9 Алиенора и Иоанн

9

Алиенора и Иоанн

Что же произошло в Шалю?

Эпизод этот стал предметом широкого обсуждения и породил немало споров. Я попытался внести ясность в этот вопрос, досконально исследовав свидетельства хронистов[521]. Здесь я довольствуюсь тем, что дам общий обзор и приведу соответствующие выводы.

Относительно главного намерения Ричарда, прибывшего на осаду Шалю, не может быть и тени сомнения: подобно Генриху II и Алиеноре Ричард отправился в этот регион Лимузена как сюзерен, желающий, согласно феодальным законам, сурово наказать вероломных вассалов, в том числе Адемара Ангулемского и Эмара Лиможского, двух его вечных аквитанских противников. Хоть Гервазий Кентерберийский ошибается, назвав местом гибели короля Нонтрон, а не Шалю, но он прав, считая, что борьба короля с виконтом Лиможским (владельцем этого замка) является истинной причиной осады и гибели Ричарда[522]. Адам д’Эйнсгейм рассказывает, что после отъезда из Нормандии вместе с епископом Гуго Линкольнским, весной 1199 г. им пришлось задержаться в Анжере, поскольку в то время король проводил в землях графа Ангулемского карательную операцию, которая навела страх даже на жителей окрестных областей[523]. Его слова подтверждает и Вильгельм Маршал[524]. В сочинении, написанном до 1202 г., Рауль де Дицето подробно описал обстоятельства смерти короля:

«26 марта Ричард, король Англии, после девяти лет, шести месяцев и девятнадцати дней правления был сражен стрелой некоего Пьера Базиля под замком Шалю, что на землях Лиможа в герцогстве Аквитанском. После этого, во вторник 6 апреля, сей муж, посвятивший себя деяниям Марса, окончил свои дни у этого замка. Он был погребен в Фонтевро, у ног своего отца Генриха II»[525].

Хроника Бернарда Итье лаконично упоминает о смерти короля в 1199 г., но далее уточняет, в каких обстоятельствах произошло это событие — в то время множество городов этого региона подверглись нападению, а многие крепости, включая Шалю, оказались в осаде:

«В год 1199 от рождества Христова умерли король Ричард, клюнийский аббат Гуго Клермонский, викарий Тарба Эли, виконт Адемар Старый, архиепископ Буржа Генрих <…>. Многие города были осаждены, а именно Лимож, Сен-Жем, Нортрон, Ноай, Шалю-Шаброль, Отфорт, Сен-Мегрен, Обюссон, Саланьяк, Клюи, Брив, Огюранд, Сен-Ливрад, Пьегю»[526].

Маргиналия в хронике Жоффруа де Вижуа, сделанная, вероятно, Бернардом Итье, хорошо знакомым с событиями, происходившими в его регионе, дает еще более точное описание происходившего[527]:

«В год 1199 от воплощения Христова Ричард, могущественнейший король англичан, был поражен стрелой в плечо при осаде башни одного замка, расположенного в лимузенских землях и называемого Шалю-Шаброль. В этой башне находились два рыцаря в окружении тридцати восьми человек, женщин и мужчин. Одного из рыцарей называли Пьером Брюном, а другого Пьером Базилем. Именно Пьер Базиль, как говорят, выпустил стрелу из своего арбалета, которая поразила короля, скончавшегося на двенадцатый день, во вторник перед Вербным воскресеньем, 6 апреля, в первый час ночи. Ранее, когда был он в болезни, он приказал войскам своим осадить замок Нонтрон виконта Эмара, а также другое укрепление, называемое Монтегю [Пьегю?], что и было сделано. Но, узнав о смерти короля, войска в смятении удалились. Король лелеял в своем сердце замысел разрушить все замки и все укрепленные города виконта»[528].

Итак, основная цель Ричарда была политической: он хотел укротить непокорных вассалов.

К этой причине, согласно другим свидетельствам, добавляется более приземленный мотив, о котором с удовольствием упоминают французские и английские хронисты, не любившие Ричарда: алчность короля. По этой версии, некий крестьянин незадолго до этих событий нашел сокровище, которое, попав в руки его сеньора, было помещено в Шалю. Ричард тщетно настаивал на своей доле, причитавшейся ему как сюзерену, но, не получив желаемого, решил забрать клад силой. Такую трактовку событий можно найти у Ригора, монаха королевского аббатства Сен-Дени и историографа Филиппа Августа. В его хронике, составленной около 1206 г., отражена позиция Капетингов, крайне враждебная по отношению к королю Англии. А упоминание о сокровище позволяло подчеркнуть алчность короля, который был ярым врагом Филиппа Августа:

«В год 1199 от рождества Христова, 6 апреля, Ричард, король Англии, скончался от тяжелого ранения неподалеку от города Лиможа. На неделе, предшествующей страстной, он взял в осаду замок, который жители Лимузена называли Шато-Шабролем, и осадил его ради сокровища, найденного в этом месте одним рыцарем: обуреваемый ненасытным желанием, король настойчиво требовал от виконта Лиможского выдать ему драгоценную находку. Тогда рыцарь, нашедший этот клад, бежал к виконту. Король остался осаждать замка и атаковал его каждый день с неизменным пылом, как вдруг один арбалетчик, пустив стрелу, смертельно ранил короля Англии, который спустя несколько дней испустил дух. Он покоится в Фонтевро, в монашеской обители, погребенный рядом со своим отцом. Что касается сокровища, согласно тому, что о нем говорили, оно представляло императора с его женой, сыновьями и дочерями, сидящих за золотым столом, — это подлинное свидетельство прошлых времен, оставленное потомкам, было сотворено из чистейшего золота»[529].

Рассказ о древнем сокровище, пробудившем зависть порочного и алчного короля, повторил другой французский хронист, Гильом Бретонец[530], но его можно найти и у Рожера Ховденского, английского историка, скончавшегося в 1201 г., — изложение описываемых событий этим достойным доверия хронистом появилось вскоре после гибели Ричарда. Однако в 1192 г. Ховден удалился в свой монастырь в Йоркшире, а потому знал о событиях, произошедших в далекой Аквитании, из чужих рассказов, порой искажавших действительность. С другой стороны, он относился к Ричарду критически, считая, что стрела, поразившая короля, пущена рукой провидения, — это не что иное, как кара Божья, наказание за его преступление. Поэтому он без особого труда принял на веру рассказы о жадности Ричарда, подтолкнувшей его к осаде Шалю.

«Тем временем Гвидомар [Widomarus], виконт Ангулемский, найдя в своих землях большой клад золота и серебра, послал его добрую часть своему господину Ричарду, королю Англии; но король не принял дара, сказав, что по праву сюзерена ему причитается все сокровище, а не его часть. Виконт категорически отказался допустить такое. Тогда английский король, явившись в его края с большим войском, объявил виконту войну: он осадил его замок, названный Шалю, в котором, как он думал, было спрятано сокровище; и когда рыцари [milites] и сержанты [serventes] гарнизона вышли, чтобы предложить ему замок при условии, что он сохранит им жизнь и оружие, король отказался принять их и поклялся, что возьмет замок силой и всех их повесит. Огорченные и подавленные, рыцари и сержанты вернулись в замок и стали готовиться к защите. В тот же день, когда английский король и Меркадье отправились осматривать башню в поисках наилучшего места для штурма, арбалетчик Бертран де Гурдон произвел выстрел из замка; стрела попала в руку короля, нанеся ему неизлечимую рану. Раненый, король вскочил на коня и помчался в лагерь; он приказал Меркадье и всему войску беспрерывно осаждать замок, пока тот не сдастся, что и было сделано <…>. Затем король предоставил себя заботам лекаря Меркадье, который, желая извлечь из раны наконечник стрелы, извлек лишь ее деревянный стержень, оставив наконечник в теле. Наконец, искромсав руку короля и не проявив должной осторожности, этот палач [carnifex] все же достал наконечник»[531].

Еще более достоверный рассказ о последних днях жизни короля предоставил, однако, цистерцианский монах Рауль Коггесхоллский (Эссекс). О них ему поведал очевидец Милон из Пина, аббат цистерцианского монастыря, расположенного в десяти километрах от Пуатье; он был духовником Ричарда и помогал ему в последние мгновенья его жизни[532]. Как и множество церковных хронистов, Рауль Коггесхоллский считал, что кончина короля была уготована ему Богом в наказание за неисправимые духовные грехи и непомерную тягу к богатству, заставлявшую его истязать своих подданных налогами, поборами и пошлинами. В конце своей жизни Ричард, по его словам, достиг вершины беззакония, собирая сокровища, чтобы привлечь на свою сторону вассалов в «Галлии». После такого тенденциозного вступления он продолжает свой рассказ о смерти короля, не забыв упомянуть мимоходом о крайних моральных прегрешениях.

«В год 1199 от воплощения Христова, во время поста, после встречи, куда оба короля [Франции и Англии] пришли ради восстановления мира, они наконец заключили соглашение о длительном перемирии. По этой причине король Ричард счел уместным отправить во время поста свое войско против виконта Лиможского; когда оба короля вели войну, этот виконт поднял бунт против своего правителя, короля Ричарда, заключив договор о союзе с королем Филиппом. Некоторые упоминали о каком-то бесценном сокровище, которое было найдено в землях виконта; говорили, что король вызвал виконта и велел вернуть ему этот клад. Виконт, отказавшись[533], вызвал еще большую ненависть к себе со стороны короля. Пройдясь огнем и мечом по его землям, не давая даже своим воинам попоститься в это святое время [Пасхи], король прибыл к Шалю-Шабролю, осадил башню и яростно атаковал крепость в течение трех дней, приказав своим мастерам сделать подкоп под башню, чтобы обрушить ее, что и было сделано впоследствии. В этой башне не было ни рыцарей, ни воинов, способных защитить ее, — лишь несколько слуг виконта, которые тщетно ждали помощи от своего хозяина. Они не знали, что их замок осаждает сам король, думая, что это делает кто-то из его дома <…>. Вечером третьего дня, то есть на другой день после Благовещения, король, отужинав, со своими людьми приблизился к башне, — в полной уверенности, без доспехов, если не считать таковым его шлем. Он атаковал осажденных, обрушив на них, по своему обыкновению, град копий и стрел. Так вот: в течение всего дня, предшествовавшего ужину, в амбразурах этой башни оставался некий вооруженный человек — он принимал огонь на себя, но не был ранен, ибо он защищался, прикрываясь от стрел сковородой. Итак, этот человек, внимательно наблюдавший за осаждавшими, внезапно снова возник в амбразуре. Вскинув свой арбалет, он с силой пустил стрелу в направлении короля, который увидел и похвалил его. Стрелок ранил короля в левое плечо, ближе к шейному позвонку, так, что стрела сместилась назад и ушла влево, когда государь качнулся вперед, однако это не заставило его укрыться за прямоугольным щитом, который несли перед ним. Раненый король, по-прежнему преисполненный отваги, не издал ни единого стона, ни одной жалобы; на его лице, как и в его позе, не отразилось даже малейшего страдания, способного огорчить или испугать тех, кто был рядом с ним, или, напротив, ободрить врагов, придав им смелости. Затем, словно не чувствуя никакой боли (потому большинство его людей даже не догадывались о несчастье, сразившем короля), он вернулся в стан, расположенный неподалеку. Там, выдергивая стрелу, он обломил ее древко, и наконечник величиной в ладонь остался в плоти. Когда короля уложили в его комнате, хирург, гнусный домочадец нечестивца Меркадье, изрезав его тело при свете факелов, нанес ему тяжелые и даже смертельные раны. Он не смог сразу найти наконечник, глубоко засевший в этом слишком тучном теле; и даже после того, как он его обнаружил, он смог извлечь его, лишь приложив к этому много сил.

Раны короля тщательно смазали бальзамом и перевязали; но впоследствии язвы, появившиеся на его теле, начали чернеть и опухать, изо дня в день все сильнее, что довело короля до гибели, поскольку вел он себя невоздержанно и пренебрегал предписаниями своих медиков. Входить в комнату, где он лежал, никому не разрешалось, из опасения, что весть о его болезни разнесется слишком быстро; дозволено это было лишь четырем из достойнейших людей в его окружении. Однако, сомневаясь в том, что он излечится, король написал матери, находившейся в Фонтевро, прося ее приехать. Он приготовился к уходу из жизни, соборовавшись и исповедавшись своему капеллану, который причастил его, — надо сказать, что король воздерживался от причастия около семи лет, из уважения, как говорили, к этому великому таинству, ибо он питал в своем сердце смертельную ненависть к королю Франции. Он от чистого сердца простил своего убийцу за смертельный удар, который тот ему нанес; таким образом, 6 апреля[534], то есть на одиннадцатый день после ранения, он умер на исходе дня, после помазания священным елеем. Его тело, из которого были извлечены внутренности, было доставлено к монахам Фонтевро и погребено там, рядом с его отцом; в Вербное воскресенье [11 апреля 1199 г.] его с королевскими почестями похоронил епископ Линкольнский»[535].

Обстоятельный и точный рассказ Рауля Коггесхоллского, возможно, заслуживает наибольшего доверия. Он ясно указывает основные причины, которые привели Ричарда в эти края: король хотел образумить вассалов, которые столько раз предавали его, лишив их власти. Еще до осады Шалю он покарал виконта Лиможского, виновного в измене — ведь виконт покинул своего сеньора, герцога Аквитанского, и примкнул к его злейшему врагу, королю Франции, в разгар войны, то есть до 13 января 1199 г. Этой причины оказалось достаточно для того, чтобы Ричард решил взять в осаду один из его замков, Шалю, предварительно предав его земли огню и мечу, как замечает наш хронист, и все это задолго до находки клада. Заметим в скобках, что насчет указанного клада автор дважды испытывает потребность подчеркнуть, что он не уверен в том, что говорят на этот счет. Он лишь передает то, о чем сообщили ему. Однако ничто не мешает верить в существование богатств, которые были найдены в тех местах (к тому же подобные находки действительно случались), как и в то, что они заставили Ричарда обратить внимание на скромный замок Шалю и мгновенно организовать его осаду, несмотря на то что в регионе были и другие, более значимые крепости. Согласно Рожеру Ховденскому, мысль об ответственности виконта Лиможского за смерть английского короля побудила Филиппа, незаконнорожденного сына Ричарда, отомстить за отца, — виконт был убит[536].

Рауль Коггесхоллский со скрупулезной точностью излагает обстоятельства самой смерти короля. Именно он, в частности, упоминает о желании Ричарда известить свою мать Алиенору, которая тотчас же примчалась к его изголовью. Кроме того, известно, что королева прибыла вовремя и присутствовала при последних мгновениях жизни своего сына. Она сама утверждает это в хартии, дарованной ею и Иоанном во имя спасения ее дражайшего сына Ричарда монастырю Тюрпене, аббат которого помогал ей вплоть до кончины ее сына (хартия была составлена 21 апреля 1199 г. в аббатстве Фонтевро).

«<…> Знайте же, что мы присутствовали при кончине нашего сына-короля, который после Бога всецело положился на нас, желая, чтобы мы с материнской заботой позаботились о его спасении, прибегнув к этому или иным средствам, кои в нашей власти. Сей дар мы передаем церкви Св. Марии в Тюрпене, выделяя ее среди прочих церквей, поскольку наш дорогой аббат из Тюрпене был с нами во время кончины и погребения дражайшего сына-короля, а также потому, что он более всех других монахов заботился о его погребении. А поскольку мы желаем, чтобы сей дар навеки остался прочным и нерушимым, мы утверждаем его данной хартией, прилагая к ней нашу печать»[537].

Похороны Ричарда не были простым делом; чтобы погрести сына, Алиенора нуждалась в любой помощи, а особенно в помощи со стороны церковников. На смертном одре король дал указания насчет своего погребения, которые были выполнены с неукоснительной точностью. Он пожелал, чтобы его сердце было доставлено в Руан, преданный ему город, тело было погребено в Фонтевро рядом с отцом, а внутренности оставались в часовне замка Шалю, — король завещал их местным жителям, которые — если верить Матвею Парижскому — не заслуживали большего:

«Он желал, чтобы тело его было погребено в Фонтевро, в ногах его отца, которого он предал; церкви Руана он завещал свое неукротимое сердце; затем, приказав, чтобы его внутренности были похоронены в часовне замка, упомянутого выше, он завещал их, как подарок, пуатевинцам. И под большим секретом он открыл некоторым из его приближенных причину, по которой он произвел такое разделение своей смертной оболочки. Своему отцу он завещал свое тело по уже указанной причине; жителям Руана он передал в дар свое сердце из-за несравненной преданности, которую они не раз доказывали; что же касается пуатевинцев, из-за их недоброжелательства отвел им король вместилище своих испражнений, не сочтя этих людей достойными другой части своего тела. После этих указаний, поскольку опухоль охватила уже область сердца, этот государь, посвятивший себя деяниям Марса, испустил дух в день Марса [вторник], 6 апреля, в вышеуказанном замке. Он был похоронен в Фонтевро, как и было им приказано при жизни. И вместе с ним, по заверениям многих людей, погребены были слава и честь рыцарства»[538].

Итак, тело Ричарда перевезли в Фонтевро, где 11 апреля, в присутствии Алиеноры, состоялись официальные похороны ее сына-короля. В тот же день она подписала хартию во спасение души ее дражайшего господина, что произошло в присутствии епископов Пуатевинского и Анжерского, епископа Гуго Линкольнского, Милона из Пина и Луки, аббата Тюрпене, находившихся подле нее в Шалю, а также нескольких близких ей сеньоров, таких, как виконт Амори де Туар, его брат Ги и Гильом де Рош, и служащего ее двора Савари, который спустя некоторое время возглавил коммуну Пуатье, разрешенную Алиенорой[539].

Если у Ричарда нашлось время для того, чтобы объявить свою последнюю волю насчет похорон, то, казалось, он мог бы позаботиться и о том, чтобы назначить наследника. Сделал ли он это? Рожер Ховденский это подтверждает:

«Когда потерял он всякую надежду на исцеление, он завещал своему брату Иоанну королевство Англию и все свои земли; и всем, кто находился подле него, велел он принести клятву верности Иоанну, и приказал он, чтобы его замки были возвращены брату вместе с тремя четвертями его казны. Он завещал своему племяннику Оттону все свои драгоценности. Четвертую часть своей казны повелел он раздать слугам своим и беднякам»[540].

Можно лишь удивляться такому распределению наследства, а также полному отстранению от наследства племянника Артура, которого когда-то Ричард сам объявил своим преемником на тот случай, если умрет без законного преемника. Конечно, Артур и его мать Констанция порой доставляли хлопоты Ричарду и Алиеноре, но Иоанн все же превзошел по части мятежей и предательств. Несмотря на недавнее примирение двух братьев, назначение Иоанна наследником Ричарда не было само собой разумеющимся делом.

Приведенная выше хартия, датированная 21 апреля, называет среди других свидетелей кардинала-легата Петра Капуанского, супругу покойного короля Беренгарию и его брата Иоанна, носившего титул графа. Через четыре дня Иоанн получил меч герцога Нормандии[541]. Месяц спустя он будет коронован на трон Англии, что произойдет в Вестминстере 27 мая. Хотел ли Рожер Ховденский заранее добавить законности этой коронации, утверждая, что оно соответствовало воле покойного короля? Однако в период между указанными датами Артур, не признавший своего отстранения, начал собирать своих сторонников. Это, без всякого сомнения, доказывает, что кандидатура Иоанна не была принята единогласно (из-за его поведения в прошлом), но может свидетельствовать и о том, что некоторые, вероятно, все же считали брата покойного короля в известной степени законным претендентом. Можно ли было оспорить легитимность Иоанна, если бы Ричард на своем смертном одре объявил его своим наследником? Стоит в этом усомниться.

Свидетельство Вильгельма Маршала, вернейшего из верных Ричарда, лишь усиливает эти сомнения. По словам своего биографа, перед смертью Ричард послал своему рыцарю письмо, в котором просил его охранять королевскую казну в башне Руана. Но он ни словом не обмолвился о своей воле относительно наследника. Более того, узнав о смерти короля, Вильгельм, ставший благодаря своему браку и королевской милости одним из могущественнейших баронов Англии, поспешил известить о произошедшем Губерта Вальтера, архиепископа Кентерберийского, который тогда находился в Водрейе, в Нормандии. Диалог, состоявшийся меж ними насчет смерти короля, во многом поучителен:

«Архиепископ, ошеломленный этим известием, ответил: „Какое несчастье! Воистину, вместе с королем погибла сама доблесть! На что нам теперь надеяться? Не на что! Да поможет мне Бог, ибо, кроме него, я не знаю никого, кто бы мог сохранить королевство и спасти нас. Королевство на краю гибели, нищеты и страданий. Ведь французы не замедлят напасть на нас и захватить все, земли и имущество, и никто не сможет им помешать”.

Тогда Маршал сказал: „Мой сеньор, нам нужно поспешить с выбором того, кого мы должны сделать королем”.

Архиепископ отвечал: „По моему разумению, должны мы сделать королем Артура, как велит нам закон”.

Тогда Маршал сказал: „Ах, мой сеньор, мне кажется, это было бы плохим решением. Ведь Артур окружен вероломными советниками. Я не советую и не одобряю такого выбора. Артур упрям, у него надменный нрав, и если мы поставим его над нами, он доставит нам немало хлопот и вреда, ибо не любит он местных людей [англичан]; и сейчас я не советую этого! Но взгляните на графа Иоанна: мои разум и знания подсказывают, что он — самый близкий наследник земель как своего отца, так и своего брата”.

Архиепископ отвечал ему: „Итак, Маршал, вы желаете этого?”

„Да, сеньор мой, ибо это отвечает здравому смыслу: сын, бесспорно, ближе к земле своего отца, нежели племянник. Справедливо, ежели так оно и будет”.

„Пусть будет так, Маршал. Но я говорю вам и утверждаю это: никогда и ни в чем вам не придется раскаиваться так, как в этом поступке”»[542].

Итак, мнения разделились даже в высших сферах, но победила точка зрения Вильгельма Маршала, настоящего регента королевства (вместе с епископом Кентерберийским). Не было ли это также и мнением Алиеноры? Диалог между двумя вельможами, во всяком случае, доказывает, что вопрос о наследовании к тому времени еще не был решен. И все же, не убедила ли королева в последний момент своего сына отстранить от власти Артура в пользу Иоанна? Не огласил ли Ричард на смертном одре результаты выбора Алиеноры и Вильгельма Маршала? Определенно сказать можно одно: королева-мать в очередной раз выступила против своего внука, чтобы закрепить королевство за последним из ее сыновей, — вероятно, потому, что Артур был еще слишком юн (двенадцать лет), а его матерью была Констанция Бретонская, которую Алиенора ненавидела по неизвестным нам причинам.

Королева продолжала борьбу не только словом, но делом и прибегнув к оружию. Действительно, в то время как Иоанн вступал во владение королевскими замками, в том числе Сомюром и Шиноном, а затем послал Вильгельма Маршала и архиепископа Губерта Вальтера в Англию, чтобы поддерживать там мир, Артур, как говорилось выше, и не думал признать себя побежденным. По совету своей матери Констанции Бретонской (к тому времени она развелась с Ранульфом Честерским и в третий раз вышла замуж — за Ги де Туара, брата виконта Амори), заручившись поддержкой Филиппа Августа, он собрал своих сторонников и укрылся при парижском дворе. Бесконечная семейная борьба возобновилась. И в который раз в роли арбитра (или, скорее, демона-искусителя) выступал король Франции. Иоанн слишком рано посчитал, что выиграл партию. Он допустил ошибку, потребовав у Амори вернуть ему сенешальство и охрану казны в Шиноне, которые ранее сам же ему обещал и уступил. Такая резкая перемена и нарушение данного слова оттолкнули от него многих бретонских, анжуйских и даже пуатевинских сеньоров, и конфликт вспыхнул с новой силой[543]. В то время как Иоанн наказывал Ле-Ман за то, что тот поддержал Артура, а затем отправился в Руан, дабы препоясаться герцогским мечом Нормандии, Алиенора опустошала анжуйские земли по тем же причинам, что и ее сын:

«В течение этого времени королева Алиенора, мать герцога [Иоанна], и Меркадье с его наемниками вошли в Анжу и разграбили его, поскольку его жители поддержали Артура»[544].

В семьдесят пять лет старая королева еще участвует в военном походе на континенте, из-за этого решив не присутствовать на коронации Иоанна, ради которой она столько сделала. Ее сын отбыл в Англию, где 25 мая был коронован в Вестминстере, после чего, через месяц, вернулся в Нормандию. Во время отсутствия Иоанна Алиенора, по-прежнему в сопровождении Меркадье и его энергичных наемников, продолжила военную кампанию, направленную на усмирение и подчинение Пуату и Аквитании: она проехала по своим землям с конца апреля до середины июня 1199 г., когда не прошло и нескольких дней после похорон ее любимого сына. 29 апреля королеву видели в Лудене, 4 мая — в Пуатье, 5 мая — в Монтрей-Боннене, а затем в Ньоре, Андийи, Ла-Рошели, Сен-Жан-д’Анжели и Сенте; 1 июня она посетила Бордо, а 4 июня — Сулак. Современных историков поражает скорость ее перемещения, как и ее неутомимая деятельность[545]. В ходе этой поездки она утверждала свою власть — как мечом, так и законом, собирая вокруг себя мирян и духовенство. Так, в монастыре Спасения Божьего она скрепила своей печатью хартию, подтверждающую привилегии, которые были предоставлены обители Генрихом II в 1155 г. Этот документ был переведен с латыни в 1683 г., поэтому мы можем познакомиться с ним в переложении на сочный язык XVII в.:

«Алиенора, милостью Божьей королева Англии, герцогиня Нормандии и Гиени, графиня Анжу — архиепископам, епископам, аббатам, баронам, сенешалам, юстициариям, прево, служащим, а также всем верным и преданным подданным. Покойный король Генрих, наш наидостойнейший супруг, и мы с давних пор приняли под наше королевское покровительство монастырь Спасения Божьего — как Генрих, так и наш сын Ричард, унаследовавший его корону. Поскольку в недавнем времени сын наш ушел из жизни, но Господь все еще оставил нас на этом свете, мы вынуждены были для блага народа нашего и отчизны отправиться в Гасконь. В этом путешествии прибыли мы в обитель Спасения Божьего, где узнали из уст достойных людей, коим можно верить, равно как и сами увидели — что обитатели сего монастыря, от настоятеля до послушников, почитаются святыми людьми, а место сие пользуется доброй славой из-за своего благочестия и веры. Вот почему мы поручили сей обители молиться за нас, как и за спасение души вышеозначенных королей, а чтобы визит наш не был для обители бесполезен, мы сим даром подтверждаем все ее привилегии и желаем, чтобы одобрили и утвердили их наши наследники»[546].

Во время переходного периода между правлением Ричарда и еще не устоявшейся властью Иоанна Алиенора действует как настоящая правительница. Во время бесконечных разъездов, необходимых для того, чтобы восстановить порядок в империи Плантагенета и устранить любую возможность мятежа, королева раздала гораздо больше хартий, чем за всю оставшуюся жизнь. Чтобы заручиться поддержкой духовенства и молитвами монахов, она увеличила число хартий, подтверждающих привилегии. Чтобы добиться доброжелательного отношения со стороны горожан и, в частности, их вооруженной поддержки в случае нападения, она даровала множество хартий, утверждающих ряд коммунальных вольностей, по примеру «Руанских установлений»: в списке городов, получивших такие хартии, оказались Ла-Рошель, Олерон и Пуатье, несмотря на то что в свое время королева часто боролась против подобных «заговоров». Вероятно, именно в это время Алиенора устанавливает (или собирает воедино, если речь идет о древнейших законах, что вполне вероятно) основы «Постановлений Олерона», свода крайне важных и новаторских постановлений в области морского права.

Наконец, наведя порядок в своих владениях, Алиенора вернулась в Нормандию. Мимоходом, между 15 и 20 июля, она сделала ловкий политический ход, о котором сообщает Ригор, скрывающий всю значимость произошедшего события за своей обычной лаконичной манерой изложения:

«Алиенора, некогда королева Англии, принесла в Туре оммаж королю Филиппу за свое графство Пуату, которое отошло ей по праву наследования. Тогда король увез с собой в Парижа Артура, в пятый день августовских календ»[547].

Этот оммаж очень напоминает аналогичную присягу, которую Генрих II заставил Алиенору принести французскому королю в 1185 г. Он служил юридическим «щитом». Артур уже принес оммаж за Анжу, чьи земли он надеялся удержать за собой. Принеся присягу, Алиенора, несомненно, пыталась оградить свои собственные владения от любого посягательства, лишив законности возможную попытку Артура потребовать Пуату для себя. Благодаря принесенному оммажу ее признавали как герцогиню Аквитанскую — титул, законность которого никоим образом не могла быть оспорена. Но все это было лишь юридической ширмой. На самом деле королева подписала также хартию, в которой уступала все свои земли Иоанну, своему сыну и наследнику, — он же принес ей оммаж при условии никогда не передавать их кому-либо другому.

«Знайте же, что данной хартией я уступила и передала моему дражайшему сыну Иоанну, милостью Божьей прославленному королю Англии и моему законному наследнику, весь Пуату со всем, что от него зависит, и всем, что мы смогли к нему присоединить, невзирая на правовой источник или способ, то есть путем наследования либо приобретения. За эти земли он принес нам оммаж <…>. Вот почему желаем мы и повелеваем, чтобы наш сын владел совокупностью того, что было указано выше, полностью и безраздельно, не отчуждая доверенные ему земли и поддерживая в них мир»[548].

Таким образом, Филиппу Августу пришлось решать все дела, затрагивающие этот регион, с Алиенорой, а не с Иоанном, который в данном случае был лишь его арьер-вассалом[549]. В конце июля королева-мать возвратилась в Руан, где могла сообщить Иоанну о успешном завершении своих мероприятий. Оммаж королю Франции отныне защищал Аквитанию в юридическом плане, а коммунальные хартии, жалованные городам, — в военном, как это уже отмечал Лабанд: «Алиенора, как в свое время и Генрих II, щедро раздавала хартии лишь для того, чтобы впредь иметь возможность опереться на городское население, от которого в случае нападения требовалось принимать активное участие в обороне»[550]. Такая политика была на тот момент необходимой. Правда, она представляла и некоторую опасность, ибо некоторым пуатевинским сеньорам и нотаблям могло показаться, что их верность зависит от различных уступок и вознаграждений.

В Руане Алиенора, к своему горю, лишилась дочери Жанны, нашедшей у нее приют. Подвергаясь грубому обхождению со стороны своего мужа Раймунда Тулузского, Жанна была вынуждена бежать из собственных владений, когда войска, которыми она руководила в отсутствие своего мужа, изменили ей во время похода против мятежников из Сен-Фели-дю-Лораже. Она хотела просить покровительства у своего брата Ричарда, но, узнав в пути о его смерти, присоединилась к Алиеноре в Ньоре, когда та объезжала свои пуатевинские владения. Перед тем как вернуться в Руан, мать поручила свою беременную дочь заботам монахинь Фонтевро. Пребывание в стенах монастыря произвело на Жанну столь сильное впечатление, что она решила принять постриг, несмотря на то что формально она была замужем. Однако, прибыв в Руан, чтобы разрешиться от бремени, Жанна почувствовала приближение смерти. Больная, измученная, дочь Алиеноры умерла в тридцать четыре года, так и не успев родить. Ребенок, извлеченный из ее чрева, прожил недолго. Перед смертью она все же приняла постриг, дозволенный по просьбе Алиеноры архиепископом Кентерберийским в качестве чрезвычайного исключения. Ее тело погребли в Фонтевро, ставший семейной усыпальницей, среди монахинь[551]. С этого момента у Алиеноры остается лишь двое детей: Иоанн, который уже доставил ей немало забот и еще доставит их в будущем, и Алиенора, королева Кастилии.

Король Иоанн, со своей стороны, собрал на Рождество свой первый двор в Бюре. Через несколько дней он встретился с Филиппом Августом, чтобы окончательно уладить вопрос о мире, о котором была достигнута договоренность между ним и Ричардом. Одна из статей этого договора гласит, что Людовик, сын короля Франции (будущий Людовик VIII) женится на племяннице короля Англии, а именно, на одной из дочерей кастильского короля. Отправиться за невестой в Испанию было поручено Алиеноре, которой в ту пору исполнилось семьдесят шесть лет: таким образом, она должна была лично привезти из Кастилии одну из своих внучек, чтобы выдать ее замуж за внука своего первого мужа. «После этой встречи Иоанн, король Англии, отправил свою мать Алиенору к Альфонсу, королю Кастилии, затем, чтобы она привезла оттуда его дочь, на которой должен был жениться Людовик, сын короля Франции Филиппа»[552], — вкратце замечает Рожер Ховденский. Позднее Матвей Парижский уделит большее внимание политической значимости такого акта и роли Алиеноры, которой поручили привезти юную невесту до окончательного заключения договора, — а Иоанн надеялся извлечь из него выгоду[553].

Итак, в сопровождении внушительного эскорта королева в очередной раз отправилась в Испанию через Пуатье и Бордо в самый разгар зимы; и, как уже было двадцать лет назад, когда она провожала Беренгарию к Ричарду, Алиенора вновь преследовала политико-матримониальные цели. Ее путь пролегал через владения Лузиньянов, этих беспокойных и непостоянных вассалов. Традиционно они были союзниками аквитанских герцогов, однако нынешний сеньор Гуго Черный был крайне недоволен захватом Плантагенетами графства Маршского, приобретенного Генрихом II в ходе ожесточенного торга. У Гуго хватило дерзости удержать Алиенору в плену и отпустить ее лишь в обмен на обещание отдать графство. Получив свободу, Алиенора спешно продолжила путь — к кастильскому двору своего зятя Альфонса VIII она прибыла в середине января.

Аристократические браки того времени, как мы уже говорили, не уделяли особого внимания чувствам будущих супругов. Любовь, если ей и суждено было вспыхнуть, могла возникнуть между супругами уже после свадьбы, устроенной двумя семьями. Алиенора прекрасно помнила, что ее второй брак, заключенный, однако, по ее собственному желанию, принес ей не больше счастья, чем первый, в который она вступила по воле отца. И по прошествии стольких лет, познав многое на собственном опыте, а не из чтения романов, она женит своих внуков, не придавая их чувствам никакого значения, — так же, как раньше выдали замуж ее или женили ее сыновей Генриха и Жоффруа, уже в раннем детстве обрученных со своими будущими женами, выбранными в силу тех или иных политических причин. Будущая супруга Людовика даже не была выбрана заранее, и именно Алиенора остановила свой выбор на той, что впоследствии стала матерью короля Франции, причисленного к лику святых: матерью Людовика IX, Людовика Святого. Согласно испанской хронике (правда, довольно поздней), Алиенора колебалась, не зная, какую из двух пока что «свободных» внучек, достигших брачного возраста, ей предпочесть. Старшая, тринадцати лет отроду, звалась Урракой, а второй, Бланке, исполнилось двенадцать. Алиенора выбрала младшую (которую французы назовут Бланкой Кастильской), оправдывая свой отказ от старшей тем, что ее имя не приживется при французском дворе, говорящем на ланг д’ойле[554]. Затем неутомимая королева отправилась назад, в Нормандию. Прибыв в Бордо незадолго до страстной недели, он решила провести в нем Пасху, после чего вновь пуститься в дорогу. Во время этой короткой остановки был убит в стычке Меркадье, который, без сомнения, прибыл в Бордо ради того, чтобы сопровождать свою государыню, во избежание опасностей, подобных той, что подстерегали ее на пути в Испанию:

«В течение этого времени королева Алиенора, мать Иоанна, английского короля, которую он отправил к королю Альфонсу Кастильскому с тем, чтобы она привезла обратно дочь короля, дабы сочетать ее узами брака с Людовиком, сыном Филиппа, короля Франции, вернулась, исполнив требуемое. Когда она находилась в городе Бордо, в котором она остановилась отпраздновать Пасху, ее там встретил Меркадье, глава брабантцев. Но 10 апреля этот Меркадье был убит все в том же городе Бордо одним сержантом Брандена [сенешаля Гаскони]. Тогда королева Алиенора, будучи в преклонных годах, измученная тяготами этого долгого пути, вернулась в аббатство Фонтевро и там осталась. Дочь короля Кастилии вместе с Илией, архиепископом Бордо, и другими людьми, сопровождавшими ее, продолжила свой путь в Нормандию. Там ее спутники передали девушку ее дяде Иоанну, королю Англии»[555].

В мае, в Гуле, было заключено мирное соглашение. Король Франции отказался помогать Артуру, который принес оммаж Иоанну за Бретань и признал его наследником империи Плантагенетов на континенте. Сам Иоанн признал себя вассалом французского короля за эти же земли и выплатил ему рельеф в двадцать тысяч марок, обязуясь не вступать в союз против него с императором, с Бодуэном Фландрским и Рено Булонским. Скрепил это соглашение брак Людовика и Бланки, освященный архиепископом Бордосским. Бланка стала супругой будущего Людовика VIII 23 мая 1200 г. в Порморе, расположенном в Нормандии, но рядом с Французским королевством, где в это время нельзя было исполнять какие-либо религиозные обряды из-за интердикта, наложенного на королевство Иннокентием III из-за отказа Филиппа Августа расстаться с Агнессой Меранской, которую он взял в жены после того, как расторг брак с Ингебургой Датской. Казалось, вновь воцарился мир. Иоанн разъезжал по землям, которые Артур одно время поднимал против него, принимая знаки повиновения; короля триумфально встретили в Мансе, а затем в Анжере, где 18 июня он увенчал себя графской короной.

Удалившись в Фонтевро, Алиенора была вправе полагать, что сделала для Иоанна все, что было в ее власти. Она поддержала его, несмотря на его предательство, помирила со старшим братом, заставила назначить его наследником Ричарда вместо Артура, вклинилась между ним и Филиппом Августом, принеся оммаж королю Франции и уступив Иоанну всю Аквитанию «во фьеф». Наконец, она содействовала заключению мира между Капетингами и Плантагенетами, отправившись за Бланкой, своей внучкой, которая в один прекрасный день станет, как и она, королевой Франции. Бесспорно, Ричард был ее любимым сыном, но стоит спросить себя, на кого из последних двух сыновей Алиенора потратила больше сил и энергии. Во всяком случае, ее нельзя обвинить в том, что она бросила нелюбимого Иоанна на произвол судьбы, как сейчас, похоже, становиться модно утверждать[556].

Однако труды Алиеноры еще не были закончены. Ее сын вновь стал доставлять ей неприятности, а его поведение, в какой-то степени непривычное для правителя того времени, вело империю Плантагенета, в которую она вложила столько сил, по меньшей мере, к гибели. Подобное истолкование фактов порой раздражает некоторых современных историков, оказавшихся, возможно, под сильным влиянием марксистских идей и считающих, что в основе любого масштабного исторического движения лежит экономика. Порой оно не слишком нравится историкам школы Анналов, когда они превращают хорошие идеи этого плодотворного подхода в догмы, считая, что двигателем истории являются исключительно народные массы, меняющие ее движение в ходе долгого времени; но им претит мысль о том, что не меньшей значимостью могут обладать отдельные личности и их решения, принятые за короткий срок. И все же нужно признать, что Иоанну, невзирая на поддержку матери, не удалось справиться с центробежными силами, которые всего несколькими годами ранее удерживал в узде Ричард с помощью той же Алиеноры. Поэтому именно поведение Иоанна (и, быть может, самой Алиеноры), слишком открыто пренебрегавшего обычаями, восстановили против короля многих сеньоров; они сыграли главную роль в распаде империи, чему немало способствовали ловкость и оппортунизм французского короля Филиппа Августа.

В очередной раз у истоков конфликта оказывается насущная необходимость обеспечить династическую преемственность путем рождения наследника. В свои тридцать четыре года, пробыв в браке двенадцать лет, Иоанн все еще не имел детей от своей супруги Авуазы, дочери графа Глостерского, которая к тому же не была коронована. Супруги не ладили меж собой и, кажется, по обоюдному согласию, решили расстаться. Расторжение брака, провозглашенное на церковном соборе 1199 г., было признано противоречащим каноническому праву, и дело передали папе Иннокентию III. Однако в благоприятном исходе сомнений не было, и Иоанн уже отправил посланцев, которым поручил вести переговоры о его новом браке с дочерью португальского короля. Во время поездки по областям Луары, летом 1200 г., Иоанн навестил Лузиньянов, только что, как мы видели, получивших графство Маршское и желавших поладить с Плантагенетами. Гуго Черный, принимавший короля у себя, на тот момент был помолвлен с Изабеллой Ангулемской, которую ему передали под охрану. Влюбился ли Иоанн «с первого взгляда» в эту девочку, точный возраст которой не был известен, но скорее всего, ей еще не исполнилось тринадцати? Хотел ли он таким образом устранить угрозу (правда, весьма относительную), которая могла возникнуть в случае заключения союза между Лузиньянами и Ангулемами? Никто не может определенно ответить на этот вопрос. Рожер Ховденский, чье повествование основано, скорее всего, на сведениях, предоставленных человеком, хорошо знакомым с семействами этого края (Филиппом Пуатевинским, ставшим епископом Дарема[557]), излагает всю историю, повлекшую за собой падение Плантагенетов, с точки зрения, оправдывающей Гуго Черного:

«В тот же год Илия, архиепископ Бордо, Вильгельм, епископ Пуатье, и Генрих, епископ Сента возвестили о расторжении брака Иоанна, короля Англии, и его супруги Авуазы, дочери графа Вильгельма Глостерского; ведь супруги приходились друг другу родней в третьем колене. После объявления об этом разводе король Англии, следуя совету своего сеньора Филиппа, короля Франции, женился на Изабелле, дочери Эмара, графа Ангулемского, которую этот самый граф ранее отдал Гуго Черному, графу Маршскому, по совету и воле Ричарда, короля Англии. По доверенности этот граф принял ее как свою супругу, и она поступила так же, приняв его за своего супруга. Но поскольку не достигла она брачного возраста, Гуго не хотел жениться на ней всенародно, перед лицом Церкви [in facie ecclesiae copulare]. Видя, что Иоанн, король Англии, полюбил эту юную деву, ее отец отнял ее из-под охраны Гуго Черного и отдал в жены Иоанну, королю Англии»[558].

Часто по этому поводу говорят о «похищении» Изабеллы Ангулемской[559]. На самом же деле, речь скорее шла о тайном (и позднем!) сговоре между домом Плантагенетов и Ангулемским домом: для Изабеллы выбрана лучшая партия — в данном случае в лице Иоанна. Такие конфликты, будучи нередким явлением в то время, всегда решались путем денежных компенсаций. «Ошибкой» Иоанна, в соответствии с нравами эпохи, было не то, что он «увел» Изабеллу у ее суженого, а то, что он отнесся к семейству Лузиньянов с презрением, не предоставив им ожидаемые компенсации.

Рожер Ховденский без колебаний обвиняет короля Франции в том, что он побудил короля жениться на юной девушке[560]. Но подобное развитие событий малоправдоподобно. Тем не менее, этот поспешный брак (Иоанн даже не стал дожидаться возвращения своих послов из Португалии) сразу же вызвал самые разные суждения. В своих воспоминаниях Вильгельм Маршал рассказывал, что новость показалась «одним хорошей, другим очень плохой»; и он считал, что этот брак привел к войне, в которой король потерял все свои земли[561].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.