Франкфурт

Тарифа, как и очень многие города Андалусии, имеет бурное историческое прошлое. Всего в нескольких метрах от того места, где лежал арабский юноша, находилась когда-то крепость. Чтобы не сдать врагам осажденную крепость, человек, вошедший в историю под именем Гузман Прекрасный, согласился пожертвовать своим девятилетним сыном. Руинами этой крепости интересуются в настоящее время только немногие туристы.

В ста пятнадцати милях на северо-запад, в дель Коста де ла Люз, арабские воины впервые в истории европейских войн применили порох. Все эти события относятся к тринадцатому веку. С тех пор характер военных конфликтов мало изменился.

Но ни Авнер, ни Стив об исторических аналогиях, естественно, и не помышляли, когда бежали, едва переводя дух, к месту, где их ждал Ганс.

Стив вел машину без огней на бешеной скорости, пока Авнер не остановил его резким окриком. Преследователей не было. Нелепо превращать прибрежное шоссе в гоночную трассу и привлекать к себе внимание окружающих. Несколько успокоившись, Стив включил фары и сбавил скорость. Ганс спрятал свой автомат в багажник. Однако со своими «береттами» они не расставались, пока не доехали до отеля.

Сидя в номере у Авнера, они пытались обрести спокойствие и оценить сложившуюся обстановку. В настоящий момент им ничего не угрожало. Обыкновенные арабские туристы или бизнесмены не путешествуют с автоматами в руках. Так что на вилле, несомненно, находились террористы. Они, разумеется, обращаться в полицию не будут. Не станут и обыскивать местность в поисках преступников, которых даже не видели. Единственный человек, который мог бы что-нибудь о них рассказать, — юноша-араб с автоматом, наверное, умер. Если даже допустить, что полиция будет предупреждена, не было никаких оснований подозревать в чем-нибудь Авнера и его партнеров. Они — туристы из Западной Германии, как тысячи других, с безупречными паспортами. Идентифицировать их можно было лишь по пистолетам, из которых они стреляли, и по следам, оставленным их шинами на дороге, покрытой гравием.

Авнер позвонил сотруднику «папа?» и попросил его приехать утром с тем, чтобы забрать оружие. Эту ночь, считал Авнер, они могут спокойно провести в отеле. На следующий день в Мадрид поедут уже без оружия и в новой машине. И им не придется больше думать о полиции и заставах на дорогах.

Ехали долго. Время от времени Авнер сменял Стива за рулем. Молчали. Авнер прекрасно понимал, что все они думают об одном и том же.

Правильно ли они действовали? Была ли возможность сделать все по-другому, лучше? Может быть, они потеряли контроль над собой? Не могли ли они скрыться, не убивая этого арабского мальчика? Было ли это убийство на самом деле актом самозащиты?

Они, собственно, не знали, погиб ли этот юноша. Но он был уже четвертым безымянным палестинцем, в которого они стреляли. Эти четверо, хоть, строго говоря, и не принадлежали к категории ни в чем не повинных людей, как тот официант в Лиллехаммере, но все же в их списке не значились. Впрочем, не только они отсутствовали в этом списке. Там не было Мухасси. Не было и агента КГБ. Наконец, не было и Жаннет.

А Саламэ, Абу Дауд и доктор Хадад между тем живы. Как это расценить? Как неизбежные издержки при всех подобных миссиях? Или это их вина? Может быть, им не под силу больше заниматься этой работой? И вообще, подводя итоги, можно ли утверждать, что они свое задание не выполнили?

С момента ликвидации Будиа, почти полтора года назад, они не поймали ни одного из тех, кто еще значился в их списке. За это время они убили четверых рядовых арабских солдат и женщину-голландку. Потеряли Карла и Роберта — двух прекрасных агентов. При этом битвы с террористами они не выиграли. Они считали это провалом, поражением. Никак иначе эту ситуацию они определить не могли. Более того — в настоящее время они не подчиняются прямому приказу своего начальства. Никто не давал согласия на то, что они сейчас делают. Да и кто же даст согласие на то, чтобы они бегали по испанским дворам и расстреливали арабских мальчиков? Как дилетанты-любители.

Как террористы.

Именно это сказал Ганс как раз перед тем, как они свернули с Четвертой автострады в предместье Мадрида.

— Мы действовали в точности, как террористы.

Ни Авнер, ни Стив спорить с этим не стали[85].

В течение следующей недели они, один за другим, покидали Мадрид, возвращаясь во Франкфурт.

Так же, как тогда, после Гларуса, в печати не появилось никаких упоминаний о случае в Тарифе. Может быть, об этом писали испанские или швейцарские газеты? Но было похоже, что и там об этих фактах решено было умолчать[86].

Террористы тоже стараются не привлекать к себе внимания. Так что разоблачений опасаться не приходилось. Почти. По истечении нескольких дней после того, как они покинули Испанию, можно было и вовсе успокоиться.

Понятия «провал» или «бесчестье» были не совсем точными. Считали ли они себя виноватыми? Думать об этом не имело смысла.

Они считали, что их покинула удача. Как и большинство солдат, они были людьми суеверными. Кроме того, чувствовали себя уязвлёнными.

Люди, которым долгое время сопутствовала удача, тяжело переживают свои потери, будь то профессиональный успех, любовь женщин или воинские почести. У них возникает ощущение обиды и состояние подавленности. Под сомнением оказываются все прежние ценности и верования.

В таком состоянии Авнер был в течение довольно долгого времени, страдая после гибели Карла, потом после гибели Роберта, но в особенности после событий в Тарифе. То же, хоть и в меньшей степени, происходило со Стивом. И вот теперь настала очередь Ганса. Он был совершенно подавлен. Болтливым он никогда не был, но теперь бывали дни, когда Ганс вообще не произносил за весь день ни слова.

Авнера беспокоило его состояние. Работал Ганс так же методично и аккуратно, как прежде, но как бы по инерции, без интереса. У Авнера было впечатление, что Ганса грызли сомнения. Но стоило с ним заговорить на эту тему, как выяснялось, что он и слышать не хочет о том, чтобы отказаться от их миссии. Вопроса этого они, правда, всерьез больше не касались. Считалось, что он уже решен — они работают до тех пор, пока не истратят все деньги. Однажды, когда Авнер поинтересовался самочувствием Ганса, тот, сжав зубы, ответил:

— Послушай, говорить больше не о чем. Мы решили продолжать. Так что давай этим и заниматься.

У них оставалось еще несколько недель, и они старались успеть хоть что-нибудь сделать. Но все было безрезультатно. Никакой мало-мальски интересной информации. Ничего, на что стоило бы расходовать оставшиеся деньги.

При этом Ганс настаивал на экономии. Он боялся, что они останутся без денег как раз в тот момент, когда возникнет благоприятная для операции ситуация. Это было разумно. Как бы они выглядели, если бы им пришлось отказаться от поимки Саламэ только потому, что не хватило денег? Однако узнать что-нибудь о Саламэ им не удавалось — ни через их собственных осведомителей, ни через Луи, ни через Тони, ни даже через «папа?». Легче было бы взяться за других террористов.

В 1974 году активность террористов в Европе резко выросла. Акции их были успешны, в особенности организации «Национальная молодежная группа освобождения Палестины», которую поддерживал ливийский полковник Каддафи. Руководил этой организацией сначала Ахмед аль-Гафур, а позднее Абу Нидал. В ее состав входили террористы, считавшие, что «Черный сентябрь» и Народный фронт недостаточно активны в своей террористической деятельности. (Аль-Гафур был впоследствии захвачен группой Абу Иада из организации «Черный сентябрь» и, видимо, казнен.)

В 1974 году «Национальная молодежная группа» осуществила три успешных нападения на авиалайнеры. 8 октября они взорвали над Эгейским морем самолет авиакомпании Ти-дабл-ю-эй, летевший из Тель-Авива в Афины. Восемьдесят восемь человек погибли[87]. За три недели до этого, 15 сентября, террористы бросили ручную гранату в помещение «Ле Дрэгстор» на Елисейских Полях в Париже. Результат: двое убитых и двенадцать раненых. Это была совместная операция Народного фронта и японской «Красной армии». Руководил ею Карлос Шакал.

Тот самый Карлос, который заменил убитого группой Авнера Будиа. Поэтому за его действия они чувствовали себя в какой-то степени ответственными. Ничего не поделаешь. Его в списке не было. Абу Нидала тоже. Они не могли просить у Эфраима разрешения на новые операции после того, как их первоначальная миссия была аннулирована. Без разрешения действовать было нельзя. Им не найти оправданий. Единственное, что оставалось — выследить тех, кто был им поручен. В особенности Саламэ.

Если бы только им удалось его найти! Но не было никаких указаний на то, что Саламэ собирается в Европу.

Рождество и Новый год они провели во Франкфурте. Город был в праздничном настроении. Они — в прямо противоположном. Ганса обуревали противоречивые чувства. Он был подавлен и замкнут, в то же время становясь все более воинственным и подозрительным. Он стал всегда носить с собой пистолет. Прежде никто из них оружия не носил. Только во время операций. Авнер и Стив тоже стали, выходя из дома, брать с собой пистолеты. На всякий случай. А вдруг подозрения Ганса относительно «папа?» справедливы, и кто-нибудь их выслеживает. Ганс придерживался мнения, что их неудача в Тарифе была подстроена. Авнер, однако, считал, что Ганс ошибается. Их бы встретили огнем. И не один-единственный террорист, застегивающий на ходу штаны. Но после зловещей смерти Карла и Роберта, осторожность была просто необходима. Не исключено, конечно, что террористы в Тарифе были об их приезде осведомлены, но ждали их позднее. Авнер, кстати, сказал осведомителю «папа?» в Тарифе, что они пока не собираются ничего предпринимать и будут дожидаться приезда своих друзей.

Как бы то ни было, живя во Франкфурте, они стали носить оружие.

На нижней части входной двери у Ганса Авнер заметил темные отметины: очевидно, перед тем как открыть дверь, Ганс каждый раз упирался в нее коленом. Этому все агенты были обучены. Простой этот прием мог спасти человеку жизнь, если ему угрожало неожиданное нападение.

Но Ганс никогда раньше этого не делал. И не только Ганс. Все они полагали, что хорошо законспирированы, точно так же как в свое время террористы из категории «легких».

Однако, несмотря на эти предосторожности, Ганс совершал по вечерам длительные прогулки. Ходил часами по огромному парку недалеко от своего дома. Гулять он всегда любил. Но в прошлом это были нормальные прогулки в хорошую погоду. Теперь же он ходил по парку часами и в снег, не обращая внимания на пронизывающий декабрьский ветер. Бродил по пустынным дорожкам Остпарка, сидел на уединенной скамье около искусственного пруда по часу или больше. Это было его любимое место. Летом на этот пруд слеталось множество диких уток. Но сейчас, зимой, он был затянут льдом.

— Утки ведут себя разумнее, чем ты, — сказал однажды ему Стив, когда ему пришлось самому прогуляться к утиному пруду, чтобы найти Ганса.

— Не могу же я все время сидеть взаперти, — ответил на это Ганс.

Авнер его понимал. В том состоянии, в котором они сейчас находились, и Авнеру не хотелось жить одному. После смерти Роберта Стив переехал в квартиру Авнера. Выносить присутствие Стива с его холостяцкими привычками оказалось легче, чем одиночество. Авнер предложил и Гансу присоединиться к ним и снять для троих другую — бо?льшую — квартиру. Но Ганс наотрез отказался. «Обо мне не беспокойся, — сказал он. — Я в полном порядке».

К сожалению, это было не так.

6 января 1975 года, вечером, Ганс вышел из дома после девяти часов вечера. В девять часов Авнер разговаривал с ним по телефону. Они поговорили совсем недолго и расстались, условившись созвониться еще раз попозже. Так было всегда. Ганс не позвонил. В двенадцать — не ответил на звонок Авнера. Не ответил и в час.

Это было уже странно. Ганс всегда к двенадцати ночи возвращался домой. Могло случиться, что ему позвонил неожиданно осведомитель и попросил о свидании. Но они всегда друг друга ставили в известность о своих неожиданных отлучках. В особенности в последнее время. Ганс бы непременно позвонил. Он знал, что оба они — и Авнер, и Стив — дома. Авнер забеспокоился.

— Я хочу туда поехать, — сказал он Стиву. — Мне не нравится, что его все еще нет дома.

Стив пожал плечами.

— Скорее всего он сидит на скамье у этого проклятого утиного пруда, — сказал он. — Но, конечно, поедем.

Поездка от их дома, расположенного по соседству с Хюгельштрассе в районе Эшерсгейм, до квартиры Ганса, которая находилась вблизи Редербергвег, отняла у них меньше двадцати минут. Ганса дома не было. Авнер открыл дверь своим ключом. В квартире все было в порядке. Похоже на то, что Ганс ушел и до сих пор не вернулся домой.

Было два часа ночи. К тому же — очень холодно. В такую погоду даже Ганс в его нынешнем состоянии вряд ли стал бы гулять по парку или сидеть на своей скамье. Они встревожились оба, но все же Стив еще надеялся на лучшее.

— Если он у своего утиного пруда, — сказал он, — ему придётся придумать хорошее объяснение, чтобы не получить по морде.

Они знали, по какой дороге Ганс ходил в парк. Он шел обычно по Редербергвег, затем по живописной ступенчатой тропе, которая носила имя подруги детства Гете Лили Шенеманн-Штайге, затем выходил на четырехрядное шоссе, которое шло по дну оврага. Чтобы попасть в Остпарк, оставалось пересечь Остпаркштрассе. В парк он входил по хорошо протоптанной тропе в нескольких сотнях метров от перекрестка. Еще два-три поворота — и змеевидная тропа выводила к утиному пруду.

Авнер и Стив надеялись, что повстречают Ганса по пути, но ни Ганса, ни вообще кого-либо они не встретили. Через пятнадцать минут они были у пруда. Вокруг ни души. Лед на искусственном пруду светился в темноте, и им удалось разглядеть фигуру человека, сидящего на скамье. Они подошли. Это был Ганс. Он был мертв.

Сначала Авнер подумал, что Ганс покончил с собой. Мысль об убийстве ему и в голову не пришла.

Кусты окаймляли пруд небольшим полукругом. Невысокие деревянные перила создавали нечто подобное набережной, где были расставлены скамейки. Ганс сидел на скамье в полусогнутом положении, как бы наклонившись к перилам. Голова повернута в сторону. Открытые глаза выделялись на безжизненном лице. Пальто расстегнуто не было. При первоначальном осмотре Авнер не увидел никаких ран — ни на голове, ни на теле.

Было слишком темно. А у них с собой не оказалось ни спичек, ни фонарика. «Берегись», — сказал Авнер Стиву шепотом. Несмотря на сильный мороз, тело Ганса еще не окоченело. Смерть наступила не более часа тому назад. Убийца мог находиться где-нибудь поблизости.

Ганс, несомненно, был убит. Авнер убедился в том, что его пистолет на месте, за поясом. Он не застрелился. И не умер естественной смертью. Авнер все еще не понимал, где рана, но шаря рукой по телу, наткнулся на что-то липкое. Это была, видимо, кровь из раны. Раны, нанесенной кем-то.

— Его убили, — сказал Авнер, протягивая Стиву пистолет Ганса.

Несколько секунд они молчали, потрясенные и испуганные. В огромном парке было тихо. Виднелись лишь обледенелые кусты и темные силуэты деревьев. Издали доносился монотонный гул большого города и время от времени было слышно лязганье металла в железнодорожном депо, когда переводили стрелки, чтобы перегнать товарные вагоны с одного пути на другой. Остпарк находился неподалеку от железнодорожной станции.

Стив оттянул затвор на пистолете Ганса.

— Проверь бумажник, — сказал он Авнеру, — а я посмотрю, что делается вокруг.

Это ведь мог быть просто грабитель. Франкфурт — огромный промышленный город, куда съезжаются рабочие из всех стран Южной Европы. Как и везде, здесь были свои злачные места, свои сутенеры, бандиты, наркоманы и проститутки. Остпарк, хотя и был расположен во вполне респектабельном районе, но по ночам любой парк в любом районе абсолютно безопасным считать нельзя. Франкфурт не относился к числу городов с высоким уровнем преступности, но десять-пятнадцать ограблений и убийств все же регистрировалось здесь ежегодно. Ганс — один в парке, пожилой уже человек, мог показаться вору легкой добычей. Ганс не стал бы сопротивляться и без длинных разговоров отдал бы бандиту и несколько немецких марок, и свой бумажник, и даже часы. Возбужденный грабитель мог все равно в него выстрелить. Однако это объяснение тут же отпало. Часы были на руке Ганса. Бумажник — в кармане. Может быть, Ганса предал кто-нибудь из его же осведомителей? Трудно себе представить, чтобы он назначил кому-нибудь свидание в таком месте. Поздним вечером парк был совершенно безлюден и мало подходил для встреч. Кроме того, парк был для Ганса его личным убежищем, куда он уходил, чтобы отдохнуть, поразмыслить, побыть наедине с самим собой.

Но Ганс не пошел бы ночью к утиному пруду, если бы кто-нибудь следовал за ним. Конечно, из машины, идущей по Остпаркштрассе, легко было увидеть, как Ганс входит в парк. И кто-нибудь, изучивший его привычки, легко мог догадаться, где его найти. Но о существовании утиного пруда никто, кроме Авнера и Стива, знать не мог.

Парк был велик. Ганс мог направиться куда угодно. Найти его в парке было немыслимо. Человек, посланный, скажем, террористами, чтобы его убить, мог окоченеть до того, как наткнулся бы на Ганса, в этом маленьком уединенном от мира уголке. Ганс не был ограблен. Кто же в таком случае, кроме террориста, мог его убить?

Авнер вынул из его кармана бумажник, в котором были немецкие водительские права и удостоверение личности. Никаких других документов не было. Авнер заметил, что более всего сгустков крови скопилось на груди Ганса. Он нащупал в этом месте и продолговатую дыру в свитере. Уверенности быть не могло, но, вероятнее всего, Ганс был убит ножом. Это было совсем непонятно. Как мог кто-нибудь подойти к Гансу настолько близко, чтобы ударить его ножом? Почему Ганс не вытащил пистолет? Значит ли это, что он ничего опасного для себя не заметил? Или нападающий навел сам на него дуло пистолета? Но в этом случае невозможно было себе представить, чтобы Ганс не шелохнулся и покорно ждал, чтобы его зарезали. При виде ножа он непременно должен был хотя бы рефлекторно поднять руки в протестующем жесте. Однако Авнер нигде — ни на перчатках, ни на рукавах, не смог обнаружить порезов или следов крови. Казалось, что Ганса зарезали во сне.

Невероятно.

Авнер тут же подумал о том, что мало что знает о сексуальной жизни Ганса. Ганс был женат, но это могло и ничего не значить. Никаких намеков на гомосексуальные склонности в поведении Ганса не было. Даже мысль об этом казалась в общем нелепой. Но ведь Авнер и в самом деле ничего о нем не знал. Остпарк зимой, в январе вряд ли был подходящим местом для свиданий гомосексуалистов. Но что если Ганс ошибся и попытался сделать кому-нибудь неподобающее предложение? Может быть, это было причиной его смерти?

Авнер не стал делиться со Стивом своими мыслями, поскольку они и ему самому казались абсурдными, а Стив за такие предположения мог и ударить.

— Я пойду звонить, — сказал он Стиву. — Жди меня у входа в парк.

Ближайший телефон-автомат на Остпаркштрассе находился всего в десяти минутах ходьбы от парка. Авнер позвонил Луи в Париж.

— Ситуация, подобная той, что сложилась в Лондоне, — сказал он. — Разрешите, я вам объясню, где я нахожусь.

Луи молча его выслушал. Авнер подробно объяснил ему, где они со Стивом будут поджидать людей «папа?».

Француз ни о чем больше спрашивать не стал. Ничего объяснять не стал и Авнер. Луи только спросил:

— Могу я еще что-нибудь для вас сделать?

— Не сейчас во всяком случае, — ответил Авнер. — Спасибо.

Это был их последний разговор. Хотя тогда Авнер этого еще не знал.

Вдвоем со Стивом они стояли у главного входа в парк. Около полутора часов они ждали прихода людей, которые должны были забрать тело Ганса. Позднее Авнер вспоминал, что они даже не чувствовали холода. Оба молчали. Говорить, как будто было не о чем. За все это время они обменялись лишь двумя репликами.

— Ты звонил «папа?»? — спросил Стив. — Скажи, ты не думаешь, что они причастны к этому делу?

— Нет, не думаю, — ответил Авнер.

Это так и было. Но в любом случае в данной ситуации ни к кому другому обратиться было нельзя. Даже если он ошибался относительно «папа?». Немецкая полиция, обнаружив тело Ганса, могла начать расследование. Допустить этого Авнер не мог. Пусть даже Ганс был убит при содействии «Ле Груп». И теперь ими же будет похоронен. Вреда ему причинить уже никто не сможет.

Через некоторое время Стив заговорил вновь:

— Было время, когда я думал, что мы просто молодцы. Может быть, это было всего лишь везением. А теперь счастье от нас отвернулось.

Авнер ничего не ответил. Что он мог сказать по этому поводу? Замечание Стива в эту ночь как нельзя лучше подытоживало их деятельность.

Люди «папа?» прибыли в начале пятого в небольшом грузовичке, который мог въехать на территорию парка, не вызывая никаких подозрений. Авнер и Стив проводили их к утиному пруду. Тело Ганса положили в брезентовый мешок и отнесли в грузовичок. Рабочие были немцы. По всей вероятности, обслуживающие машины скорой помощи или похоронные бюро. На всю процедуру они затратили семь-восемь минут. Грузовичок выехал из парка задним ходом по той же узкой, неровной тропе.

Еще несколько минут Авнер видел все удаляющиеся задние огни грузовика между темными деревьями. Все было кончено. Ганса не стало. Так же, как не было уже на свете ни Карла, ни Роберта. Как будто никогда их и не было.

В течение следующих недель Авнер и Стив пытались решить, что делать дальше. Вернее — откладывали решение. Занялись устройством будничных дел. Они ликвидировали квартиру Ганса. Сменили свою на новую. По доверенности, оставленной в свое время Гансом, продали его магазин антикварной мебели. Полетели в Париж, расплатились с Кэти (Луи не было). Затем отправились к жене Ганса, которая жила в маленьком городке во Франции. Она была израильтянкой. Совсем не похожей на жену Роберта.

— Ганс с вами? — спросила она по телефону.

— Видите ли, его нет, — ответил Авнер.

— Я понимаю, — сказала она, немного помолчав.

Она поняла все сразу. И объяснять не пришлось. Когда они к ней приехали, она забрала чемодан с вещами Ганса и пригласила Авнера и Стива в гостиную. Предложила чаю. И только через несколько минут попросила рассказать все, что только они могут. Во всех деталях. Деталей было немного. Затем она захотела узнать, где похоронен Ганс.

Авнер взглянул на Стива.

— Мне очень жаль, — выговорил он наконец, но я ничего по этому поводу сказать не могу. Я… Никто не знает.

— Я понимаю, — опять повторила она, все еще сохраняя самообладание. — Извините, я сейчас. — И вышла в другую комнату. Минут через пятнадцать она вернулась. Глаза ее уже были сухи. Только слегка покраснели. — Простите меня, ради Бога, — сказала жена Ганса. — Я знаю, что должна держать себя в руках. Не хотите ли еще чаю?

Авнер попытался вручить ей конверт с деньгами. Она отказалась. Посидев еще несколько минут, Авнер и Стив поднялись. Оба были подавлены. В этом ничего удивительно не было. Новым было чувство стыда и какой-то вины. Казалось, что виноваты во всем они. Появилось и ранее неведомое им ощущение собственной безответственности. Будто они затеяли легкомысленную игру с жизнью — самым ценным, что есть на земле.

Возможно, что встреча с вдового Ганса укрепила их в решении закончить все дела. Они этого вопроса больше не обсуждали, разве что в нескольких словах. Каждый в отдельности понимал, что решение уже принято. Они закрывали один за другим свои счета в банках Амстердама, Цюриха и Парижа. Их оставалось только двое. Продолжать что-либо было бессмысленно.

Через несколько дней Авнер и Стив вылетели в Женеву. Они вынули из сейфа записку Эфраима: «Заканчивайте немедленно». Эту записку видел Ганс после смерти Роберта. В сейфе была и еще одна записка: «Подтвердите, как можно скорее». Авнер тут же составил текст сообщения: «Известие получили. Ганса потеряли» — больше он не смог ничего придумать.

Выйдя из банка, Авнер и Стив пошли через понт де ла Машин. Здесь в сентябре 1972 года, после их первой встречи в Женеве они разговаривали со Стивом.

— В одном ты был прав, — сказал Авнер. — Пока что мы оба живы.

Миссия была закончена.