3.2.1 Социально-экономическая интерпретация английской Реформации в трудах К. Хилла
Одним из крупнейших историков, исповедовавших методологические подходы социальной истории в изучении Реформации в Англии в современной британской историографии, с 1950-х гг. стал Кристофер Хилл (1912–2003), создавший ряд важных работ, многие из которых ориентированы на XVII в., поскольку главной темой его научных изысканий было изучение Английской революции XVII в. Вместе с тем, работы К. Хилла очень важны также для понимания религиозно-политической истории Англии XVI–XVII вв. и подходов тех британских социальных историков, которые испытали методологическое влияние марксизма{471}.
Крупнейшая из работ К. Хилла, в которой рассматривались вопросы истории Реформации в целом с экономической точки зрения — «Экономические проблемы церкви. От архиепископа Уитгифта до Долгого парламента» (1956){472}. К. Хиллу удалось показать, что экономические вопросы были чрезвычайно важны для церкви. Цель его работы — попытаться проследить то, какую роль сыграла религия в подготовке Английской революции середины XVII в., а также рассмотреть связь между развитием капитализма и пуританизмом. Догадки общего характера о влиянии социально-экономических и политических факторов на происхождение Реформации, отмечал К. Хилл, высказывали в XVI в. уже современники, но при попытках более точно сформулировать понимание связи между развитием экономики и религии возникают трудности. Большинство историков признают существование связи между пуританизмом и капитализмом, хотя при этом спорят о том, какова была каузальная природа этой связи{473}.
Вопрос о связи Реформации и развития капитализма был поставлен в конце XIX — начале XX вв. немецким социологом М. Вебером и британским историком Р. Тоуни. Тезис Вебера-Тоуни, как его именуют в британской историографии, выдвигал на первый план любого объяснения социальных изменений в предреволюционной Англии идейное влияние пуританизма, но при этом в нём развивалась мысль, что пуританские идеи были не совсем тем, чем они казались — пуританизм, согласно этому подходу, представлял собой лишь рационализацию материальных конфликтов, происходивших в общественной жизни. Как считал К. Хилл, влияние идей в XVI–XVII веках на современников было велико. Но церковь в это время была чем-то большим, чем религиозным учреждением: она была политическим и экономическим институтом значительной силы и влияния, так что существовало множество не только религиозных причин того, что в 1640 г. были желающие свергнуть церковную иерархию. Церковь была политической, судебной и образовательной организацией, и епископы составляли значительную группу в палате лордов, были гражданскими слугами, администраторами, а при архиепископе Кентерберийском Лоде стали занимать ключевые правительственные должности. Некоторые епископы происходили из социальных низов, так что, находясь в зависимости от королевской власти, они защищали произвольное налогообложение при Карле I. Церковные суды вмешивались в повседневную жизнь очень многих людей, стремясь налагать на них штрафы за моральные проступки{474}. К. Хилл рассматривал церковные суды и как судебные, и как экономические институты, причём деятельность церковных судов определенно имела экономические последствия. Особенностью научной деятельности К. Хилла было то, что он опирался преимущественно на опубликованные источники{475}.
К. Хилл считал, что выявление генеалогии религиозных сект, «как будто речь идет о личностях — пустая трата времени»: по крайней мере, в истории идей, как ему представлялось, «более важна социальная среда, чем наследственность». В качестве примера для иллюстрации этой мысли К. Хилл отмечал, что индепендентство развивалось одним путём в эмиграции в Нидерландах, другим — в революционной Англии, третьим — когда выступало в качестве правящей силы в Новой Англии, а ещё одним путем — после реставрации Стюартов в Англии, поэтому для исследования важно рассмотреть влияние той социальной среды, в которой формировались английские пуритане. В то же время К. Хилл считал нужным подчеркнуть, что пуританизм не стал бы исторической силой, если бы был лишь рефлексией по поводу экономических проблем: «та сила мужества, которая двигала действиями Принна, Лильберна и Джорджа Фокса в то время, когда они претерпевали мученические наказания, вела их к очень разным целям, ни одну из которых нельзя просто описать экономическими понятиями»{476}.
Реформация Генриха VIII, как писал К. Хилл, ослабила церковь в материальном и политическом отношениях. При диссолюции монастырей в распоряжение короны перешли земли, приносившие чистый годовой доход в размере более 136 тыс. фунтов, а также слитки золота и серебра, посуда, ценности стоимостью примерно в 1–1,5 млн. фунтов. К. Хилл приводил данные, собранные в работе А.Н. Савина{477}, и доходы монастырей у русского историка, как считал К. Хилл, возможно, даже недооценены. Значение этих цифр можно оценить на фоне того, что до 1542 г. королевские доходы от земли никогда не превышали 40 тыс. фунтов в год{478}. С потерей монастырской собственности церковь потеряла право представлять священника в приход примерно в 40% приходов, и были также потеряны возможности патронажа. Когда в палату лордов входили аббаты, духовные лица имели в верхней палате английского парламента абсолютное большинство, а в результате разрыва с Римом епископы были отрезаны от общения с другими церквами в Европе и стали более зависимы от короны. Уменьшилось уважение к церкви: народ узнал, что церковная собственность, оказывается, не является священной, традиционные церковные институты Moiyr исчезнуть, а мир при этом стоит как стоял. Протестантское богословие подрывало представление о священнике как о священной персоне и повышало самооценку прихожан. Люди задумались над тем, за что они платят священникам, не умеющим самостоятельно проповедовать или не живущим в приходе. Как считал К. Хилл, Реформация проистекала, в сущности, из политических причин{479}.
К. Хилл отмечал, что церковь из-за своей постреформационной зависимости от короны была вынуждена смириться с тем, что монархи на льготных условиях но низкой арендной ставке сдавали землю в аренду придворным, таким способом оплачивая их службу монархии. Подобным образом, бывало, поступали сами епископы и соборные капитулы и предоставляли церковную землю в аренду знати и джентри тех епархий, которыми они управляли, поскольку искали у землевладельцев поддержки в местных делах. Епископы стали взимать большие вступительные файны, которые обогащали их лично, ничего не давали преемникам епископов в данной епархии, особенно, если договор об аренде был заключён с выгодой для арендатора — епископы, бывало, фактически «продавали будущее»{480}. В целом можно утверждать, что церковные земли сдавались в аренду по заниженной цене{481}.
К. Хилл разбирал свидетельства современников о размерах дохода епископов. По их данным, в первые десятилетия XVII в. 26 епископов вместе получали годовой доход примерно в 23–26 тыс. фунтов в год, а в результате продажи земель епископов в ходе Английской революции после 1646 г. было выручено по крайней мере 676387 фунтов. Доходы с земель соборных капитулов оценивались в 4500 фунтов в год, а продали эти земли после 1649 г. примерно за 455621 фунт. К тому же эти земли предлагались к продаже по более высокой цене, но на переполненном предложениями земельном рынке были проданы по более низкой. Необходимы дальнейшие исследования этих проблем, а пока остаётся только предполагать, в какой степени собственникам удавалось добирать заниженную арендную плату за церковные земли за счет файнов{482}.
При экономических трудностях епископы продавали лес. Корона и церковь, считал К. Хилл, стали превращаться в своего рода рантье. Их землями управляли и получали доходы арендаторы, и никто теперь на церковных землях не помогал бедным, не оказывал гостеприимства, не ремонтировал дороги и мосты. Действующим лицом в сельской местности становился тот, кто непосредственно организовывал процесс производства — йомен, арендатор, фабрикант-суконщик. Революционные события XVII в., утверждал К. Хилл, привели к политическому и институциональному оформлению того, что уже стало экономическим и социальным фактом — господству этих новых общественных групп{483}.
К. Хилл считал, что ограбление церкви в Англии в результате Реформации привело к тому, что в стране не происходил заметный рост налогообложения. Но недостаточность денежного содержания священников часто отвращала способных людей от церковной службы, что стало серьёзной проблемой. Во второй половине XVII в. финансовые проблемы церкви были решены увеличением налогообложения, назначением более высокого жалованья священникам, но к этому времени изменилась расстановка политических сил не в пользу монархии, и оппозиционные прежде силы достигли своего, церковная собственность была перераспределена за счёт церковной иерархии{484}.
Падение роли и авторитета церкви ощущали современники, писавшие о грабеже церкви и о том, что у неё еще есть средства, завладеть которыми и пытаются ненасытные светские лица. Средствами грабежа были долговременные аренды, обмен землей, прямой захват церковного имущества, занятие административных должностей в церкви. От грабежа церкви наибольшие выгоды имели пэры и джентльмены. По акту 1559 г. епископам запрещалось сдавать епархиальные земли в аренду более, чем на три жизни, или 21 год, или за меньший, чем обычно, размер ренты, но это не касалось арендных договоров с короной{485}. Английский церковный историк конца XVII — начала XVIII вв. Джон Страйп называл этот акт «актом о грабеже церкви»{486}. При Елизавете, бывало, подолгу держали вакантными епархии: Оксфорд в течение 24 лет, Эли — 19, Бристоль — 14 (Бристольскую епархию также держали вакантной по совместительству (in commendam) с Глостерской епархией в течение 27 лет), поскольку доходы с епархии в то время, пока туда не был назначен епископ, шли короне. С Элийской епархии 1000 фунтов в год получал граф Оксфорд, а эмигрировавшего в Англию после 1581 г., когда Португалия перешла под власть Испании, представителя королевской династии Португалии католика дона Антонио, на которого в Лондоне имели политические виды как на возможного английского ставленника на португальский престол, в шутку прозвали «епископом Элийским», поскольку он регулярно получал большую часть доходов епархии. Епархию Эли долго держали вакантной потому, что никто не мог заплатить за то, чтобы быть туда назначенным, в итоге же согласившийся на такие условия Мартин Хелтон был принужден раздать столько епархиальной земли в аренду, что его подпись Мартин Элийский шутники расшифровывали как Martyr of Ely (элийский мученик). Большинство вновь назначенных епископов были готовы пожертвовать частью своих доходов ради того, чтобы добраться до пользования имуществом епархии, и, как считал К. Хилл, такие «экономически ориентированные епископы» также возводили в сан корыстолюбивых священников{487}.
Нелюбовь Елизаветы к женатым епископам К. Хилл тоже объяснял экономическими причинами в связи с тем, что имевшие семьи епископы старались содержать их на церковные средства. Но не все епископы, как отмечает К. Хилл, были лишь жертвами давления, и некоторые активно пользовались своим положением. Например, епископ Хьюз из епархии Сент-Асаф (1573–1600) держал но совместительству архидиаконство, 16 бенефициев, сдавал в аренду на долгие сроки епархиальные маноры своей жене, детям, сестрам, двоюродным братьям, платил скудное жалованье своим викариям, продавал права представления священника в приход, занимался вымогательством в отношении своего духовенства во время епархиальных визитаций, не уделял внимание гостеприимству и благотворительности, при этом скопив значительное состояние. Епископы брали большие файны при сдаче земли в аренду, поскольку с файнов не взимались «первые плоды» и субсидии, которыми облагалось духовенство{488}.
Современники считали, что духовенство в период Реформации было принижено намеренно, чтобы духовные лица оказались в полной зависимости от короны. Дореформационные епископы по социальному статусу фактически относились к знати. Среди епископов при Елизавете по социальному происхождению были сыновья торговцев, ткачей, портных, йоменов, мелких джентльменов. Епископы до Реформации часто были канониками, специалистами по гражданскому праву, выдвинувшимися благодаря своим способностям, или выходцами из знати, но они чувствовали себя в церкви слишком независимо{489}. К концу правления Елизаветы стало приходить понимание того, что, если прежними темпами будет продолжаться грабёж церкви, скоро в епархиях не останется средств для того, чтобы поддерживать их существование, так что при Якове I в 1604 г. был принят акт, запрещавший архиепископам и епископам отчуждать земли епархий даже в пользу короны. Как писал К. Хилл, «бережливая Елизавета была главным грабителем церкви, а расточительный и экстравагантный Яков I стал защитником церковных доходов»{490}.
К. Хилл развивал идею о том, что причиной пуританских нападок на церковь были экономические соображения: «пуритане выражали интересы жаждавших земли больших и малых деловых людей». В этом активно пытались уличить пуритан ещё представители лодианской группировки в церкви Англии: принадлежавший к ней церковный историк XVII в. П. Хейлин усматривал в клерикальном пресвитерианстве амбиции отдельных духовных лиц, а в светском пресвитерианстве главным считал желание грабежа. Но К. Хилл при этом отмечал, что любое простое уравнивание «пуританизма» и «буржуазии» применительно к XVI в. — этот чрезмерное упрощение{491}.
Экономические аспекты в понимании служения священника, отмечал К. Хилл, были не чужды самим духовным лицам, особенно пуританам. По понятиям обычного права, бенефиций был собственностью, на которую священник, возведённый в держание с соблюдением всех правовых норм, имел право как на собственность на основе общего права. В первую очередь, получалось, что обладание бенефицием было связано с получением десятины, а не с выполнением духовных обязанностей — это были признаки фригольда. Против такого понимания служения священника выступали сепаратисты{492}. Юристы общего права и парламентская оппозиция исходили из того, что служение священника в приходе следует рассматривать как фригольд, чтобы предотвратить лишение священников приходов за нонконформизм{493}. В то же время бенефиций отличался от других форм фригольда тем, что не мог быть продан священником, и оставался за ним лишь в течение жизни. Иногда правом допуска священника в приход владел сам приход{494}. В результате Реформации право допуска священника примерно в одну треть приходов перешло в руки светских лиц. Светское влияние на процесс назначения духовных лиц, как считал К. Хилл, всегда было значительным, а Реформация прояснила и узаконила этот процесс{495}.
В XVI в. обострились проблемы с взиманием десятины в связи с тем, что расширилась торговля, появилось много новых видов доходов. Переход от зерноводческого хозяйства к пастбищному или интенсивному земледелию с выращиванием технических культур означал также замену большой десятины на малую десятину, которую было труднее собирать. Поэтому за счет малых десятин викарий, если он сохранял их за собой, мог получать большие доходы, чем ректор. Большая десятина, которая шла ректору прихода, обычно состояла из зерна, сена, древесины. Малая десятина в приходах, где служил викарий, шла со всех других земледельческих продуктов, а также из того, что называли смешанными и личными десятинами — это то, что зарабатывал прихожанин своим личным трудом. Викарию было легче собирать свою часть десятины: он жил на месте и был знаком с прихожанами, но во второй половине XVI в. и эти отношения осложнялись. Десятину следовало уплачивать с каждого шестого или седьмого животного или птицы, а священник при это должен был давать пенс или полпенса сдачи в том случае, если в крестьянском хозяйстве было меньше 10 животных или птиц. С добытых в природе зверей десятина не платилась, но с выловленной рыбы десятину стремились взыскивать, так как рыболовный промысел в XVI в. активно развивался. Из-за взимания десятины за рыболовный промысел рыбаки стали сдавать рыбу в Голландии или Франции. Самые большие состояния в Англии в XVI в. накапливались вне каких-либо приходов — в занятиях пиратством, грабежом, морской торговлей, но также и путем огораживаний{496}.
Лица, занимавшиеся новыми видами экономической деятельности, стремились избежать обложения десятиной, а юристы общего права активно помогали им в этом. В 1549 г. было запрещено использовать клятву для принуждения светских лиц к отчёту о своих доходах при уплате десятины, и, по словам К. Хилла, «для церкви это было катастрофой»{497}. По его мнению, можно утверждать, что совокупный реальный доход всех духовных лиц в Англии в течение столетия после Реформации как минимум не увеличился, в то время как национальный доход этого времени заметно возрос. Духовные же лица не получали и 10% от национального дохода, особенно в больших городах и районах товарного сельского хозяйства. К. Хилл делал на основе этого вывод, что в Англии в это время землевладельцы контролировали и эксплуатировали церковь, а борьба против десятины отражала экономические интересы мелких производителей в городе и деревне. Когда десятины оказались во многих случаях в распоряжении светских лиц, становилось ясно, что десятина, в сущности, является разновидностью ренты и не имеет какого-то священного характера{498}. Церковь оценивала свои потери от взимания десятины светскими лицами в 100–126 тыс. фунтов. В наибольшей степени контроль светских лиц над церковью распространился на юго-востоке Англии — в наиболее развитом в экономическом отношении районе страны{499}.
Взимание десятины, как считал К. Хилл, угнетающе действовало на развитие сельского хозяйства. Бывало, что крестьяне намеренно не доводили число принадлежавших им голов скота до цифры более шести, так как далее начиналось взимание десятины со скота. Но, отмечал британский историк, протестантская церковь, в том числе в Англии, по сути дела, не могла существовать без десятины. По его мнению, споры о взимании десятины в Лондоне тоже внесли вклад в происхождение гражданской войны, поскольку духовенство стали ненавидеть, над духовными лицами пытались насмехаться на улицах{500}.
Пребывание человека в воцерковлённом состоянии, отмечал К. Хилл, стоило денег. Плата за совершение обрядов в церкви стала обязательной по статуту короля Эдуарда VI, изданному в 1549 г., когда власти в Англии активизировали Реформацию. Крещение детей и воцерковление женщин после родов стоило от 4 до 11,5 пенсов, а в случае, если ребёнок умер, всё же платили 1–2 пенса. Вносилась также плата за благословение священником беременности. За венчание платили от 1 до 4 шиллингов с оглашением в церкви имен вступающих в брак, и от 3 до 6 шиллингов, если нужно было вступить в брак во время года, не рекомендованное церковным календарем. Похороны обычно стоили от 2 пенсов до 1 шиллинга 4 пенсов при захоронении в церковном дворе, от 2 шиллингов до 2 шиллингов 8 пенсов в гробу. С тех, кто умирал не в своем приходе, брали значительно больше. Захоронение в церковном здании стоило 6 шиллингов 8 пенсов и выше. Бывали случаи уплаты ренты за поддержание могилы от 1 до 4 фунтов в год. Звон колоколов во время венчания дополнительно стоил от 1 шиллинга в зависимости от значительности исполняемого звона. Расценки на церковные услуги подробно исследованы в работах ряда историков{501}.
Священники ещё пытались также брать взносы на помин души — мортуарии, и такие обычаи сохранились в Англии в некоторых местностях до конца XVII в. Прихожане также несли расходы на содержание приходского клерка. В Лондоне в первые десятилетия XVII в. приходские клерки могли собирать в год 200 фунтов и более, и к тому же имели право взыскивать не уплаченные им деньги через церковные суды, против чего выступала палата общин. Со времени Реформации в источник дохода превратилась плата за место в церкви, которое стало одним из признаков социального статуса. Пассивное сопротивление в платежах за церковные службы в наибольшей степени исходило, как отмечал К. Хилл, от представителей тех социальных групп, которые стремились к установлению свободы торговли, и он утверждает, что они стремились также к установлению договорных отношений в религиозной сфере, как они уже стали привыкать поступать в своей экономической деятельности{502}.
Право получения десятины, перешедшее в результате Реформации в ряде приходов короне, приносило государственной казне в среднем 11 тыс. фунтов в год. Духовенство также платило монарху субсидии. В правление Елизаветы субсидия обычно составляла 6 шиллингов с фунта доходности данного бенефиция после того, как была уплачена десятина, то есть субсидия платилась в объеме 5 шиллингов 5 пенсов с фунта чистой прибыли. В XVII в. уровень обложения был снижен до 4 шиллингов с фунта (3 шиллинга 7 пенсов с фунта чистой прибыли), а с 1609 г. бедное духовенство было освобождено от уплаты налогов с земли. Духовенство также подлежало принудительным займам, добровольным пожертвованиям, взносам, заменяющим военную службу (взимались до 1662 г. с тех, кто имел доход более 30 фунтов в год, а также с собственности в форме фригольда, которую священники могли иметь, получив по наследству). Церковные субсидии голосовались на конвокации и утверждались парламентом. Добровольные пожертвования духовенства парламентскому утверждению не подлежали и уплачивались непосредственно королю под угрозой церковных наказаний вплоть до отлучения от церкви, что помогало королевской власти решать материальные проблемы, не созывая парламент{503}.
К. Хилл утверждал, что духовенство платило налогов в процентном соотношении к общей численности населения страны больше, чем светские лица. До революции середины XVII в. одно духовное лицо приходилось примерно на 500 человек, и при этом духовенство, составлявшее 0,2% населения, платило более 25% прямых налогов в государстве. В результате Реформации доходы духовенства уменьшились примерно на 50%. Налогообложение не распространялось на штрафы, налагавшиеся церковными судами. Высшее духовенство, считал К. Хилл, заметно недоплачивало налоги в соответствии со своими доходами, но поступления от штрафов были нерегулярны{504}.
В правление Елизаветы считалось, что для учёного священника минимальным годовым доходом должны быть 30 фунтов, хотя в Англии было менее 5% бенефициев с таким доходом, а в 1587 г. пуритане заявляли, что хорошему священнику нужен годовой доход в 100 фунтов{505}. Под влиянием реформационных идей стал активнее осуждаться абсентеизм священников. Отсутствие священника в приходе осуждали и церковные власти, и пуритане. За это устанавливались штрафы, но законодательными мерами эту проблему разрешить не удавалось. Деканства, архидиаконства, пребенды и большинство должностей в университетских церквах были освобождены от ограничений в плюрализме. Продажа диспенсаций (отпущений за это нарушение) держателям плюралитетов давала казне постоянный доход. В 1640 г. примерно 3/4 сонорного духовенства и 1/4 духовных лиц в университетах были плюралистами. В исчислении количества держателей плюралитетов известный английский историк РГ. Ашер применительно к 1603 г. называл цифру в 1000 плюралистов, которые держали 2500 бенефициев{506}. К. Хилл эти цифры считал недооценкой. Билли об отмене плюралитетов с 1584 по 1625 гг. регулярно проваливались в парламенте, так что их запретил держать только Долгий парламент{507}.
К. Хилл отмечал, что умеренные пуритане искали способы усилить свое влияние в церкви экономическими средствами, и наглядным примером в этом отношении, как он показал, была деятельность финансовой организации Feoffees for Impropriations, которую они создали в 1630-е гг. для выкупа у светских лиц права на взимание десятины с целью увеличения доходов идейно близких им священников. Создателей организации обвиняли в том, что они своей деятельностью приведут к разрушению существовавшую церковную иерархию, создав свою собственную. Средства организации были конфискованы в пользу королевской казны и пошли на увеличение денежного содержания священников, но кандидатуры этих священников выдвигал король. Деятельность организации по скупке права сбора десятины была предвестником появления других добровольных организаций, созданных по примеру акционерных компаний, которые, бывало, действовали в своих интересах вопреки желаниям властей. Такие предприятия давали опыт для сплочения оппозиции. Общественное мнение в Англии, как выявлено, безусловно одобрительно относилось к деятельности организации Feoffees for Impropriations. Таким образом, ещё до революции с опорой на средства, выделяемые прихожанами, стала развиваться, в сущности, конгрегационалистская практика выдвижения священника и его содержания или увеличения ему денежного жалованья{508}. К 1640 г., считал К. Хилл, на экономическом основании во многих приходах сложился фактический выбор священников по воле приходов или городских корпораций, причём этот выбор делали или оказывали на него наибольшее влияние состоятельные прихожане, и, вполне возможно, благодаря этому с началом революции и гражданской войны так быстро распространилось индепендентство, корни которого К. Хилл предлагал искать скорее не среди сектантов Нидерландов и Новой Англии (или вместе с ними), а в таких английских приходах, которые стремились выбирать для себя священника. Не исследуя специально экономические аспекты этого явления, к подобным выводам приходили также другие историки, считавшие, что нечто вроде индепендентства уже существовало к 1640 г. в некоторых лондонских конгрегациях, которые фактически избирали своих священников, и у пуритан, которые нанимали лекторов{509}. Такие общины, выбиравшие священников, по мнению К. Хилла, были подготовительной базой развития демократии{510}.
Как считал К. Хилл, из-за скудости материальных средств церкви она могла материально обеспечить только узкий круг духовных лиц, и слишком многие из клириков, в том числе с искренними религиозными чувствами, по экономическим причинам оказывались среди критиков, а не среди защитников церкви. Ситуацию могла спасти коренная экономическая реорганизация, но этого не могла добиться церковная иерархия, а светские лица не хотели отказываться от принадлежавших им прав на сбор десятины. Сам правящий класс в Англии, но словам К. Хилла, был расколот в процессе генезиса капитализма{511}.
Политика Лода, как считал К. Хилл, состояла в том, чтобы вернуться к дореформационному состоянию церкви в Англии во всём, кроме подчинения церкви папству. Лод хотел вернуть церкви право сбора десятины и укрепить церковные суды, что означало бы попытку полного подчинения судов общего права, а также стремился восстановить социальный престиж церкви: по словам Хилла, «он хотел возродить средневековье, причем не только церемониально, но и экономически». Политика «социальной справедливости», проводимая Лодом, проявлялась в попытках защитить общинные земли от попыток огораживаний и в попытках помешать собственникам делать со своей собственностью то, что они считали нужным. К. Хилл утверждал, что Лода не поддержал весь епископат, который был озабочен и своими материальными нуждами, и стремлением не портить отношения с джентри в своих епархиях{512}. Последующие исследования, особенно недавняя работа Дж. Дэвиса, показали, что у Лода всё же были сторонники в среде епископата, действовавшие в исполнении этой программы мер даже более активно, чем сам архиепископ Кентерберийский{513}.
Лод и его сторонники стремились положить конец тому положению, когда епископы и деканы сохраняли лишь свой статус, а их землями эффективно пользовались, исходя из своих целей, арендаторы, и такие попытки усилить экономические позиции церкви стали раздражать джентри не меньше, чем стремление Якова I и Карла I увеличить свои доходы за опекунство и другие феодальные привилегии, которые имела корона. Своей политикой Лод, как считал К. Хилл, задел сразу несколько струн в чувствах англичан — он создавал угрозу протестантизму, патриотическим чувствам, деятельности парламента, отношениям собственности, и все эти мотивы питали действия оппозиции{514}.
Оценивая административно-церковную политику Лода, К. Хилл считал, что «это был сознательный, трудолюбивый человек, который пытался реализовать идеалы, которые нельзя назвать неблагородными. Но идеи Лода не то что были плохими — они были несвоевременны, опоздали примерно на столетие и не могли быть реализованы». На рубеже XVI–XVII вв. в Англии формировавшиеся новые социальные группы, занимавшиеся предпринимательством, считали справедливым платить священнику то содержание, которое было установлено по контракту — религиозная жизнь прихода переводилась на экономическую основу. Это было вызовом самой идее существования государственной церкви. Знаменательным К. Хилл считал также то, что в это же время Томас Гоббс, который держался в стороне и от пуритан, и от юристов общего права, и от духовенства, выработал политическую философию, в которой государство, права граждан государства, их взаимоотношения тоже осмысливались как контрактные по своему характеру. Как считал К. Хилл, трудно не сделать вывод, что общим фактором, порождавшим такое внимание к договорным отношениям в обществе у мыслителей того времени, были изменявшиеся условия экономической жизни и влияние развивавшегося капитализма. Он приводил также знаменательную цитату из Жана Кальвина: «Таинства — это разновидность взаимного контракта, посредством которого Господь передаёт нам свою милость и обещание вечной жизни, а мы в свою очередь обещаем ему свою покорность»{515}. Во многих протестантских сектах существовали договоры между их членами и особые договоры со священником. Защитники веротерпимости постоянно сравнивали религиозную общину с торговой компанией. Значительная пуританская богословская школа XVI–XVII вв. «теология ковенанта» тоже базировалась на договорных отношениях между человеком и Богом со взаимными обязательствами, которых придерживалась каждая из сторон{516}.
К. Хилл пришел к выводу, что на примере изучения религиозно-политической истории Англии XVI–XVII вв. можно убедиться, что существует причинная связь между экономикой и другими сферами общественной жизни и мысли. По его словам, «общество — это единое целое, а отдельный человек — единица общества. Мысли человека о политике не могут быть отделены от его религиозных и философских взглядов, его отношений с женой и семьей, от того, как человек зарабатывает себе на жизнь. Связи между разными группами идей тонки и трудны для анализа, но они существуют в связи с тем, что существует единство личности и общества, в котором человек живет, поэтому для объяснения взглядов человека необходимо обратиться к объяснению структуры общества, иначе мы исказим историю того общества, которое мы изучаем»{517}.
К. Хилл считал неуместной характеристику Английской революции середины XVII в. как пуританской революции, поскольку, по его мнению, религия не была решающей силой в том, что происходило в 1640–1660 гг. К. Хилл также не считал исчерпывающим объяснением концепцию «подъёма джентри» как движущей силы Английской революции. Следует, как полагал К. Хилл, проследить взаимодействие экономики и политики, а также высоких идеалов и экономических соображений, «которые могут оказаться низкими». По его мнению, не следует противопоставлять буржуазную и пуританскую составляющие Английской революции. Пуританизм, который охватывает собой более высокие идеалы, чем победа капитализма, всё же немыслим без буржуазии, но и Английская революция не могла бы иметь ни малейшего успеха, если бы пуританизм не пробудил, не организовал и не дисциплинировал большие массы людей, которые знали, за что они сражаются. Как считал К. Хилл, в середине XVII в. в Англии пуританская и демократическая революции потерпели поражение, а победила буржуазная революция{518}.
К. Хилл проделал огромную работу и предпринял впечатляющий синтез фактов в изучении экономических процессов, происходивших в ходе английской Реформации. Влияние работы К. Хилла «Экономические проблемы церкви» (1956) на последующее изучение истории Реформации в Англии состояло в том, что после её появления понимание религиозно-политической истории Англии XVI–XVII вв. без учёта экономических причин и аспектов Реформации уже не могло быть удовлетворительным. Концепция К. Хилла в понимании Реформации по своим методологическим подходам фактически является марксистской, но это марксизм без его политико-идеологического эсхатологического компонента, проповедующего крушение капиталистического общества и возможность установления в земных условиях некоего социального идеала, и в этом случае, как представляется, в контексте методологических устремлений социальной истории возникало новое качество, марксистские по происхождению идеи и оценки демонстрировали познавательную продуктивность.
Интересны также высказывания К. Хилла о задачах исторического исследования на склоне жизненного пути. Рассуждая о задачах историка, К. Хилл писал, что существуют аналогии между интерпретационной задачей историка и описанием практики поэта. «Историк не должен останавливаться на поверхности событий; его интересы не должны быть ограничены государственными бумагами, парламентскими дебатами, актами и ордонансами, решениями судей и местных властей и ещё меньше — битвами и любовными приключениями королей. Он должен «слушать» — осторожно и критически — баллады, пьесы, памфлеты, газеты, трактаты, «шёпоты людей», шифрованные дневники и частную корреспонденцию членов парламента, духовные автобиографии — любой источник, который может помочь получить ощущение того, как люди жили и каким образом их восприятия отличались от наших. Историки должны попытаться понять, почему даже самый демократический из реформаторов XVII в. явно никогда не думал о том, чтобы позволить участвовать в политической или профессиональной жизни страны 50 процентам её населения — женщинам. Да женщины, как видно, и не просили о таких вещах. Историк должен слушать алхимиков и астрологов не менее, чем епископов, и требования лондонских толп; и он или она должны попытаться понять мотивацию мятежников, был ли на них ярлык антикатолических мятежников, или анти-огораживателей, или просто мятежников, требовавших пищи. Значительная часть работы здесь была уже проделана, и не последнюю роль сыграли историки литературы и литературные критики, ещё не включенные в главный поток исторической науки. Хорошая — имагинативная — история сродни ретроспективной поэзии. Она — о жизни как она есть, а также о том, как мы можем восстановить ее»{519}.
В рамках социальной истории как направления появлялись также другие работы, в которых давалась общая оценка реформационного периода истории Англии с марксистских позиций, что нашло одно из своих выражений в исследовании У. Хоскинса{520}, посвященном экономической жизни XVI в. Для оценки истории Англии этого времени У. Хоскинс привлек цитату из «Утопии» Томаса Мора, где говорится, что все так называемые государства на самом деле — это заговоры богачей, и таковой была история Англии с 1066 г., так обстояло дело и в XX в., только «всё это тщательно оберегается от обсуждения в обществе»{521}. Но в целом сторонники марксистской методологии исторического исследования в изучении английской Реформации не произвели на свет работ, подобных капитальному и разностороннему исследованию К. Хилла, которое побудило британских историков обратить гораздо большее внимание на экономические проблемы истории церкви Англии постреформационного периода, что проявилось в 1960–80-е гг.{522}
В 1970-е гг. набирали силы «новая экономическая история», «новая социальная история», которые расширяли исследовательское поле и переформулировали предмет исследования с целью изучения того, как социальный статус человека, его экономическое положение проявлялись в сфере сознания. В рамках социальной истории появились исследования по исторической демографии, и она стала самостоятельной предметной областью. Изучались также преступность, охота на ведьм, образование и грамотность, история детства и юношества, женщин. Как писал К. Райтсон, «появилась «новая социальная история», в которой была предпринята попытка исследовать исторический опыт жизни массы англичан, чтобы открыть их для себя как тех, кто принадлежал к особой, полной жизненных сил культуре и творил для себя свою историю»{523}.
Характеризуя 1980–90-е гг., П. Коллинсон отмечает, что развитие «новой социальной истории» привело к фрагментации и бифуркации (раздвоению) в исследовании этого периода. Экономическая и социальная история стала особой предметной областью, отдельно изучаемой и преподаваемой во многих университетах. В то же время история религии в XVI в., по словам П. Коллинсона, для удобства названная историей Реформации (и Контрреформации) в Англии, хотя она тесно связана с историей государства и изучением всего хода политического процесса в стране (так что Дж. Элтон и другие исследователи, занимавшиеся политической историей, должны были рассматривать и религиозную историю), всё же стала угрожать превратиться в особый предмет со своей литературой, просто по той причине, что эти проблемы интенсивно изучались буквально сотнями историков, если считать тех, кто рассматривал эти вопросы на материалах локальной истории{524}.
Если оценивать марксистский подход к изучению Реформации в современной британской историографии, то можно утверждать, что отрицать его познавательное значение невозможно, но для попыток комплексного понимания Реформации, как видно в результате знакомства со всеми направлениями в изучении Реформации в современной британской историографии, один лишь марксистский методологический подход, безусловно, недостаточен.