Введение Алиенора и ее биографы: история, легенда и идеология

Введение

Алиенора и ее биографы: история, легенда и идеология

Алиенора Аквитанская, антипод Жанны д’Арк в представлении многих французов, до сих пор пленяет воображение современных историков, пытающихся проникнуть в ее тайну, и возбуждает любопытство по множеству причин, которые я постараюсь раскрыть в этой книге.

Главная причина, очевидно, кроется в уникальности невероятной судьбы, которая выпала на долю этой королевы. Женщина, дважды взошедшая на престол, мать трех королей, Алиенора общалась с такими известными духовными лицами, как Сугерий, Бернард Клервоский или Фома Бекет; она объездила всю Европу, прожила восемьдесят лет, шестьдесят семь из которых провела на троне, и дала миру дюжину детей в то время, когда множество женщин умирали еще при первых родах. Этот скромный перечень вех ее жизни уже способен дать ответ на вопрос, в чем же заключается секрет ее обаяния, но тем не менее не рассеивает всей тайны.

Алиеноре исполнилось 13 лет, когда в 1137 г. ее отец, герцог Аквитанский Гильом X, умер во время паломничества в Сантьяго-де-Компостела. Сыновей у него не осталось. Так в наследство Алиеноре отошло богатое герцогство, возводящее ее в ранг одной из самых блестящих брачных партий. Французский король Людовик VI Толстый нисколько не ошибался на этот счет: в скором времени он нашел юной наследнице супруга (своего собственного сына Людовика) и через несколько дней после этого сам ушел из жизни. Так юная девушка стала королевой Франции: она вместе со своей младшей сестрой Петрониллой отчасти преобразила французский двор и, возможно, французскую политику.

Спустя десять лет, в 1147 г., Людовик VII взял свою супругу в крестовый поход в Святую землю. В Антиохии Алиенора оказалась в самом сердце новых политико-любовных интриг. Разгневанный король обрушил на супругу град упреков — и тогда королева заявила о своем намерении аннулировать их брак по причине «кровного родства». Придя в смятение, Людовик силой увез ее в Иерусалим, однако было видно, что согласья между супругами больше нет. Несмотря на вмешательство папы, пытавшегося помирить супругов, разлад меж ними становился все более очевидным, и французский король решил аннулировать брак, что и было сделано на соборе в Божанси в 1152 г.

К этому времени Алиеноре было около тридцати лет. Не потерявшая — как говорили — своей удивительной красоты герцогиня Аквитанская стала не только полноправной хозяйкой собственной судьбы, но и завидной партией. Доказательство: на пути от Божанси к Пуатье ее дважды пытались похитить. Через несколько дней она сама выбрала своим мужем Генриха Плантагенета, который был младше ее на десять лет. Новый супруг Алиеноры был графом Анжуйским, герцогом Нормандским; чуть позже он получит английскую корону. Благодаря своему союзу молодая чета встала во главе «империи Плантагенетов», которая простиралась от Шотландии до Пиренеев и угрожала заменить собой Французское королевство. Казалось, что сами небеса благословили этот брак: Алиенора, родившая в браке в Людовиком лишь двух дочерей, с 1153 по 1166 г. произвела на свет трех дочерей и пятерых (возможно, даже шестерых) сыновей, четверо из которых доживут до совершеннолетнего возраста.

Однако это сыновнее изобилие обернулось бедой. В 1173 г. королева Алиенора, стоя на пороге пятидесятилетия, в силу разных причин восстала против мужа и поддержала мятеж своих сыновей Генриха Младшего, Ричарда и Жоффруа, жаждавших обрести независимость: им не терпелось добиться от своего авторитарного отца реальной полноты власти, обещанной им в ходе преждевременного «раздела наследства». Мятежница Алиенора была схвачена сторонниками Генриха II в тот момент, когда, переодевшись в мужское платье, она надеялась найти убежище во владениях своего первого мужа, ставшего союзником ее детей. Король Генрих II держал ее в заточении в Англии в течение пятнадцати лет, до самой своей смерти, наступившей в 1189 г.

Наконец обретя свободу, Алиенора повела себя практически как полноправная государыня, тем более что ее сын, новый король Ричард Львиное Сердце, вскоре отправившись в крестовый поход вместе со своим соперником, Капетингом Филиппом Августом, вверил ей управление королевством. Но королеве хватало хлопот, в том числе ей не давал покоя вопрос о продолжении династии: ведь тридцатитрехлетний Ричард все еще был холост. Современные историки приписывают ему гомосексуальные наклонности. В любом случае, королю претил брак с Аэлисой, сводной сестрой Филиппа Августа, помолвленной с ним с самого детства. Чтобы уберечь свое наследство в случае несчастья, Ричард взамен денежной компенсации освободился от обязательств перед французским королем под тем предлогом, что Аэлиса якобы была любовницей его отца Генриха II. Алиенора, которой к тому времени исполнилось шестьдесят шесть лет, лично отправилась в Наварру, чтобы отвезти Беренгарию, будущую супругу Ричарда, к нему в Мессину, после чего поспешно возвратилась в свои земли. Именно она присматривала за своим младшим сыном Иоанном (прозванным Безземельным) и пресекала его поползновения к власти. Она же собрала и доставила ко двору императора Генриха VI огромный выкуп, необходимый для того, чтобы освободить Ричарда, в нарушение всех прав схваченного на обратном пути из крестового похода.

После примирения Ричарда и Иоанна Алиенора удалилась в Фонтевро, где уже покоился прах ее второго супруга Генриха II. Казалось, что именно там, в тишине монастыря, должна была окончиться ее бурная общественная жизнь. Но ничуть не бывало! В апреле 1199 г. она узнала, что ее зовет к себе Ричард, сраженный случайной стрелой во время осады Шалю. Королева примчалась к нему. Завещав матери погрести его тело в Фонтевро, Ричард умер у нее на руках.

Вопрос о наследстве Ричарда заставил Алиенору вновь погрузиться в водоворот военных и политических событий. Иоанну Безземельному, коронованному в Вестминстере 25 мая 1199 г., противостоял внук королевы Артур, получивший поддержку бретонцев и французского короля. Война в очередной раз столкнула между собой членов семейства Плантагенетов, и без того истерзанного внутренними конфликтами, которые были настолько интенсивными и продолжительными, что современники-хронисты (да и сами Плантагенеты) усматривали в этом божью кару, обрушившуюся на семейство за грехи предков (включая Алиенору) и даже за их якобы сверхъестественное или демоническое происхождение.

Чтобы примирить наконец Плантагенетов и Капетингов, Алиенора, невзирая на преклонный возраст, отправилась в Кастилию на поиски супруги для сына Филиппа Августа, будущего Людовика VIII — ее внучки Бланки. Побывав сначала французской, а затем английской королевой, Алиенора возвела на трон Франции Бланку Кастильскую, которая впоследствии станет матерью Людовика Святого. Затем она возвратилась в Фонтевро в надежде наконец-то обрести покой. Но тщетно: летом 1200 г. Иоанн похитил Изабеллу Ангулемскую, которая была обещана одному из представителей семейства Лузиньянов, и женился на ней. Дело передано на рассмотрение курии короля Франции, сюзерена обеих сторон. Иоанн пренебрег вызовом в курию, которая в ответ объявила, что лишает его феодальных прав. Филипп Август тотчас приступил к захвату его земель на континенте, и заранее пожаловал их Артуру.

Герцогиня Алиенора поняла, что может утратить свои владения. Осознав нависшую над ней угрозу, она покинула Фонтевро и направилась в Пуатье, чтобы организовать там сопротивление. В Мирбо Алиенору осадил ее внук Артур, но на помощь подоспел Иоанн: он взял своего племянника в плен и повелел заточить сначала в Фалезе, а затем в Руане, где в 1203 г. он, по слухам, собственноручно убил его в темнице.

Вероятно, Алиенора предчувствовала закат и гибель «империи Плантагенетов», когда в марте 1204 г. наконец уехала в Пуатье, а затем в Фонтевро: в это самое время Филипп Август завладел крепостью Шато-Гайар, построенной ее сыном Ричардом. Утрата этого «засова Нормандии» стала предвестником триумфа капетингской монархии, подтвердившегося через десять лет в битве при Бувине.

Алиеноре, однако, не довелось увидеть финала катастрофы: она ушла из жизни 1 апреля 1204 г. на восемьдесят первом году жизни. Ее тело было погребено в монастырской церкви Фонтевро рядом с Генрихом II и Ричардом. Заказав в свое время для мужа и сына надгробные памятники в виде лежащих фигур, она, возможно, заказала и собственное надгробие, запечатлевшее ее с книгой в руках, в образе мудрой, учтивой, красивой и просвещенной королевы. В образе царственной и образованной женщины.

Но Алиенора была одновременно и женщиной-легендой. Уже в скором времени она стала персонажем легенды, которая еще при ее жизни усиливала привлекательность — но также и таинственность — этой личности и положила начало спорам о ней, которые до сих пор разделяют историков. Отделить Алиенору от ее легенды — крайне сложная, практически непосильная задача для историка. По двум причинам.

Первая зиждется на том факте, что Алиенора — женщина, причем какая! Современники королевы, познакомившие нас с нею, в большинстве своем были монахами, или, во всяком случае, клириками, пропитанными церковными предрассудками. В те времена их отношение к женскому полу было по меньшей мере неблагосклонным или даже враждебным. Для них женщина — это ловушка, запретный плод, источник фантазмов и опасностей. Разве не Ева помогла демону-искусителю в саду Эдема склонить Адама к грехопадению, ввергнув мир и пучину греха и несчастий? Следовательно, нужно остерегаться женщин — особенно если они «дьявольски» красивы. А Алиенора, по всей вероятности, была красивой — а значит, вызывала подозрение.

Более того, это была женщина с характером! Ее не устраивала та второстепенная роль, которую мужчины в целом — и церковнослужители в частности — отвели дочерям Евы: роль добродетельной и покорной супруги, которой суждено смиренно продолжать род людской. К тому же они с трудом допускали, что женщина может думать и действовать самостоятельно, что она может давать советы и брать инициативу на себя как в политике, так и в любви, посягая тем самым на властную роль, которую — как тогда верили — Бог вверил мужчине, ее отцу и мужу, ее «сеньору». Женщину воспринимали как существо второстепенное и подчиненное. И потому-то хронисты описывали беспокойную Алиенору крайне пристрастно; их предубеждения подпитывает и немного скандальный, закрепившийся за ней в литературе образ «куртуазной королевы», вокруг которого до сих пор не утихают споры. Иначе говоря, дошедший до нас образ Алиеноры нельзя назвать ни «нейтральным», ни точным. Авторы источников предоставили нам, если можно так выразиться, не объективные «фотографии», а, скорее, крайне субъективные «картины», несшие на себе печать их личных взглядов, их собственных предубеждений и даже выдумок. Желая того или нет, они смешали легенду об Алиеноре с ее историей.

Некоторые историки, зная о существовании подобных «поправок», полагали, что им удастся восстановить «истинный облик» Алиеноры, очистив историю ее жизни от «побочных шлаков», от легендарных вымыслов и хулы. Однако, отмечает Полетта Л’Эрмит-Леклерк, эта попытка не приносит успеха, когда речь идет о том, чтобы отобрать свидетельства, касающиеся женщин столь же знаменитых, как кинозвезды, поскольку «если отделить от них фантазию, останутся лишь одни тени»[1]. Невозможно полностью отделить Алиенору от ее легенды — по той простой причине, что ее видят лишь сквозь призму этой легенды[2]. Напротив, нельзя ограничиться, как это делал Ф. М. Чембер, перечислением и изложением как позднейших, так и самых ранних легенд, возникших еще при жизни королевы или спустя некоторое время после ее кончины, не истолковав их и не дав оценку их информативной значимости[3].

Итак, необходимо интерпретировать документы, подходя к ним, разумеется, критически, но при этом не изымая a priori сведений, которые могут показаться вымыслом: несмотря на всю их схожесть с легендой, они тем не менее обладают истинным смыслом и значением. Значением, появившимся у данных сведений во времена, не столь далекие от эпохи нашей королевы; значением, проливающим свет не только на доподлинный образ «непостижимой Алиеноры», но и на представления о ней современников. Вот та причина, по которой автор книги не принимает в расчет рассказы, появившиеся после первой трети XIII века. Далекие по времени от эпохи Алиеноры, они лишь варьируют уже устоявшуюся легенду.

Так, например, обстоит дело с поздними по времени авторами, которые превращают Алиенору в настоящую Мессалину, не опираясь при этом ни на один из существовавших документов. Таким образом, примерно в 1260 г. Реймский менестрель полагал, что в Антиохии королева влюбилась в Саладина (которому в ту пору было двенадцать лет) и, покоренная его репутацией храброго воина, намеревалась даже бежать с ним в Тир[4]. Приблизительно в это же время Этьен де Бурбон рассказывает о том, как Алиенора, будучи королевой Франции, хотела отдаться ученому теологу Жильберу де ла Поре, оказавшемуся старше ее на сорок четыре года, потому что у него были красивые руки[5]. В своей рифмованной хронике, появившейся на свет до 1243 г., Филипп Мускет повествует о том, как Алиенора, уязвленная тем, что ее брак был расторгнут, созвала своих баронов в Сен-Жан-д’Анжели и, сбросив одежды, спросила их: «Разве тело мое не приятно на вид? А между тем король говорит, что я чертовка»; бароны же уверили ее в том, что она быстро найдет себе другого «сеньора»[6]. К разряду небылиц с полным на то правом можно отнести еще более поздние сплетни, порой озвученные и в наши дни, о том, как Алиенора была готова отдаться юному рыцарю Сальдебрейлю, своему будущему сенешалю, который, отправляясь в битву, надевал доспехи на голое тело, чтобы ей понравиться. На счету королевы якобы были и кровосмесительные связи — например, с дядей Раймундом, с которым она вступила в связь чуть ли не в детстве, при дворе Бордо или Пуатье; позднее ее жертвой якобы пал другой дядя, Рауль де Фе. Ей приписывали любовную связь с Жоффруа де Ранконом во время Второго крестового похода, а затем с Вильгельмом Маршалом, после чего ей самой пришлось страдать от неверности супруга Генриха II. Баллада «Легенда о Розамунде» рассказывает о мести Алиеноры его любовнице Розамунде Клиффорд, которую та убила во дворце, который велел построить для нее король Генрих. В другой балладе, в «Исповеди Алиеноры», королева на смертном одре признается в том, что она отравила Розамунду Клиффорд и родила сына от Вильяма Маршала[7]. Эти поздние рассказы не имеют в своем основании какого-либо надежного или древнего свидетельства — они неправдоподобны, отмечены печатью вымысла и часто противоречат тому, о чем известно из достоверных источников. Они могут привлечь внимание историка, изучающего менталитеты или фольклор, но не представляют интереса для историка Алиеноры.

Однако нельзя лишать внимательного исследования те тексты, которые выносят персонажу пристрастный приговор — бесспорно, тенденциозный и тем не менее крайне для нас важный, поскольку в нем отражено представление о королеве, сложившееся в умах ее современников. Возможно, на такие произведения уже успела повлиять легенда, но все же не стоит отбрасывать их в сторону, не имея на то серьезных критических оснований, — в противном случае можно впасть в субъективизм и лишиться тех самых источников, на которых базируются наши знания об истории.

Искажение образа Алиеноры вызвано не только пристрастным отношением к королеве ее современников — оно возникает также вследствие восприятия этого образа историками. В самом деле, ни один из исследователей не беспристрастен. То, что историки извлекают о королеве из документов, зависит от их собственных устремлений, от менталитета и идеологии, подпитывающей их мысли, а также, не в обиду будет сказано, от модных тенденций, которые порой управляют ими. Подобные факторы приводят к появлению у историка собственного метода «прочтения истории», который вызывает интерес и облегчает подход к изучению образа, но все же способствует его искажению. Это ясно видно на примере Алиеноры.

Древнейший из этих методов — скорее всего, «нравоучительное прочтение», крайне популярное в те времена, когда бытовало мнение о том, что судьбы народов зависят от образа действий, поведения и даже альковных секретов их правителей. Для историков, придерживавшихся такой точки зрения, поведение Алиеноры в силу многих причин было шокирующим, поскольку в ней видели прежде всего «свободную» (с пренебрежительным оттенком) женщину, игривую, фривольную южанку, «страстную и мстительную, как и все женщины Юга», и даже «утонченную обольстительницу, жаждущую любовных похождений»[8], которая, осмелившись поступиться правилами приличия и целомудрия, обманула своего мужа и вышла замуж за другого, после чего отдалилась от второго супруга и возненавидела его настолько, что даже восстановила против него собственных детей. Такого прочтения придерживались с середины XIII века древнейшие историки, попавшие под воздействие хрониста Матвея Парижского, который утверждал, что Алиенора, помимо других своих прелюбодеяний, была влюблена в некоего сарацина. В последующих источниках этот сарацин чудесным образом превратился в Саладина. В своих «Аквитанских анналах», увидевших свет в 1525 г., Жан Буше уделяет особое внимание слабостям женской натуры Алиеноры: влюбленная в султана, королева становится игрушкой в руках своего дяди Раймунда, после чего в Божанси она получает развод. Безутешная Алиенора убита горем: развод сразил ее, на долгое время лишив ее способности говорить; наконец, она клянется себе, что никогда более она не окажется во власти мужчины; тем не менее, положение беззащитной женщины, в каком она оказалась, вынуждает ее принять покровительство Генриха Плантагенета[9]. Несмотря на похвальные усилия Исаака де Ларрея, который, желая хоть в чем-то оправдать Алиенору, порой опровергает Матвея Парижского и Жана Буше[10], репутация легкомысленной и фривольной женщины, закрепившаяся за королевой, продолжает жить по сей день.

В XIX в., в викторианском, чрезмерно стыдливом и лицемерном обществе, пропитанном идеями о господстве мужчин, придерживались того же мнения: многие историки видели в Алиеноре «слабое создание», игрушку собственного либидо, женщину, безуспешно пытавшуюся выйти за рамки своей женской роли. Так, Жан-Франсуа Мишо упрекает королеву в легкомыслии, побуждавшем ее вмешиваться в политическую тактику и стратегию в ходе крестового похода, и подчеркивает гибельные последствия ее поступков[11]. Того же мнения придерживается и Агнесса Стрикленд, считающая королеву Алиенору сумасбродной, кокетливой и обольстительной женщиной, которая совершенно напрасно смешивала любовь и политику; это была воинственная, но неопытная в плане тактики амазонка, ответственная вместе со своими прислужницами за провал крестового похода и смерть многих рыцарей[12]. Наконец, великий Мишле видит в этой «гордой и необузданной Алиеноре» не только прототип женщины, освобожденной «Ренессансом XII века» и куртуазной культурой, но и «настоящую Мелюзину, сотканную из противоречий, мать и дочь дьявольского рода»[13]. Еще в 1933 г. Шарль Пти-Дютайи говорит о «юной королеве Алиеноре, веселой и чувственной», а Жозеф Кальмет дает не слишком лестную для этой «авантюрной южанки» характеристику: «Кокетливая, капризная и чувственная, Алиенора — настоящая язычница», чей развод в политическом плане оказался «гибельным»[14].

Понемногу потрет Алиеноры начинает приобретать политический колорит. «Националистическое прочтение», господствующее вплоть до середины XX века, ставит во главу угла политический аспект проблемы — таким образом, главной темой в истории Алиеноры, просмотренной сквозь призму идеологии, становится политическое и географическое единство Франции. Угол зрения в этом случае был смещен с королей на нацию, которой они должны служить. Неумолимый ход истории, который привел к образованию объединенной Франции, включившей в себя и северные, и южные земли в пределах естественных границ, сначала был ускорен — благодаря браку Алиеноры, «подарившей Франции Аквитанию», — а затем замедлен из-за легкомыслия этой «игривой южанки», неудовлетворенной своим супругом, «суровым и благочестивым северянином». Некоторые историки даже упрекают Людовика в том, что он не сумел во имя государственных интересов закрыть глаза на похождения своей супруги и не допустить развода, имевшего роковые последствия для национальных интересов. Мишле, например, упрекает Алиенору за то, что ее поведение и решение расторгнуть брак с Людовиком нанесло непоправимый удар по целостности Франции; именно из-за нее, подчеркивает он, «юг Франции вновь оказался изолированным от севера»[15]. В начале XX века один из самых знаменитых французских историков, работавших в рамках этого направления, Ашиль Люшер, устраивает «королю-неудачнику» Людовику VII настоящий разнос — за то, что тот развелся с Алиенорой, лишив тем самым Францию Аквитании. Для этого историка «развод Людовика с королевой Алиенорой был одной из самых тяжелых политических ошибок, допущенной, правда, в те времена, когда правители еще не умели жертвовать собственными вкусами во славу интересов государства»[16].

В период 1870–1914 гг. этот перспективный взгляд на историю становится популярным: еще долгое время он владеет умами многих историков, несмотря на некоторые оговорки, которые можно услышать даже от последователей данного направления. Так, Жозеф Кальмет смягчает свой приговор относительно «рокового развода» Алиеноры, лишившего Францию аквитанских владений: по его мнению, в то время «дом Капетингов еще не был способен переварить столь мощный кусок»[17]. Робер Фавтье, в свою очередь, переносит эту оценку на политические последствия развода. Они, как это ни парадоксально, оказались для Капетингов благоприятными, так как «каприз этой юной женщины» привел Людовика VII к «расторжению брака со своей богатой супругой, что устранило опасность, которую несла в себе аннексия к домену Капетингов аквитанской анархии, на подавление которой должны были уйти силы Плантагенетов»[18]. Вот так катастрофа, оказавшаяся спасительной удачей!

Новый сдвиг в интересующей нас теме наметился незадолго до Второй мировой войны под влиянием того направления, которое обычно называют «школой Анналов». Уделяя меньшее внимание конкретным событиям, битвам, договорам или решениям правителей, историки этой школы делают акцент на долговременных феноменах, на движениях масс, на экономических и социальных структурах, становящихся причиной исторической эволюции или обусловливающих ее. Традиционная «событийная» история (порой называемая с пренебрежительным оттенком «историей-битвой») на долгое время оказалась дискредитированной. Обесценивание традиционного образа истории произошло также под влиянием марксизма, быстро достигшего своего апогея среди интеллектуалов; он надолго и прочно отвратил исследователей от биографического жанра, отданного на растерзание псевдо-историкам, а также общественным или политическим деятелям, использующим «поденщиков», писак или несведущих рассказчиков. Этой участи не избежала и Алиенора, попавшая в плен к этим профессиональным писакам-дилетантам[19].

Однако благоволение к социологии, психологии и психиатрии, усилившееся за истекшие тридцать лет, вновь пробудило интерес историков к исследованию индивида в лоне какой-либо социальной группы или общества в целом. Этот новый многообещающий подход тем не менее чреват опасностями, особенно для исследователя, занимающегося проблемами Средневековья[20]. Ему следует принимать в расчет не только перегибы и зачастую догматические (и противоречивые) теории этих молодых наук — он должен избегать ловушек, возникающих вследствие применения их методов к персонажам из прошлого, а не к реальным «пациентам», посещающим кабинет практикующего специалиста[21]. Задача оказывается сложной, а результаты — ненадежными, допускающими множество возражений. Так, не избежал дискуссий вопрос о характере Алиеноры и ее возможной ответственности за формирование психики ее детей, в частности ее последнего сына Иоанна, неуравновешенный характер которого отмечали еще с давних пор. Одни историки считают, что Алиенора, вероятно, была женщиной властолюбивой и властной, страстной и надменной, занятой исключительно собой и своей политикой; по их мнению, она ответственна за паранойю Иоанна и его оппортунизм, лишенный каких-либо принципов[22]. Другие скорее отмечают тот факт, что, в соответствии с обычаями, бытовавшими в аристократической среде того времени, Алиенора проводила со своими младшими детьми слишком мало времени, доверяя их заботам кормилиц[23]. Та же участь ожидала и Иоанна, отправленного в Фонтевро в юном возрасте, отчего этот мальчик, лишенный родительской любви и заботы, получил серьезные психологические травмы[24]. Спору нет конца; тем не менее он покоится на неустойчивых основаниях и порождает шаткие гипотезы. Можно ли, однако, избежать ловушек такого подхода? Э. Р. Лабанд сомневался в этом уже в 1952 г., когда упрекал историков за то, что они отказываются от исторической психологии, «предпочитая тексты, которые они не отваживаются интерпретировать вовсе», или, напротив, за то, что они искажают ее, попав под обаяние легенд[25]. Таким образом, хочется нам того или нет, нам придется следовать по узкой тропинке, стараясь не угодить в одну из этих пропастей.

Не так давно «сексуальная революция» и эволюция нравов (по крайней мере, на Западе) привели к развитию нового направления, «сексуализации истории», что, в свою очередь, послужило толчком к новому прочтению средневековых текстов. Сторонники этого направления весьма справедливо подчеркивают факт, известный с давних времен, — тот факт, что история (в особенности история средневековья) предстает перед нами «в мужском обличье»: в ней господствует сильный пол, ее творят мужчины — главным образом потому, что мы знаем о ней по тенденциозным в плане пола рассказам. Хронисты, теологи, даже поэты и писатели — почти все они были мужчинами (более того, духовными лицами), переносившими на живописуемое ими общество свое недоверчивое отношение к Женщине, к этому привлекательному, обольстительному, тревожащему запретному плоду, связанному с дьяволом. Сочетание в хронисте или писателе духовного сана с мужским полом, чувство фрустрации от церковной доктрины, считавшей женщину и половые отношения греховными, придают этим текстам резкий идеологический оттенок, признанный в дальнейшем современными историками. Вследствие этого многие грани человеческого поведения в старинных документах оказываются искаженными или затененными. Подобные значимые лакуны необходимо принимать во внимание, делая акцент на важности этого факта. Такой путь избрали авторы многих работ, появившихся в последние годы, обновив тем самым историю женских персонажей, особое место среди которых, без сомнения, отведено Алиеноре[26]. Но и здесь требуется осторожность. В самом деле, необходимо не только быть объективным в отношении субъективизма средневековых авторов, поступавших в соответствии с собственным менталитетом, но и остерегаться воздействия моды и новых течений на умы современных историков, взявшихся за истолкование древних источников.

Некоторые желают пойти еще дальше и даже берутся расшифровать «невысказанное», желая заставить «заговорить» то, о чем умолчали древние, раскрыть закодированный или аллюзивный язык, скрывающий от нас имплицитный смысл. Сюда, в частности, относится все то, что касается любви, не освященной узами брака, или гомосексуальных отношений, — поведения отрицаемого, потаенного или почти полностью изъятого из текстов вплоть до сего времени. Сегодня, напротив, эти стороны человеческой жизни старательно выискивают — в силу классического закона равновесия, — обнаруживая их в самых безобидных средневековых произведениях[27].

В этой новой проблематике Алиенора, безусловно, становится центральной фигурой — по двум причинам. Сначала в силу своего поведения, которое, по меньшей мере, удивляло ее современников, а затем в силу того факта, что в скором времени, уже при ее жизни, Алиеноре стали приписывать главную роль в формировании и распространении того, что называют (возможно, несправедливо) «куртуазной любовью». Действительно, Андрей Капеллан, изложивший ее теорию в 1185 г., приписывает королеве «приговоры судов любви», в которых она ясно формулирует «правила» куртуазной любви, и по сей день вызывающей множество споров: одни не очень-то не верят, что она была платонической, тогда как другие порой отрицают, что она когда-либо была физической. Один из таких «приговоров» гласит, что любовь несовместима с браком. Долгое время все верили в историческую реальность судов, упомянутых Андреем Капелланом. Сегодня в них больше не верят, но все же стоит спросить себя, какой смысл следует вкладывать в эти «приговоры», приписанные Алиеноре и ее дочери Марии Шампанской; что скрыто в трактате «О любви» Андрея Капеллана; какими были любовные отношения, превозносимые трубадурами, первым из которых был не кто иной, как родной дед Алиеноры Гильом IX; какой смысл нужно придать эволюции этой формы любви и ее социальным последствиям. Необходимо узнать также, что связывало Алиенору не только с трубадурами, ее воспевавшими, но и с писателями, которые, возможно, были вдохновлены ею; какую роль она могла играть в покровительстве артистам, поэтам и писателям, — роль когда-то превозносимую, но сегодня оспариваемую с пеной у рта.

К различным способам «исторического прочтения» следует добавить имеющиеся в изобилии «литературные» приемы, более сложные для применения. В основе куртуазной проблематики лежит «изобретение XII века», любовная тема, звучащая не только в песнях трубадуров и труверов, но также в лэ и рыцарских романах, зарождение и поразительный расцвет которых происходили во времена правления Алиеноры, в землях, где она была королевой, или, еще точнее, при дворе Плантагенетов. Очевидно, это не случайное совпадение, а потому стоит спросить себя, какую роль в этом развитии могла играть Алиенора: роль «патронессы», мецената, вдохновительницы — или, помимо этого, роль «героини», образца для подражания? Порой (правда, очень редко) ее имя находят в литературных произведениях, но отношения между Алиенорой и ее современниками, поэтами и писателями, могли принимать другие, опосредованные формы. В какой мере, например, Алиенора могла покорить воображение писателей — в той же мере, в какой покорила она воображение Кретьена де Труа, описавшего историю всепоглощающей любви, которую питал к королеве Гвиневере Ланселот, «лучший в мире рыцарь»? С другой стороны, какова идеологическая связь между «историческим» двором Генриха II Плантагенета, супруга Алиеноры, и двором Артура, супруга Гвиневеры? Могла ли Алиенора стать источником вдохновения для загадочной поэтессы Марии Французской? И наоборот, не могла ли она сама оказаться под влиянием кельтских легенд о Тристане и Изольде, Артуре и Гвиневере, или же принять на веру пророчества Мерлина, популяризированные в аристократической среде Гальфридом Монмутским? Ведь многие хронисты того времени (и даже король Генрих II) решили, что, поддержав бунт своих сыновей, Алиенора исполнила пророчество Мерлина… Все эти вопросы являются предметом оживленных споров на протяжении нескольких лет. Возможно, они способны улучшить наши представления о западноевропейской истории XII века, и, в частности, об истории Алиеноры Аквитанской[28].

Все сказанное ранее определяет структуру этой книги, вобравшей в себя сложную «общую историю» главного персонажа XII века. Персонажа уникального, но неоднозначного: дважды королева, дважды жена, но также герцогиня, мать, женщина. Женщина непокорная и мятежная, женщина с характером, решившая (несмотря на огромное моральное, общественное, политическое и религиозное давление) взять судьбу в свои руки, пройти через все ее превратности, испытать все последствия такого шага. Если можно отважиться описать ее историю, если свидетели той эпохи, невзирая на свои предубеждения, проявили к этой женщине интерес, способный нарушить необходимое в данном случае молчание, то это случилось именно потому, что она отвергла принятую модель женского поведения. Источники, повествующие об этом, не претендуют, конечно, на полное и достоверное описание персонажа, но они невольно раскрывают доподлинную «историческую действительность», ту сложную действительность, которая окружала королеву и воплощением которой она являлась. Доказательством чего служит тот факт, что Алиенора очень быстро стала и символом, и мифом.

Как видно, отделить Алиенору от рано сложившейся легенды о ней невозможно — в противном случае наш персонаж почти полностью исчезнет. Лучшее, что можно сделать в этом случае, это отграничить «почти уверен» от «относительно спорно». Вот путь, который я выбрал. Как и в случае с Ричардом Львиное Сердце, он привел меня к созданию произведения, включающего в себя две части.

Первая часть включает в себя все, что достоверно известно о жизни Алиеноры и ее исторической роли. Она основана главным образом на сведениях из самых ранних источников, имеющихся в изобилии, но повествующих о жизни королевы довольно сдержанно, а также на многочисленных работах моих предшественников. Чтобы не обременять эту часть примечаниями, я счел нужным не цитировать этих авторов в том случае, если упомянутые факты почти не вызывают сомнений и не нуждаются в проверках или доказательствах. Но я обращаюсь к ним, когда полагаю, что должен оспорить, утвердить, дополнить или подправить общепринятое мнение. По той же причине я не упоминаю источников, известных всем историкам, за исключением тех случаев, когда я беру из них значимый или выразительный отрывок или когда их свидетельство может послужить поводом к дискуссии. С другой стороны, погружая персонаж Алиенору в ее среду и эпоху, я попытался избежать ловушки, о которой уже предостерегал Лабанд[29], — я не стал живописать историю Генриха II, династии Плантагенетов или XII века в целом, как поступили многие из моих предшественников[30]. Равным образом я запретил себе «представлять», какими могли быть чувства или реакция Алиеноры, даже в тех случаях, когда они кажутся естественными и логичными: это значило бы распахнуть ворота субъективизму, рискуя наделить персонажа из прошлого своей собственной психологией или менталитетом нашего времени[31]. У публики есть право любить исторический роман, но историки не имеют права романизировать Историю, даже ради того, чтобы привлечь к ней наибольшее число читателей[32].

Вторая часть этой книги очерчивает актуальную проблематику, касающуюся Алиеноры. Не только то, что известно о ней, но и то, что, вероятно, поможет раскрыть ее личность; то, что известно достоверно, и то, что остается спорным; различные или новые пути, ведущие к лучшему пониманию персонажа и его роли в истории. Эта часть, напротив, в соответствии со своим замыслом включает в себя гипотезы и контроверзы, требуя частых обращений к самым ранним источникам, но еще в большей степени к недавним работам. Отсылки к исследованиям моих коллег-историков в ней изобилуют: они появляются даже в том случае, если в тексте нет прямого цитирования. Критические замечания и библиография позволят воздать каждому из них ту часть заслуг, которая им причитается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.