XVIII. Борьба за место преемника

XVIII. Борьба за место преемника

С того времени как в возрасте тридцати одного года Октавиан покинул Рим, чтобы сразиться с Марком Антонием, и до 13 года нашей эры, когда ему исполнилось пятьдесят, пятнадцать лет — или почти пятнадцать — он провел за пределами Италии. Затем все изменилось. Оставшиеся двадцать шесть лет своего принципата Октавиан, если не считать одного непродолжительного набега, оставался в Италии, то и дело рассылая во все концы империи родственников, чтобы доделывали за ним начатое. Происходили великие перемены. Например, за сорок пять лет его принципата неслыханно увеличились провинции империи — как в числе, так и в протяженности. Можно перечислить все добавленные земли (Египет, альпийские провинции Реция и Норик, балканские — Паннония и Мёзия, ближневосточные — Галатия и Иудея и др.), но о том, как достигнуты столь удивительные результаты, остается только догадываться. Точно так же недостаток сведений ограничивает наши представления об общественной карьере и частной жизни принцепса.

Порой в течение целого года ни о каких важных событиях в жизни Октавиана не упоминается, и потому нет возможности выстроить связное повествование. К счастью, в этом тумане есть кое-какие маяки, и они могут привести нас к надежным умозаключениям. Нужно только помнить, что разрушительное действие времени и обстоятельств — не единственная причина недостаточности материала. Утаивание истины правителями тоже играет важную роль, равно как и дезинформация, порой насаждаемая намеренно с целью запутать и обмануть тех, кто не принадлежит к самым верхним кругам власти.

Что касается выдающихся военных достижений этого периода, то скудные источники часто представляют дело так, словно все это дело рук самого принцепса, его зятя Агриппы и пасынков Тиберия и Друза. Через сито цензуры просочились несколько имен и других полководцев; было явно задумано отдать львиную долю славы членам императорской семьи, а оставшиеся крупицы — нескольким любимцам двора. Последний триумф полководца, не принадлежавшего к семье принцепса, прошел в 19 году до нашей эры. Даже Агриппа мудро отклонял предложения провести триумф, поскольку уже тогда понял: принцепс отводит ему роль второстепенную и слегка унизительную — роль потенциального регента при собственных сыновьях, да и то единственно потому, что они были внуками самого Октавиана и в их жилах текла кровь Цезаря, пусть и разбавленная.

Брак с молодой, способной к деторождению Юлией, заключенный в 21 году до нашей эры, как раз имел целью принести Октавиану внуков. То, что не удалось Марцеллу, выполнил Агриппа — целых три раза, да еще добавил для ровного счета двух дочерей. В лихорадочной династической гонке, целью которой было обеспечить после смерти Октавиана верховенство его генов, чувства Юлии никакого значения не имели. Не имели значения и чувства оскорбленной Марцеллы, дочери Октавии; с Марцеллой Агриппе пришлось развестись, чтобы жениться на ее двоюродной сестре. Говорят, Октавия одобрила эту затею — вот отличный пример дезинформации. Какая мать пожелает, чтобы муж вышвырнул ее дочь, словно собачонку; тем более если этот муж в случае смерти принцепса займет, по всей вероятности, его место.

Еще несколько месяцев после разоблачения заговора Цепиона-Мурены Октавиан пользовался поддержкой плебса — вопреки чуме, наводнениям и нехватке хлеба, которые народное суеверие объясняло тем, что боги разгневаны уходом Октавиана с поста консула. Толпа фанатиков осаждала здание сената и требовала у его трепещущих обитателей, чтобы ему предоставили консульство — и не на год, а бессрочно.

Октавиан от предложения отказался, но взял на себя обязательство восстановить нормальное снабжение и сделал это всего лишь за несколько дней. Видимо, он просто принял жесткие меры и раскрыл двери частных хранилищ.

Когда Октавиан, совершая запланированную поездку на восток, отбыл на Сицилию, избиратели отказались выбирать двух консулов, оставляя, таким образом, второй консульский пост за ним. Но Октавиан находился за границей весь 21-й и 20 год до нашей эры — сначала в Греции, потом в Азии, Вифинии и Сирии. Поход 20 года до нашей эры Октавиан предпринял с целью запугать парфянского царя Фраата, под которым уже шатался трон, чтобы тот вернул штандарты легионов, отобранные у Красса и Антония во время их неудачных вторжений в Парфянское царство. Октавиан и Тиберий повели войска к парфянской границе, демонстрируя свою мощь, и тут сыну Ливии повезло: именно ему удалось забрать и трофеи, и выживших пленников.

Октавиан доказал скептикам: против Парфии, там, где не помогли и не помогут в дальнейшем сражения, можно преуспеть с помощью военной дипломатии.

Парфяне не представляли серьезной угрозы для соседей, потому что они пока не создали большой регулярной армии, способной действовать круглый год. Кроме того, им приходилось защищать собственные восточные границы от кочевых племен Центральной Азии и сильных держав Северной Индии. Авторитет принцепса вырос еще больше, когда он принял посланников из Индии, желавших заключить торговый договор для перевозки специй через Красное море и Египет. Ранее его попытки завладеть частью этой торговли путем вторжения в Счастливую Аравию (современный Йемен) обошлись ему весьма дорого и закончились провалом.

Тем временем в столице упорствовали избиратели, требуя возвращения Октавиана. На 19 год до нашей эры вновь избрали только одного консула — Сентия Сатурнина. Немало хлопот доставил консулу претор Эгнаций Руф, который пытался вопреки закону выдвинуться на консульство раньше положенного срока.

Руф пользовался народной поддержкой, потому что в качестве эдила завел довольно эффективную, хотя и маленькую пожарную команду. Октавиан, всегда стремившийся взять верх над соперниками-популистами, приобретающими авторитет в ущерб его собственному, обошел Руфа, создав по его примеру пожарную команду, но большую и лучше организованную. Когда Сатурнин отказался принять его кандидатуру, Руф поднял мятеж. Сенат вынес consultum ultimum, и Сатурнин казнил Руфа.

Напряжение нарастало; на восток отправилась депутация сенаторов молить принцепса о возвращении. Октавиан назначил одного из членов депутации вторым консулом и спешно отправил его назад в столицу, а сам неторопливо последовал за ним. Втайне он, наверное, был польщен суматохой, которую подняли республиканцы: ведь они столько лет убеждали его не цепляться за консульскую должность! День возвращения принцепса в Рим, 12 октября, сенат постановил ежегодно отмечать празднествами — августалиями. Что еще важнее, сенаторы проголосовали за предоставление Октавиану пожизненного консульского империя, возместив ему с лихвой трибунские полномочия. То было окончательное признание: без Октавиана сенат не в состоянии управлять Римом; то была полная капитуляция сенатской оппозиции. Отныне сенаторы будут сотрудничать с принцепсом если и без радости, то с готовностью, будут действовать в соответствии с его династическими планами и помогать ему управлять империей на его условиях.

Тиберий, которому исполнилось двадцать три, получил звание претора, а его брат, двадцатилетний Друз, — право выдвигаться на должность магистрата на пять лет раньше, чем остальные граждане. Отвергая предложение сената выполнять официальную роль стража общественной и личной нравственности, Октавиан опирался на законодательство, чтобы обуздать излишнюю расточительность аристократов и нуворишей. Он ввел материальное поощрение для людей, вступающих в брак и производящих на свет детей, а за супружескую измену применял суровые наказания, в особенности для высших классов. «Расу господ» следовало сохранять в чистоте.

Кроме того, принцепс нашел время еще раз пересмотреть сенатские списки и сократил число сенаторов до шестисот.

Знатоки древних обычаев из жреческих коллегий внесли запоздалое, но принятое с радостью предложение провести Секулярные игры, которые в последний раз проводились в 146 году до нашей эры. Название игр происходит от слова «saeculum», означающего (в данном случае) столетний период, срок человеческой жизни; непременным требованием было отсутствие среди живущих участников предыдущих Секулярных игр. Это не были игры в обычном понимании. Ludi Saecularis представляли собой сочетание ночных молитвенных собраний и дневных театральных представлений, имевших целью отметить нарождение нового века в бесконечной череде веков.

Состоявшиеся в 17 году до нашей эры игры отлично продемонстрировали контраст между нестабильной республиканской системой и пришедшим ей на смену благодатным отеческим правлением Октавиана. Всем порядочным гражданам полагалось посетить празднество хотя бы один раз; непонятно только, как обстояло дело со снабжением, ведь, согласно переписи, их было более четырех миллионов. Славившийся своим благочестием принцепс все три ночи подряд принимал участие в ночных службах; приносились жертвы богиням судьбы и Матери Земле, днем возносили торжественные молитвы Аполлону (с ним теперь особо связывали Октавиана) и еще божественной супружеской паре — Юпитеру и Юноне, которые по традиции покровительствовали Риму и чьи святилища стояли на вершине Капитолия.

Юлия к тому времени родила принцепсу двух внуков — еще один повод для всенародного ликования. Октавиан усыновил и трехлетнего Гая Юлия Цезаря, и новорожденного Луция Юлия Цезаря — отсюда и их имена дома Юлиев.

Имя их родного отца, принадлежавшего к совершенно плебейскому роду Випсаниев, никак не годилось для мальчиков, на которых возлагались столь великие надежды. Их будущее, как и будущее принципата, было обеспечено, если Октавиан или Агриппа — теперь уже бесспорный наследник, имеющий трибунские полномочия и проконсульский большой империй — доживут до совершеннолетия детей. Если Октавиан умрет первым, Агриппа, как новый принцепс, должен будет назначить своим преемником либо Гая, либо Луция. В тот момент Агриппа укреплял власть Рима в восточных провинциях. Юлия, по-видимому, была вместе с супругом, потому что у них родилось еще трое детей.

В 16 году до нашей эры Октавиан выехал из столицы в последний большой военный поход, начавшийся в Галлии. Отсутствовал он три года, и, будучи главнокомандующим армий, которые вели Тиберий и Друз, организовал завоевание в центральных и восточных Альпах огромных территорий, ставших позднее римскими провинциями, — Реции (ныне — Тироль и часть Швейцарии и Баварии) и Норик (к востоку от Реции и к югу от реки Дунай). До сих пор над Монако возвышаются остатки триумфального сооружения — цоколь и несколько колонн — в память о покорении Августом сорока восьми племен, живших большей частью в Приморских Альпах, на землях современной Франции.

В 13 году до нашей эры и Октавиан, и Агриппа вернулись в Рим; пост консула тогда занимал двадцатидевятилетний Тиберий. Два друга, вероятно, не встречались уже несколько лет. Еще не кончился год, как Агриппа — старый боевой конь — отправился на подавление мятежа в Паннонии, в будущем балканской провинции к востоку от Норика. Ему хватило одной зимней кампании на этом заснеженном кладбище легионов. Наведя некое подобие порядка, Агриппа отправился назад, в Италию, но не доехал и даже не успел проститься с Октавианом. Агриппа скончался в середине февраля, и выехавший навстречу принцепс не застал его в живых.

Только смерть самого Октавиана могла бы нанести власти больший ущерб.

Принцепс тяжело переживал потерю друга. С тех пор как они вместе отплыли из Аполлонии навстречу великим приключениям, минуло больше тридцати лет. Октавиан устроил для Агриппы пышные похороны и сам произнес на Форуме похвальную речь. Агриппа упокоился в мавзолее Октавиана — это пустое гулкое пристанище он разделил с Марцеллом, таким же наследником, не дожившим до вступления в наследство.

Просто возмутительно, что немалая часть римской знати бойкотировала игры, устроенные в честь выдающегося героя Рима — из-за скромного происхождения Агриппа оказался недостоин их внимания. А ведь помимо военных подвигов, Агриппа много сделал для изменения повседневной жизни десятков тысяч своих сограждан; он выстроил новые акведуки и канализационные системы и завещал римлянам бесплатные общественные бани и сады. Прочее имущество он оставил Октавиану.

Последней наградой, полученной Октавианом от сената, стало одно из лучших произведений изобразительного искусства римской цивилизации, искусства, в котором римляне столь часто подражали греческим образцам. Речь идет об Ara Pads Augustae — священном Алтаре Мира, воздвигнутом в честь побед Октавиана в Испании и Галлии. Строительство его длилось четыре года; принцепс на нем предстает не как божество, а как человек. На четырех стенах Алтаря — рельефы, изображающие Октавиана в окружении семьи и сограждан. В 1937 году, при Муссолини, произвели окончательные раскопки этого сооружения и собрали воедино те его части, которые откопали раньше и которые успели попасть в разные музеи Европы.

Третий сын Агриппы и Юлии родился после смерти отца, отсюда и имя — Агриппа Постум. Агриппа переживет обоих братьев, но жизнь будет влачить жалкую — из-за собственных пороков.

В возрасте двадцати семи лет, едва успев родить Агриппу, пятого своего ребенка, Юлия должна была готовиться к вступлению в следующий брак: ее отец хотел еще надежнее укрепить позиции внуков как престолонаследников.

И опять Юлии не пришлось выбирать. Женихом на этот раз стал Тиберий — совершенно того не желавший. Да и мало кто пожелает столь сомнительного счастья — жениться на своей почти что теще. Старший сын Ливии уже был женат по любви на дочери Агриппы, а теперь его заставляли взять в жены его вдову! Правда, рассказы о нежелании Тиберия разводиться с Випсанией вызывают некоторое недоверие — ведь поначалу он и Юлия жили хорошо и только позднее расстались с большим скандалом.

Зная о привязанности пасынка к бывшей супруге, Октавиан старался, чтобы они не встречались. Однажды они все же встретились случайно — вскоре после свадьбы Тиберия с Юлией, в 11 году до нашей эры. По словам людей, видевших эту встречу, когда Тиберий уходил, у него на глазах стояли слезы. Не будет, наверное, преувеличением сказать, что развод с Випсанией и женитьба на Юлии наложили отпечаток на всю его жизнь. Уже будучи императором, Тиберий часто страдал от депрессий; возможно, их причина крылась в недовольстве самим собой: ему следовало воспротивиться велению принцепса. Как показали дальнейшие события, послушание не принесло ничего такого, чего Тиберий и так бы не достиг. Этот брак испортил отношения внутри семьи, которая как раз оплакивала любящую и самоотверженную Октавию, скончавшуюся на шестом десятке.

У Юлии и Тиберия родился ребенок, но умер в младенчестве. После этого удара их супружеские отношения, по-видимому, и закончились.

Тиберий временно разрешил проблему, отправившись на Балканы, где вел долгую и жестокую войну против паннонцев и далматов, чтобы расширить границы империи на Дунае. Потом он снова уехал из Рима: когда погиб, упав с лошади, его младший брат Друз, Тиберий отправился завершать начатое братом — передвинуть границу с Германией от Рейна до Эльбы — задача, оказавшаяся невыполнимой. За эти годы суровой военной жизни политические новости из столицы только усиливали чувство обиды Тиберия: Гая и Луция столь бесстыдно проталкивали наверх, словно они были царские дети и могли наследовать абсолютную власть независимо от возраста, личных качеств, опыта и заслуг перед отечеством.

Такая политика противоречила аристократическим принципам Тиберия, которые невозможно было искоренить полностью. Он восхищался Октавианом как великим вождем, но в социальном плане смотрел на него сверху вниз. На фамильном древе Тиберия имелось больше консулов, чем в роду у самого Юлия Цезаря, не говоря уж о плебейском семействе родного отца Октавиана. Римляне высших классов очень тщательно изучали родословные. Тиберий был аристократом на все сто: оба его родителя происходили из дома Клавдиев. Октавиан, как внук сестры Юлия Цезаря, был Юлием лишь на одну восьмую, да и то не по прямой мужской линии; любой из его внуков мог похвалиться только тремя процентами юлианской крови.

Когда в 7 году до нашей эры Тиберий вернулся наконец в столицу, чтобы отпраздновать первый в Риме за двенадцать лет триумф, возмущению его не было предела: он увидел, как потворство Октавиана испортило обоих мальчиков, взрастив у них в столь восприимчивом возрасте чрезмерное ощущение собственной значимости. Это ощущение у них усиливалось также благодаря низкопоклонничеству окружающих, надеявшихся загодя снискать расположение двух будущих властителей. Тиберий, вероятно, пожаловался матери, которая всегда горячо его поддерживала. Ливия наверняка предостерегла сына, чтобы не выступал против них прилюдно; в противном случае даже она не сможет гарантировать ему безопасность. Скорее всего мать прямо посоветовала ему терпеть и молчать, даже если мальчики — его собственные пасынки — будут обращаться с ним неуважительно.

Однако Тиберий, возмущенный к тому же изменами супруги, о которых ходили слухи, был сыт по горло. Когда в следующий раз, в 6 году, принцепс предложил ему повести войско за границу, он заявил, что устал от войны и политики и хочет жить как частное лицо на греческом острове Родос, в восточной части Средиземного моря. Нетрудно представить, каков был ответ Октавиана и как он потом совещался с приближенными и с Ливией, пытаясь выяснить, что это нашло на ее сына и как теперь с ним быть. Дипломатичный Меценат, умевший находить компромиссные решения, умер два года назад. Наверное, сама Ливия посоветовала разъяренному супругу дать Тиберию трибунские полномочия. Это одна из загадок 6 года — почему тридцатишестилетний сын Ливии получил вожделенную власть перед самым отъездом?

Как Октавиан ни старался, как ни уговаривал, Тиберий не уступал и в конце концов, чтобы добиться своего, объявил голодовку. Не будь он сыном Ливии, ему бы не препятствовали и он бы в конце концов умер. Первым — через четыре дня — дрогнул принцепс.

Тиберий сел на корабль, но задержался немного у италийского побережья, так как до него дошли слухи, что отчим серьезно заболел. Вероятно, приступ болезни был вызван подавляемым гневом. В конце концов Тиберий отплыл на Родос (где и прожил следующие семь лет), оставив за собой целый шлейф сплетен и споров об истинных мотивах отъезда — споров, не утихающих и по сей день.

Четыре года спустя Юлию арестовали за распутство, державу потряс новый скандал, и тогда все решили: Тиберий удалился на Родос, ибо не желал прощать измен жены с многочисленными любовниками только потому, что она — дочь принцепса. Октавиан тоже мог поддерживать это предположение с целью отвлечь внимание от истинной сути обоих скандалов — дело было в том, что произошедшее представляло для него политическую угрозу, и исходила она от людей, находившихся в опасной близости к средоточию власти. В обоих случаях угроза возникла из-за того, что его планы относительно преемника были для этих людей унизительны. Рим еще не стал окончательно монархией, хотя иногда таковой казался.

Обидчивый и нелюдимый Тиберий, обладавший сильным чувством долга перед своим классом и пекшийся о целостности государства, не отказался бы от карьеры из-за капризной и взбалмошной женщины. Предположение, что он готов был уморить себя голодом, лишь бы избавиться от Юлии, просто нелепо. Помимо всего прочего, Октавиан, если бы выжидал больше четырех дней, рисковал навлечь на себя ненависть Ливии. Ведь упрямый и высокомерный сын его супруги согласился бы умереть за свою страну, пусть даже его понятия о власти безнадежно устарели. Когда однажды Тиберию предложат принципат, он примет власть неохотно, из презрения к жалкому раболепию тех, кто предлагает, а не из желания править миром. Тиберий хоть и страшился ответственности, но понимал: если откажется, то запятнанное сокровище получит еще менее достойный претендент, который испортит или разрушит замечательное наследие Августа.

Начало карьеры и поступки молодого Гая показали, что Тиберий правильно поступил, уехав на Родос. Когда Гаю исполнилось двенадцать, Октавиан совершил с ним небольшую поездку в Галлию, где показал его легионам и выплатил им от его имени вознаграждение — ход совершенно недвусмысленный. На пятнадцатом году жизни Гай облачился в тогу совершеннолетнего, и покладистый сенат разрешил ему посещать заседания в качестве почетного гостя. Тиберий к тому времени поселился в скромном поместье на Родосе и начал изучать астрологию, желая узнать, что еще готовят ему звезды.

Октавиан согласился с решением сената назначить Гая консулом на пять лет, когда ему исполнится двадцать. А отныне и до тех пор Гая стали именовать Princeps Juventutis (Глава юношества) — титул, похожий на титул Октавиана и показывающий, что принцепс отныне не скрывает своих монархических устремлений. Некоторые колонии выразили одобрение, послав мальчику верноподданнические приветствия. Тиберий же так и сидел на Родосе; помимо астрологии в его расписании появилась еще и греческая философия — резервный вариант для утешения.

Во 2 году до нашей эры карьера Октавиана достигла вершины: Сенат наградил его титулом Pater Patriae (Отец отечества). Всадники и простонародье давно добивались этого от сенаторов. Октавиана глубоко тронула мысль, что его новое почетное звание отражает истинные взгляды всех слоев общества, и он написал об этом в заключительной главе «Res Gestae» — в качестве достойного завершения перечня своих деяний. Но буквально сразу же и произошел скандал, погубивший его дочь Юлию и подпортивший славу самого Октавиана как строгого, но любящего отца семейства — образ, который принцепс всячески поддерживал и требовал такого же отношения к семье от других.

Юлии было тридцать шесть лет. Как большинство римских женщин, она всю жизнь подчинялась другим, в основном отцу и мачехе, и еще — одному за другим трем своим мужьям, ни одного из которых ей не позволили отвергнуть, не говоря уже о том, чтобы самой выбрать себе мужа. Будучи покинута последним супругом и предоставленная в определенной степени самой себе, Юлия ознаменовала полученную свободу тем, что ездила по городу и пьянствовала со своими великосветскими друзьями. Видели, как она, шатаясь, бродила по Форуму в мужской компании и резвилась на ростре, с которой ее отец произносил перед римлянами возвышенные речи.

Среди приятелей Юлии был сын Марка Антония и Фульвии Юл Антоний, воспитывавшийся в императорской семье, вместе с детьми Октавии. В 21 году до нашей эры он женился на ее старшей дочери Клавдии Марцелле — когда Агриппе пришлось с ней развестись, чтобы вступить в брак с Юлией. Будучи женат на племяннице самого принцепса, чего не могло произойти без согласия Октавиана, Юл сделал отличную карьеру, став консулом в тридцать три года, а в тридцать шесть — наместником Азии, богатой и развитой провинции. Его считали хорошим поэтом. Когда Юла арестовали, ему был сорок один год — на пять лет больше, чем Юлии, и он, вероятно, состоял с ней в связи.

Помимо Антония обвинение предъявили еще нескольким людям, четверо из которых принадлежали к известным сенаторским семьям: Тиберий Семпроний Гракх, Аппий Клавдий Пульхр, Корнелий Сципион и Тит Квинкций Криспин. Кто-то из них, возможно, и побывал в постели Юлии, но, разумеется, не все. Этот список больше похож на перечень вышедших из доверия членов республиканской оппозиции. Согласно Веллею Патеркулу, стороннику Тиберия и ярому поклоннику Октавиана, Юлия не отказывалась ни от чего, позорящего женщину, и отдавалась каждому из вышеназванных. Это настолько неправдоподобно, особенно в обществе, где богатые аристократы могли иметь сколько угодно наложниц и рабынь для сексуальных услуг, что даже не заслуживает обсуждения.

Если бы Юл Антоний был ее любовником, он не стал бы делить ее со многими другими. Вряд ли на это согласились бы и прочие — люди с такими прославленными именами, как Сципион, Гракх, Клавдий и Квинкций. Тацит больше века спустя писал, что первым соблазнил Юлию Гракх, еще когда она состояла в браке с Агриппой, но в другом месте он же говорит, что хотя арестовали этих людей за разврат, судили их за государственную измену. Многим историкам кажется логичным наиболее простое объяснение: их судили за измену, ибо принцепс заподозрил их в измене. Судя по тому, как Октавиан наказал дочь, он подозревал в измене и ее.

Как проконсул и член семьи принцепса, из которой происходили его самые влиятельные и доверенные сторонники, Юл Антоний не мог не знать о взглядах и предубеждениях Октавиана. Как ближайший друг матери Гая, Луция и Агриппы Постума, Антоний был весьма хорошо осведомлен о династических планах принцепса, равно как и личных взглядах на это Юлии, высказываемых, вероятно, в подпитии, — дескать, дела ее отца испортили ей жизнь. Наконец, Юл носил имя, которое все еще могло вызвать отклик в Этрурии, где у его отца были некогда многочисленные сторонники. Если Октавиан неожиданно умрет — а Тиберий далеко, и с ним легко разделаться, — кто помешает Антонию жениться на Юлии и стать при поддержке сената принцепсом, лишив принципата Гая, которому только восемнадцать? Юлия станет первой дамой Рима. Но когда Гаю исполнится двадцать и он займет пост консула, будет поздно: Юлия тогда будет уже не дочерью принцепса, а матерью.

Все это домыслы. Еще больше усложняет дело и прибавляет ему загадочности тот факт, что Октавиан лично явился в сенат, чтобы осудить дочь. Многие сенаторы решили, что с возрастом он стал хуже соображать. Зачем первому семейству империи прилюдно трясти грязным бельем? Ведь принцепс мог, пользуясь правами отца семейства, попросту запереть ее, а с предполагаемыми любовниками разделаться иным способом. Как бы то ни было, сенат послушно принялся за работу и присудил обвиняемых к смертной казни; из них один только Антоний успел покончить с собой.

Юлию сослали жить на остров Пандатерию, и ее стражам было приказано следить, чтобы она не пила вина. Ее мать, вторая жена Октавиана Скрибония, выразила свое отношение к решению сената, добровольно последовав за дочерью в ссылку.

Октавиан написал Тиберию, что дал Юлии от его имени развод. Тиберий отвечал письмами, в которых просил принцепса помириться с дочерью. Только через два года Октавиан позволил Юлии вернуться на материк, но и там она оставалась под строгим надзором, пока, четырнадцать лет спустя, не умерла.

Луций Цезарь, надевший тогу совершеннолетнего в том самом году, когда состоялся судебный процесс, получил такие же права, как тремя годами ранее его брат Гай. Гая в следующем году отправили на восток в сопровождении опытного полководца, чтобы приобрести военный и дипломатический опыт. Среди прочих дел ему было поручено вести переговоры по различным вопросам с парфянами. Гай неплохо себя зарекомендовал и произвел в целом хорошее впечатление, правда, неизвестно, в какой степени он обязан этим помощи советников. Светоний пишет, что однажды за обедом некий человек (имени не упоминается) попросил позволения отправиться на Родос и привезти голову Тиберия. Гай не оборвал наглеца.

К тому времени окончился срок трибунских полномочий Тиберия, и Октавиан намеренно не стал их продлевать. Несмотря на все просьбы Тиберия и его матери, принцепс не позволял ему вернуться в Рим и вести жизнь частного лица. То было отнюдь не радостное время в императорском палатинском доме; происходившее в некоторой степени объясняет всем известную привычку Октавиана перед важными разговорами с Ливией записывать то, что он собирался сказать.

Тиберий написал принцепсу, вероятно, по совету матери, что истинная причина его отъезда на Родос — нежелание показаться соперником Гая и Луция, пока они еще дети; теперь они выросли и готовы занять самое высокое положение, и потому беспокоиться не о чем. Во 2 году нашей эры Октавиан все же позволил пасынку приехать в Рим, однако благосклонности не вернул.

Не прошло и двух лет, как тщательно вынашиваемые планы принцепса относительно внуков потерпели крушение. Вскоре после возвращения Тиберия Луций, ехавший в Испанию, чтобы впервые в жизни принять командование войском, заболел и умер в Массилии (современный Марсель). На следующий год Гай, ставший во время службы за границей консулом, был ранен в голову при осаде крепости Артагера в Армении. Артагеру он захватил, но при ранении, по-видимому, пострадал мозг. Гай лепетал, что не желает возвращаться в Рим, а хочет провести остаток жизни в каком-нибудь тихом уголке. Его повезли домой через Ликию, и по дороге в феврале 4 года нашей эры он скончался — вероятно, в результате полученного ранения.

Начинать все заново было уже поздно. Оба внука лежали в мавзолее рядом со своим отцом и первым мужем Юлии. Шестидесятилетнему Октавиану пришлось искать другие варианты. Юлию он вычеркнул сам своими поспешными действиями. Ее слава стала такова, что, даже выйди она замуж и роди ребенка (Юлии шел сорок второй год), неминуемо пошли бы разговоры о том, кто его настоящий отец. Сын Юлии Агриппа Постум был настоящим мужланом, человеком недостаточного ума и склонным к буйству. Позже его тоже придется сослать на остров. Оставался один Тиберий. Ливия наконец-то добилась своего.

Октавиан поставил единственное условие: наследовать Тиберию должен не сын его Друз, а Германик, внук Октавии и Марка Антония. Так в будущих поколениях властителей сохранится хоть сколько-то крови родни Октавиана. Тиберий отказался. Октавиан стал ждать. На сей раз уступил младший. Наверняка Ливия подсказала сыну, что, став принцепсом, он сможет изменить решение, однако Октавиан справедливо полагал: если Тиберий даст клятву, то сдержит. Он усыновил Тиберия и сделал его главным наследником, а также вернул ему трибунскую власть и предоставил проконсульский империй.

Суровые меры в семье императора коснулись не только среднего поколения. Пострадали все. Агриппе Постуму, когда его лишили матери, было всего десять лет. Его скверное поведение в юном возрасте наверняка связано с пережитым в детстве эмоциональным потрясением. Агриппу назначили на какую-то незначительную должность, но он ушел в отставку — или же его проводили. В восемнадцать или девятнадцать лет его сослали за непозволительное поведение; конкретные проступки не называются, ясно только, что это связано с его необузданностью. Вскоре после Агриппы, в 8 году нашей эры, сослали его сестру Юлию — на остров в Адриатическом море, где у нее родился внебрачный ребенок.

Октавиан отказался признать ребенка. Бросить младенца, особенно девочку, не считалось преступлением, если это делалось по приказу главы семейства. Новорожденного младенца клали к ногам отца; если он брал его на руки, то признавал его и нес ответственность за воспитание, но если отказывался, то семья на законном основании отвергала ребенка.

Супруг младшей Юлии Луций Эмилий Павл уже несколько лет жил в изгнании по обвинению в заговоре против принцепса. Настоящий отец ребенка, Юний Силан, находившийся до этого с Октавианом в приятельских отношениях, добровольно уехал из страны и никакого наказания не понес.

Действия принцепса, которому теперь было почти семьдесят, привели к тому, что его единственная дочь, единственный оставшийся в живых внук и одна из двух внучек оказались в ссылке, вдалеке друг от друга, а собственного правнука он приказал бросить умирать от голода. Где еще найдешь столь неблагополучную семью! Но, быть может, для его необъяснимой жестокости имелись скрытые причины? Ученые в целом согласны, что за всеми этими событиями крылась попытка дворцового переворота, хотя ссылку младшей Юлии можно отнести на счет супружеской измены, за которую по закону, введенному по настоянию самого Октавиана, полагалось наказание.

В 4 году нашей эры Октавиан разрешил династический вопрос, назначив наследником Тиберия; трое оставшихся в живых внуков для этого не годились. Притязания Агриппы Постума он отверг с крайним презрением. Быть может, распутное поведение его матери дало Октавиану повод думать, что Агриппа — незаконнорожденный? И не подсказала ли ему эту мысль Ливия? Павла, занимавшего в 1 году нашей эры пост консула, сослали за участие в заговоре, но в отличие от Марка Антония он остался в живых. Почему? В случае устранения Тиберия как проконсул Павл мог иметь более серьезные притязания на власть, чем Германик, супруг другой внучки принцепса — Агриппины. Возможно, Павл замышлял не против самого Октавиана, а лишь против Тиберия.

В течение десяти лет, миновавших между ссылкой Юлии-матери и Юлии-дочери, в доме принцепса на Палатине всем заправляла Ливия. К моменту изгнания первой Юлии Тиберий несколько лет жил изгнанником, а пятеро детей Юлии роскошествовали в Риме. По прошествии этих десяти лет Тиберий стал доверенным лицом принцепса, а четверых детей Юлии уже не было — кто погиб, а кого сослали.

Из пятерых в фаворе оставалась одна Агриппина, супруга Германика; она только что подарила Октавиану двух правнуков, вознаградив его за младенца, которым он с такой легкостью пожертвовал.

Никто всерьез не верил, что все это время Ливия оставалась сторонним наблюдателем, но доказательств ее пагубного вмешательства не было.

Еще одной жертвой гнева Октавиана в том же году, когда сослали младшую Юлию, стал поэт Публий Овидий Назон, который, как полагают, оказался слегка замешан в той же истории. Октавиан изгнал его в захолустный городишко Томы (современная Костанца) на Черном море, где поэт и провел оставшиеся девять лет жизни, тщетно выпрашивая дозволения вернуться в Рим и сочиняя стихи — уже не столь легкие и игривые, как те, что его прославили. В элегиях под названием «Tristia» («Скорби») он признает, что причина ссылки — его стихи и недоразумение (carmen et error). Стихи, о которых он говорит, — это поэма «Ars Amatoria» («Искусство любви»); Октавиан осудил ее как развращающую нравственность римлян. По современным стандартам на порнографию поэма не тянет, но в ней даются довольно циничные советы женщинам о том, как угодить мужчине, и мужчинам — как соблазнить женщину.

Здесь имеется противоречие: до того как поэт впал в немилость, «Искусство любви» ходило по Риму уже семь или восемь лет, и Октавиан знал о поэме задолго до того, как его внучка решила применить советы на практике. Вергилия и Горация давно не было в живых, и Овидий заслуженно считался лучшим поэтом своего поколения. Отрывки из «Искусства любви», обнаруженные на стенах Помпей, говорят о большой популярности поэмы. Что же касается «недоразумения», то никому не известно, что это значит. О недоразумении говорит только сам Овидий, все серьезные исторические источники о его изгнании умалчивают.

Согласно другой теории, глубокомысленной, но вряд ли верной, Октавиан наказал Овидия за его «Метаморфозы», написанные перед самым изгнанием. В поэме говорится о магических превращениях людей в животных, растения, звезды и великое множество других вещей. Американский историк С. Г. Ньюджент полагает, что Овидий, прикрываясь мифом, на самом деле описывает мир, в котором отдельный человек беззащитен перед своеволием и безграничной властью богов-олимпийцев, причем поэт намеренно подчеркивает сходство последних с обитателями Палатина. Вряд ли Октавиан мог узреть подобный подтекст, но эта гипотеза наводит нас на мысли о проблеме тирании. Чтобы сломать поэту жизнь, не понадобилось никаких юридических процессов — хватило неудовольствия одного человека, выраженного непререкаемым fiat. Здесь мы видим другие стороны «отеческой заботы» Октавиана — узость взглядов и вседозволенность.

Запрещая книги Овидия, принцепс тем самым, возможно, способствовал их сохранению. Ни один римский поэт не оказал такого влияния, как Овидий, на литературу средневековой Европы и искусство эпохи Возрождения.

С того времени как Октавиан вернул пасынку благосклонность, то есть с 4 года нашей эры, и до тех пор, когда Тиберий стал следующим принцепсом, прошло десять лет. За это время приемный отец заставил его послужить на совесть. При первом же случае Октавиан снова послал Тиберия сражаться в Германию, потом — на четыре тяжких года — подавлять мятеж паннонцев и далматов.

Положение на границах оказалось настолько серьезное, что в Риме перепугались и стали отпускать на свободу рабов, чтобы можно было призвать их в армию — защищать Италию. Все закончилось безжалостным усмирением огромных земель к югу от Дуная, протянувшихся до Понта Эвксинского (Черного моря); усмирение имело важные последствия — установились безопасные пути из восточной части империи в западную. В следующие века по этим дорогам передвигались евреи, христиане и другие переселенцы.

Доходы государства с трудом обеспечивали содержание легионов и выплаты при отставке — даже при том, что Октавиан добавлял денег из своей немалой кубышки; сокровища Птолемеев стали подходить к концу. Принцепс основал специальный фонд для отставников, который финансировался за счет взимания с крупных земельных владений пятипроцентного налога на наследство. Отныне солдаты, отслужившие полный срок — двадцать лет, получали вместо земельных наделов по двенадцать тысяч сестерциев; теперь не приходилось отбирать землю у землевладельцев, чтобы расселить ветеранов. Кроме того, солдат стали увольнять партиями через определенные промежутки времени, а не как раньше — сразу огромными количествами.

В 9 году нашей эры римляне потерпели страшное поражение: в Тевтобургском лесу, в Центральной Германии, попали в засаду три легиона во главе с Квинтилием Варом; погибли почти все до последнего человека. Против римлян сражались объединенные германские племена под предводительством Арминия, который раньше служил во вспомогательных римских войсках и знал, что сложная боевая тактика легионеров применима только на открытой местности, но не в густом лесу. Тиберия послали исправить почти безнадежное положение, но после двух лет военных действий он, вместе с приемным сыном Германиком, отошел на западный берег Рейна.

Реакция Октавиана на поражение показала, что силы его убывают. В течение нескольких месяцев после катастрофы он иногда ударял себя по голове и восклицал: «Вар! Верни мои легионы!» Тиберию принцепс написал, что если тот займет его, Октавиана, место, то пусть не пытается расширять границы империи, а отстаивает те, которые есть. В 13 году нашей эры стареющий принцепс сделал Тиберия соправителем, и всем стало ясно: конец Октавиана близок. На следующее лето уже притерпевшиеся друг к другу Октавиан и Тиберий в последний раз вместе отправились в путь: Октавиан провожал приемного сына в Иллирик. Тиберий отправился своим путем, а Октавиан заехал в небольшой городок под названием Нола. Должно быть, его влекло туда предчувствие. Он посетил дом, в котором провел последние часы его родной отец, просто Гай Октавий. Октавиан пожелал остаться в комнате, в которой тот умер. Ливия сразу же поняла, о чем думает супруг. Близился критический момент. Ливия послала гонца — догнать и вернуть Тиберия.