XV. Самоубийство на Ниле

XV. Самоубийство на Ниле

Мотивы и характеры соперников были, наверное, для исхода войны важнее, чем соотношение их сил на суше или на море. Октавиан не знал или мало знал Клеопатру, зато знал того, с кем ему предстояло сражаться. Антоний слишком лелеял свой образ непревзойденного и в бою, и в застолье воина-аристократа, защитника слабых. Его реакцию на бросок символического копья было легко предсказать — схватит и в праведном гневе метнет обратно. Антоний не стал медлить, не подумал, что при равенстве сил куда больше рискует тот, кто первым начнет массированное наступление.

Октавиан был осторожнее. Его желание победить главенствовало над любыми мечтами о скорой победе. Больше всего он хотел удержать власть, которую уже завоевал, и усилить ее за счет соперника — если будет такая возможность. Убедив сенат объявить войну только Клеопатре, Октавиан тем самым получил гарантию, что любой шаг Антония в ее поддержку будет рассматриваться как действия против отечества, а не против Октавиана лично. И тогда Антоний автоматически становится врагом государства, со всеми вытекающими для него помехами и угрозами. Его имущество будет немедленно конфисковано государством; любой гражданин, включая каждого из его многотысячного войска, будет вправе и даже обязан убить его на месте.

Антонию следовало учесть еще одно стратегическое преимущество Октавиана: у того не было необходимости наносить массированный удар по Египту, посылать туда весь флот. Он мог выбрать не столь рискованный путь — расправиться с противником постепенно, начав с близких к Италии земель, таких как Греция и Македония. Антоний основные силы сосредоточил у Клеопатры в Александрии, и если бы он решил наступать на какие-нибудь западные земли, до любого места ему было бы дальше, чем даже до Парфии. А если бы Антонию удалось найти подходящее место для высадки в Испании или южной Галлии, то ему пришлось бы действовать одновременно в противоположных частях Средиземноморья. В любом случае Италия не была уже столь беззащитна перед вторжением с суши; на северо-западных и северо-восточных путях по всей глубине размещались теперь войска. По сути, наилучшим вариантом стало бы вторжение с моря, пусть даже Антоний и сделал одну попытку и едва не кончил плохо.

Сразу взять этот курс ему помешали разногласия с Клеопатрой. Поскольку царица содержала войско и флот, она настаивала на своем участии в кампании; частично чтобы защитить собственные политические интересы, которые существенно отличались от интересов Антония, но больше, конечно, из опасения, что, предоставленный самому себе, Антоний может заключить мирный договор, причем на сцене опять появится Октавия.

Октавиан весьма успешно опорочил Клеопатру в глазах римлян, и Антоний потерял возможность вторгнуться в Италию вместе с ней — против него восстал бы весь запад, а то и вся держава. Решил он проблему, по-видимому, так: собрался выманить Октавиана за границу, навязать ему сражение и уничтожить — на суше или на море, — и только потом ступить на землю Италии.

Первым важным шагом Антония — после мобилизации и усиления флота — стал созыв всех сенаторов, бежавших из Рима, и создание собственного сената во главе с двумя консулами — Агенобарбом и Сосием. Этим он напомнил всем, что он как-никак римский полководец; на время кампании Антоний решил отказаться от образа эллинистического монарха. Клеопатра продемонстрировала свою финансовую мощь, выдав Антонию огромнейшую сумму — двадцать тысяч талантов золотом, — хватило, чтобы собрать в поход целую толпу царей, хотя то была лишь крупица из казны фараонов. Ирод, желавший получить обратно бальзамовые рощи и добычу битума, в частной беседе посоветовал Антонию деньги взять, а царицу убить.

Антоний явно не собирался повторять ошибку, стоившую ему в Парфии столь многого, — спешить. Он делал продуманные шаги к главной цели, надеясь спровоцировать противника на ответные действия еще до того, как ее достигнет. В апреле Антоний устроил штаб на острове Самосе, где была удобная стоянка для не перестающего расти флота. В мае он приехал в Афины, и там депутация от его италийских клиентов тщетно упрашивала его отослать Клеопатру в Египет. К флоту присоединялись все новые и новые корабли — прямо с верфей; проходило лето 32 года до нашей эры, а Октавиан ничего не предпринимал.

Новые корабли Антония были даже больше тех, что с таким успехом использовал Агриппа против Секста Помпея. У некоторых имелось по восемь и десять рядов весел. Верхние ряды располагались очень высоко над ватерлинией и требовали от гребцов больших усилий и координации, чем обычно. Корпус этих кораблей защищали брусья, схваченные для прочности железными скобами, что еще увеличивало их размер, вес, а значит, и водоизмещение, и потому корабли были медленными, неповоротливыми и плохо слушались руля. События вскоре покажут, что Агриппа достиг в судостроении замечательного баланса между скоростью и прочностью корпуса.

В начале осени Антоний повел флот, насчитывавший уже пятьсот кораблей, вокруг каменистого побережья Пелопоннеса в Ионийское море, держась на боевой дистанции от Тарента и Брундизия, а несколько его легионов шли коротким путем по суше. Жители Италии, должно быть, дрожали от страшных предчувствий, но Октавиан пока нападать не спешил.

Антоний привел в действие резервный план. Держась к северу от широкой части коринфского залива, он занял стратегически важный остров Левкаду невдалеке от побережья Эпира, у входа в Амбракийский залив, сформированный двумя выступающими мысами. Акций, небольшой городок, стоял на южном мысу; Антоний укрепил его выступающую часть перед тем, как ввести корабли в залив, где они смогут укрыться от непогоды. В это время значительно меньший флот Октавиана вышел со стоянки, чтобы оценить положение, но не успел Антоний развернуть свои большие корабли, вернулся обратно. Не получив решающего сражения — ни на суше, ни на море, — Антоний удалился с царицей на северное побережье Пелопоннеса, в Патры — коротать зиму. Тысячи солдат остались зимовать в Амбракийском заливе, в суровых условиях. Залив местами переходил в болото, пригодной для питья воды было мало. Вернувшись к солдатам весной, Антоний узнал, что очень многие умерли от болезней (вероятно, дизентерии и малярии) и теперь на кораблях у него не хватает людей.

Октавиан тем временем боролся с мятежами и поджогами в Риме: чтобы финансировать войну, он повысил налоги, и это вызвало народное недовольство. Солдаты теперь стоили не так дешево, как раньше. Свободнорожденные граждане отдавали в казну четверть годового дохода, а вольноотпущенники — одну восьмую. Именно последних и подозревали в поджогах. Однако, несмотря на неспокойную обстановку, Октавиан был теперь сильнее, чем когда-либо, благодаря принесенной всеми гражданами присяге. Поскольку Антоний действовал медленно, военные советники Октавиана успели разгадать его стратегию и за долгие зимние месяцы подготовиться к ответным действиям и с максимальной выгодой использовать слабые места противника.

Войска Антония, стоявшие в зимних лагерях, растянулись по всему западному побережью Пелопоннеса до города Мефоны на его южной оконечности. Здешние земли не могли кормить их вечно, требовалось везти запасы из-за границы. Самой ранней весной, несмотря на ветра, из Египта вышли корабли с зерном. Агриппа тоже решил бросить вызов непогоде. Неожиданно напав с моря, он захватил Мефону, поставил там мощный гарнизон и разместил часть своего флота, наполовину отрезав противнику подвоз продовольствия. Октавиан переправился на остров Керкиру (современный Корфу) и оттуда высадил войска на материк, в двух милях от Антония. Затем он быстро двинулся к югу и занял северный мыс у входа в Амбракийский залив.

Антоний совершил ошибку, оказавшуюся роковой. Когда он добрался из Патр до залива, Октавиан уже построил большой укрепленный лагерь и две стены от лагеря до моря и тем самым обеспечил безопасный подвоз продовольствия и подкреплений. Агриппа же взял остров Левкаду и теперь контролировал вход в залив и запер там вражеский флот. Громоздкие корабли Антония могли выходить из пролива только по нескольку штук и были уязвимы для массированных атак более легких и подвижных судов Агриппы, особенно в мелких прибрежных водах. Антоний переправился на северный берег залива, чтобы осадить лагерь Октавиана, но ему не удалось ни обойти его с флангов, ни прорваться за укрепления, потому что он не смог переправить с собой большие осадные машины.

Агриппа еще подлил масла в огонь, захватив после морского сражения Патры, где зимовал Антоний. Затем поплыл на восток мимо Дельф и взял Коринф, который Антоний явно не позаботился должным образом защитить, хотя по Коринфскому перешейку шел последний оставшийся маршрут снабжения его войск.

Когда лето было в разгаре, Антоний, страдая от нехватки продовольствия и изводимый малярийными комарами, осаду снял и вернулся в лагерь на южном мысу. Местным жителям-грекам (среди них был дед Плутарха) велели доставлять войскам еду — столько, сколько они могли принести на спинах по крутым горным тропам. Других, включая несовершеннолетних мальчиков, силой забирали в гребцы.

Дезертирство в бездействующей армии Антония достигло угрожающих масштабов. Восточные правители, включая Ирода, отозвали свои войска в надежде договориться с Октавианом. Даже Домиций Агенобарб, заболев лихорадкой, уехал, не сказав ни слова. Антоний отослал ему его вещи — в знак выдающихся заслуг Домиция и чтобы продемонстрировать собственное великодушие; жест, пропавший втуне, поскольку болезнь оказалась смертельной.

Итак, армия Антония, состоявшая из девятнадцати легионов, не считая союзных войск, не имела задачи на наступление, а Октавиан успешно использовал для обороны особенности рельефа и не собирался рисковать и давать большое сражение на открытой местности. И пока Антоний не вызволит из этого положения себя и свою армию, она останется столь же бесполезной в тактическом плане, как и его огромный флот, недостатки которого с точки зрения как маневренности, так и командования столь беспощадно обнажил Агриппа. Так, второй раз за пять лет Антоний повел крупные силы в далекую страну, на этот раз — Италию, но даже не добрался до места. Во второй раз он сам завел себя в тупик, из которого единственный выход — прорываться обратно и дожидаться перемен к лучшему, пока не стало неизбежным унизительное поражение. Считая Мутину и Брундизий, Антоний в четвертый раз начал большую осаду и не смог довести до конца — ему самому пришлось искать спасения. Кажется, Октавиан, если подумать, был не такой уж и плохой воин.

С приближением осени Антоний созвал военный совет. Дион пишет, что на совете решалось: остаться и биться до конца или же отойти и возобновить действия в другом месте. Однако единственным реальным вопросом к тому времени оставалось, как им отступать — морем или сушей. Если Антоний сам поведет легионы, то рискует потерять деморализованный флот, а значит, и возможность скорого вторжения в Италию… но так он хотя бы сохранит войско. Клеопатра же хотела уйти морем, забрать свои оставшиеся шестьдесят кораблей и военную казну. Так можно было спасти часть флота и сохранить контроль над легионами. Клеопатра одержала верх над полководцем Канидием Крассом; Красс советовал Антонию оставить флот и передислоцировать войска в Македонию.

Клеопатра рассуждала вполне логично, только упустила из виду эффект, который произведет их бегство морем на оставшиеся на берегу легионы, не говоря уже о сражающихся моряках. Антонию было бы гораздо спокойнее вести войско самому, но он отдал приказ Канидию — уводить легионы на восток, когда кончится морское сражение. Чтобы не оставлять ничего противнику, Антоний велел сжечь все корабли, из-за нехватки людей не участвующие в битве. Октавиану, находившемуся в своем лагере, открылось зрелище грандиозного пожара на той стороне залива: ему стало ясно, что вражеский флот уходит и возвращаться не собирается.

Рассказы древних историков о сражении при Акции не слишком-то понятны, особенно описание того, как Клеопатра в самой середине сражения вдруг запаниковала и на всех парусах пустилась домой. Здесь присутствует не столько анализ событий, сколько предрассудки против Египта и против женской власти. Сам факт перевозки казны, которая могла легко утонуть или оказаться у врагов, убедительно доказывает, что и царица, и сам Антоний обдумывали именно такой сценарий: эскадра царицы уходит первой, а остальной флот ее прикрывает, пока она вместе с грузом не окажется в безопасности. Оба, несомненно, питали какие-то надежды выиграть бой, избежать которого уже не могли, но главное — они хотели прорвать блокаду и вновь соединиться где-нибудь восточнее. Провести еще одну зиму в нездоровом Амбракийском заливе было немыслимо.

К тому времени Антоний, по-видимому, оставил все планы немедленного вторжения в Италию. Утверждать, что он проиграл сражение при Акции до того, как начал, означало бы слишком утрировать факты. Но если бы Антоний не одолел Агриппу в открытом море — а так скорее всего и случилось бы, — он смог бы подтвердить приказ ожидающим его войскам вернуться в Македонию или даже в Азию, пока он и Клеопатра по условленному сигналу тоже отступят — поплывут обратно вокруг Пелопоннеса. Затем Клеопатра могла вернуться в Александрию, а Антоний — передислоцировать войска, переведя легионы из других провинций, и отразить наступление Октавиана.

Когда утром 2 сентября они вышли из залива, Агриппа их уже встречал. Гребцы Антония ждали на веслах, пока суда Клеопатры заняли место в арьергарде — вероятно, чтобы не допустить дезертирства с передовых кораблей, на которых было двадцать тысяч солдат — большей частью союзников — и среди них лучники. Корабль Антония, находившийся на правом фланге, оказался против левого фланга противника, возглавляемого Агриппой, причем противник был многочисленнее и уже успел продемонстрировать превосходящие боевые качества и искусство судовождения. Когда во время битвы среди кораблей образовался проход, царица дала сигнал и двинулась вперед вместе со всей своей эскадрой. Скорее всего она просто начала действовать раньше, чем нужно, но, упусти она время, проход мог бы закрыться. Антоний перешел с флагмана на более легкое судно и устремился за ней, предав, как считает Плутарх, солдат, которые продолжали сражаться и гибнуть за него. За шестьюдесятью кораблями царицы двинулись около сорока кораблей Антония. Он перешел на ее корабль и первые дни просидел на носу судна, будучи даже не в состоянии разговаривать.

Октавиана, командовавшего правым флангом, должно быть, поразило это бегство — если не Клеопатры, то бегство Антония несомненно. И наверное, только когда паруса скрылись за горизонтом, Октавиан поверил окончательно: его противник бросил войско и возвращаться не собирается. Но и тогда он еще не знал, что выиграл не просто сражение, а войну. Увидев, как главнокомандующий бежит, бросая их на волю судьбы, солдаты Антония стали сдаваться. Часть эскадры, стоявшая прямо напротив Октавиана, так быстро спустила знамена, что ее командир получил безусловное помилование — тот самый Сосий, бывший консул, который в начале 32 года до нашей эры нападал на Октавиана в сенате.

Что касается Канидия, то он неоднократно пытался заставить легионы выполнить приказ главнокомандующего и вернуться на восток, а когда они взбунтовались, еле унес ноги.

Солдаты не желали больше и слышать об Антонии. Рискнуть целым войском, начав безнадежную осаду Мутины, — такое еще можно счесть невезением. Рискнуть повторно, в Брундизии, — уже беспечность. Третье и четвертое поражения у Фраат и при Акции — свидетельство полного неумения воевать, не говоря уже о том, что командующий бросил солдат, спасая собственную шкуру.

Девятнадцать легионов продержались еще несколько дней после сражения, но для того лишь, чтобы выговорить себе более выгодные условия капитуляции. Война кончилась. Гонцы Октавиана быстро разнесли эту весть по всей стране, и когда Антоний прибыл в Киренаику, на североафриканском побережье, собираясь принять командование над четырьмя тамошними своими легионами, его бывший полководец Пинарий Скарп не дал ему высадиться на берег. Сирийские легионы, еще один резерв Антония, также перешли на сторону Октавиана.

В самой Италии весть о победе означала, согласно Горацию, «пору для пышных яств»; в победной оде, поносящей Клеопатру, он пишет:

Грехом доселе было цекубское

Из погребов нам черпать, из дедовских,

Пока царица Капитолий

Мнила в безумье своем разрушить,

Грозя с толпой уродливых евнухов

Державе нашей смертью позорною[20].

«Всего лишь один корабль ушел», — прибавляет далее Гораций, говоря о вражеском флоте; бесстыдная ложь придворного поэта, обласканного властью, желание создать впечатление, что неразбериха при Акции на самом деле была титанической битвой отважного Октавиана против злобных сил, представленных «чудовищем востока» — Клеопатрой.

Окончательно уверившись в полной победе, Октавиан не стал сразу преследовать противника. С этим можно было подождать до поры, когда у него, полновластного хозяина Рима, найдется время. Сейчас куда важнее было отправить в отставку десятки тысяч лишних солдат, которые, пока носили оружие, представляли опасность и для себя, и для других. Следовало также накормить голодающее население Греции, перенесшее блокаду и потерю урожая. Запустив соответствующие административные машины, Октавиан поехал не в Италию, а отправился далее на восток, в Афины, и посетил город Элевсин, где был посвящен в Элевсинские мистерии.

Не следует считать, что Октавиан совершил поездку ради удовлетворения праздного любопытства. Как человек, считающий себя в родстве с Аполлоном, он мог искренне искать посвящения в некие божественные тайны. Вряд ли можно назвать простым совпадением, что древний храм, посвященный Аполлону, был самым большим на Акции и что сразу после битвы, как только смог, Октавиан отправился в Элевсин, где, по легенде, хранились сочинения легендарного сына Аполлона — Орфея. Посвящаемые погружались в религиозный экстаз, благодаря которому надеялись познать тайны жизни, смерти и загробной жизни. Испытал ли Октавиан такие переживания или полагал, что испытал, нам неизвестно.

Октавиан не собирался возвращаться в Италию, пока не решит вопросы послевоенного управления на востоке, но мятеж в войсках вынудил его покинуть Самос. Эта поездка в середине зимы едва не стоила ему жизни. Прежде чем он кое-как добрался до Брундизия, корабль два раза попадал в бурю, столь сильную, что ветром сорвало с палубы все снасти и сломался руль. В Италии Октавиан успокоил солдат: пообещал им деньги и земельные участки, которые предполагал оплатить за счет аннексированных египетских земель.

Антоний тем временем поселился, словно отшельник, в уединенной хижине на александрийском берегу. Правда, надолго его не хватило, и он перебрался во дворец и принялся кутить с Клеопатрой, оставив надежду на возвращение к власти.

Между тем в Риме возник заговор против Октавиана, с которым ему даже не пришлось бороться самому; умысел убийц почти сразу раскрыл Меценат. Возглавлял заговор Марк Лепид, сын бывшего триумвира, молодой человек, по определению Веллея Патеркула, выдающейся внешности, но не ума. Марк был женат на той самой Сервилии, с которой в 43 году до нашей эры заключил помолвку Октавиан, а после расторг, вынужденный жениться на Клодии, падчерице Антония. Когда Марка казнили, Сервилия, по обычаю своей семьи, покончила с собой.

Проведя в Италии не больше месяца, Октавиан снова отплыл на восток и там отстранил от власти нескольких назначенных Антонием местных царьков, однако не тронул никого из крупных монархов. Их царства он взял на заметку, как будущие части Римской державы, однако теперь у победителя нашлись более важные заботы, чем заниматься слиянием субъектов империи. Рано или поздно Рим их поглотит.

Ироду позволили сохранить свои территории в обмен на признание зависимости и немалые выплаты на военные расходы. Антоний и Клеопатра вместе направили к Октавиану послов, но с разными просьбами. Царица хотела отказаться от престола в пользу своих детей, Антоний просил позволения жить в Афинах или Александрии как частное лицо, а по другим источникам — предлагал убить себя, если взамен пощадят Клеопатру. Октавиан написал царице обнадеживающее письмо, однако до ответа поверженному противнику не снизошел.

К лету 30 года до нашей эры Октавиан прошел от Сирии до египетской границы, в то время как Корнелий Галл, командовавший легионами в Африке и Киренаике, вошел в Египет с запада, взяв тем самым страну в гигантские клещи. Антоний, желая избежать столкновения войск, послал Октавиану вызов на поединок; Октавиан ответил, что Антоний может умереть и другим способом.

31 июля войска Октавиана приблизились к окраинам Александрии, но их раскидала конница Антония. И на этом Антоний иссяк. На следующий день все его войска сдались и флот — тоже. Он вернулся в город, и ему сообщили, что Клеопатра покончила с собой. Антоний, не откладывая, пронзил себе живот мечом.

Как всем известно, Клеопатра, распустив слух о своей смерти, спряталась в усыпальнице у храма Исиды. Царица взяла с собой самые дорогие сокровища: золото, серебро, слоновую кость, жемчуга, изумруды и другие камни — и сложила на поленницу дров и пакли, чтобы в любой момент можно было поджечь или же использовать в качестве козыря. Антония, который не мог двигаться, царица и ее служанки Ирада и Хармиона подняли в усыпальницу через окно на веревках, доставив ему немало мучений.

Клеопатра разорвала на себе одежды и раздирала ногтями грудь. Антоний попросил вина, выпил немного и умер у царицы на руках.

Октавиану принесли меч, которым закололся Антоний и на котором еще была его кровь. Победитель, как говорят, смотрел на него со слезами. Тем временем двое его офицеров пытались поговорить с Клеопатрой через решетку на дверях усыпальницы. Один из них, Прокулей, забрался внутрь через окно, пока его товарищ отвлекал царицу. Прокулей успел отобрать у царицы кинжал, которым она хотела заколоться. Клеопатру перенесли во дворец и содержали в ее покоях под стражей. Октавиан пришел с ней поговорить. Плутарх пишет, что царица отказалась от обычной роскоши и встретила победителя на простом ложе, в одной тунике.

Сцена представляла встречу Запада и Востока. Клеопатра с безумным видом бросилась к его ногам, а Октавиан, наверное, равнодушно смотрел на нее. Дрожащим голосом царица пыталась объяснить: она ни в чем не виновата — ее заставлял Антоний. Волосы у нее растрепались, глаза потускнели, на груди еще не зажили царапины от ногтей, но, утверждает Плутарх, она не утратила очарования и уверенности в себе, что и отражалось в ее подвижных чертах. Октавиан усадил ее и рассудительно, один за другим, опроверг все ее аргументы.

Клеопатра сменила тактику и стала вымаливать помилование себе и детям. Она отдала Октавиану перечень самых ценных своих сокровищ, но управляющий царицы, Селевк, тут же уличил ее в том, что она утаила кое-какие вещи. Октавиан с изумлением наблюдал, как повелительница вцепилась Селевку в волосы и била по лицу. Остановилась она, только когда вмешался Октавиан, и опять стала оправдываться — она, дескать, оставила у себя несколько вещиц, которые хотела поднести Ливии и Октавии, когда будет просить у них заступничества.

Октавиан позволил ей это сделать и пообещал обращаться с ней лучше, чем она может того ожидать.

После его ухода некий знатный юноша по имени Корнелий Долабелла, на которого, видимо, подействовали чары Клеопатры, рассказал ей о намерении Октавиана через три дня отправить ее морем вместе с детьми в Рим, а самому идти через Сирию.

Царица не без оснований полагала, что Октавиан собирается провести ее как пленницу за своей колесницей во время триумфа — на потеху римской черни. Такого унижения она бы не перенесла. Лучше умереть.

Октавиан позволил ей сделать возлияния на могиле Антония. Обняв урну с его прахом, она сказала Ираде и Хармионе, что все ее бедствия — ничто по сравнению с несколькими днями, прожитыми без Антония.

От гробницы Клеопатра вернулась во дворец и заперлась у себя в покоях с двумя служанками. Там царица приняла ванну, хорошо позавтракала и оделась как для парадного выхода. «Подай мне мантию, надень венец. Я вся объята жаждою бессмертья»[21], — заставляет ее произнести Шекспир, который, несомненно, основывался на переводе Плутарха, выполненном сэром Томасом Нортом. Царица уже позвала к себе поселянина с корзиной смокв, среди которых он принесет смертельно ядовитую гадюку. Змея — священное животное, ее укус обожествит Клеопатру. Рассказ Плутарха о змее вдохновил Шекспира написать самую трогательную в пьесе сцену:

Ну, разбойница моя,

Разрежь своими острыми зубами

Тугой житейский узел.

Разозлись и действуй.

Что же ты не свирепеешь?

Когда люди Октавиана выломали дверь, царица бездыханная лежала на золотом ложе, и у ног ее умирала Ирада. Хармиона стоя еще пыталась поправить на голове хозяйки царский венец. Римлянин спросил, годится ли так поступать? Прежде чем упасть, служанка ответила: «Да, особенно царице, в чьем роду так много великих царей». И Шекспир повторяет почти слово в слово:

Годится. И особенно царице

С такими венценосцами в роду.

И с этой минуты Клеопатра и ее верные служанки принадлежат легенде, куда мы не можем за ними последовать. Октавиан, тронутый величием духа Клеопатры и ее кончиной, приказал похоронить ее с царскими почестями рядом с Антонием. Ей было только тридцать девять лет, из которых двадцать два она правила страной.

Октавиан приказал убить и Цезариона, сына Клеопатры от Цезаря, и Антилла, старшего сына Антония от Фульвии. Оба числились в войске Антония и потому считались вражескими солдатами. Любой из них мог в будущем поднять мятеж. Остальных детей оставили в живых. Октавиан явно желал прославиться милосердием.