XIX. Крестный отец Европы

XIX. Крестный отец Европы

Тиберий примчался обратно и успел провести с умирающим Отцом отечества целый день. Они долго разговаривали наедине. Никто не знает, что они друг другу говорили. На следующее утро Октавиан посмотрел в зеркало, помял пальцами лицо, словно пытался расправить его. Он спросил у присутствующих — хорошо ли, по их мнению, он сыграл комедию своей жизни. Все поспешили ответить утвердительно. То было 19 августа 14 года нашей эры — шел сорок пятый год правления Октавиана.

Он скончался на руках у Ливии; Тиберий тоже был рядом. Октавиан сохранил образ государственного деятеля. Он ушел так же, как и жил, — не давая воли чувствам, до конца верный долгу.

Слезы, проливаемые по всей империи тысячами, а может, и миллионами людей, никогда его не видевших или видевших только на расстоянии, не могли заменить привязанности, которой не было между уцелевшими членами распавшейся семьи. Внук Октавиана, Агриппа Постум, был убит императорским fiat, едва исполнители добрались до места его ссылки. Отдавал ли Октавиан перед смертью такое распоряжение? Кто знает. Возможно, то был первый приказ Тиберия, или же Ливия решила подчистить концы.

В день погребения Октавиана весь Рим был на ногах; свои похороны принцепс тщательно спланировал. Торжественная процессия принесла гроб с маленьким иссохшим телом на Форум, где во время официальной церемонии Тиберий и его лишенный наследства сын Друз произнесли с ростры речи, в которых упоминались самые выдающиеся события в жизни принцепса.

Гроб вынесли на Марсово поле и возложили на погребальный костер вблизи гигантского обелиска, который принцепс вывез из Египта и установил в качестве солнечных часов. В день рождения Октавиана длинная тень обелиска падала на его изображение на Алтаре Мира — истинном памятнике императору.

Представления Октавиана о мире отличаются от современных понятий. Для него Pax Romana неразрывно связан с войнами и захватом земель. Этот мир не подпадает под все наши определения, он опирается на взвешенный расчет материальных выгод, извлекаемых из власти над завоеванными народами, которые трудятся, платят налоги и сражаются (против врагов Рима) — и все исключительно по воле Августа и его преемников. Такой мир не имеет ничего общего с моральными принципами вроде «возлюби ближнего», скорее — «подчини ближнего и защити себя». Вторая формулировка вполне применима и к нашему времени. Таково было отношение Советского Союза к Восточной Европе; именно оно лежит в основе действий американцев в Ираке (бывшем некогда частью Парфянского царства) и вообще на Ближнем Востоке. В отличие от его современных коллег Октавиан совершенно откровенно описывает величайшее свое достижение — Parta victoriis pax (мир, рожденный победами).

Понятие мира для римлянина неотделимо от добродетелей, традиционно поддерживаемых mos maiorum (моральными принципами большинства), где под «большинством» подразумеваются лучшие люди из тех, что умерли, и лучшие из живущих, которые, в свою очередь, обязаны привить эти добродетели незапятнанными следующему поколению. На первом месте — мужество и патриотизм, а следом идет pietas (благочестие). Опять же понятие благочестия сильно отличается от нашего. Для Октавиана, который взял себе за правило публично демонстрировать своё pietas, оно подразумевает не просто человека верующего, избегающего грехов и совершающего благие дела. С точки зрения взаимной верности и социальной ответственности в контексте mos maiorum понятие pietas гораздо шире.

Благочестивый римлянин — это тот, кто всегда на стороне Рима и его богов, тот, кто сражается за господство своей державы и честь семьи. Прочный мир должен был казаться Октавиану опасным для традиционной римской морали, поскольку он ведет к расслабленности, потаканию собственным слабостям и к упадку. Именно потому он присоединил к державе больше земель, чем кто-либо другой до или после него, и ожидал, что его преемники посвятят все силы управлению и защите этих земель. Октавиан содержал — в основном на границах или у границ — армию в сто пятьдесят тысяч легионеров (и примерно столько же человек во вспомогательных войсках в провинциях), достаточное число для сохранения внутреннего мира и отпора захватчикам, а также для тщательно спланированных кампаний по захвату новых земель.

Pax Augusta славен еще и тем, что он способствовал расцвету мирных ремесел — на больших, как никогда прежде, территориях. Развивалась торговля — между землями, входившими в империю, и между отдаленными частями света. Население росло; огромные угодья, никогда не знавшие плуга, стали теперь обрабатываться. Простые путники могли спокойно добраться из Европы в Африку через Азию и так же спокойно вернуться — ибо путь проходил по охраняемым Римом землям. И с ними путешествовали не только товары, но и новые мысли и религии. Распространялся римский образ жизни, его усердно перенимали многие народы, особенно варварские племена на западе. Самому Риму век Августа принес новые понятия о нравственности и обществе.

И пусть превозносимое Октавианом «возрождение республики» не что иное как обман — на высшем политическом уровне, — в целом оно было правдой, как может быть правдивым произведение искусства, имеющее какие-то вымышленные детали.

Октавиан старался восстановить не конкретное сочетание политических законов и порядков, а систему традиционных ценностей, согласно которой общее благо всех граждан стоит выше, чем индивидуалистические стремления привилегированного меньшинства.

Его собственная маниакальная борьба за власть отнюдь не обусловлена цинизмом. Как только Октавиан достиг высокого положения, он в гораздо большей степени стал руководствоваться в своей политике любовью к обычаям и духу прежних поколений римлян, во всяком случае, в той мере, в какой о них можно было судить по легендам прошлого, легендам о деяниях, прославивших римский народ и возвысивших его над другими. Этот дух, независимо от того, существовал ли он в действительности, красноречиво и лаконично, как никто другой, выразил британский министр девятнадцатого века лорд Маколей в известных и часто осмеиваемых за сентиментальность строках о Риме поздней империи:

Не партии, державе

Служить старался всяк.

Вождь пекся о народе,

Любил вождя бедняк.

Делили честно земли,

Добычу — плод войны;

Как братья жили римляне

В дни славной старины.

Ни одно из этих утверждений нельзя назвать полностью верным. Да и могло ли так быть, коль скоро люди несовершенны? Просто Маколей — как и Октавиан — желал верить, что когда-то, когда деньги, роскошь и безудержное честолюбие не испортили людей, царил золотой век братства и героизма. То была та самая Res Publico, которую Октавиан мечтал восстановить или по крайней мере поставить гражданам в пример для подражания. То была сфера разума, скорее символ, чем реальность, и, быть может, символ тем более могучий.

В погоне за всеобщим благом Октавиан был готов отказаться отличного счастья, подобно тому как с радостью отдавали жизни за Рим легендарные представители героической эпохи. Он пожертвовал единственной дочерью и двумя внуками, когда их поведение стало мешать реализации его задачи: перевоспитать граждан с помощью суровых законов о нравственности и личного примера со стороны императорской семьи. Эти реформы, как и Pax Augusta, не проистекали из абстрактных этических принципов, но основывались на понимании нужд государства, его государства, государства более великого, чем он сам, и требовавшего от настоящего римлянина не большее и не меньшее, как полной самоотдачи.

Римлянин беззастенчиво призывался к национализму, даже расизму; никто в Древнем Риме не видел в том ничего постыдного. То был зов долга перед нацией, зов, который, как ни странно, находил отклик в завоеванных провинциях. Поставляемые Римом полупрофессиональные чиновники под руководством подотчетных наместников способствовали улучшению представлений о Риме как о колонизаторе. Налоги, конечно, взимались по-прежнему, но процесс оценки и сбора стал более рациональным, не столь грабительским. Некоторые отсталые провинции умели оценить выгоды, которые несло им, во всяком случае высшим классам, сотрудничество с более развитой цивилизацией.

Как италийские города подражали оригиналу, Риму, и каждый имел собственное здание сената и Форум, а иногда даже такие же, как в Риме, названия улиц, так и провинциальные города испытывали строительный бум — они соревновались друг с другом, подражая духу и образу жизни столицы — предмета своей зависти.

Когда родился Октавиан, галльские племена вели меж собой постоянные войны; они отрубали врагам головы и украшали ими крыши убогих жилищ или деревья в друидических рощах.

Когда Октавиан был мальчиком, а Юлий Цезарь сражался с галлами, римское войско выстроило лагерь у слияния Роны и Соны.

Когда Октавиан повзрослел, лагерь уже превратился в оживленный административный центр с большим будущим.

При его правлении этот населенный пункт быстро разросся, стал городом под названием Лугдун: роскошные общественные бани, мраморные храмы, театры, акведук, мастерские, где делали прекрасную керамическую посуду, хорошие дома из кирпича, бетона и камня — на таком уже не повесишь отрубленную голову.

Тем, кто желал получить римское гражданство, Октавиан запретил исповедовать религию друидов; люди молодые и честолюбивые больше всего стремились стать римскими гражданами. Еще до смерти Октавиана Лугдун стал столицей римской Галлии. Здесь пересекалось множество выстроенных легионерами мощенных камнем дорог, соединявших Средиземноморье с Атлантическим побережьем и Северным морем; дороги помогали развитию торговли и почтовой службы. Этот город теперь называется Лион — большой город с предместьями, общим населением миллион двести шестьдесят тысяч человек, второй после Парижа, и, по мнению многих, отведавших деликатесов в его прославленных ресторанах — также и гастрономическая столица мира.

Почтовая служба — еще одно нововведение эпохи Августа, способствовавшее объединению империи, хотя первоначальной и основной задачей почты была срочная доставка из провинций в столицу различных сведений, особенно сообщений разведки. В республиканском Риме существовала частная почтовая курьерская служба (которой постоянно пользовались Цицерон и Аттик). Октавиан организовал общественную почтовую службу для всей империи, со сменными лошадьми, курьерами и постоянными станциями, расположенными на определенном расстоянии на больших дорогах. Официально почтовая служба предназначалась для государственных дел, и пользовались ею лица, занимавшие высокие посты, но они нередко провозили письма от жен и друзей — так же как сегодня порой в дипломатическую почту попадают частные письма. Более эффективная и более масштабная, чем при Октавиане, почтовая служба появилась только в середине девятнадцатого века, после постройки железных дорог.

Лугдун — не единственный пример строительного подъема эпохи Августа, связанного с быстрым процессом урбанизации. Немало других городов, пусть и меньшего размера, выросло из маленьких поселений в Испании и Галлии, в Северной Африке и на Балканах.

Древние названия некоторых городов, особенно много их в Галлии, говорят о том, что они связаны, так или иначе, с эпохой Августа. Августобона (Труа), Августодунум (Отён), Августодурум (Байё), Августонеметум (Клермон-Ферран) — вот лишь некоторые из них.

Извлекая из могил останки древних жителей Галлии, археологи обратили внимание на явное различие погребальных принадлежностей до и после правления Августа. В течение многих веков в могилы умершим клали оружие и примитивные глиняные плошки; а потом стали преобладать такие предметы роскоши, как зеркала, фаянсовые изделия, сосуды с благовониями и масляные лампы. Произошла и еще одна значительная перемена: племена, употреблявшие пиво, стали переходить на вино. Римляне, надо полагать, придерживались мнения, что в Галлии не умеют делать хорошего вина.

Придя к власти, Октавиан занялся восстановлением многих пришедших в упадок римских храмов. Когда его власть стала набирать силу, под его покровительством начали возводить новые храмы по всей империи — часто за счет местных богачей, которые сами об этом упрашивали. Один из самых красивых и наиболее хорошо сохранившийся — Мезон-Карре в Ниме, еще один памятник эпохи Августа в южной Галлии. Храм построен в подражание храму Аполлона, который Октавиан воздвиг рядом со своим домом на Палатине, а орнаменты в виде листов аканта позаимствованы с Алтаря Мира. В начале девятнадцатого века по образцу Мезон-Карре выстроили церковь Магдалины в Париже. Таким образом, культурное наследие эпохи Августа распространялось и в пространстве, и во времени — способствуя объединению империи и донося имя Октавиана до наших времен.

Традиции иконографии его эпохи живут даже в регалиях английских монархов. Когда Октавиан открывал храм Цезаря в Риме, он поставил там статую Юлия Цезаря с шаром в руках, символизирующим власть над миром. На шаре стояла маленькая фигурка богини Виктории. В четвертом веке христиане упросили тогдашнего императора заменить фигурку Виктории небольшим крестом. На протяжении средних веков шар, увенчанный крестом — держава, — служил международным символом монаршей власти. Королева Елизавета Вторая во время своей коронации в 1953 году держала в руках такой шар.

Примеров можно привести множество. Как известно, Юлий Цезарь незадолго до убийства произвел реформу римского календаря. В году стало 365 дней, за исключением високосного года. Октавиан стал использовать этот календарь в качестве единого для всей империи и таким образом оставил не у дел некоторых жрецов на местах, потому что ранее именно они произвольно определяли начало времен года и дни важных празднеств. Власть жрецов уступила место законам математики, и вопросами календаря занималась не религиозная элита, которая никому не подчинялась, а уполномоченные на то образованные люди. Так же обстоит дело и в современном мире.

Люди, оплакивавшие Октавиана на его похоронах, понимали, какой замечательный человек ушел из жизни, но никто и представить не мог, что два тысячелетия спустя его влияние проникнет повсюду, сохранится в большом и малом, хотя широкая публика вряд ли будет это влияние осознавать.

Когда вспыхнуло пламя и поглотило бренные останки Августа, какой-то сенатор увидел, как дух принцепса поднимается в небо, чтобы присоединиться к прочим богам. Позже сенатор принес в том клятву, и Ливия подарила ему миллион сестерциев. Пять дней спустя она пришла на пепелище, чтобы собрать кости и пепел супруга, и поместила их в мавзолей, на куполе которого уже стояла гигантская статуя Августа.

И еще много лет возносились ему молитвы по всему Риму, который Август для удобства управления разбил на двести шестьдесят пять кварталов и в каждом велел сделать помещение или нишу, чтобы поместить его статую; такие статуи он предусмотрительно заказывал в последние годы правления. Ныне Цезарю Августу никто не молится, зато больше двух миллиардов человек поклоняются одному из его бывших подданных неримского происхождения, человеку, родившемуся примерно за восемнадцать лет до его смерти. Отец этого подданного, простой смертный, платил Августу налоги и был, наверное, благодарен принцепсу за Pax Romana, за возможность относительно спокойно путешествовать вместе с женой и новорожденным сыном и осликом в Египет. Сегодня благочестивые христиане показывают в одном из пригородов Каира место, где отдыхали Мария, Иосиф и младенец Иисус, место, на котором теперь стоит коптская церковь.

Мирная эпоха Августа в дальнейшем способствовала миссионерской деятельности святого Павла во время правления императора Нерона; без этого мира приснившийся Павлу македонянин тщетно молил бы апостола приплыть в Европу, чтобы нести людям благую весть. Последствия трудно даже представить. Смог бы святой Петр дойти до Рима? Или же Запад погряз бы в язычестве на многие века? Не следует также забывать, что, не будь система Августа столь долговечной, в четвертом веке, при Константине, Римская империя не стала бы так быстро христианским государством. Только абсолютный монарх может быстро ввести новую религию на столь обширной территории.

Октавиан был не самым благородным римлянином, но он был римлянином, сделавшим величайший вклад в развитие западной цивилизации. Его политическая система еще четыре века после его смерти удерживала Европу как единое целое и вдохновляла честолюбивые стремления и Карла Великого, и государей Возрождения, и правителей эпохи Просвещения, и Наполеона Бонапарта, и диктаторов двадцатого века. Его звание великого понтифика переняли папы; германский кайзер и русский царь использовали имя Цезаря как монархический титул.

Сегодня Европейский союз, основанный на Римском договоре, следует политике, которой был не чужд и Октавиан: в паузах роста союз заявляет, что он не более чем объединение суверенных государств, но при этом тайно преследует цель — собрать как можно большую политическую власть и распространиться на весь континент… А по другую сторону Атлантического океана единственная страна в мире, сравнимая с империей Августа в плане относительной власти, решает вопросы войны и мира с помощью собственного сената на собственном Капитолии — в Вашингтоне, и правитель ее угрожает устроить Pax Americana в независимых государствах, которые воспринимает как непокорные ему штаты.

Тени Октавиана! Он был человек своей эпохи, отнюдь не нашей. И конечно, он не был богом. Но его можно назвать крестным отцом во всех смыслах этого слова. Он пришел к власти преступными методами — во главе группировки, действовавшей порой как государство в государстве. Те, кто ему препятствовал, погибали. Мир, которого он добился, был важнее для проповеди Евангелия и рождения христианской веры, чем кровь мучеников. Ставя перед сенатом предложения, которые тот не мог отвергнуть, Октавиан, совместно с тайной кликой, возглавляемой его семьей, низверг республику. Он скрывал суть своей власти за названиями должностей. Но — Цезарь или Август, император или принцепс, Divi Filius или просто Гай, многоликий Октавиан был — крестный отец Европы.