5. Иван в поход собрался

Прием в Медном подвел итог очередной попытки разрешить спор двух государей из-за Полоцка и Ливонии мирным путем. Вялотекущая «война крепостей» не смогла в корне переломить ход войны и довести ее до победного конца, и в Москве это хорошо понимали. Точно так же там понимали и то, что неуступчивость литовцев на переговорах можно заставить сменить на сговорчивость только большой военной победой. Одним словом, нужно было иное решение, и оно было принято – как уже было отмечено выше, еще 5 июля 1566 г. царь указал, а бояре приговорили готовить большой государев поход против его государского недруга Жигимонта-короля за многие его перед государем неправды. Правда, от этого приговора до реализации на практике принятого решения прошло больше года, но на то были уважительные причины. Первой из них была, вне всякого сомнения, эпидемия, поразившая западные и северо-западные города и уезды Русского государства, а вторая причина – теплившаяся надежда, что посольство Ф. Колычева со товарищи все же закончится успехом.

Однако развитие событий вокруг миссии Колычева чем дальше, тем больше убеждало Москву в том, что рассчитывать на мир без еще одного удара кулаком не имеет смысла. Многочисленные проволочки и задержки, которые чинили литовские власти посольству, оттягивая момент его встречи с королем и панами рады, говорили сами за себя – в Вильно не желают переговоров. А тут еще известия о событиях на Полочанщине и переменчивой удаче русских воевод. В общем, посольство еще не закончилось, Федор Колычев и его люди еще не вернулись назад, а в Москве уже начали готовиться к походу.

Собственно русские источники немногословны на этот счет, так что составить общее представление о военных приготовлениях Ивана можно скорее по литовским материалам. Еще 1 августа 1567 г. оршанский староста Филон Кмита прислал дворному гетману Р. Сангушко письмо. В нем он сообщал, что к нему прибыл из Москвы служебный человек Ст. Довойны с четырьмя письмами от Ивана Грозного до Сигизмунда II. Вместе с письмами этот служебный, Торгоня, принес известия о военных приготовлениях московского государя. Он сообщил Кмите, что «сам дей князь великий ест на Москве, люд збирает и отсылает все до Лук Великих». Кроме того, сообщал Торгоня, «наряд увесь, стрелбу выслал з Холмца до Дмитрова, и казал дей всего в двое готовить, кул и порохов, ниж под Полоцком было». Что же касается цели похода, то служебный заявил, что московский великий князь приказал доставить ему бывшего ливонского магистра, взятого в плен в Ливонии, и «показует дей ему великую ласку; которого за присегою его з иншими Немцами мает слать до Рыги, а сам за ним зо всим нарядом тегнути хочет». А если поход на Ригу не получится, то тогда Иван намерен повернуть на Витебск⁸⁰¹.

Спустя две недели пришли новые вести о военных сборах русского государя. 14 сентября Б. Корсак отписывал князю Сангушко, что, по показаниям московского пленного, царь сам находится в Москве, но собирает войска в Полоцке на День святого Николая зимнего. Кроме того, продолжал диснянский староста, Иван Грозный приказал собрать посошных людей под наряд общим числом 40 тыс. человек⁸⁰².

Спустя еще полторы недели наивысший гетман в своем письме гетману дворному сообщал, что «неприятель Его Кролевской Милости, князь великий Московский, насадивши злый умысл свой на панство господаря Его Милости, никоторого перемиря через послв свои з Его Кролевскою Милостью не постановил, але зо всими силами своими при границах есть готов, о чом нам по достатку есть ведомо (опять хорошая работа литовской разведки – пожалуй, это то, в чем литовцы на протяжении всей войны превосходили русских. – В. П.)…». И, видя надвигающуюся с востока угрозу, Ходкевич наказывал Сангушко, чтобы тот пребывал в великой бдительности и старательно собирал отовсюду сведения о намерениях неприятеля и держал его в курсе последних новостей с той стороны⁸⁰³.

В последующие дни признаки готовящегося московского вторжения продолжали множиться. «Лета 7076 сентября в 3 день приговорил государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии поход свой и сына своего царевича князя Ивана Ивановича против своево недруга литовсково короля», – сообщали разрядные записи⁸⁰⁴. Этот приговор запустил в действие военную машину Русского государства. Естественно, что активизировавшиеся после 3 сентября русские военные приготовления были замечены литовскими «шпегками» и доброхотами, наводнившими русско-литовское порубежье. 28 сентября Филон Кмита доносил Роману Сангушко, что высланные им на рубеж сторожи сообщили – в Смоленск прибыли в немалом числе воинские люди, правда, куда они двинутся дальше, разузнать пока не удалось. Однако спустя время в Оршу прибежали мужики с порубежного села Любавичи, с женами, с детьми и со своими статками. Они рассказали, что их приятели в Смоленске дали знать – войско, собравшееся в Смоленске, на Е1окров собирается вторгнуться в литовские пределы, но вот куда именно – неизвестно. Чтобы решить эту проблему, продолжал дальше Кмита, он намерен послать своих людей, дабы те добыли московского языка⁸⁰⁵. В тот же день Ходкевич отписал дворному гетману, что, по сведениям перебежчика, некоего сына боярского Федора Дмитриевича, бежавшего из Суши, «дела тые вси, которые были под Полоцком, болший вес наряд, з Старое Руси рушил ся сезде ку нам и на самого дей князя великого везде житницы записуют, а сам князь великий з войском до Лук будет»⁸⁰⁶.

Как видно из всех этих противоречивых слухов, пока русской «ставке» удавалось сохранять противника в относительном неведении по поводу своих планов. Концентрация войск и их перемещения вдоль всего русско-литовского порубежья не позволяли неприятелю в точности угадать, куда на этот раз направит свои полки царь. А военные приготовления Ивана Грозного в конце лета – начале осени 1567 г. были весьма и весьма серьезны. Их масштаб отчасти позволяют представить процитированные выше сведения перебежчиков, пленных и «шпегков», что содержатся в переписке литовских должностных лиц. Добавим к ним то, что известно из русских источников.

К сожалению, московское официальное летописание, которое подробно освещало действия Москвы в первые годы Полоцкой войны, после августа 1567 г. не сохранилось. Однако в разрядных книгах сохранились росписи полков и воевод, участвовавших в этом походе. Ратные люди, которым предписывалось идти в поход, собирались в Боровске (куда съезжались ратные люди, съехавшиеся перед тем в Коломне и Серпухове), Дорогобуже, Смоленске и Ржеве, откуда все воеводы, которым было поручено собрать ратников, со своими людьми обязаны были двигаться в Великие Луки. Этот город должен был стать местом сосредоточения всей рати. В числе воевод, собиравших ратных людей, были такие именитые фигуры, первые лица в русской военной иерархии того времени, как князья И.Ф. Мстиславский и И.А. Шуйский. Сам Иван со своим двором, блестящей свитой и своим государевым полком (три дворовых воеводы во главе с князем Михайло Темрюковичем и 18 голов⁸⁰⁷, около 2–3 тыс. детей боярских и их послужильцев без учета государевых стрельцов) собрался выступить прямиком в Великий Новгород. По дороге в Твери царь намеревался присоединить к своему полку двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого с его двором и вассалами. Со своими воеводами, собиравшимися в Великих Луках (во главе их, похоже, должен бы стать князь И.Ф. Мстиславский), царь намеревался стать во Дворцах на Новгородчине.

О численности русского войска в этом походе судить крайне сложно – полноценной полковой росписи с указанием имен воевод и голов в полках не сохранилось, не говоря уже о списках детей боярских и пр. Можно лишь предположить, по аналогии с Полоцким походом, что в этой военной экспедиции участвовало около 20–25 тыс. «сабель и пищалей». Опричное войско, разделенное на три полка и всю весну и лето простоявшее в Вязьме и Ржеве (с Троицына дня)⁸⁰⁸, похоже, также приняло участие в этой операции.

24 октября 1567 г. Иван прибыл в Новгород, где пробыл неделю, после чего выступил «для своего дела и земского» на короля Жигимонта, имея своей целью ливонские городки и замки Резицу и Лужу (Розиттен и Лудзен, совр. Резекне и Лудза. – В. Л.)⁸⁰⁹. По дороге он намеревался присоединить к себе великолуцкую рать и наряд, которым надлежало явиться на встречу на Ршанский ям (вероятно, это так называемый Велильский ям, учрежденный в 1540 г. в 150 верстах к юго-востоку от Новгорода, в Деревской пятине, ныне деревня Ям⁸¹⁰). 12 ноября 1567 г. на этом яме состоялась историческая встреча Ивана Грозного со своими воеводами. На ней присутствовали, помимо самого царя, его сына, двоюродного брата и ближних бояр, прибывшие с Великих Лук бояре князья И.Ф. Мстиславский, И.И. Пронский, П.С. Серебряный, а также И.В. Шереметев Меньшой, И.П. Яковлев, Л.А. Салтыков и М.И. Вороной. На совещании обсуждался вопрос о том, стоит ли продолжать поход к «неметцким городом или поход свой отставить»?

Причин для того, чтобы прекратить экспедицию, в посольской книге, сохранившей официальную версию описания событий осени 1567 г., было несколько. Во-первых, сильно опаздывало сосредоточение наряда. «Посошные люди многие к наряду не поспели, – говорилось в книге, – а которые пришли, и те многие розбежались, а которые остались, и у тех лошади под нарядом не идут»⁸¹¹. Без наряду же, полагали воеводы, идти против ливонских городов и замков не имеет смысла, «а ждати государю наряду, и в том государеву делу мотчанье»⁸¹².

Другая названная на совещании причина, обусловившая необходимость прекращения похода, была связана с тем, что «многим людем, которые со государем и которые с Лук с воеводами идут, в украинных городех прокормитись не мочно»⁸¹³. Очевидно, что проблемы со снабжением ратных людей были связаны не только с осенней распутицей. После многолетней войны и мора, опустошивших западные и северо-западные уезды Русского государства, сбор провианта и фуража для идущих на войну ратных людей и их коней столкнулся с серьезными проблемами, решить которые местная администрация не смогла. Стоит заметить, что позднее, отправляя Ю. Быковского после долгой отсидки в Москве обратно в Вильно, Иван Грозный в грамоте указывал, что «поход свой государь отложил затем, что по той дороге поветреи»⁸¹⁴. И в этом нет ничего невероятного, ибо то самое лихое поветрие надолго обосновалась на русском западе и северо-западе и ее вспышки еще дадут о себе знать.

Третья причина заключалась в том, что на этот раз, вопреки обычаю, литовцам удалось вовремя собрать войско. «Которых языков литовских из Копья из иных порубежных городов и выходцов литовских ко царю и великому князю воеводы присылают, – отмечалось на совещании, – и те языки и выходцы сказывают, что король с людми сбирается в Менску, а иные сказывают в Городне, а быти ему в Борисове к Николину дни, или как путь станет». Наемные же отряды и панские почты, отмечалось на совещании, «гетманы и рохмистры многие со многими людми в Борисове, и в Чашниках, и в Лукомле, и в других местех стоят (эти сведения совпадают с теми, которые можно почерпнуть из переписки Ходкевича, Сангушко и других литовских воевод. – В. П.)…». «И быти королю со всеми людми в Полотцку, или к Уле, или х Копью, – подводился итог этим сообщениям, – а иные говорили, что королю посылати рать своя на Лутцкие места»⁸¹⁵.

В итоге, посовещавшись со своими думными людьми, «царь и великий князь приговорил поход свой отложити, потому что наряду ждати, ино людей томити, а истомити люди, а придут люди литовские ко царевым и великого князя городом или на которые украйны, и теми людми помогали будет истомно». Решено было самому Ивану с сыном и его двоюродному брату вернуться в Москву, воеводам с собравшейся ратью «для береженья» остаться на время в Великих Луках и в Торопце, ну а не дошедший наряд, который шел от Великого Новгорода, оставить временно в Порхове⁸¹⁶.

Кстати, раз уж зашел разговор о военных приготовлениях Сигизмунда к осенней кампании 1567 г., то на них стоит остановиться подробнее. Характеризуя итоги Городенского вального сейма 1566/67 г., А.Н. Янушкевич отмечал, что «его решения засвидетельствовали готовность шляхты вести наступательную войну до победного конца и пожертвовать ради этого необходимые средства»⁸¹⁷. Естественно, возникает вопрос: при таком настрое литовской шляхты стоило ли рассчитывать на заключение перемирия и не потому ли Иван Грозный занял на переговорах жесткую позицию, поскольку он был осведомлен своими доброхотами в Литве о стремлении неприятеля продолжать войну? В общем, сейм решил продолжать войну. Как результат, 14 апреля 1567 г. были разосланы по поветам «военные листы», в которых шляхте объявлялось, что она должна «конно и збройно, с почтом своим ездным и пешим» явиться на сбор в Молодечно к 17 мая 1567⁸¹⁸.

Сбор армии с самого начала снова имел неторопливый характер, отмечал А.Н. Янушкевич, связывая эту «неторопливость» с тем, что, вопреки своему обещанию, король не торопился явиться в Молодечно и встать во главе войска⁸¹⁹. Наивысший гетман Г. Ходкевич в письме своему коллеге князю Р. Сангушко так и писал 15 августа 1567 г. (sic!), что «без еханья королевского, кгдыж то им было рецесом соймовым… жадным обычаем так с панов, яко и с поветников не рушитися хотели, што се снать по них и дознало, же мешкаючи мне час немалый у Красном Селе, не был на пописе нихто, одно толко з горсть калек приехало было и тые ся зась по утеханью моем здеся, до короля Его Милости, проч розехали»⁸²⁰.

Вот так – прошло три месяца с назначенного срока, а на место сбора явилась лишь «горсть калек», да и те по отъезде наивысшего гетмана до короля поспешили разбежаться по домам! А все потому, что сам король не стремился лично возглавить войско и вторгнуться в его главе в московские владения. Лишь в сентябре 1567 г. Сигизмунд наконец-то отъехал на войну.

Это известие ускорило мобилизацию шляхты и панов с их почтами. «Интенсивное прибытие почтов радных панов началось лишь с 18 сентября, когда господарь двинулся в военный лагерь», равно как и «основная масса шляхтичей съехалась в войско лишь во второй половине сентября – октябре», – отмечал А.Н. Янушкевич⁸²¹. По его подсчетам, в военном лагере под Молодечно, а затем в Радошковичах поздней осенью 1567 г. собралась невиданная для Великого княжества Литовского сила. Только посполитого рушения было около 27–28 тыс. чел.⁸²², не считая примерно 4 тыс. «коней» в наемных конных ротах. В частной переписке того времени упоминается также и о 5 тыс. наемных пехотинцев. При войске находилось также и более сотни артиллерийских орудий всех калибров (95 осадных, полевых и «огнеметательных» в самом войске и еще некоторое количество в панских почтах)⁸²³.

По всему в октябре – ноябре 1567 г. Сигизмунд имел в своем распоряжении войска никак не меньше, чем взял с собой Иван Грозный в поход на Ливонию. Даже если предположить, что король намеревался двинуть в бой не всю эту армию, а оставить с собою в Минске в качестве стратегического резерва 12 тыс. бойцов и тяжелую артиллерию, а остальную рать с легкой артиллерией двинуть во главе с гетманами против возведенных русскими замков на Полочанщине и затем вторгнуться во владения Ивана Грозного (план, в чем-то схожий с тем, что был реализован в ходе Стародубской войны в кампанию 1535 г.)⁸²⁴, то все равно в распоряжении наивысшего гетмана и его коллег было весьма внушительное по численности и настроенное по-боевому войско. Однако вся эта немалая сила так и не была пущена в дело. Бесцельно проманеврировав и простояв лагерем в осенней грязи и холоде несколько месяцев, оголодавшее и износившееся посполитое рушение стало разъезжаться по домам. К концу января 1568 г. большая часть шляхты уже покинула «фронт», и Сигизмунд вынужденно разрешил наивысшему гетману распустить жалкие остатки войска.

Но вернемся обратно в осень 1567 г., к совещанию Ивана со своими боярами и воеводами. Формально доводы, обусловившие решение об отмене похода и озвученные на том совещании, более чем убедительные. Но, сопоставляя сведения о военных приготовлениях и развитии событий осенью 1567 г. с той и этой сторон, поневоле приходишь к мысли, что обе стороны умалчивают о чем-то значимом. Отвечая на вопрос, почему король не двинул в поход свою рать, польский историк К- Пиварский отмечал, что в правящей верхушке Великого княжества ходили слухи, что вся эта история с созывом посполитого рушения была обусловлена стремлением короля оказать давление на литовскую шляхту, и в первую очередь на магнатерию, с тем чтобы «продавить» польский вариант унии Польши и Литвы⁸²⁵. А.Н. Янушкевич поддержал этот тезис⁸²⁶. Сигизмунду удалось, апеллируя к мнению рядовой поветовой шляхты, переиграть ту часть литовской магнатерии во главе с М. Радзивиллом Рыжим, ставшим к тому времени литовским канцлером, выступавшей против заключения новой унии на столь невыгодных, по их мнению, условиях для Великого княжества.

Безусловно, такой сценарий развития событий не исключен, но, похоже, он не был единственным. Параллельно король рассчитывал добиться перелома в войне «искрадом». Речь идет об одной из загадок правления Ивана Грозного – о так называемом «боярском заговоре» 1567 г.

Для начала немного хронологии событий лета и осени 1567 г. Официальным мотивом для созыва посполитого рушения под Молодечно, объявленного 15 апреля того года (sic!), были, с одной стороны, продолжающиеся попытки Москвы закрепить за собой спорные территории на Полочанщине посредством возведения новых и новых замков. С другой же, причиной было названо неприбытие московского великого посольства, которое должно было продолжить начатый в Москве разговор о прекращении войны. Но вот ведь что любопытно: посольство Ф. Колычева пересекло границу еще в начале апреля 1567 г. и 4 апреля из Орши двинулось, ведомое приставами, кружным путем в Гродно. Сигизмунд об этом знал, однако не стал тормозить военные приготовления. Более того, он продолжает действовать по заранее намеченному плану. Очередное лукавство с его стороны? Мы склонны полагать, что да.

Сбор шляхты, пусть и медленный, начался еще в конце апреля 1567 г., хотя сам король на эти сборы явно не торопился. Шляхта дождалась его лишь к концу сентября. Пять самых лучших месяцев для войны Сигизмунд оставался на месте, чего-то выжидая и всячески оттягивая момент встречи с посольством Ф. Колычева, которое добиралось до Гродно, где находился король, почти четыре месяца. Но каких вестей он ждал и почему оттягивал встречу с московскими послами?

В июне (?) 1567 г. в Полоцк (по предположению Р.Г. Скрынникова, разобравшего эту историю) прибыл из Литвы некто И.П. Козлов, послужилец князей Воротынских (его дед был верным слугой отца М.И. Воротынского)⁸²⁷. С собою Козлов вез грамоты от Сигизмунда II, составленные по инициативе великого маршалка Великого княжества Литовского Я. Ходкевича и адресованные виднейшим московским боярам – князьям И.Д. Бельскому, И.Ф. Мстиславскому, М.И. Воротынскому и полоцкому воеводе боярину и конюшему И.П. Федорову.

«В письмах польского короля выражалось лицемерное сожаление, – писал А.А. Зимин, – что в России «нужа творится как над „великим людми, так середними и меньшими“», – отмечал А.А. Зимин. И далее он писал, что, «пытаясь сыграть на феодальной спеси московских вельмож, Сигизмунд II удивлялся, как это так Иван Грозный «унизил» И.Д. Бельского, сделав его всего-навсего владимирским наместником, а И.Ф. Мстиславского – новгородским». «Льстя М.И. Воротынскому, – продолжал историк, – король писал, что его род о своей знатности не уступает великим князьям московским». Наконец, «не забыл король и того, – отмечал исследователь, – что Иван IV хотел „кровопроливство вчинити“ над И.П. Федоровым». И, изложив все это, король и Ходкевич «всем этим вельможам за измену московскому царю сулили почести и даже „уделы“ в Литве, а гарантией исполнения обещаний являлся пример Курбского»⁸²⁸.

К этому Р.Г. Скрынников добавлял, что «планы вооруженного мятежа в земщине были разработаны до мельчайших деталей. В частности, предусматривалось, что финансировать заговор против Грозного будут известные своими пролитовскими симпатиями английские купцы, ездившие по торговым делам в Вильну, Нарву и Москву»⁸²⁹.

Не вдаваясь больше в подробности этого сюжета, разобранного тем же Р.Г. Скрынниковым⁸³⁰, отметим, что это был не первый случай, когда литовская сторона пыталась привлечь на свою сторону московских бояр. Если не вспоминать времена боярского правления в годы детства Ивана Грозного, то мотив неуважения Ивана Грозного и его немилосердного отношения к своим воеводам прозвучал уже в письмах, которые М. Радзивилл Рыжий отослал воеводам Тарваста в 1561 г.⁸³¹ Однако тогда речь шла о рядовых воеводах, теперь интрига была выведена на самый верх русского политического Олимпа.

Создается четкое впечатление, что Сигизмунд ждал летом 1567 г., чем закончится миссия Козлова и удастся ли переманить на свою сторону более значимую в политическом отношении, чем Курбский, фигуру. На это обстоятельство указывала, к примеру, негативно настроенная по отношению к царю А.И. Хорошкевич⁸³².

Миссия Козлова, как известно, закончилась провалом. Королевский посланец был схвачен (по мнению Р.Г. Скрынникова, он был арестован и выдан царю Федоровым⁸³³) и после произведенного розыска был казнен. Адресаты королевских писем в своих ответах отказались от щедрых предложений с «той» стороны (при этом, по единодушному убеждению историков, ответы Бельского, Мстиславского и Воротынского были написаны чуть ли не под диктовку самого Ивана), причем в достаточно резкой форме. Лишь послание Федорова Ходкевичу было выдержано «в доверительно-укоризненной» тональности, и, как отмечала А.И. Хорошкевич, его ответ «сохранял возможность для продолжения политической дискуссии и даже для заключения перемирия»⁸³⁴. Эти письма были отправлены адресатам между 2 июля и 6 августа 1567 г.⁸³⁵, следовательно, уже к середине августа у Сигизмунда сложилось представление, что его интрига закончилась неудачей.

Так полагал (или делал вид, что полагал?) и Иван Грозный, который в августе 1567 г. заявил английскому послу А. Дженкинсону, что вся эта история с посланиями от короля к его боярам и английским купцам была не чем иным, как попыткой Сигизмунда посеять рознь и недоверие между ними и царем⁸³⁶. Однако не была ли вся эта история с отправкой Ивана Козлова своего рода «операцией прикрытия», призванной скрыть следы более серьезной интриги?

Несколько свидетельств с «той» стороны. У М. Бельского в его «Хронике» миссия Козлова увязана была с намерением неких неназванных влиятельных московских бояр передаться на сторону короля и выдать ему Ивана Грозного, как только Сигизмунд с войском, собранным в Радошковичах, выступит в поход⁸³⁷. А. Шлихтинг в своих «Новостях из Московии» писал, обращаясь к Сигизмунду, что «три года назад (эти «Новости» датируются осенью 1570 г.⁸³⁸, следовательно, речь шла о событиях 1567 г. – В. П.) в.к. в были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек, с князем Иваном Петровичем (Шуйским) во главе, вместе со своими слугами и подвластными, письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки в.к. в, если бы только в.к. в двинулись на страну». Этого не случилось, продолжал Шлихтинг, так как Сигизмунд промедлил с выступлением, и Иван раскрыл заговор (благодаря предательству некоторых заговорщиков, среди которых был двоюродный брат Ивана князь Владимир Андреевич и князья И.Д. Бельский и И.Ф. Мстиславский). Но, чтобы не попасть в руки врагов, Иван Грозный по совету Владимира Старицкого и его конфидентов спешно покинул военный лагерь и отъехал в Москву, передвигаясь без остановки днем и ночью⁸³⁹. Можно привести и другие иностранные свидетельства, однако, чтобы не повторяться, адресуем заинтересовавшихся этой проблемой к А.А. Зимину, собравшему сводку сведений о боярском заговоре 1567 г.⁸⁴⁰

Р.Г. Скрынников, дополнив собранные А.А. Зиминым свидетельства, пришел к выводу о том, что дать однозначный ответ на вопрос, был ли заговор, нельзя. «Ясно лишь, что налицо было весьма опасное настроение, общее негодование против насилий и произвола опричнины», и что это недовольство должно было вылиться в некий заговор с целью устранения Ивана Грозного от власти и возведения на трон Владимира Старицкого⁸⁴¹.

На наш взгляд, если добавить к этим свидетельствам показания А. Дженкинсона (случайно ли он в своем отчете о разговоре с Иваном Грозным указывал на просьбу русского царя включить в договор с Елизаветой Английской статью, предусматривавшую возможность получить убежище в стране союзника?⁸⁴²), любопытное место из письма Сигизмунда М. Радзивиллу Рыжему, которое приводит Б.И. Флоря⁸⁴³, а также странное, если не сказать больше, поведение Сигизмунда II во время осенне-зимней кампании 1567 г. (с перемещениеми лагеря литовского войска и промедлением с открытием боевых действий) и внезапное прекращение Иваном Грозным своего похода, то напрашивается вывод: нет дыма без огня. Слишком много свидетельств с «той» стороны, чтобы их отвергнуть как неправдоподобные⁸⁴⁴. Заговор, подпитываемый из-за литовского рубежа, видимо, был – другой вопрос, как далеко зашли заговорщики и насколько верны слухи об их готовности схватить Ивана и передать его Сигизмунду?

В завершение этого сюжета с московским боярским заговором 1567 г. отметим, что не только Сигизмунд пытался использовать литовских «доброхотов» в Москве, чтобы добиться своих целей в войне. Годом ранее Иван Грозный попробовал заручиться согласием Яна Глебовича (того самого полоцкого воеводича) на посреднические услуги в деле «перетягивания» на сторону Ивана видных литовских магнатов на случай, если придется голосовать за московского государя на выборах великого князя Литовского. Этот замысел был раскрыт литовской стороной, и Глебовичу с трудом удалось оправдаться, но выполнить свое обещание после этого он уже не мог⁸⁴⁵.

Таким образом, можно предположить, что Сигизмунд как мастер политической интриги сумел выстроить летом – осенью 1567 г. многоходовую комбинацию. Разыгрывая ее, он рассчитывал одним выстрелом убить двух зайцев – внутриполитического (через формирование нужного отношения в литовской правящей элите по отношению к унии, причем эта цель была первостепенной) и внешнеполитического (через отстранение Ивана Грозного от власти посредством дворцового переворота). В первом случае королю удалось добиться желаемого, а вот во втором – лишь частично. Иван был вынужден отказаться от продолжения похода, но, прежде чем повернуть назад, он указал оставить в Торопце и Великих Луках «для приходу литовских людей» немалое войско – 5 полков, 11 воевод во главе с князем И.А. Шуйским (примерно 10–11 тыс. «сабель и пищалей»)⁸⁴⁶. Так на минорной ноте закончился 1567 г. – шестой год Полоцкой войны. И на этот раз ни одной из сторон не удалось добиться поставленных целей. Война продолжалась.