Андреас

Если бы друг его тетки устроил его на любую работу в «Эль-Ал», Авнер не нажал бы кнопку звонка в квартире № 5 на втором этаже непритязательного на вид здания на улице Борохова. Моше Иоханану он бы сказал: «Забудьте обо мне. Я уезжаю домой. То, что вы можете предложить, слишком смахивает на армию».

Молодая девушка, которая открыла ему дверь, тоже смахивала на солдата хоть и была в гражданской одежде. Это можно было безошибочно уловить в точной, деловой манере, с которой она протянула Авнеру пачку документов и попросила заполнить их, указав ему на деревянный стол. Кроме нескольких, тоже деревянных, стульев, в комнате никакой другой мебели не было.

Авнер поглядел на длинный список вопросов только после того, как она скрылась за одной из дверей, на которых не было никаких надписей.

Вопрос № 36: «Имеются ли у вас какие-нибудь родственники, живущие сейчас в Советском Союзе?»

Еще не поздно. Он может встать и уйти. Не потому, что ответы на все эти бесконечные вопросы, некоторые из которых были очень личного характера, оскорбляли его независимость, — вовсе нет, подобные мысли Авнеру и в голову не приходили, а потому, что все это было скучно и, главное, предвещало скуку. Еще формы, расписание дежурств, приказы, схемы. Команды. Все отпуска отменены до особого распоряжения. Доложите в шесть ноль-ноль… Это все уже было в его жизни в последние четыре года. Не достаточно ли?

Армия никогда не тяготила Авнера тем, чем она тяготила других. Если, например, требовалось пройти маршем почти по всей территории Израиля ночью, с поклажей в пятьдесят фунтов весом, он не возражал. Если половина претендентов на командные посты и армейские отличия теряли сознание в походе и подбирались госпитальными грузовиками, тем лучше. Авнер никогда в обмороки не падал, хоть и не был в числе самых сильных. Он оставался на ногах. Он вышел на первое место в соревнованиях по прыжкам в воду с высоты, хотя плавать научился только в армии. В конечном счете, именно он вошел в отряд коммандос, оказавшись среди примерно пятнадцати человек из ста, претендовавших на это назначение. Он имел вторые по значимости знаки отличия в вооруженных силах Израиля. Первые были у летчиков.

Во время Шестидневной войны он прошел много испытаний, выполняя опаснейшие задания. Например, погружался в воду с грузом мин. Конечно, он боялся. Только идиоты не боялись бы, а коммандос набирались не из идиотов.

Он терпеть не мог плохие душевые, в которых было не отмыться дочиста, плохую и холодную еду по субботам, которой их кормили по распоряжению военного раввина. Бюрократия была его злейшим врагом, а именно с ней были связаны бесчисленные ограничения, вводимые на все случаи жизни, которые, однако, никак не обеспечивали ни безопасности страны, ни военной эффективности. Отпуска отменялись без видимых причин (во всяком случае Авнеру они были неведомы), задания были направлены не на совершенствование боевых навыков, а составляли сложную систему поощрений, наград или, наоборот, наказаний за провинности.

Не любил он и поездки домой на попутных машинах, когда приходилось проделывать путь туда и обратно за двенадцать часов. Стоишь на обочине дороги и теряешь драгоценное время, пока какой-нибудь штатский не подберет тебя. Может быть, такой и должна была быть жизнь солдата, даже героя, и не только в Израиле, а везде? Он не пытался это оспаривать. Он просто не хотел для себя такой жизни, во всяком случае на неопределенно долгий срок. Отдать жизнь за родину — в любой момент. Ловить попутные машины — ни в коем случае.

Авнер колебался, заполнять или нет лежащие перед ним анкеты, и еще по одной причине. Хоть он и сказал отцу: «Меня они до этого никогда не смогут довести», — но это была, скорее, бравада, чем искреннее убеждение. Авнеру вовсе не было ясно, что могут «они». Более того, в действительности он не знал, что именно сделали «они» с его отцом.

Сдержанность отца была, вероятно, просто профессиональным навыком. Тем не менее, возвратясь в Израиль, он так никогда ничего и не объяснил сыну. Он лишь пошутил, что его вторая женитьба на самом деле не была двоеженством, потому что тот, кто был женат на его матери, это вовсе не тот человек, который за границей женился на Вильме. Одного из этих двоих по закону не существовало. Да, конечно, его посадили в тюрьму за шпионаж в пользу Израиля. Во всяком случае, так были сформулированы обвинения. А на самом деле? А что он, Авнер, по этому поводу думает?

Отношения между отцом и матерью внешне оставались дружественными. Отец почти каждую неделю приезжал в свой старый дом в Реховоте и проводил многие часы на кухне, беседуя с матерью.

— Ты теперь видишь его чаще, чем в те времена, когда вы жили вместе, — сказал ей однажды Авнер.

Она пожала плечами.

— Ты думаешь, что самое важное в жизни, это чувства? Разреши тебе заметить, что это не так.

Авнер истолковал эти слова как знак того, что мать восприняла разрыв с мужем без всякой враждебности, считая, что это ее патриотический долг. Почему было ей не пожертвовать своим положением замужней женщины, когда другие отдавали за Израиль жизнь? Она ни разу не произнесла ни одного осуждающего слова ни в адрес отца, ни в адрес Вильмы, хотя говорить о ней избегала. Из отдельных ее высказываний следовало, что Вильма была одним из испытаний, «выпавших на долю твоего бедного отца», таким же как арест и тюрьма.

Авнер понимал ее позицию, но втайне не мог не чувствовать некоторого презрения. Ему было бы понятнее, если бы она проклинала свою судьбу.

Совсем по-другому все это переживал отец. Он не скрывал, что обижен судьбой, хотя понять что-нибудь из его намеков было трудно. «Когда ты все выполнил, это конец, — часто повторял он. — Ничего для тебя не пожалеют, пока ты нужен. Ты — фигура! Но когда ты все выложил, они на тебя плюют». И прибавлял: «Если, конечно, тебе посчастливилось, и им останется, на кого плевать». Авнер, бывало, спрашивал: «Кто это «они»? Кто?»

На это отец обычно не отвечал. Но потом, после нескольких минут молчания добавлял: «Используют тебя, точно ты апельсин. Выжимают все, что можно. Досуха, а затем выбрасывают».

Хотя отец не касался деталей, все и так было понятно. Он стар. Кстати, он и старым-то еще не был. Ему было примерно пятьдесят пять лет. Но в Израиль он возвратился раздавленным. Не в связи с арестом и допросами, нет. «Все зависит от точки зрения, — объяснил он как-то Авнеру. — С одной стороны, один-два-три года тюрьмы — это очень плохо, с другой — пустяк. Я мог бы это выдержать, стоя на голове». Его настроение не было связано и со здоровьем, хотя к докторам он наведывался довольно часто. Не тревожили его и денежные затруднения, хотя он очень нуждался, имея лишь небольшую пенсию. После своего возвращения отец дважды пытался наладить собственный бизнес, но ничего из этого не вышло.

Истинная причина его депрессии была запрятана глубже.

«Они дают тебе возможность полюбоваться драгоценными камнями, — заметил он однажды в разговоре с Авнером. — Ты держишь эти рубины в руках, можешь даже позабавиться, поиграть ими». Все эти драгоценности, мол, будут твоими, если ты сделаешь то-то и то-то, говорят они. И так без конца. «Когда наступает соответствующий момент, и ты приходишь за своими рубинами, стучишь в дверь… Извините, говорят они, какие рубины? Как ваше имя, кстати?»

«Что все это значит?» — вспоминал Авнер свой вопрос. В ответ отец только качал головой.

Отец не лгал. Авнер был в этом уверен. Но, может быть, то, что казалось истиной ему, не воспринималось так другими людьми? Если существует только одна-единственная истина для всех и на все времена, то что остается делать маленькому «екке»? «Екке», у которого нет способностей, чтобы выгодно продавать и покупать, нет способностей, чтобы стать математиком или химиком? Неужели он обречен всю жизнь стричь курам когти? И никогда не увидит вновь Франкфурт? Что же ему остается? Ездить с Шошаной раз в неделю на попутках на пляж в Ашдоде? Ждать от теткиного друга работы в «Эль-Але»? Оставаться добропорядочным «екке», вопреки опыту, накопленному за четыре года в кибуце и послужному списку в армии? Никогда ничего не пытаться сделать ни для себя, ни для своей страны? Только потому, что у отца это не получилось? Может быть, это не их вина, или не полностью их? Может, отец все же взялся за дело не с того конца?

Авнер заполнил все анкеты и отдал их девушке. Через несколько минут она впустила его в другую комнату, дверь которой он не заметил. В комнате с металлическим шкафом для папок с документами и единственным стулом для посетителей за деревянным столом сидел мужчина средних лет. Он внимательно взглянул на Авнера и, пожав ему руку, предложил сесть.

— Как живете?

— Спасибо, хорошо, — ответил, слегка удивившись, Авнер.

— А как поживает ваш отец?

— Спасибо, тоже неплохо.

— Прекрасно. А как живет… — Он назвал имя командира части, в которой Авнер служил в армии.

Имена командиров особых подразделений гласности не предавались. Авнеру было неясно, по какой причине принимавший его чиновник назвал это имя — то ли для того, чтобы создать атмосферу доверия между ними, то ли проверяя Авнера. Впрочем, он мог это сделать и из желания самоутвердиться. Авнер решил ответить по-деловому.

— Он был в отличной форме, когда я видел его в последний раз.

— Это было как будто… в феврале, не так ли? — спросил его собеседник, небрежно подвигая к себе поближе тонкую папку, лежащую на столе.

— В марте, —  ответил Авнер, стараясь не выдать интонацией ни своего раздражения, ни своего удивления. Он и на самом деле испытывал двойственное чувство. С одной стороны, был раздражен этим заигрыванием, с другой — восхищен манипуляциями сидевшего перед ним чиновника. Они, должно быть, трижды проверили все сведения о нем, но тем не менее действовали очень осторожно.

Чиновник предложил Авнеру сигарету. Авнер отказался, отметив при этом, что сам хозяин кабинета себе сигарету не взял. Те, кто сами не курят, обычно и другим не предлагают, так что и это можно было посчитать маленьким психологическим тестом, — а тот ли Авнер человек, за которого себя выдает? Курильщик мог непроизвольно взять сигарету. Вот молодцы! У него возникло непреодолимое желание сделать вид, что он все же хочет закурить — для того чтобы посмотреть, как отреагирует на это его собеседник. Но делать этого Авнер не стал. Напротив, он весь обратился в слух и внимательно слушал то, что говорил ему чиновник.

Если, говорил он, Авнера зачислят в их организацию, у него будет очень интересная работа. На нынешней стадии нельзя еще сказать, будут ли Авнеру предложены предварительные испытания. Но после испытаний, если он их пройдет, последует длительный курс тренировок. Авнер, разумеется, может не сдать тесты, как это происходит примерно с половиной намеченных ими кандидатов. Но выдержав их, он получит увлекательную работу. Не только увлекательную, но и чрезвычайно важную для его страны. Она обеспечит ему уверенность в себе, пенсию и страховку, медицинское обслуживание, включая дантиста. Ему может представиться возможность интересных поездок за границу, он узнает, продолжал чиновник, что их организация напоминает пирамиду: большое число людей у подножия и очень немногие — на вершине. Только от самого Авнера будет зависеть, как высоко он поднимется.

— Взгляните, к примеру, на меня, — продолжал чиновник, явно увлекаясь сюжетом. — Я начинал с самых низов. Мне пришлось многое преодолеть прежде, чем я достиг моего теперешнего положения.

«И что ты сейчас? — подумал про себя Авнер. — Сидишь на деревянном стуле в жаркой маленькой комнате и интервьюируешь неопытных кандидатов. И это в пятьдесят-то лет! Очень увлекательное занятие — ничего не скажешь. Ну и что? — продолжал дальше размышлять Авнер. Эта захудалая комната на улице Борохова явно была помещением для тех, кто стоял в основании пирамиды, о которой только что толковал ему чиновник. Наверху, вероятно, все несравненно привлекательнее. А вершина, к которой устремлялся Джон Уэйн, могла оказаться совершенно необыкновенной».

После интервью уже прошло довольно много времени, а высокопоставленные господа, имеющие зубные страховки, еще долго не давали о себе знать. Ни телефонных звонков, ни писем. Но так как Авнер все равно никакого решения еще не принял, то его эта ситуация вполне устраивала, и он этим летом 1969 года решил положиться на ход событий, каким бы он ни был.

— Этот человек из «Эль-Ала» не давал о себе знать? — спросила его как-то Шошана.

Авнер промычал что-то нечленораздельное и покачал головой.

— Он что-то не торопится.

Вопрос Шошаны не был праздным. Осенью она станет дипломированным учителем. Они еще не обсуждали дату своей свадьбы, но то, что они вскоре поженятся, было ясно обоим и без слов. Как только Авнер найдет работу, они начнут подыскивать себе квартиру. Они любили друг друга. Ни с кем другим Шошана не встречалась в течение четырех лет, которые Авнер провел в армии. Если они поженятся, ее родители помогут им устроиться. В конце концов, не могут же они до бесконечности встречаться в стареньком, взятом взаймы автомобиле.

— У меня есть еще кое-что в запасе.

— В самом деле? И что это?

— Это государственная служба. Если она выгорит, будет очень хорошо. Сейчас я просто жду. Не знаю, что мне ответят.

Ничего больше он ей не сказал, и она не стала спрашивать. Это была одна из ее особенностей, которая нравилась Авнеру не меньше, чем ее волосы цвета меда, точеное узкое личико и эмалевые голубые глаза. Но даже и это не было главным. Главное, как всегда, словами было не описать.

Телеграмма пришла на адрес матери более чем через месяц. К этому времени Авнер уже почти позабыл об интервью на улице Борохова. Он с большим нетерпением ждал вестей из «Эль-Ала». Если бы только подвернулось какое-нибудь место в составе экипажа, хоть официанта. Это сулило путешествия, а он всю жизнь мечтал о них.

В телеграмме ему предлагалось явиться не на улицу Борохова, а по другому адресу. Тем не менее и здесь он попал в такую же занюханную конуру. И такая же скучная девушка попросила его подождать, прежде чем пропустила во внутреннюю комнату через такую же незаметную дверь в стене. И деревянный стол оказался точно таким же, как в комнате на улице Борохова. Однако чиновник, сидевший за этим столом, был другим.

— Я хочу поговорить с вами о работе, о которой с вами уже говорили. Вы все еще заинтересованы?

— Да.

— Хорошо. — Чиновник взял со стола календарь, отметил кружком дату и показал ее Авнеру. Затем он подвинул к нему исписанный листок бумаги.

— В указанный день явитесь по этому адресу. Выучите его наизусть и верните мне бумажку. Поезжайте туда не на машине, а городским транспортом. Там вам придется некоторое время поучиться. Во время обучения вам предстоят кое-какие испытания, а по окончании курса — экзамены. Что будет дальше, — посмотрим.

Авнер смущенно молчал.

— У вас есть вопросы?

— Я хотел бы узнать, означает ли все это, что у меня есть работа и я буду получать зарплату?

— Вы допущены к испытаниям, а это значит, что вам будут платить. Вы временно будете зачислены в штат компании, занимающейся бытовыми услугами для населения. Я точно не знаю, в какую. Но компания будет еженедельно присылать вам чек. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо. Все в порядке.

— Желаю удачи. — Чиновник протянул ему руку, не вставая с места. Унылая девушка уже открывала перед ним дверь.

Через минуту новый агент Мосада был на улице.

Позднее, в этот же день, он ехал с Шошаной в «ситроене». Повинуясь какому-то ему самому неясному побуждению, Авнер спросил ее, как бы она отнеслась к эмиграции из Израиля. Вопрос возник как-то сам собой. Он не отдавал себе отчета в том, что именно заставило его задать его. Шошана посмотрела на него непонимающим взглядом.

— Куда же это? — спросила она.

— Не знаю. В Германию, например, или еще куда-нибудь. Может быть, в Америку.

— Ты имеешь в виду навсегда?

— Конечно, навсегда. Эмиграция — это навсегда.

Шошана засмеялась, но чуть искусственно.

— Не может быть, что ты это серьезно, — сказала она. — Я начинаю учительствовать этой осенью. Потом, мои родители… Ведь наш дом здесь. — Она посмотрела на Авнера и прибавила: — Не волнуйся, рано или поздно, но ты получишь хорошую работу.

Авнер промолчал. Он не сказал Шошане, что у него уже есть работа, может быть, даже хорошая. У него было отчетливое ощущение, что нечто подобное уже было в его жизни. Это казалось странным. Однако ночью, уже засыпая, он вспомнил, откуда взялось это ощущение. Отец спрашивает мать, не хочет ли она остаться во Франкфурте навсегда, а она отвечает: «Ты, должно быть, сошел с ума».

Хотя оставалось еще две недели до дня явки на тренировочный пункт, Авнер не удержался от искушения и, воспользовавшись еще раз «ситроеном», на следующий день поехал (разумеется, один) в сторону тель-авивского района Ха-Кирья. Оттуда он направился по северной дороге в Хайфу. Он был заинтригован: местность была хорошо ему известна, но он не мог припомнить там ни одного здания, которое могло бы быть тренировочным центром Мосада. Несколько раз проехав по улице туда и обратно, Авнер не увидел никого, кроме молодых людей, вероятно студентов, которые прогуливались или сидели группами на пористых бетонных ступенях. Улица упиралась в открытое поле, окруженное проволочной оградой. В центре поля виднелся грибовидный купол какого-то сооружения. Сооружение походило на генераторный завод или бомбоубежище. Авнер начал подумывать, что, возможно, он получил очередной тест на сообразительность. Было совершенно ясно, что вопросы задавать он не может. Не может и возвратиться к чиновнику, пославшему его сюда, объяснив, что ему не удалось найти указанный пункт. Собственно, и идти было некуда. Оба раза ему показалось, что помещения, где происходили встречи с чиновниками Мосада, были сняты временно.

И вдруг его осенило. Развернувшись, он доехал до места, где улица смыкалась с главной трассой. Запарковавшись на стоянке, он стал выжидать. Движение здесь было небольшим, но все же в течение часа несколько машин въехало на стоянку и несколько уехало.

Авнер продолжал ждать. Если бы его спросили, чего он ждет, он бы не смог ответить. Но его «шестое чувство» подсказывало ему, что он торчит здесь не напрасно.

Машина, которую он интуитивно ждал, приехала через час. В ней не было ничего такого, что выделяло бы ее среди других. Двое мужчин, сидевших в ней, могли сойти за молодых профессоров или ассистентов преподавателей университета. Однако он чувствовал, что это не так. Правда, позднее он скажет, что правительственную машину в Израиле всегда можно узнать.

Сохраняя приличную дистанцию между своим стареньким «ситроеном» и привлекшей его машиной, Авнер следовал за ней по извилистой боковой улочке. Машина направлялась к ограде на краю открытого поля, но, не доехав до нее, внезапно свернула направо и поехала, казалось, прямо на стену последнего по этой улице здания. Авнер даже подумал, что вот-вот она врежется в бетонную стену, однако этого не произошло. Как теперь ему стало ясно, машина въехала на узкую подъездную дорожку между зданием и оградой. В конце дорожки оказались раздвижные ворота, которые стали медленно открываться, пропуская автомобиль. За воротами дорога круто шла вниз, и машина скрылась под землей.

Теперь Авнер точно знал, куда ему нужно явиться через две недели.

В группе Авнера было, кроме него, еще двенадцать мужчин, в большинстве своем его ровесники. Только двое или трое оказались значительно старше. Одному даже можно было дать более сорока лет. Никого из присутствующих он не знал. Правда, ему показалось, что кое-кого из молодых он где-то видел, может быть, в армии во время объединенных учений. Но из его части здесь не было никого.

Через неделю Авнер получил первый чек на сто двадцать израильских фунтов. Он был отправлен водопроводной станцией из Тель-Авива на его домашний адрес в Реховоте. Сумма была вполне скромной и следовало хорошо подумать, прежде чем начинать с этого семейную жизнь. Впрочем, сейчас это его уже не занимало. Деньги как таковые никогда на имели для него серьезного значения, а в эти дни значили еще меньше, чем обычно. Ему нравилось все, что обещало необыкновенные события, поездки в разные страны, возможность заниматься тем, что тебе по душе и при этом иметь еще возможность сделать карьеру.

Все инструкторы, кроме одного, по имени Дэйв, учившего их пользовать огнестрельным оружием, были молоды, всего года на четыре старше самого Авнера. Дэйву же по лицу можно было дать все шестьдесят, хотя тело его было худощавым и сильным, как у двадцатипятилетнего. Авнер редко встречал мужчин в такой прекрасной форме.

Дэйв был американцем, в прошлом моряком. Он так и не научился правильно говорить на иврите. Авнер, так же, как и некоторые другие, с удовольствием разговаривал бы с ним по-английски, но Дэйв настаивал на иврите.

— Ты изучаешь оружие, будь оно проклято! Я же изучаю этот, — будь он проклят! — язык! — заявил он Авнеру при первой встрече. Произносил он слова твердо и в то же время протяжно. Это придавало странную убедительность его речи.

— Будем оба хорошо учиться. Договорились?

— О'кей.

— Ты из армии? Тебя в армии стрелять учили?

— Ну, винтовки нам давали, — осторожно ответил Авнер.

— Окажешь мне большую услугу, — серьезно сказал Дэйв, — окажешь и себе большую услугу, если забудешь, что когда-нибудь в жизни видел оружие. Запомни — ты видишь его здесь впервые.

В некотором смысле это так и было. В армии много времени уделялось изучению холодного оружия, ведь как-никак он был из отряда коммандос. Что касается огнестрельного оружия, то ему никогда не приходилось встречаться с таким подходом, который практиковал на своих занятиях старый морской волк. Прежде всего он придавал огромное значение физической подготовке. Не физической силе как таковой, а ловкости, уменью координировать свои движения.

Ты думаешь, штангисты хорошо стреляют? — спрашивал Дэйв. — Штангисты, будь они прокляты, стреляют плохо. Если ты собираешься воевать, имея в кармане камни, иди в штангисты. А вот если ты действительно хочешь хорошо стрелять, прыгай через веревочку. Точно так, как это делают маленькие девочки.

И по меньшей мере час вся группа прыгала через веревочку в подземном гимнастическом зале. Ежедневно.

Дэйв испытывал почти мистическую уверенность в том, что существовала непосредственная связь между этими прыжками и умелым обращением с огнестрельным оружием. Он даже изобрел афоризм: «Чем больше прыжков через веревку, тем больше пуль в цель».

Авнер не подвергал сомнению эту концепцию. Сам Дэйв вгонял глубоко в стену гвозди, попадая точно в шляпку, с расстояния в семь с половиной метров, при этом ему было неважно, какой рукой он стрелял.

— Хочешь выучиться стрелять в цель, — говорил Дэйв, — иди в Олимпийский клуб. Я же учу вас, будьте вы прокляты, боевой стрельбе.

По мнению Дэйва, боевая стрельба начиналась с изучения оружия противника.

— Ты думаешь, твой враг, будь он проклят, будет, как цель выжидать? — спрашивал он Авнера. — И не подумает. Он выстрелит в тебя первым, может быть, он даже стреляет лучше тебя. Если выучишься хорошо стрелять и к тому же родился в рубашке, будешь жить долго. Но если выучишься уклоняться от пули, проживешь еще дольше.

Разумеется, эти сентенции не следовало понимать буквально. Уклоняться от пуль — занятие бессмысленное.

Изо дня в день, час за часом они учились распознавать виды оружия по слайдам и цветным диаграммам. Каждый вид оружия, который мог быть использован противником. Дэйв объяснял, что уменье отличить какую-нибудь характерную для оружия деталь, может спасти жизнь.

— Пуля не слепень, она не будет преследовать тебя в разных направлениях. Пуля движется по прямой.

Из его наставлений вытекало, что, если вы знакомы с оружием противника, у вас есть доля секунды, чтоб осознать наибольшую вероятность направления полета пули и «нырнуть» в противоположную сторону.

— Допустим, у этого типа револьвер. Но ты умница и хорошо знаешь, что пули, выпущенные из любого револьвера (даже если стреляет чемпион), слегка отклоняются вправо. А это значит, что ты должен отскочить вправо. Если ты не сообразишь и прыгнешь влево, пуля попадет сюда. Точно, как в бинго. — И Дэйв своим корявым пальцем ткнул Авнера в переносицу.

Следующим по степени важности было изучение собственного оружия, которым им предстоит пользоваться. Авнер был немало удивлен, когда старый моряк вручил им полуавтоматические «беретты» 22-го малого калибра. Настоящие. Но, может быть, они предназначались только для практики в стрельбе?

— Нет, это ваше оружие. Навсегда. Для вашей работы, — сказал Дэйв.

Он объяснил далее, что специфика их работы диктует особое отношение к оружию. Радиус действия оружия и его проникающая сила должны представлять для агентов меньший интерес, чем его точность, бесшумность и малый размер. Это «философское» обоснование, и — главное — введение в практику «Беретты-22»[10], были личным вкладом Дэйва в дело подготовки агентов Мосада. До него израильские агенты использовали принятое в армии и полиции оружие значительно большего калибра — тридцать второго, тридцать восьмого или даже сорок пятого.

— Они говорят мне, для чего этот двадцать второй калибр? Нам нужны револьверы более мощные. А я отвечаю им: верьте мне. Вам большие не нужны.

Дэйв настоял и на том, чтобы уменьшить заряд — количество взрывчатого вещества в патронах. В результате получалось, что у этих малокалиберных револьверов скорость пули на выходе и радиус действия были еще меньше, чем у обычных. Зато при выстреле из такого револьвера слышалось лишь негромкое шипение, напоминающее звук «пффм», и необходимость в глушителях отпадала. Из этих револьверов можно было стрелять и в самолете, без особого риска повредить алюминиевую обшивку и вызвать реакцию, известную под названием «взрывчатая декомпрессия», в результате которой самолет может погибнуть. Это делает применение другого оружия в самолете чрезвычайно опасным, а значит, и невозможным.

— Вы беспокоитесь? Слишком, мол, мал? — спрашивал обычно Дэйв. — Хотите большой револьвер? Может, вы собираетесь идти на слона? Или вы думаете, что вам придется иметь дело с танком? Если так, то никакой револьвер вам не поможет. Вам потребуется базука. А вот, если вы охотитесь на человека, то для него и малокалиберного пистолета хватит.

Дэйв приходил в ярость, когда кто-нибудь из бывших военных выражал опасения, что у револьвера двадцать второго калибра слишком мал радиус действия. Он злился, что они не понимали особенных функций агента. По мнению Дэйва, армейская подготовка только мешала тренировке агентов. В армии готовили, например, снайперов. В их задачи входило сидеть, допустим, на дереве и высматривать противника на расстоянии примерно в милю. Армия учила снайперов стрелять несколько раз подряд, как только нажат спусковой крючок.

— К чертям собачьим такого важного агента в Лондоне, — презрительно ухмылялся Дэйв, называя Лондон, вероятно, по чисто личным мотивам. — Может, ему требуются пулеметы «Хэклер и Кох». Хорошее оружие. Выпускай пулю за пулей в секунду — и все дела. Кто-нибудь на него взглянет в метро косо — и, пожалуйста, он всех в вагоне перестреляет!

В армии, как и в полиции, учат загонять патрон в затвор, ставить предохранитель и только после этого двигаться вперед с оружием в руках. Дэйв внушал: забудьте о предохранителе, он для вас не существует. Все равно он полной гарантии от случайного выстрела не дает. Если, например, вы его уроните. Но он может помешать вам взвести курок в момент, когда вам это понадобится. Просто не держите в запасе патронов. И никогда не вынимайте револьвер, если не решили стрелять. Научитесь, выхватывая пистолет одной рукой, тут же взводить затвор другой, посылая патрон из обоймы в ствол. Тренируйте это движение миллион раз. Упражняйте до тех пор, пока не научитесь делать его во сне одним легким, мягким движением. Но если пистолет оказался у вас в руке, — стреляйте! Если вы его вынули, непременно стреляйте. Он вам дан именно для этого. Вы не полицейский, будь он проклят! — восклицал Дэйв. — Вы агент. Секретный агент. Как только вы вынули револьвер, вы уже ни на что не годны. Вы себя обнаружили. Запомните — вы никогда не будете угрожать оружием. Никому. «Прошу вас, мистер, ведите себя хорошо». — «Ах, нет!» — Стреляйте. А уж если вы выстрелили, значит, мистер убит.

Все это повторялось снова и снова. Это была главная тема занятий. Извлекать оружие только в тех случаях, когда принято решение стрелять. И стрелять только для того, чтобы убить.

— Если грабитель, — говорил Дэйв, — потребует ваш бумажник, — отдайте его. Отдайте ботинки, рубашку. Пусть он вас поколотит, оскорбит. Неважно. Если же вы не можете отдать того, что он требует, — стреляйте! Никогда не угрожайте. Не стреляйте в ногу. Вы не полицейский. Вы агент. Вам платят за то, чтобы вы себя не выдали. И это ваша самая первая обязанность. Когда вы спускаете курок, делайте это дважды. Всегда.

На этом Дэйв настаивал, с горячностью фанатика. Это было не менее важно, чем скакать через веревочку. Это был краеугольный камень науки о стрельбе из любого оружия, в особенности из оружия двадцать второго калибра.

Бывший моряк обосновывал свою методику так: невозможно удержать руку в том же положении, если вы после первого выстрела делаете паузу. Сколько бы вы ни упражнялись. Вы все равно хоть чуть-чуть, но шевельнете рукой. Невольно. Прицелясь в первый раз точно, во второй — если будете медлить — промахнетесь. А вот, сделав подряд два выстрела, один за другим, вы поразите цель дважды, если, конечно, правильно прицелились.

Если вы промахнулись, не имеет значения. Если вы промахнулись, цельтесь вновь и стреляйте снова два раза подряд. Разумеется, если успеете. Но два раза. Всегда только два. Всякий раз, когда вы нажимаете курок, нажимайте его дважды.

— Запомните это, — говорил Дэйв. — Не забывайте даже во сне. Всегда пиф-паф и еще раз пиф-паф. Никогда, будь он проклят, просто пиф-паф. Никуда не годится. Только пиф-паф и еще раз пиф-паф, даже во сне.

Через много лет после окончания этих курсов Авнер встретил Дэйва на улице Жаботинского в Тель-Авиве.

— О, это ты!? — радостно воскликнул старый американец. — Как поживаешь? Запомнил: пиф-паф и еще раз пиф-паф? Никогда об этом не забывай.

И Авнер никогда не забывал.

Он не был от природы метким стрелком, но он тренировался часами, как и следовало хорошему, добропорядочному «екке», тренировался до тех пор, пока не достиг совершенства. Он никогда не был одним из самых успевающих в своей группе. Для этого был нужен точный глаз и чувство ритма, а у него их не было. Однако он был настроен — и очень решительно — добиться всего, чего можно добиться, имея стальную волю. И он достиг. На занятиях по боевой подготовке он научился не извлекать револьвер слишком быстро. Научился он и преодолевать опасение промахнуться.

Ошибки Дэйв комментировал так: «Может быть, ты думаешь, что стреляешь по межконтинентальной ракете?» Или: «Конечно, если ты упрешься в этого типа дулом, то не промахнешься, но он, не забудь, непременно ударит, да так, что ты опрокинешься».

Дважды повторять одно и то же Авнеру не приходилось.

Таким же упорным он был и на других занятиях, где изучались фотография, связь, взрывчатые вещества. По взрывчатым веществам он был подготовлен лучше, чем некоторые из его сокурсников, так как имел с ними дело в армии. В обязанности каждого из коммандос входило знание основ разрушительного действия взрывчатых веществ. Но опыта по изготовлению и обезвреживанию бомб у Авнера почти не было. Он знал только самые элементарные операции. От солдата в полевых условиях требовалось, чтобы он умел установить, зарядить и активировать взрывное устройство. Это особого труда не составляло. Все было заранее подготовлено — детонатор, передатчик, заряд из пластика. Одна пригоршня такой взрывчатки может сорвать дверь сейфа. Однако можно было не соблюдать в обращении с ней особую осторожность. Эту штуку можно было ронять, бить по ней молотком, даже гасить об нее сигареты. Научиться надо было другому: лепить из этой массы форму — любую. Вылепленную форму можно было выкрасить в любой цвет. Затем вставить детонатор и соединить провода. Красные с красными, голубые с голубыми. Это было совсем просто.

Учиться распознавать документы было значительно интереснее. Авнер в этом преуспел. Возможно, что именно здесь его «шестое чувство» оказалось наиболее важным. Речь шла не о фабрикации фальшивых документов — это была специфическая область, и предполагалось, что агентам в их работе она не может пригодиться. Их учили использовать и идентифицировать документы.

Это была изощренная наука, требующая сообразительности и умения сопоставлять. Инструктора звали Ортега[11]. Он был аргентинским евреем. Свой предмет он классифицировал как один из разделов психологии. Конечно, он учил их распознавать документы, но главное — это разбираться в людях.

Прежде чем приступить к вопросу о том, как раздобыть и как пользоваться фальшивыми документами, Ортега предложил потренироваться в распознавании подделок. В функции агентов входила контрразведывательная деятельность вне Израиля. Внутри страны этим ведала другая организация — Шин Бет[12], и агенты Мосада к ней отношения не имели.

Самыми ответственными были занятия по изучению чужих ошибок, допущенных в использовании таких документов. Это должно было предотвратить подобные ошибки в будущем.

Например, Ортега вручал каждому паспорт и предлагал что-нибудь подделать на любой из его страничек — предположим, осторожно стереть бритвой надпись и заменить ее другой.

— Проделайте это и верните мне паспорта, не говоря, над какой страницей вы трудились, — говорил он.

К их изумлению, Ортега сразу же определил, кто какую из страниц пытался подделать. Он положил документ на ладонь, и паспорт раскрылся на подделанной странице — ведь они невольно разглаживали его корешок в этом месте, занимаясь в течение часа подделкой.

— Обратите внимание, — говорил Ортега, — я ведь смотрю не на паспорт на моей ладони, а на вас. И вот почему. Любой паспорт, даже нетронутый, раскрывается на какой-нибудь странице. Это само по себе не несло бы никакой информации. Но когда паспорт раскрывается на подделанной странице, в глазах его хозяина вспыхивает едва заметное беспокойство. Его-то и надо научиться улавливать. Всего лишь. Ведь вряд ли ваш противник настолько потеряет самообладание, что разрыдается у вас на глазах. Но не исключено, что его реакция окажется неадекватной, поскольку будет связана вовсе не с паспортом, а с чем-то другим. Этот вот тип, например, просто собирается провезти контрабандой сигареты. Тут-то на помощь агенту и приходит его «шестое чувство». Без него не бывает хороших агентов. Без него ему не удастся ни обнаружить поддельные документы, ни воспользоваться ими.

Именно в этом и заключалась для Авнера вся привлекательность работы агента. Специфические таланты, требовавшиеся для этой профессии, у него были в избытке. Это не ненавистные ему математика и другие науки. Но техническое оборудование иногда было для него немыслимо сложным, особенно в области коммуникаций. Все эти шифровки и дешифровки, эти вспышки в передатчике, одной из которых оказывалось достаточно, чтобы транслировать передачу длительностью в целый час. Авнеру пришлось изрядно попотеть, чтобы усвоить хотя бы основы кодирования и декодирования. Любые компьютеры вызывали у него подлинный ужас. Здесь его способности были минимальны, а «шестое чувство» бесполезным.

Не все ладно было у него и с координацией движений, не было в ней отработанной точности, которая необходима агенту. Даже шофером он был не столько квалифицированным, сколько бесстрашным. Собственно, это вообще было ему свойственно — во всем, даже, когда он разговаривал по-английски и по-немецки. Он легко схватывал основное, на детали же у него не хватало терпения.

В системе Мосада находилось место всем талантливым специалистам. Немало блестящих физиков или искусных химиков работали на него. Но прежде всего Мосаду требовались люди, способные быстро оценивать ситуацию в целом. Они могли не обладать особыми способностями в какой-нибудь узкой области, но должны были обладать особой интуицией, помогавшей им ориентироваться в любой ситуации.

И именно в этом Авнер преуспел. Какой-то внутренний голос часто шептал ему: на это не обращай внимания, смотри вот на что! Имел ли он дело с документами или с людьми, он всегда чувствовал главное — то, ради чего он и вел наблюдение. Процесс этот был почти бессознательным. Был, например, такой случай. На одном из практических занятий подвергся анализу бельгийский паспорт. Авнер не мог понять сразу, что именно указало ему на то, что паспорт был фальшивым. Визы казались настоящими. Краска не испачкала палец, когда он потер штамп. Бумага на просвет не казалась более тонкой, чем обычно. И тем не менее он был уверен, что что-то здесь не так. Ему нужно было решить эту задачу менее чем за тридцать секунд — так, как он решал бы ее в реальных условиях — допустим, в аэропорту, где ему нужно было бы задержать пассажира, предъявившего этот паспорт, или пропустить его.

Взглянув на документ еще раз, Авнер понял, в чем дело — фотография! Мелкие металлические скобки, которыми была прикреплена фотография, проржавели, как и полагалось в документе двухгодичной давности, который носят в пропотевшем кармане. Но на оборотной стороне были крохотные ржавые следы от других скобок. Так бывало всегда, когда фотографию подменяли. Невозможно было посадить ее точно на то же место.

Авнер был силен и в искусстве «сканирования». Специального курса по этой теме не было, так как считалось само собой разумеющимся, что любой агент обладает способностью мгновенно оценивать обстановку. «Сканировать» — значило подобно радару охватывать целое, не упуская в то же время ни одной детали. Причем на какой-нибудь конкретной детали можно было задерживаться не более чем несколько секунд.

Целью обучения было довести эту способность до абсолюта, и потому специально подстроенные ловушки поджидали будущих агентов в самых неожиданных местах и в самое разнообразное время суток, даже в их свободное время.

Их учили использовать в работе любые зеркальные поверхности, позволяющие скрыть тайно ведущееся наблюдение. В этом смысле нельзя было упускать ни витрины, ни дверцы машин, ни многое другое. У большинства агентов эта привычка — наблюдать, схватывая целое и его составляющие, — оставалась потом на всю жизнь. Что касается Авнера, то он вскоре сделал несколько неожиданных открытий. Например, он понял, что привычка наблюдать может разоблачить агента. Ведя наблюдения, агенты редко улыбались. Более того, их лица в большинстве случаев были до странности невыразительны. Лицо что-то высматривающего человека неподвижно, лишь его глаза скользят с предмета на предмет. Авнер решил учесть это на будущее. Но главное в обучении агентов было не только научить их фиксировать все, что может представить непосредственный интерес для выполнения задания, но и собирать попутно вообще всю информацию, попадающую в поле их зрения. Это требование неоднократно подчеркивалось, и за те шесть месяцев, которые Авнер провел в здании с грибовидным куполом, он выработал в себе эту способность.

Помимо занятий в классе, у них были и практические занятия. Им, например, предлагалось добраться до Хайфы, зайти в холл ка кого-нибудь отеля и провести там несколько часов, а потом, ничего не сочиняя, попытаться оценить значение того, что они там увидели, и главного, и мелочей.

Это требовало хорошей памяти и терпения, то есть того, чем Авнер похвастаться не мог. Тем не менее эти занятия многому научили его, как в плане наблюдений за общей картиной, так и в распознавании человеческих характеров. Часто в эксперименте участвовал не только он, но и неизвестный ему второй агент из какой-нибудь другой группы. Он сидел в том же холле того же отеля в Хайфе. Если потом оказывалось, что их доклады в чем-то существенном не совпадали, инструктор иронически замечал: «Почему бы вам, друзья, не пройти в соседнюю комнату и не согласовать ваш рассказ?»

Причины таких разночтений были вполне понятны. Сидя подолгу на одном месте, человек обычно уставал, иногда у него портилось настроение, он начинал хотеть есть или ему требовалось пойти в туалет, или у него кончались сигареты. Кроме того, некоторые агенты обладали живым воображением и склонностью преувеличивать или даже выдумывать.

Подобные задания не только тренировали способность наблюдать. Их результаты давали инструкторам и сведения о самих студентах. Становилось ясно, кто из них сочиняет или приукрашивает события, кто умеет, отбросив фантазии, видеть действительность, и кто будет настаивать на фантазиях и лжи, даже будучи в них уличен, а кто легко от них откажется.

Все это было жизненно важным для умения планировать операции, организовывать все ее элементы в целое; сюда входил и отбор участников, и составление перечня всех необходимых материалов. Успех в основном зависел от того, кто и какие функции в оперативной группе будет выполнять, а это зависело от того, что было известно о способностях, опыте и характере кандидата.

Инструкторы очень скоро заметили, что Авнер придавал серьезное значение характеру и склонностям своих товарищей при определении их роли в задуманной операции. Если, скажем, по сценарию надо было тайно проникнуть в арабское посольство в Риме и уничтожить коммуникационный центр, он обязательно просил агента, то есть римского резидента, прислать ему отчет обо всем, что происходило в посольстве в течение двадцати четырех часов (по минутам) на протяжении целой недели. За три дня до операции он давал, пусть самому глупому, но надежному агенту распоряжение составить график движения транспорта на всех прилегающих улицах. Если предполагалось, что воображаемое посольство разместилось в высотном здании, Авнер ставил перед собой задачу сыграть роль западногерманского бизнесмена, собирающегося арендовать офис в этом здании. Таким образом, ему удавалось получить планы всех помещений на разных этажах. Он всегда стремился выполнить любую фазу операции с минимальным числом участников и никогда не инструктировал всех подчиненных ему агентов лично, а поручал это кому-либо из наиболее компетентных в том или ином вопросе участников операции.

Закончив письменную разработку операции, он ставил под ней свою четкую и решительную подпись. Своей разработкой он гордился и считал эту гордость оправданной. Однажды, рассматривая подобные планы других учащихся, инструктор показал на чьи-то хилые неразборчивые каракули и насмешливо произнес: «Поглядите, вот она — подпись героя!»

Авнер разделял отношение инструктора к подписи. Чем меньше у человека уверенности в себе и в своем плане, тем неразборчивее его подпись. Про себя Авнер уже решил, что впредь, в реальной обстановке, он всегда будет настаивать на том, чтобы ему показывали подпись под каждым предназначенным для него приказом. Он был уверен, что шансов вернуться с задания живым у него будет тем больше, чем более ясной и четкой будет подпись под приказом.

Все это относилось к области психологии. Именно психологические аспекты всякого рода информации его и интересовали более всего. Саму по себе информацию он мог и позабыть, но психологический подтекст помнил всегда. Все, что касалось технических подробностей, он мог узнать, обратившись к специалисту или заглянув в справочник. Но психологические основы поведения он считал чрезвычайно важными. Они были тем источником, который давал ему возможность ориентироваться.

Например, Авнер никогда не забывал брошенной однажды инструктором фразы о документах.

Существовало множество типов фальшивых документов — от постоянного, которым агент пользовался годами, до документа «на час», скажем, паспорта, украденного у туриста в туалете аэропорта в критический для агента момент. Но, как говорил им на своих уроках Ортега, уверенность в себе имеет большее значение, чем качество документа. Документы сами по себе никогда не «работают». Они работают во взаимодействии с их владельцами. Если у вас нет доверия к своим документам или к тому, кто вас ими снабдил, вы можете обесценить их до такой степени, что они будут не лучше паспорта «на час». Зато агент, уверенный в себе, может долго пользоваться чужим удостоверением, например, водительскими правами.

Задачи, учитывающие психологический фактор, возникали во всех случаях, когда агент приступал к выполнению своих обязанностей.

При организации наблюдения в Париже или в Амстердаме надо было учитывать, что молодая пара привлекает к себе обычно меньше внимания, чем мужчина в плаще, одиноко сидящий на террасе кафе и читающий газету. А вот в Сицилию или на Корсику лучше посылать одного человека.

Для целого ряда стран пожилые пары в качестве хозяев надежных квартир — наилучший вариант, но в Париже, в районе Сорбонны молодая студенческая пара вызовет меньше подозрений.

Когда Авнер впервые получил задание, состоящее в преследовании машины инструктора, он ожидал всякого рода изобретательных трюков. Но инструктор, на хвосте которого ехал Авнер, вел машину по улицам Тель-Авива так, как водят ее пожилые дамы, сигналя на каждом повороте. Это продолжалось до того момента, когда инструктор остановил машину на желтый свет. Но едва желтый сменился красным, он рванул и, проскочив на полной скорости оживленный перекресток, скрылся. Авнер, опасаясь аварии, не посмел последовать за ним. Это был простой, но впечатляющий урок.

Многие из стажеров предполагали, что им будут преподаны жесткие нормы поведения, четкие правила. Нормы действительно существовали, но слепое следование букве приказа было бы для агента смертельной ошибкой.

Авнера как раз и привлекало в работе агента отсутствие этого слепого подчинения. Секрет успеха заключался в том, чтобы выучить правила, но не считать себя обязанным их выполнять. Это была работа для тех, кто способен импровизировать и совершать нечто совершенно неожиданное. Именно такие агенты достигали вершин. На армию это никак не было похоже. Армия требовала полного подчинения, и бюрократическая система в ней была очень сильна. Работа агента, напротив, как бы специально была создана для тех, кто способен дерзать. Авнер, во всяком случае, в это верил.

По прошествии шести месяцев начались практические занятия. Никаких экзаменов не было. Просто каждый день они получали задания, представляющие собой тесты, по которым инструкторы оценивали успехи будущих агентов. Авнер и понятия не имел, кто из его группы «прошел», а кто «провалился». Ничего и никому об этом не говорилось. Если кто-нибудь переставал появляться на занятиях, это означало что угодно: другое назначение, направление на работу в какой-нибудь специфической области или исключение из группы за профессиональной непригодностью. Конечно, они обсуждали это между собой, но официально им об этом никто и ничего не объявлял.

Прежде чем Авнер приступил к практическим занятиям, ему предложили несколько специальных собеседований по вопросам, связанным с его работой над различными материалами и соответствующими докладами. Он получил при этом ценную техническую информацию, но не более. Одно из собеседований, однако, носило уж очень специфический характер. Авнер не знал, как отнестись к нему. Выбросить все из головы как незначительный инцидент или, наоборот, рассматривать как суровое предупреждение на будущее.

«Шестое чувство» подсказывало ему, что в данном случае он столкнулся с чем-то зловещим, на что в свое время намекал отец. В конце концов Авнер решил не придавать этому инциденту значения, но забыть о нем все-таки не смог.

Человек, инструктировавший его в тот раз, венчиком белых волос вокруг головы напоминал Бен-Гуриона. Однако ничего привлекательного в его облике не было. Лицо хитрое, как у гнома, туловище короткое, рост, похоже, не более полутора метров.

Сидя на вертящемся стуле за столом, буквально заваленным бумагами, он едва доставал ногами до пола. Его руки с короткими, в табачных пятнах пальцами производили неприятное впечатление, которое дополняла грязная рубашка, когда-то, видимо, белого цвета. Он насмешливо поглядывал на Авнера из-под растрепанных бровей. Одна бровь была выше другой и смахивала на вопросительный знак.

Авнер подумал, что этот человек воплотил в себе все неприятные свойства галицийцев.

— Итак, вы собираетесь в дорогу, чтобы повидать мир, — начал сидящий перед ним чиновник. — Очень хорошо. Садитесь и выслушайте меня. Я должен вас кое о чем предупредить. Прежде всего — давайте без обид. Ничего лично против вас я не имею. Я вас никогда в жизни не видел, и все, что вы от меня услышите, я повторяю не только вам, но всем, кто ко мне приходит. Может быть, вам интересно узнать, что это за книги свалены на моем столе? Это бухгалтерские книги. Желаете знать, для чего они мне?

Я сижу здесь и смотрю в эти книги, потому что я хочу знать, сколько денег вы истратили и на что. Говорю я об этом потому, что некоторые из вас думают, что они отправляются в роскошное путешествие, организованное специально для них государством Израиль. Я нахожусь здесь, чтобы напомнить вам, что это не так. Напоминаю я об этом один раз. И всем так — один раз! Я не собираюсь говорить об этом с вами вторично. Я буду требовать от вас копии счетов всех ваших расходов. Я хочу получить отчет за каждый грош, который вы истратили на служебные дела. Вам понадобилось такси, — пожалуйста, но извольте предъявить квитанцию об уплате. Вам понадобилось нанять лодку — прекрасно, — но квитанцию мне! Если дышать стоило денег, — пожалуйте квитанцию. Нет квитанции — расход вычитается из вашего заработка. И еще вот что: советую вам такси брать только для служебных целей. Потому что я поинтересуюсь, для чего оно вам понадобилось. Если есть такая возможность, поезжайте на метро или на автобусе, как все люди. Наконец, пройдитесь пешком. Вы тратите деньги… Если ваши объяснения меня не удовлетворят, я снимаю деньги с вашего счета. Не поймите меня превратно: если они нужны для дела, тратьте их. Работа у вас особенная, но вы-то сами не особенный. На мой взгляд, вы не герой, что бы вы ни совершили. Доставьте сюда Гитлера в наручниках, а я все равно спрошу: где квитанции? И как насчет этого междугородного разговора? А? Частный? Своей девушке? Если так, — высчитываю из вашего заработка. Говорю я обо всем этом потому, что вы, мальчики, полагаете, что работаете на барона Ротшильда. Ограничений для вас не существует. А это между тем не так. Вы не на барона Ротшильда работаете. Вы работаете на Израиль. А когда дело касается денег, то на меня. — Галициец замолчал и, наклонив голову, посмотрел на Авнера. — Пожалуйста, не стесняйтесь, — сказал он. — Если что-нибудь неясно, спрашивайте.

Авнер встал.

— Все ясно, — ответил он. А про себя подумал: «Чего можно ожидать от этого типа? Люди обычно судят о других по себе. Этот старый галициец — вор[13]. Он сам украл бы все, что не прибито гвоздями намертво. Вполне естественно, что он думает, что и все вокруг поступают так же».

Однако насчет Авнера галициец ошибался. Впрочем, он ошибался относительно большей части его коллег. Люди, которые не брезгуют воровством и, более того, — те, которые стремятся как следует заработать, — не станут связываться с организацией, которая потребует от них всех двадцати четырех часов в сутки за 650 израильских фунтов в месяц. Это не имело никакого смысла. И те, кто был наверху, должны были это знать. Перед началом практических занятий стажерам предстояло пройти психологические тесты. Эти тесты должны были обнаружить побуждения, которые их привели в школу Мосада.

Из тестов было видно, что его соученики в большинстве своем считали себя людьми совершенно обыкновенными. Авнер тоже, безусловно, считал себя человеком обыкновенным и уравновешенным. Но были, конечно, среди них и люди, отличающиеся эксцентричностью.

Однако психологические тесты, возможно, имели в виду нечто другое. «Шестое чувство» подсказывало Авнеру, что не следует быть всегда стопроцентно искренним. Это не относилось к испытаниям на устойчивость к стрессовым ситуациям. Тут вопросы были достаточно ясны и ему было интересно на них отвечать. Он, например, с удивлением и радостью узнал, что может выполнить задание по математике (которое и в самые лучшие времена было для него нелегким) после двадцати четырех часов без еды и сна. Более того, оказалось, что он не только с ним справился, но даже несколько быстрее и лучше, чем в нормальных условиях.

Но при сдаче других тестов приходилось все время быть настороже. Он полагался на свое чутье, которое подсказывало ему, чего именно в данном случае от него ждут, и, выполняя задание, более считался с этими ожиданиями, чем с собственными настроениями. Он сообразил, что руководству Мосада некоторые качества агентов были не по душе. Те именно, которыми Авнер дорожил, благодаря которым он захотел и смог стать агентом.

Интуиция подсказывала ему, что сходство с Джоном Уэйном Мосад не устраивало. Точнее, Джон Уэйн подошел бы в роли победителя огромной городской банды, но не в роли героя, ищущего приключений. Они ненавидели героев. — Не слишком ли сильно это сказано? Во всяком случае, они героев недолюбливали и не доверяли им. Авнер чувствовал, что им не нравится слишком большая увлеченность работой агента. Кроме того, они опасались тех, кто слишком сильно ненавидел своих врагов. Один из стажеров, еврей из Александрии, относился к арабам с фанатической ненавистью. Удивительного в этом ничего не было: в 1949 году толпа арабов убила всех до единого членов его семьи. Авнер по выражению лиц инструкторов догадывался, что у александрийца большого будущего в Мосаде не будет.

Идеальным агентом был надежный, очень аккуратный и спокойный человек. В своем роде хорошо отлаженная машина. От него не ожидали большего энтузиазма в работе, чем от компьютера или магнитного компаса. Его деятельность не должна была зависеть от его личного отношения к заданию. И тем не менее ум и восприимчивость были нужны. Как же иначе? Для работы нужна была изобретательность и убежденность в своей правоте. Агент должен был быть страстным патриотом, но ни в коем случае не фанатиком. Конечно, лучше, если он будет умен, но излишняя самостоятельность ни к чему. В агенте должны были сочетаться два полярных типа: сорвиголова и подотчетный служака.

Итак, им требовалось сочетание качеств, немыслимое в реальном человеке. Именно поэтому Авнер нисколько не походил на идеал агента, созданный в Мосаде. Да и все остальные, насколько он мог понять, тоже мало на него походили. Все они были разными людьми, такими же разными, как люди в толпе на улицах Тель-Авива. Конечно, они были настроены патриотически, но кто не был патриотом тогда, в 1969 году?

Тем не менее, если психологи из Мосада хотели его видеть таким, он таким и будет. Он угадает правильные ответы. Он не допустит, чтобы какой-нибудь психологический тест помешал ему начать увлекательную карьеру агента.

Про себя Авнер знал, что Мосаду не придется раскаиваться в своем выборе, независимо от того, нравится там наверху кому-то Джон Уэйн или нет. Он станет лучшим из всех агентов, которые когда-либо работали на Мосад. Он тысячу раз спасет Израиль, и никто об этом и знать не будет. После многих лет его замечательной деятельности премьер-министр в частном порядке пришлет ему благодарственное письмо. Может быть, он покажет его матери. «Что же ты такого сделал?!» — воскликнет она. А он в ответ произнесет только: «Так, пустяки. Не стоит об этом говорить».

Авнер не мог знать, удалось ли ему обмануть психологов из Мосада. Неизвестно, предстал он перед ними как «анфан терибль» или они усмотрели в нем что-то другое. Но так или иначе, они дали ему возможность начать этот полет. В прямом и переносном смысле слова. Его первое задание было связано с авиакомпанией «Эль-Ал», той самой, в которой он бы работал, если бы другу его тетки удалось его туда устроить вовремя. Он стал одним из тех тайных полицейских, которые обеспечивали безопасность пассажиров в самолете. Немало людей отнеслись бы к такой работе без всякого энтузиазма. Авнеру в то время это казалось осуществлением его дерзкой мечты. Он не стал летчиком, но все же получил возможность летать. Правда, осчастливить Авнера было легко — самолету достаточно было подняться в воздух и сделать круг над аэродромом. Но он получил больше — он летал в самые различные точки земного шара. В течение нескольких месяцев Авнер побывал за государственный счет во многих столицах Европы. Хотя его тренировали с целью сделать из него разведчика, пока что он никаких заданий такого рода не выполнял. И, само собой, он не занимался секретной разведкой, которая в обществе называлась шпионажем. Пока что он мог лишь отметить, что в разведке настоящей шпионской деятельности было мало. Без сомнения, некоторые, специально подготовленные агенты проникали в правительственные учреждения и занимали там ключевые позиции или фотографировали секретные военные объекты. Но таких, как легендарный Эли Коген[14] было немного. В большинстве же своем агенты выполняли функции, подобные тем, которые были поручены Авнеру.

Помимо своих прямых обязанностей — охранять пассажиров и команду на борту самолета, Авнер должен был вести тайное наблюдение за всем происходящим. В Париже, например, он провел целый день в аэропорту Орли. Он изучал план аэропорта, фиксировал все входы и выходы. Он подробно, до мельчайших деталей, описывал все типы служебных передвижных средств, которые допускались или могли бы быть допущены к летной полосе. Он отмечал расположение наблюдательных камер, выяснял действующие они или поддельные. Делая вид, что фотографирует стюардесс для домашнего альбома, он одновременно фотографировал моменты передачи дежурств на некоторых пунктах таможни и паспортно-контрольных пунктах. В Риме, Лондоне или в Афинах он проводил целое утро или вторую половину дня около указанных ему посольств — русского или арабского. Он не должен был вызывать подозрений. Каким образом это ему удастся, — это было его делом. В популярных у туристов местах имело смысл просто сидеть в кафе. «Шестое чувство» говорило Авнеру, что маскировка не всегда нужна. Но в Лондоне, например, чтобы не привлекать внимания, прогуливаясь в парке, расположенном напротив одного из посольств, он вел на поводке собаку. В Риме, арендовав грузовик и сняв предупреждающий знак «объезд» на одной из боковых уличек около ливийского посольства, он сделал вид, что занят прочисткой люка.

Иногда задание было совсем простым: регистрировать все въезжающие и выезжающие из посольства машины и записывать их номера, а также регистрировать все машины, которые останавливались по соседству с посольством или парковались недалеко от него. Чаще всего, однако, его просили запомнить по фотографии лицо какого-нибудь человека и понаблюдать, не будет ли этот человек входить в указанное посольство или выходить из него. Следовать за ним ему в обязанность не вменялось, нужно было только суметь подойти к указанному человеку достаточно близко, чтобы не ошибиться. Были периоды, когда его работа сильно напоминала работу клерка в конторе. Приходилось бегать по поручениям, выплачивать деньги осведомителям или, позднее, вместе с одной девушкой, снимать конспиративные квартиры. Такие квартиры необходимо было снимать поблизости от автодорожных трасс, по крайней мере двух. В обязанности Авнера и его напарницы входило обеспечение запасов продовольствия в этих квартирах и снабжение будущих жильцов всем необходимым. Посещая различные районы, населенные в основном людьми среднего достатка, они разыгрывали молодую супружескую пару. Девушка жила в Лондоне, однако у нее хранились ключи от всех снятых ими квартир. Таково было предписание.

Авнер ко всему этому относился серьезно, даже с энтузиазмом. Честно говоря, ему все это нравилось. Когда он время от времени узнавал, что кто-нибудь из его бывших соучеников начинал изучать систему коммуникаций, фотографию или языки на высшем уровне, готовясь к более высокому посту, связанному со сбором сложной разведывательной информации или, скажем, назначением на место постоянного резидента, ему и в голову не приходило завидовать. Какой смысл совершенствоваться в науке по подделке документов или производству бомб, когда можно каждую неделю летать в новый для тебя интереснейший город. Конечно, он бы старательно учился, если бы ему предложили какой-нибудь курс наук. Но его вполне устраивало то, что у него было — сидеть в римском кафе или доставлять пакеты в Париж. Он подсчитал, что ему пришлось бы копить в течение целого года, чтобы совершить хотя бы одну поездку из тех, которые он совершал каждую неделю.

К этому времени он уже выработал в себе почти маниакальное отношение к денежным отчетам. Он, конечно, в любом случае вел бы себя добросовестно, как и подобало ему, «екке», человеку точному и аккуратному. Однако встреча со старым галицийцем в недрах Мосада, безусловно, способствовала тому, что он трижды, до последнего гроша, проверял все свои служебные расходы. И вовсе не потому, что испугался. Совсем нет. Но он не желал, чтобы старый галициец обнаружил в его отчетах ошибку или подверг сомнению точность какой-нибудь израсходованной им суммы. Авнер предпочел бы тратить свои собственные деньги на служебные нужды. Иногда он так и делал.

Однажды с ним в Париже случилось и такое: он уронил чек, полученный за стакан ананасного сока, вернулся и долго ползал по полу в многолюдном кафе напротив одного из арабских посольств в поисках этой бумажки, ползал, как законченный шмок.

Хорошо, что никто из посторонних не знал, как галициец в Мосаде вел дела. Израильских агентов можно было бы легко обнаружить по тому, как они нервничают из-за потерянных чеков на пять франков.

В некотором роде это все походило на кибуц. Он, «екке», среди галицийцев! Правда, теперь это уже его не слишком беспокоило. Похоже на то, что в глазах Мосада принадлежность к «екке» становится достоинством. В кибуце он галицийцам не был нужен; они и без него неплохо справлялись. Но в нынешней ситуации, особенно если есть нужда в агентах в Европе, странноватый «екке» — это было для них неплохо.

Как бы сообразительны и энергичны ни были галицийские евреи, они плохо вписывались в европейскую обстановку. Для них ассимиляция при особенностях их поведения и манер была трудным делом. И потом язык. Несмотря на то что Израиль в целом был страной, говорящей на многих языках, молодые израильтяне восточно-европейского происхождения редко хорошо владели иностранными языками. «Екке» могли легче сойти в Европе за местных жителей, среди них чаще встречались люди, свободно говорящие по-французски или по-английски. Кроме того, они не упорствовали в своем стремлении с английским деловым костюмом непременно носить спортивную обувь[15].

Авнер чувствовал себя в Европе куда свободнее, чем в Израиле. Будь то магазины или обслуживание в кафе и ресторанах, уличные переходы или такси, в европейском стиле жизни все ему импонировало. Ему нравилось, как здесь одевались, как приветствовали друг друга, как женщины реагировали на мужские взгляды. Все это соответствовало его представлениям о хорошем тоне.

Он прекрасно здесь ориентировался и знал, где искать чистый и недорогой отель, где купить хорошие вещи за вполне умеренную цену и как добраться до аэропорта самым быстрым способом. Искусство, архитектура и история Парижа или Рима не слишком его увлекали. Зато он знал римские и парижские кафе и ночные клубы, расписание поездов, часы работы почтовых отделений и магазинчиков дешевых сувениров.

От сознания, что он живет в шумном современном европейском городе, он испытывал восторг. И еще он наслаждался воздухом.

Кроме того — и это его отличало от других агентов — у Авнера были личные знакомства в Европе. Близкий друг его детства, его школьных дней во Франкфурте — Андреас.

Честно говоря, в свой первый приезд во Франкфурт он и не вспомнил о нем. И это неудивительно — за истекшие одиннадцать лет столько всего произошло — кибуц, Шестидневная война, Мосад. Однако, возвратившись в Тель-Авив, он решил, что в следующий свой приезд во Франкфурт непременно заглянет в телефонную книгу.

Телефона Андреаса он не нашел и потому позвонил его родителям. Они не дали ему адрес сына, но посоветовали обратиться к его приятельнице — молодой женщине. Она разговаривала с ним по телефону очень сдержанно и сказала, что ничего об Андреасе не знает. Но Авнер все же попросил:

— Запишите на всякий случай мой адрес. Я живу в гостинице «Холидей Инн», комната 411 и пробуду во Франкфурте еще день.

Андреас позвонил ему в тот же день около полуночи. Поразительно! Они разговаривали так, точно расстались всего несколько дней назад и условились о встрече на следующий день в кафе на Гете-плац. Авнер пришел за десять минут до назначенного времени. Это стало для него привычкой, хотя в данном случае речь шла всего лишь о встрече с другом детства. Правило гласило: приходи всегда раньше, чтобы оберечь себя от неожиданностей. На этот раз его действительно поджидала неожиданность.

Андреаса он узнал сразу, едва тот появился из-за угла. Но узнал он его не потому, что его друг детства мало изменился. К кафе направлялся один из тех людей, которых Авнер должен был запомнить по фотографиям и при случае опознать. Так Авнер узнал, что Андреас был немецким террористом небольшого калибра. Недоучившийся студент, он в настоящее время был членом группы Баадер-Майнхоф.

Авнер наблюдал, как Андреас остановился в некотором раздумье и стал рассматривать лица мужчин, сидевших на террасе кафе. Собираясь с мыслями, Авнер наблюдал за ним еще в течение нескольких секунд. Наконец их взгляды встретились. Андреас приблизился. «Авнер?» — сказал он мягко. Авнер решился. Он встал, широко улыбнулся и дружески похлопал своего друга по спине, как когда-то. Это было удачей, надо было быть дураком, чтобы не понять этого.

Андреас знал его только по его старой фамилии, которую Авнер в армии сменил, так же, как и все в его части[16]. Ни при каких обстоятельствах он не собирался говорить с Андреасом о своих делах, решив даже не упоминать о работе в Мосаде и в охране авиакомпании «Эль-Ал». Самое простое — ничего вообще. Пусть он выскажется. Мало ли какие контакты можно будет через него завязать.

Он действовал по наитию. В тот момент он не мог знать, насколько это был верный шаг. Менее чем через два года эта встреча решительно изменила всю его жизнь.

Но в этот день, в кафе на Гете-плац, они просто сидели, пили пиво и вспоминали. Говорили только о прошлом. О себе Андреас рассказал очень мало. Он оставил университет и думал о том, чтобы посвятить себя писательской деятельности. Авнер о своей работе тоже не распространялся. Сказал только, что путешествует по Европе по делам израильской фирмы, торгующей изделиями из кожи. Политики они не касались. Прощаясь, Андреас дал ему номер своего телефона и просил звонить.

С этой встречи Авнер звонил Андреасу всякий раз, когда бывал во Франкфурте. Иногда они встречались за кружкой пива или просто разговаривали по телефону. Тема оставалась прежней — детство. Можно было подумать, что они — два пожилых человека, хотя им было всего по двадцать три года. Авнер чувствовал, что Андреас осторожно пытается восстановить былую дружбу. Он не мешал ему, но и не пытался ускорить развитие событий. Однажды, когда он упомянул в разговоре, что летит в Цюрих, Андреас дал ему письмо с просьбой отправить его из Швейцарии.

— Это для одной девушки, — пояснил он. — Я ей сказал, что меня не будет в городе.

Авнер взял письмо и, не задавая никаких вопросов, отправил адресату. С его стороны это была любезность, и он рассчитывал на ответную любезность со стороны Андреаса. В чем могла она состоять, Авнер пока не знал. Он не посвящал своего друга в свою работу. Дело здесь было не в этике. Он просто хорошо помнил один из разговоров с отцом.

Отец узнал о том, что Авнер решил стать агентом, как только он начал посещать школу под грибовидным куполом. Авнер не спрашивал откуда. Одно из двух — либо его просветили на этот счет старые знакомые по Мосаду, либо он сам догадался.

— Ну и как? Нравится тебе твоя водопроводная станция? — спросил он его однажды. И, не ожидая ответа, прибавил: — Ты поступил глупо. Но дело твое.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

Отец покачал головой.

— Лучший из моих советов тебе не пригодился. Но все же я дам тебе еще один. Если ты уж ввязался в это дело, то работай как следует. В соответствии с буквой их закона. Будь золотым мальчиком. Но не показывай всего, чем располагаешь. Держи какую-нибудь козырную карту всегда при себе.

Вспомнив этот совет, Авнер решил об Андреасе не упоминать. Это опасности не представляло. Если кто-нибудь и увидит их вместе и узнает Андреаса, то Авнер всегда может сказать, что тот друг его детства и он не распознал в нем террориста из банды Баадер-Майнхоф по мутноватой фотографии, которую ему вручили в Мосаде. Небрежность, не более того. Не велик риск по сравнению с козырем, лежащим в его кармане.

Последующие два года в жизни Авнера прошли быстро и без особых происшествий. Работал он по-прежнему с удовольствием, и начальство как будто было им довольно. Все это время он оставался агентом на малые роли. В настоящую разведывательную деятельность его не вовлекали. Но задания постепенно усложнялись. Иногда ему предлагали лететь в одну из европейских столиц — Афины или Лондон. Там начальник службы Мосада выдавал ему новый паспорт, и он приобретал новый статус скажем, западноевропейского бизнесмена. По этому паспорту он летел в другой город, например, Цюрих или Франкфурт, и встречался там с израильским агентом, работающим в какой-нибудь арабской стране. Задание состояло в том, что Авнер должен был передать ему информацию или, наоборот, получить ее от него. Как правило, агент, работающий в арабской стране и выдающий себя за араба, не приезжал в Израиль для обмена информацией. Таким образом устранялся риск разоблачения израильского агента арабскими агентами в Израиле или в Европе во время посадки на самолет, следующий в Израиль. Почти все разведывательные службы действовали именно так. Три четверти секретной информации передавалось из рук в руки в больших городах, кишащих приезжими и туристами.

На этот счет у Авнера были свои не лишенные цинизма соображения. Ему было ясно, что для обмена краткой информацией агентам не обязательно приезжать в Лондон. Вполне годился для этой цели и Бирмингем, а вместо Парижа Нанси. Но и агентам присущи слабости обычных людей. Кто захочет провести целую неделю в Нанси, если можно пожить это время в Париже? Авнера устраивало такое положение вещей. Это было одним из преимуществ его работы.

Многие из заданий, которые Авнер получал в течение этого времени, были связаны с операциями против терроризма. Непосредственно или косвенно.

Начавшийся в 1969 году, как раз перед тем как Авнер вошел в состав стажеров Мосада, цикл международных террористических акций, стал постоянным элементом общественной жизни во многих странах мира. К осени 1972 года можно уже было насчитать более двадцати крупных инцидентов, связанных с деятельностью одних только палестинских террористических организаций[17].

До осени 1972 года палестинские террористы действовали главным образом в аэропортах и нападали на принадлежащие Израилю и другим западноевропейским странам объекты. 21 февраля 1972 года сорок семь человек были убиты, когда «Дженерал Комманд» — фракция организации Народный фронт освобождения Палестины бомбила швейцарский самолет, стартовавший в Цюрихе. В этот же день взрыв повредил австралийский самолет, на борту которого находилась почта для Тель-Авива. Всего за несколько дней до этого другая палестинская террористическая группа забросала ручными гранатами автобус авиакомпании «Эль-Ал» в аэропорту Мюнхена. Один пассажир был убит и одиннадцать — ранены. В числе раненых была известная израильская актриса Ханна Маррон. Ей пришлось ампутировать ногу.

В том же году, между шестым и девятым сентября, пять самолетов были захвачены в результате эффектной операции, организованной Народным фронтом освобождения Палестины. Из них только один удалось освободить. Охрана застрелила угонщика, а его сообщницу — Лейлу Халед — арестовала.

Четыре других самолета постигла следующая судьба.

Один самолет был пригнан в Каир и взорван. Остальные три с тремястами заложников на борту приземлились в Иордании на старом военном аэродроме Доусон Филд.

Впоследствии, после того как по настоянию угонщиков из тюрем Швейцарии, Англии и Западной Германии были выпущены палестинские террористы, угонщики освободили заложников, а самолеты взорвали.

Однако эта успешная операция закончилась для палестинцев трагедией. Иорданский король Хусейн, спустя несколько недель после описанных событий, изгнал из страны все террористические группы. В процессе этой операции по изгнанию большое число палестинцев погибло. Именно тогда и была создана группа «Черный сентябрь», самая фанатичная из всех организаций этого типа.

Но не надо думать, однако, что терроризм был изобретен палестинцами в конце 60-х годов. Сложилось так, что в течение нескольких десятилетий политический террор как средство борьбы не практиковался. Заново его открыло новое поколение. И многие нации, причем вполне респектабельные, стали время от времени прибегать к террору.

В конце 60-х годов палестинцы обнаружили ахиллесову пяту Израиля. Как военный противник Израиль был почти неуязвим. С не меньшим успехом он отражал и террористические акты на своей территории.

Ахиллесовой пятой Израиля был Запад. Это понял бывший студент инженерного отделения университета в Штутгарте Абд ар-Рахмаа (Ясир) Арафат, хотя впоследствии он это не раз отрицал. Тем не менее Арафат стал руководить актами насилия за пределами Израиля и на оккупированных им территориях, хотя официально их не оправдывал.

Вначале Арафат использовал для этой цели собственную организацию «Аль-Фатах» («Борьба») — умеренную фракцию внутри Организации освобождения Палестины. В дальнейшем он стал прибегать к услугам организации «Черный сентябрь», разумеется тайно, публично неизменно отрицая свою к этому причастность.

Впервые арафатовский «Аль-Фатах» заявил о себе как о террористической организации в 1971 году, когда провел пробную диверсию, напав на несколько складов горючего в Роттердаме. Затем в отместку за убийства палестинцев в Иордании были совершены нападения на офисы иорданской авиалинии и правительственные учреждения в Каире, Париже и Риме.

Вдохновленный примером «Аль-Фатаха», в том же году начал свои операции «Черный сентябрь». В ноябре в Каире, на ступеньках отеля «Шератон» был убит премьер-министр Иордании, а менее чем через три недели — в Лондоне ранен ее посол Заид Рифаи.

Значительно меньшего успеха добился «Черный сентябрь» во время первой своей атаки на Израиль.

В мае 1972 года этой организацией был захвачен бельгийский авиалайнер. Пригнав его в Тель-Авив, террористы попытались обменять его на триста семнадцать палестинцев, находящихся в израильских тюрьмах. В результате этой операции число содержащихся в тюрьмах Израиля палестинцев увеличилось с трехсот семнадцати до трехсот девятнадцати — израильским парашютистам удалось штурмом взять самолет и захватить обоих угонщиков.

Успешные операции против Израиля осуществил в 1972 году Народный фронт освобождения Палестины, самая крупная и опытная из групп, практикующих международный террор. Создателем этой группы был Жорж Хабаш[18], а террористическими акциями руководил Вадиа Хадад[19].

Вадиа Хадад бы первым, кто попытался создать централизованное руководство мировым терроризмом.

31 мая 1971 года он послал троих убийц-камикадзе из японской «Красной армии» в тель-авивский аэропорт Лод. Террористы бросили в толпу несколько гранат и открыли беспорядочную стрельбу по пассажирам, находящимся в помещении аэровокзала. Двадцать шесть человек были убиты и семьдесят шесть ранены.

По иронии судьбы, среди пострадавших больше всего было христиан-пилигримов, прибывших из Пуэрто-Рико.

В задачу Авнера входило также и наблюдение за людьми в районе европейских аэропортов с целью обнаружения потенциальных террористов, прежде чем им удастся попасть на самолет, следующий в Израиль.

Элемент случайности в таком задании был достаточно велик. Бывали случаи, когда Мосад получал от своих агентов информацию о готовящемся нападении без указания важнейших данных — даты, конкретного маршрута, числа террористов и их имен.

Среди террористов больше всего было молодых арабов, но теоретически террористом мог оказаться человек любого возраста, национальности и пола. Они могли затесаться в какую-нибудь смешанную группу путешествующих или найти какое-нибудь иное вполне правдоподобное прикрытие.

Не все планы террористов были связаны с нападениями на самолеты и их угоном. Иногда они направлялись в Израиль с другими заданиями. Например, некоторые должны были вербовать в террористическую организацию палестинцев, живущих на оккупированных территориях, другие выполняли шпионские функции.

Изучению типа террориста мосадовские ученые посвятили немало времени. Ими была разработана психологическая модель потенциального террориста. Но, разумеется, редко кто из реальных террористов совпадал во всех деталях с этой моделью. И все же некоторые общие для всех террористов особенности поведения были в этой модели учтены.

Так, на основании материалов допросов Мосад мог в общих чертах представить себе поведение молодых палестинских партизан в течение сорока восьми часов, непосредственно предшествующих выполнению террористической акции. Была обнаружена общая для всех тенденция — напоследок пожить как следует, то есть останавливаться в лучших отелях, есть в лучших ресторанах, одним словом, истратить все деньги, оставив только сумму на билет «туда» — в Израиль. В большинстве случаев террористы не бронировали номер в отеле в городе, куда направлялись, не могли назвать имен друзей или родственников, которых будто бы собирались посетить. Часто они выбирали окольный путь в Израиль.

Если некий молодой человек, выдающий себя за студента, покупал билет в Тель-Авив на самолет, следующий маршрутом Париж — Рим — Афины, жил при этом в самом дорогом отеле в Женеве и не мог назвать в Израиле никого из его жителей, хотя, по его же собственным словам, затеял эту поездку именно для встречи с израильскими друзьями, то подозрение считалось обоснованным.

В поведении террористов можно было заметить и другие особенности, характерные для людей в состоянии аффекта.

Обычно они брали с собой очень мало вещей. И этот небольшой багаж — какую-нибудь туристскую сумку или маленький чемоданчик, — как правило, сжимали в руках или держали на коленях, вместо того чтобы положить его на незанятое место рядом с собой или поставить на пол в зале ожидания аэропорта. Они много курили, часто ходили в туалет. Никто из них не мог углубиться в чтение, хотя перелистывать журнал, страницу за страницей, было для них обычным способом маскировки. Было заметно, что им трудно сконцентрировать внимание.

Обычно, планируя угон самолета, террористы создавали группы из трех-четырех человек, однако члены этой группы никогда не сидели вместе в зале ожидания, но все время переглядывались друг с другом. (Агент Мосада, узнавший одного из террористов в аэропорту Шипхол в Амстердаме по фотографии, без труда опознал двух его спутников, просто проследив, с кем он нервозно обменивался взглядами.) Было отмечено, что террористы предпочитают сидеть на подоконниках, несмотря на то что по соображениям их же собственной безопасности, целесообразнее было сидеть у проходов.

Однако все это было достаточно неопределенным, даже «импрессионистичным», хотя психологи в Мосаде и дали своему детищу название: «Проект профилированной модели». Достаточного научного обоснования этой работе явно не хватало. Полагаться на эти рекомендации можно было, только обладая особой способностью сопоставлять едва уловимые детали.

Авнер выполнял множество подобных заданий, но тревогу поднять счел необходимым только дважды.

В первом случае — все признаки как будто были налицо, но, как выяснилось, подозреваемой молодой паре, кроме большого количества гашиша, скрывать было нечего.

Второй случай стал его триумфом: подозреваемый человек оказался главным вербовщиком террористов на Западном Берегу Иордана. При этом билет он купил туда и обратно, не курил, не ходил в туалет и ни с кем в зале ожидания не обменивался взглядами. Авнер так и не смог объяснить, почему он счел нужным позвонить в Тель-Авив и высказать предположение, что этого человека следует по прибытии задержать и допросить. Подозреваемый был, правда, арабом, но среди пассажиров арабов было много.

Нельзя утверждать, что Авнер стал настоящим специалистом по борьбе с терроризмом. За тот отрезок времени, о котором здесь говорится, его неоднократно посылали лишь на несложные задания. Но его это устраивало. И вот почему.

Во-первых, он не рассматривал эти задания как малозначащие. Во-вторых, это обычно означало поездку за границу, то есть путешествие. В конце 1971 года он побывал даже в Нью-Йорке. Наконец-то его мечта осуществилась!

Спустя некоторое время характер его заданий несколько изменился. Он не был больше охранником на лайнерах, но время от времени все еще получал приказы, связанные с охраной какого-либо лица. Однажды ему довелось участвовать в сложной операции — надо было обеспечить перебежчику из Восточной Германии (имени его Авнер не знал) выезд из Западного Берлина. Собственно, его функции тогда сводились лишь к тому, чтобы доставить перебежчика в служебном грузовике компании «Эль-Ал» от ограды аэропорта, в которой была проделана дыра, к ожидающему его на летной полосе Боингу-707. Беглеца он так и не увидел. В другой раз ему поручили охранять Голду Меир во время ее поездки в Париж. Поездка закончилась без всяких приключений.

Авнер и Шошана поженились, когда он проходил практику. Не было больше никаких причин откладывать свадьбу. После окончания университета Шошана как незамужняя женщина могла быть призвана на военную службу. Это не играло решающей роли в их желании пожениться, но все же ускорило свадьбу. Что касается Авнера, то он, как и большинство мужчин, чувствовал себя вполне комфортабельно и без официально оформленного брака.

Авнер не изменял Шошане. Это не означало, что он не замечал других женщин или считался с инструкцией Мосада, отмечавшей нежелательность любовных связей. Он просто был слишком занят. Кроме того, он ощущал какой-то внутренний протест против любовных интрижек и формулировал его так: «Пусть все будет иначе, чем у отца. Пусть у нас будет нормальная семейная жизнь».

Не исключено, однако, что одной из причин его верности было ощущение, что женщины в нем ничего особенно интересного не находили. Они скорее могли бы заинтересоваться его деятельностью, но этой темы он никогда не касался. Он знал, что другие мужчины производили впечатление на женщин независимо от темы разговора. Авнеру это не было дано. Если он встречал красивую девушку, он терялся и стоял перед ней дурак дураком. Иметь в запасе козырь и не сметь им воспользоваться — вот что было досаднее всего.

У него выработалась защитная реакция, этакое снисходительное отношение к женщинам. Когда при виде ослепительной блондинки другие мужчины теряли голову, Авнер только плечами пожимал: «О, конечно, — говорил он, — в полевых условиях она, безусловно, сгодится». При этом наблюдательный человек мог заметить, что, произнося эти слова, он буквально поедал блондинку глазами.

Шошана была совсем другой. Красивой, может быть, не ослепительной, но красивой. Кроме того, она была сабра и ее не надо было завоевывать. В этом смысле израильские женщины держались гораздо проще, чем женщины Европы. Шошана все понимала без слов и ни о чем не спрашивала. Некоторое представление о том, что означали постоянные отлучки Авнера она имела. Если ей задавали по этому поводу вопросы, она сдержанно отвечала: «Авнер выполняет какую-то работу для правительства». В Израиле этого было достаточно.

Свадьбу отпраздновали весело. На фотографиях Авнер запечатлён с широкой улыбкой на загорелом лице и в белом блейзере. Шошана в длинном белом платье казалась таинственной. Было много гостей — друзья, соседи, даже трое или четверо товарищей Авнера по службе в армии. Громадный стол был заставлен едой, причудливыми тортами и множеством бутылок сладкого израильского вина цвета меда. Конечно, на свадьбе были родители Авнера. Отец, как всегда, когда попадал в общество, покорил всех присутствующих своим обаянием. Он пришел с Вильмой. Все были необычайно предупредительны друг к другу… Но на некоторых фотографиях, где были сняты мать, отец, Вильма и родители Шошаны, заметно, что мать и Вильма стараются не встречаться друг с другом глазами.