбодеяний, она дошла до того, что согрешила с сарацином[623].

Это обвинение в прелюбодеянии с мусульманином представляет собой уничижительную амплификацию инцидента в Антиохии: Раймунда, которого все признавали отважным воином, павшего в бою с сарацинами, Матвей Парижский заменил как раз на одного из последних — ради того, чтобы подчеркнуть позорный, достойный презрения грех Алиеноры, а с ее дяди, доблестного крестоносца-мученика, снять всякое подозрение. Подобную версию привел через несколько лет, в 1260 г., Реймский менестрель, обращавшийся с этим материалом скорее как жонглер, чем как историк. Тем не менее рассказ менестреля вновь указывает на то, как воспринимали Алиенору в его время, и свидетельствует об эволюции ее «черной легенды». Менестрель рассказывает, как королева, отправившись в поход вместе со своим мужем, увлеклась Саладином, о чьей доблести, щедрости и «рыцарственности» ей доводилось слышать. В Антиохии королева уведомила его о том, что она готова покинуть короля и отречься от своей веры, если Саладин велит похитить ее. Тот послал за ней темной ночью (напомним, что в ту пору реальному Саладину было не больше двенадцати лет), но камеристка королевы разбудила Людовика, и тому в последний момент удалось перехватить и силой удержать свою супругу. Огорченная провалом своей затеи, Алиенора излила свое презрение на мужа, чьи скромные воинские качества казались ей смешными в сравнении с рыцарской доблестью Саладина. Несмотря на это, король увез ее во Францию, где бароны посоветовали ему расстаться с ней, поскольку, говорили они, «это дьявол», способный погубить короля. К тому же, добавляли они, король так и не получил от нее наследника[624]… Несмотря на изменения, которые Менестрель внес в предыдущие рассказы, невозможно не обратить внимания на справедливость его замечаний, когда он говорит, возможно, не отдавая себе отчета, о двух истинных причинах развода: об отсутствии наследника и о репутации королевы, в достаточной степени скомпрометированной, для того чтобы король предоставил ей свободу по ее собственному желанию.

В рамках нашего исследования мы не видим смысла в том, чтобы продолжать двигаться в этом направлении и анализировать более поздние легенды, превратившие Алиенору в новую Мессалину. Многие авторы уже потрудились на этой ниве[625]. Ранее я упоминал о сюжетах, имеющих отношение к мести Алиеноры своей сопернице Розамунде Клиффорд. Начиная с XIV в., история о мести Алиеноры появляется в «Лондонской хронике», многочисленных балладах и различных рассказах[626]. Далее я не стану возвращаться к этой теме и лишь замечу, что рассказы эти, как ни парадоксально, повествуют об Алиеноре, обманутой своим мужем, что, впрочем, не мешает авторам принимать сторону ее соперницы Розамунды.

В XII в. дело обстояло иначе, судя по гневной реакции епископа Гуго Линкольнского, велевшего вынести прах нечестивой любовницы короля за пределы церкви и сравнившего Розамунду с потаскухой. В балладах о мести Алиеноры бичуется не распутство королевы (которое, впрочем, не отрицается), а ее жестокость и желание отомстить, положившее конец «чистой любви» Генриха и Розамунды, любовников-прелюбодеев, которым, очевидно, отданы симпатии авторов и публики. Заметим, что сочинители принимают сторону влюбленных, а не той, что стремится сокрушить их любовь во имя общепринятой морали. Подобная реакция не была исключительной уже во времена Алиеноры: писатели и аудитория сочувствовали любовникам Тристану и Изольде, обманывавшим короля Марка, и Ланселоту с Гвиневерой, обманывавшим короля Артура. Отсюда можно говорить как о постоянной, так и о переменной величине этого явления. Постоянная величина заключается в симпатиях, которые вызывают вступившие в союз, не освященный узами брака. О переменной можно заключить из того, что в XII в., как мы увидим, Алиенора была причислена к тем, кто вступил в подобный союз, или даже отождествлена с Изольдой и Гвиневерой. Это отождествление настолько сильно, что сегодня стоит серьезно спросить себя, в какой мере Гвиневера могла вдохновлять Алиенору, или наоборот, Алиенора могла повлиять на становление легенды о Гвиневре.

Однако обвинение в распутстве, предъявленное королеве, вновь набирает силу в балладе на староанглийском языке; изданная в Шотландии в конце XVII в., она вполне могла появиться на свет гораздо раньше, хоть мы и не можем установить, когда именно. В ней говорится об Алиеноре, которая, почувствовав приближение смерти, приняла у себя короля Англии и Вильгельма Маршала, переодетых монахами, и исповедалась им. Она призналась в том, что была любовницей Вильгельма Маршала и родила от него сына, которого она любила больше всего на свете, тогда как младшего сына от своего супруга Генриха она ненавидела[627]. Другие поздние рассказы превращают Алиенору в любовницу ее дяди Рауля де Фе, ее коннетабля Сальдебрейля и прочих персонажей. Такие произведения черпают сведения из поздних источников, которые лишь «приукрасили» скандальную репутацию королевы, утвердившуюся за ней, как мы видим, еще до середины XIII в. Разве не сообщает Этьен де Бурбон о том, что ему довелось услышать о королеве Франции (он не называет ее имени, но речь в этом случае может идти только об Алиеноре), — о том, что она была готова отдаться мэтру теологии XII в. Жильберу де ла Поре, ловко отклонившему это предложение? Родившийся в 1075 г., в 1127 г. Жильбер был канцлером капитула Шартра, в 1142 г. стал епископом Пуатье и умер спустя двенадцать лет. В своем трактате о примерах, составленном между 1250 и 1261 гг., Этьен де Бурбон описывает эту сцену в следующих словах:

«Я слыхал такую историю: одна королева Франции возжелала мэтра, известного под именем Жильбер де ла Поре. Велев ему явиться, она бросилась на него, воспользовавшись следующим предлогом: увидев, что у мэтра красивые руки, она сказала ему, взяв его за руки: „О, эти пальцы были бы достойны сжимать мои чресла”»[628].

Эти поздние досужие вымыслы, разумеется, не содержат в себе какой-либо исторической ценности относительно событий, о которых повествуют. Зато они красноречиво свидетельствуют, как быстро и широко распространялась дурная слава о королеве — особенно в том, что касалось ее супружеской неверности и чувственного желания мужчин, пусть даже из числа духовенства. Последующая традиция, стремясь подорвать уважение к Алиеноре и ее роду, опорочила ее еще сильнее — особенно после смерти королевы, в тот момент, когда многие хронисты и писатели, отвернувшись от Плантагенетов, стали прославлять капетингский двор. Однако не следует заходить в этом отношении слишком далеко, приписывая эту тенденцию исключительно злонамеренным замыслам хронистов и пропагандистским целям. Исследованный нами материал позволяет утверждать, что еще при жизни Алиеноры некоторые авторы уже сомневались в целомудрии королевы, предполагая, что она могла изменить Генриху II, как ранее она уже изменила Людовику VII в Антиохии. Следовательно, нужно еще более пристально изучить древнейшие свидетельства, упоминавшие об инциденте в Антиохии уже при жизни королевы. Ибо именно они могут стоять у истоков ее «черной легенды».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.