5. Кулацкий террор

В течение 1922–1925 гг. кулачество, использовав возможности и условия нэпа, значительно закрепило свои позиции в советской деревне. Кулаки производили пятую часть товарного хлеба; они сосредоточили в своих руках значительную часть средств сельскохозяйственного производства (тягловую силу, инвентарь). Большинство кулаков брало в аренду землю бедняков и середняков, не имеющих средств для ее обработки, и эксплуатировало батраков. Расширяя посевы, богатея за счет эксплуатации наемного труда, кулаки держали в экономической зависимости немало бедняков и середняков. Они пытались оказывать влияние и на политическую жизнь деревни: проникали в сельские советские и кооперативные организации.

Принятые Советским правительством меры ограничения кулацких хозяйств, а затем политика социалистического наступления вызвали яростное сопротивление. Кулаки организовали саботаж хлебозаготовок 1927–1928 гг. Обладая большими запасами хлеба, они отказывались продавать его государству по ценам, определенным Советской властью. На 1 января 1928 г. дефицит товарного хлеба составил 128 миллионов пудов. В городах появились очереди за хлебом. В тяжелом положении оказалась и деревенская беднота, которой не хватало зерна до нового урожая. Нависла угроза срыва индустриализации и всего социалистического строительства в стране. Против кулаков выступили широкие народные массы; в деревнях создавались группы активистов из бедноты, которые повели борьбу с кулачеством. Советское правительство вынуждено было принять чрезвычайные меры. Была запрещена частная торговля зерном и мукой. Кулаков, отказывающихся продавать излишки хлеба государству, привлекали к уголовной ответственности по ст. 107 Уголовного кодекса — за спекуляцию — и принудительно изымали у них обнаруженный хлеб. Таким путем у кулаков было изъято 150 миллионов пудов хлеба, часть которого поступила в распоряжение крестьянской бедноты.

Советское правительство при поддержке бедняцко-середняцких масс приняло дальнейшие меры против кулачества. По закону о землепользовании и землеустройстве, принятому в 1928 г., срок допустимой аренды земли был сокращен, а сдача земли в аренду кулакам вовсе запрещена. При землеустройстве у кулаков изымалась часть земли, им отводились участки в более отдаленных местах. Вводились ограничения на продажу кулакам сложных сельскохозяйственных машин, отбирались тракторы. Налоги на кулаков резко увеличились. В отношении к ним применялось прогрессивно-подоходное обложение. Они лишались избирательных прав и изгонялись из руководящих органов кооперации.

Коммунистические и советские организации вели широкую разъяснительную и пропагандистскую работу среди бедняков и середняков за переход к коллективным формам сельского хозяйства. Осенью 1929 г. в деревнях началось массовое колхозное движение, вызвавшее новый приступ сопротивления кулаков. Кулаки пытались дискредитировать самую идею колхозов, распространяли среди экономически зависимых от них крестьян провокационные слухи о неизбежной гибели Советской власти. В деревнях явно чувствовалась «работа» агентов контрреволюционных подпольных организаций. Кулаки обращались к самым острым методам борьбы. По стране прокатилась волна террористических актов, направленных против активистов бедноты и колхозного движения, работников сельских Советов, сельских корреспондентов.

По данным судебных органов, в центральных областях РСФСР (без автономных республик) только за 9 месяцев 1929 г. кулаки организовали террористические акты против 1002 человек. Среди потерпевших было 544 служащих низовых советских органов (54,3 %); 412 общественников (41,1 %); 46 сельских корреспондентов (4,6 %). По мотивам совершения преступлений дела эти распределялись так: в связи с хлебозаготовками — 139 дел (13,9 %), в связи с другой общественной работой — 711 дел (71,3 %). За это время было совершено: поджогов—141 (14,2 %), убийств — 384 (38,7 %), ранений —70 (7,1 %) и избиений — 396 (40 %). В составе привлеченных и осужденных за кулацкий террор было 1024 кулака (31,2 %), 1896 середняков-подкулачников (57 %), 296 бедняков <9 %) и 67 служащих (2,1 %).

В период избирательной кампании по перевыборам в сельские Советы 1928/29 г. на Северном Кавказе (по 4 округам и 5 национальным областям) зарегистрировано 136 кулацких выступлений, из которых 4 убийства, 14 покушений на убийство, 11 ранений, 38 хулиганских нападений, 19 срывов собраний, 35 поджогов.

Конкретные эпизоды, почерпнутые из материалов судебных процессов, рисуют картину ожесточенной классовой борьбы в советской деревне.

7 июня 1928 г. по дороге между селом Ивановское и деревней Половинкино Пермского округа Уральской области на берегу речки Чермез ударами топором в голову был убит секретарь Ивановской ячейки ВКП(б) А. М. Аликин. Это был преданный Советской власти работник, умевший защищать интересы бедноты и правильно направлять деятельность сельских организаций. Помимо основной работы, он являлся корреспондентом пермской газеты «Страда».

Незадолго до своей гибели А. М. Аликин опубликовал в газете обзор, в котором показал, что в районе допускается недообложение кулацких хозяйств. Он привел примеры из своего села, указал на кулаков: Трофима Иванцева, бывшего торговца, имевшего в хозяйстве двух постоянных батраков и платящего налог всего 25 рублей в год; Александра Иванцева, также торговца, имеющего постоянных батраков, платящего 59 рублей налога в год; кулака Григория Некрасова, имевшего три мельницы, нанимающего на время уборки урожая до сорока работников, но платящего налога всего 500 рублей в год…

Разоблаченные кулаки люто возненавидели А. М. Аликина. Григорий Некрасов сказал, что не пожалеет и тысячу рублей, чтобы «уничтожить этого гада».

8 день убийства к Трофиму Иванцеву пришли Александр Иван-цев и Григорий Некрасов. За выпивкой они рассуждали о том, что «Советская власть их давит», и обвинили во всем Аликина: по его настоянию их обложили крупными налогами, а у Некрасова по суду отобрали две мельницы. И они решили убить Аликина. Воспользовавшись тем, что секретарь коммунистической ячейки, как они узнали, должен был из села Ивановское пойти в деревню Половинкино, Григорий Некрасов и Трофим Иванцев, захватив топор, огородами пошли на дорогу, по которой он должен был проходить. Там они и убили А. М. Аликина.

Свидетели изобличали убийц, так как, случайно проходя по дороге, видели их в том месте, где произошло убийство.

20 августа 1928 г. Уральский областной суд приговорил Г. А. Некрасова и Т. Н. Иванцева к высшей мере наказания — расстрелу, а их соучастника Александра Иванцева — к 7 годам лишения свободы.

7 ноября 1928 г. вечером выстрелом из огнестрельного оружия через окно был ранен председатель недавно организованного колхоза в деревне Починок-Крутый, бывшего Кологривского уезда Костромской губернии, Кузьма Манин.

Покушение на жизнь активиста колхозного движения совершили Василий и Григорий Белых и Петр Парфенов, которые на протяжении ряда лет безнаказанно эксплуатировали и терроризировали бедноту и пытались сорвать мероприятия по социалистическому переустройству деревни. Василий Белых владел маслобойным заводом и эксплуатировал даже детей на своем предприятии; не брезгал он и мошенническим обирательством крестьян. Такими же способами наживался и Петр Парфенов, также владевший маслобойным заводом. Третий участник покушения, Григорий Белых, обогащался за счет постоянных хищений леса; продавал лес крестьянам на избы, бани, распиливал доски и торговал ими.

Спаивая и подкупая деревенских советских работников, эти кулаки долгое время не подвергались никаким ограничениям и по официальным данным сельского Совета числились «трудовыми» крестьянами. Они пользовались и избирательными правами. Односельчане не решались ссориться с ними. Василий Белых неоднократно избивал бедняков. Григорий Белых брал на себя роль «вышибалы» и выгонял с собрания бедняков, когда они пытались критиковать богатеев.

События 1927–1928 гг. резко обострили обстановку в этой глухой деревне. Бедняк-активист Кузьма Манин энергично стал работать над созданием колхоза, в который записалась группа бедняков и середняков. Манин стал и сельским корреспондентом газеты «Крестьянская правда». По его газетным заметкам кулаки Белых были лишены избирательных прав.

Василий Белых грозил:

— Всех колхозников перебьем, а первого — Кузьму Манина! Григорий Белых вторил:

— Сто рублей и корову в сто тридцать рублей дам тому, кто убьет Кузьму. Колхозу все равно жить не дадим!

А Петр Парфенов собирал у себя кулаков и обсуждал с ними, как помешать организации колхоза.

29 марта 1929 г. Костромской губернский суд, признав виновными в убийстве Манина кулаков Василия и Григория Белых, а также Петра Парфенова, приговорил их к высшей мере наказания — расстрелу.

19 декабря 1928 г. вечером на улице села Красная Дубровка Пензенского округа ударами топора в голову убили председателя сельского Совета Якова Кузьмича Синева.

Следственные органы вскоре обнаружили убийц, которыми оказались самые богатые люди села — Иван Николаевич и Михаил Петрович Неволины. У Ивана Неволина при обыске был обнаружен топор, которым убили Синева, и полушубок с замытыми следами крови.

Иван Неволин владел богатствами, нажитыми его покойным отцом: многими постройками, двухконной молотилкой, мельницей, просорушкой, маслобойкой, имел пять коров, несколько лошадей. Мельница и другие предприятия давали ему возможность ссужать бедноте хлеб за отработку и под проценты. Михаил Неволин также владел маслобойкой и половиной мельницы.

Эти кулаки имели повсюду «своих людей» и оказывали влияние на все деревенские дела. Иван Неволин со всего своего имущества в 1927 г. платил всего 150 рублей налога в год!

Когда осенью 1927 г. председателем сельского Совета избрали Я. К. Синева, влиянию Неволиных в селе пришел конец. Весною 1928 г. Синев потребовал сдачи хлебных излишков с хозяйства Ивана Неволина и вынудил его вывезти на ссыпной пункт 1,5 тонны хлеба. А во время нового обложения вместо прошлогодних 150 рублей у того потребовали около тысячи рублей. Значительно увеличили и обложение хозяйства Михаила Неволина. Они уплатили новый налог, но ненависть к честному советскому работнику росла. Иван Неволин, встретив жену Синева, заявил ей:

— Либо мне, либо твоему мужу, а в тюрьме сидеть… 19 декабря Иван и Михаил Неволины покончили с Синевым. Они сознались в убийстве. Пензенский окружной суд 24 марта 1929 г. приговорил кулаков к высшей мере наказания.

15 марта 1929 г. в селе Изюль, Тулупского округа, выстрелом из огнестрельного оружия был убит председатель сельского Совета кандидат в члены ВКП(б) Федосий Иванович Суранов, проводивший в это время собрание бедноты по вопросу о налоговом обложении зажиточных крестьян.

Ф. И. Суранов пользовался большим уважением и доверием бедняков села и четвертый год подряд, несмотря на молодость, избирался председателем сельского Совета. Он был организатором комсомольской ячейки и вел непримиримую борьбу с кулачеством. По его инициативе был предпринят обмер земли в селе и выявлена утайка кулаками большого количества земли, скрытого от обложения.

Непосредственными исполнителями террористического акта против Ф. И. Суранова оказались известные в селе пьяницы и самогонщики Николай Середа, Николай Одинцов и Иннокентий Серышев. Признав свое участие в убийстве, они показали, что действовали по наущению кулаков Антона Петрусева и Осипа Соболева. Антон Петрусев, кулак, укрывавший излишки хлеба от сдачи государству, действительно, еще в январе на собрании угрожал Суранову расправой.

Тулупский окружной суд 31 марта 1929 г. приговорил участников убийства и их вдохновителей к строгому наказанию.

В сентябре 1928 г. более сотни бедняков и середняков села Удельные Уты Вьюнической волости Брянского округа решили организовать колхоз. Когда они закончили предварительную работу, в село прибыл землемер, который должен был обмерить и определить границы колхозной земли.

И тогда, 1 ноября, в селе разыгрались события…

С утра толпа женщин и детей, вооружившись палками, ухватами, кольями, кочергами, запрудила улицу.

Слышались выкрики:

— Бей колхозников и землемера!

Одна часть толпы разбросала костер, на котором колхозники клеймили землеустроительные столбы, другая опрокинула подводу, на которой перевозили заготовленные клейменные столбы, и порубила их, третья группа женщин бросилась к землемеру, окружила его. С трудом землемеру удалось вырваться и убежать. Толпа сорвала выдел земли колхозу.

Инициатива враждебной антиколхозной демонстрации принадлежала местным кулакам. Они давно уже вели агитацию против колхозного движения, говорили крестьянам:

— Если организуется колхоз, у нас всех отберут лучшие земли…

— К весне придет конец Советской власти… Когда Советской власти придет конец, будет крышка не только всем коммунистам, но и всем колхозникам, всех до единого уничтожат…

Кулаки угрожали сжечь избы тех, кто запишется в колхоз. В качестве участников демонстрации кулаки избрали наиболее темную и отсталую часть женского населения. На тайных кулацких совещаниях они говорили:

— Надо выступить всем женщинам и детям. Которые выйдут, тем ничего не будет, все село судить не будут, если даже и убыот землемера.

В день демонстрации агенты кулаков вызывали женщин из каждой избы на улицу:

— Эй, бабы! Землемер идет отбирать землю. Выходите гнать землемера и колхозников!

Зачинщиками и организаторами демонстрации были кулаки — братья Кузьма и Егор Кизиковы, владельцы паровой мельницы. В их доме происходили тайные совещания организаторов демонстрации.

По приговору Брянского губернского суда от 13 апреля 1929 г. Кизиковы и некоторые другие зачинщики демонстрации были осуждены на 6, 8 и 10 лет лишения свободы, а несколько непосредственных участников беспорядков — женщин — были осуждены на 3 месяца принудительных работ без лишения свободы.

Аналогичные события и акты кулацкого террора происходили и в деревнях национальных районов и республик. Здесь были лишь некоторые различия, связанные с национальными особенностями.

26—27 июня 1928 г. в трех удмуртских деревнях — Лудорвае, Юськи и Лудзи Ижевского района Вотской области — с ведома и при участии некоторых членов сельского Совета «по решению общества» были публично выпороты розгами («вичками») крестьяне — бедняки и середняки.

Один за другим, по очереди, полусогнувшись, подходили крестьяне и покорно принимали избиения розгами. С утра и до вечера в эти дни у школы перед сходом крестьян продолжались дикие сцены порки взрослых людей, не исключая женщин. Руководители этой экзекуции разослали сельских исполнителей по избам, чтобы заставить крестьян явиться на сход; выставили специальные дозоры у околиц, чтобы не допустить ухода крестьян из деревень; задерживали уклоняющихся от порки, волокли их «на сход», где публично пороли заранее приготовленными черемуховыми прутьями. Никто не смел сопротивляться, а кто прятался, тому отсчитывали двойную порцию розог. Многих крестьян пороли по нескольку раз: сперва якобы за изгороди, чтобы они в будущем всегда были исправны, затем за то, что добровольно на сход не явились, а потом за то, что «спорили», не желая подписывать «приговора» о «добровольной» порке.

Каждый крестьянин, приведенный «на сход», должен был подписать этот «приговор». Так было «собрано» 176 подписей, по числу домохозяев Лудорвая, из них 111 неграмотных, за которых будто бы по их просьбе подписывался член сельского Совета Григорий Иванов.

Вопиющее беззаконие в Лудорвае вызвало гневное возмущение общественности. Началось расследование. Лудорвайское дело оказалось кулацкой расправой над беднотой, пытавшейся бороться против кулацкого засилья в деревне.

Зачинщиками и руководителями порки крестьян оказались лудорвайские кулаки и их ставленники в сельском Совете: Еремей Бегишев, Трофим Мемятов, Тычкин, Николай Сергеев, Матвей Ермолаев, Михайлов и другие. Из 10 привлеченных к ответственности были 4 кулака, 5 кулацких ставленников и 1 бедняк — член Юськинского сельсовета Токарев, который из страха перед кулаками также подписал «приговор» о порке. Шесть человек из десяти обвиняемых состояли членами сельского Совета.

Подсудимые на суде пытались оправдаться ссылкой на древний удмуртский обычай о пряслах, за неисправность которых якобы и назначена была порка.

— Озьмы гурт выраз (так велело общество), — говорили подсудимые.

Но Вотский областной суд, разбиравший это дело, записал в своем приговоре — не «озьмы гурт выраз», а «озьмы кулак выраз» (так кулак велел).

Выяснилось, что только у трех из всех избитых крестьян изгороди не были исправны. Так называемый «обычай» был лишь ширмой, за которой скрывалась кулацкая расправа над бедняками.

В Лудорвае, как и до революции, в первые годы Советской власти господствовали кулаки. Около пятидесяти лет здесь не проводился передел земли, и дореволюционный, выгодный зажиточным порядок крестьянского землепользования сохранялся все время в силе. Кулаки владели большими и лучшими участками земли в деревне, всячески охраняли эти привилегии и жестоко подавляли недовольство бедноты.

В 1918 г., при колчаковщине, лудорвайские кулаки расстреляли председателя сельского комитета бедноты и его 12-летнего сына. В 1919 г. они замучили (отрезали уши и переломали ноги), а потом расстреляли председателя сельского Совета Константина Соколова. В 1921–1922 гг., во время голода, здесь убили трех коммунистов, которые выявляли излишки хлеба и картофеля у кулаков, чтобы помочь умирающим от голода беднякам.

Разбогатевшие за годы новой экономической политики лудорвайские кулаки закабаляли бедняков и, при попустительстве районных властей, не замечавших кулацких происков, захватили руководство во всех сельских организациях.

В последнее время, однако, в глухую, отсталую удмуртскую деревню все чаще проникали советские идеи, и бедняки, чутко отзываясь на них, выражали недовольство кулацким верховодством. В 1924 г. бедняки потребовали передела земли. Когда в 1925 г. в деревню прибыл землемер для землеустройства, кулаки с топорами вышли на межи, сорвали его работу. Сорвали они в 1928 г. и выдел земли организованному группой бедняков «Ново-крестьянскому поселковому товариществу».

Кулаки вели борьбу против постановления Советского правительства о самообложении крестьянских хозяйств, против классового обложения сельхозналогом (в Лудорвае бедняцко-середняцкие хозяйства были переобложены, а кулацкие — недообложены). Особенно они противодействовали хлебозаготовкам. Лудорвайская порка и возникла в связи с хлебозаготовками.

За несколько дней до событий по инициативе учителя Шутова и деревенского активиста из бедняков Ульяна Маратканова в школе состоялось собрание бедняков. Они сошлись ночью, тайно, так как боялись, как бы кулаки не узнали, кто именно присутствовал на собрании, где обсуждался вопрос о выполнении плана хлебосдачи. Бедняки на собрании указали, у кого из кулаков имеются излишки хлеба и сколько каждый из них может сдать государству. 24 июня кулаков Бегишева, Тычкина, Мемятова. Михайлова и Сергеева обязали сдать 10 тоны хлеба государству. 26 июня они приступили к сдаче хлеба. И в тот же день началась порка бедноты. Бегишев, Тычкин, Сергеев, Мемятов и Михайлов были зачинщиками. Они руководили созванным сходом и всем происходящим на нем. Если кого-либо из бедняков били недостаточно жестоко, член сельского Совета кулак Николай Сергеев показывал личным примером, как нужно бить, а вдохновители избиения, кулаки Еремей Бегишев и Трофим Мемятов, выкрикивали:

— Всыпь ему за обложение!

— Не забудь за товарищество!

— Пусть помнит, как наш хлеб заготовлять!

Кулак Тычкин отвез на сдаточный пункт хлеб в количестве, назначенном бедняками, и на обратном пути на том же возу привез прутья для порки бедняков.

Руководители порки послали сельских исполнителей за активистом Ульяном Мараткановым, участвовавшим ранее в собрании бедноты. Тот спрятался в крапиве. На следующий день, 27 июня, Маратканова выволокли из крапивы, жестоко выпороли «на сходе» и под угрозой вторичной порки заставили принести прутья для избиения других бедняков.

Зачинщики порки не забыли выпороть и Алексея Соколова — сына расстрелянного кулаками в 1919 г. председателя сельского Совета.

Активные участники порки крестьян в декабре 1928 г. были строго наказаны по приговору Вотского областного суда.

4 июля 1929 г. в селении Милонфан Лебединской волости (неподалеку от г. Фрунзе), в Киргизии, был созван сход дехкан (крестьян) у главного арыка. Обсуждался вопрос о якобы плохом ремонте арыка. На сход были принудительно доставлены местный советский активист Боллод, член сельского Совета Метило и еще несколько бедняков. Всех приведенных тут же на сходе публично выпороли кнутом, а затем бросили в арык, наполненный водой до 1,5 метра глубины.

Потерпевший Боллод, с трудом выбравшийся из арыка, вскоре явился в г. Фрунзе к прокурору и рассказал о происшедшем. Началось расследование, а затем состоялся суд над виновниками этого преступления.

Судебный процесс в Главном суде Киргизии вскрыл, что зачинщиком порки являлся местный богатей Желяз Вудунян и его сообщники-кулаки, которые таким путем пытались сохранить господствующее положение в селении и дореволюционные способы эксплуатации бедняков. Желяз Вудунян до революции был управляющим, а затем и компаньоном богатого бая Сусуза Матинью, владевшего многими торговыми предприятиями в Пишпеке (ныне г. Фрунзе). После революции, лишившей Матинью и Вудуняна их владений, они занимались в Пишпеке спекуляцией, особенно расцветшей в годы нэпа. В конце концов их проделки были раскрыты, «предприятия» закрыты, и в 1928 г. Вудунян переселился в селение Милонфан. Предприимчивый делец организовал здесь сельскохозяйственную лжеартель, в которую входили его родственники и друзья, и пышно назвал ее «Красная нива». Постепенно, не занимая никаких официальных постов, будучи лишь заместителем муллы, Вудунян «завоевал» высокое положение в селении. Он даже содержал за свой счет председателя и секретаря сельского Совета. В найденных при расследовании документах были обнаружены регулярные записи Вудуняна о том, что он выплачивал «в дополнение к зарплате» этим должностным лицам «дотации», равные размерам получаемой ими зарплаты от государства. Таким образом, Вудунян получил возможность влиять и на сельский Совет.

Советские законы уничтожили существовавшую до революции эксплуатацию бедноты богатеями, владевшими источниками искусственного орошения полей, водоснабжением. Советская власть передала это дело в ведение специальных должностных лиц. Однако местные богатеи «по обычаю» не выпускали из своих рук этого важнейшего жизненного производственного нерва местного крестьянского хозяйства. Он был для них источником наживы. В это-то дело и включился Желяз Вудунян. Опираясь на феодальный «обычай», при поддержке кулаков селения Вудунян захватил в свои руки ремонт арыков. Он по старым дореволюционным порядкам «облагал» население поборами за «уборку и ремонт арыка». Собранные деньги поступали непосредственно к нему, он нанимал рабочих, привлекал население к бесплатной работе и т. п. Никакой отчетности в израсходовании денег он не вел и основную часть средств присваивал. Кроме «налога» Вудунян брал с лиц, которые отказывались его платить, еще и «штрафы». Особенно тяжелой эксплуатации подвергались бедняки-дунгане, недавно переселившиеся в Милонфан. Советское правительство освободило их от всех налогов, а Вудунян взыскивал с них незаконные поборы.

Весною 1929 г. бедняк-дунганин Боллод выступил против незаконных поборов на очистку арыка. Его поддержали бедняки, и было принято решение производить эти работы самим водопользователям без оплаты «сборов». Эта мера опрокидывала систему эксплуатации бедноты на водоснабжении, которая была выработана феодально-байскими элементами.

И тогда Вудунян объявил, что те дворы, которые не уплатят установленный им «сбор», воды не получат. И эту угрозу он осуществлял. Мало того, он стал налагать и «штрафы» на тех бедняков, которые самостоятельно производили очистку арыка без оплаты «сборов». Мотивировал он наложение «штрафов» якобы некачественностью их работы. «Штрафы» начислялись от 20 до 110 рублей со двора. В первую очередь такому «штрафу» подвергли Боллода, который был инициатором нового порядка ремонта арыка.

Наконец Вудунян и другие кулаки самовольно созвали сход, на котором и была учинена по феодально-байскому «обычаю» порка бедняков, не желавших платить незаконные поборы.

Главный суд Киргизии, рассматривавший это дело, в приговоре отметил: «Принимая во внимание… отношение Вудуняна к населению, и в частности к бедноте, и принимая во внимание, что избиты и брошены были в арык исключительно беднота, и притом же Боллод является активным общественником, а Метило — членом сельсовета, а также принимая во внимание, что штраф был наложен исключительно на бедняков… нельзя эти действия рассматривать как общеуголовное преступление… эти действия являются террористическим актом против бедняков и дунганской общественности».

Суд приговорил Желяза Вудуняна и его сына Нухеза Вудуняна (принимавшего активное участие в избиении бедноты) к 10 годам лишения свободы, а остальных троих сообщников Вудуняна — к 4 годам лишения свободы.

Автору этих строк довелось лично расследовать дела о кулацком терроре против советских людей. Поэтому представляется не лишним заключить изложение этого раздела книги воспоминаниями о расследовании автором дела об убийстве Евгения Короля — секретаря сельского Совета села Головчинцы Жмеринско-го района Винницкой области, на Украине.

Приступил я к расследованию этого дела примерно 20 июля 1928 г., когда первоначальные следственные действия были уже проведены, а труп захоронен. У работников уголовного розыска, выезжавших на место происшествия, никаких данных о виновниках убийства не было. Милиция задержала несколько парней, которые в вечер убийства поздно гуляли в селе.

Настойчиво допрашивал я сельских парней и девушек. С трудом наконец выяснил, что позже других гулял в селе Иван Дацько. Он показал, что слышал слабый выстрел и видел проходящих мимо председателя сельсовета с Любарским.

— Сколько вы слышали выстрелов? — допытывался я.

— Так я ж говорю — один слабенький выстрел. А еще с вечера мы на дубках слышали ружейный выстрел, будто возле лавки кооперации. А больше выстрелов не было…

Сторож кооперации, старый Панас, рассказывал:

— Хто стреляв коло кооперации? Да то шуткувал наш староста. Стрелял по цели на лету. А затем с Василием Любарским они пошли в лавку и там сидели… Потом еще до них пришли учитель и Михайло Иванович… Правда, ничего плохого не скажу, и мне чарочку поднесли… Потом вышли вчетвером и пошли. Было тихо… Может, я немного заснул… только услыхал треск…

— Кто такой Михаил Иванович?

— Михайло Иванович Ковальчук… (Это был заместитель председателя Винницкого окружного исполнительного комитета — выдвиженец из крестьян села Головчинцы.) А староста — председатель сельсовета Григорий Ковальчук.

Хозяйка квартиры, в которой жил Король, показывала:

— Вечером Евгений пришел домой, постоял около ворот… Еще тогда проходили по улице наш председатель с Любарским… Потом я слышу выстрел около лавки кооперации. Евгений засмеялся и сказал, что «наверно, опять балуются возле кооперации», и пошел в хату… Скоро я заснула. В ночи проснулась, мени показалось, будто окно у нас выбито, — стукнуло… Я прислушалась… тихо. Я была одна в доме, боялась выйти на улицу и только утром узнала, что убили через окно Евгения…

Вот она, хата, место происшествия. Вот окно, через которое убили Евгения Короля во время сна. Есть следы выстрела в окно. Но эти немые свидетели молчат.

На следующий день по моему вызову в село прибыл судебный медик. При первом осмотре трупа не извлекли пулю, не было выяснено, каким именно оружием убит Евгений Король. Теперь пришлось вырыть труп. Судебный медик извлек застрявшую в позвонках пулю. «Очевидно, стреляли из револьвера «наган». Впрочем, на стенках пули очень резкие следы, будто она прошла через тесный канал ствола… Наверное, не фабричная, а самодельная пуля… Может пригодиться… Вот если бы найти револьвер и сравнить», — думал я.

Вскоре я узнал, что Евгений Король был сельским корреспондентом. Надо было собрать все написанное им, с тем чтобы определить, о ком он писал, против кого направлялась его корреспонденция. Я побывал на квартире, где он жил; у его родителей, собрал все его бумаги. Затребовал корреспонденции из редакции окружной газеты «Червонный край». Заметок оказалось много. Евгений писал красными чернилами, острыми буквами. Небольшие резкие заметки критиковали деятельность сельских организаций и их руководителей.

Но вот клеенчатая черная общая тетрадь. Без всякого заголовка Евгений написал в ней несколько страниц:

«Всю власть в селе захватили кулаки и их прихлебатели. Беднота по старой привычке выбирает в организации села на руководящие должности людей из более богатой части населения. Кулаки, получив полномочия, на каждом шагу обманывают ту самую бедняцкую массу, которая их избрала.

Везде: и в сельсовете, и в кооперации — руководят кулаки. Они поставили своего председателя сельсовета, которому и черт не брат, он в селе — царь, все его должны бояться!» Далее автор с горечью заметил: «Когда вы начинаете работать в общественной организации села, и вам предлагают примкнуть к их методам и практике работы, если вы, честный человек, от этого отказываетесь, верхушка начинает против вас враждебные действия: применяет клевету, стараясь снять с должности, угрожает силою убрать с дороги…»

Что означают эти записи? О каком селе в них говорится? Горькие записи как бы обобщают отдельные заметки Евгения Короля о ненормальностях в родном селе. Как он пришел к такому обобщению? Почему пишет об угрозе, нависшей над честным человеком, несогласным с кулацкой верхушкой? Не здесь ли лежит путь к раскрытию тайны убийства Евгения Короля?

Так создавалась следственная версия.

Следственная версия иногда появляется как искрометная игра воображения следователя; искорка, которая как бы вырывается из цепи установленных им фактов расследования и на мгновение освещает, показывает возможный путь к установлению истины.

Но истина — правда, освещенная со всех сторон не искоркой, а ровно горящим огоньком, он непрерывен; составляющие истину факты сплетены между собой, вытекают один из другого, ни одно звено не выпадает…

Версия становится истиной только тогда, когда пройдет испытание проверкой, когда факты подтверждают ее с такой ясностью и определенностью, что она становится единственно возможной, истинной версией.

Версия о классовой подоплеке убийства покоилась на интуитивном чувстве, навеянном записями Евгения Короля. Надо было еще убедиться в том, что Евгений Король дал правильную картину состояния села Головчинцы. Надо установить, кто конкретно убил Евгения. Вопросы возникали один за другим, они будили мысль, энергию…

На следующий день я выехал в районный центр и зашел к секретарю районного комитета партии Папкову. Рассказал ему о возможной классовой подоплеке убийства, советовался с ним, каким путем можно проверить записи Евгения Короля.

Папков быстро схватил самую сущность дела.

— Кулацкое засилье… Кулацкая расправа с селькором…

Не теряя времени, он организовал комиссию для обследования деятельности всех сельских организаций села Головчинцы и торопил вызванных им лиц:

— Сегодня же, сейчас же выезжайте…

Головчинцы — обыкновенное село, каких много на Правобережье Украины.

До революции здесь господствовал помещик-немец Дербикандер. Он имел больше земли, чем все крестьяне села, вместе взятые. В селе было много батраков, безземельных, немного середняков и кучка зажиточных богатых крестьян, связанных с помещичьим имением.

После революции от помещичьего имения не осталось и следа: крестьяне разобрали его «по кускам». Они поделили и землю по душам. Если до революции крестьяне владели всего 900 гектарами земли, то после раздела помещичьей земли они имели уже 2022 гектара. Батраков и безземельных вскоре не стало, село, как говорили тогда, осереднячилось.

В первые годы революции и гражданской войны селом заправляли кулак Тимофей Свистун, лавочник Кузьма Дацюк, бывший волостной старшина Трофим Козуля. Последний организовал кулацкий отряд и захватил несколько сел в окружности. Кулаки образовали здесь так называемую «Головчинскую республику» с «президентом» Трофимом Козулей во главе. Эта «республика» пыталась вести «самостоятельную политику», отказывалась подчиняться Советской власти, выполнять продовольственную разверстку, не пропускала через «свою территорию» войска.

Во время советско-польской войны, когда белопольские войска захватили эти места и возвратились представители помещика Дербикандера, крестьяне восстали против них. Белополяки сожгли село. Потом возвратились советские войска, вновь установилась Советская власть. Кулацкий отряд Трофима Козули выродился в бандитскую шайку, которая нападала на советские организации, а то и просто грабила проезжающих и проходящих по дороге. Вскоре банду ликвидировали, «самостийная республика» прекратила свое существование, ее «президент» бежал, а остальные участники банды после амнистии возвратились в село.

В первые годы новой экономической политики кулаки и зажиточные середняки села, имевшие лошадей, машины, посевной материал, успешно стали заниматься хозяйством и увеличивать его доходность. Бывшие батраки и бедняки также вгрызались в хозяйство, но они не имели средств для успешного его ведения. Государство в то время не могло оказать им достаточной помощи. Многие бедняки и середняки вынуждены были идти на поклон к богатым, сдавали им землю в аренду, а то и незаконно продавали.

Вот почему те же самые, что и прежде, Тимофей Свистун, лавочник Кузьма Дацюк и новые кулаки, народившиеся в годы нэпа, продолжали играть главную роль в селе и теперь.

Во главе потребительской кооперации стоял Василий Любарский — представитель нового кулачества. В прошлом он состоял в банде. С жадностью захватывал он один кусок земли за другим, тайно арендовал землю бедняков и вскоре стал одним из самых богатых крестьян села. Хотя среди пайщиков кооперации было 50 процентов бедняков и только 9 процентов зажиточных крестьян, в правление бедняков не избрали. Председателем стал Василий Любарский, а его заместителем — Тимофей Свистун, который совмещал эту работу с должностью церковного старосты.

Во главе садово-огородного товарищества воцарился кулак Аким Максимов. В сельском Совете, состоящем из двадцати двух членов, оказалось только три бедняка. Председателем сельского Совета был кулацкий подпевала Григорий Ковальчук. Таким образом, записи Евгения Короля о кулацком засилье в селе были правильны.

Во время расследования дела в село вернулся местный молодой человек, Андрей Куценко, отбывший военную службу на территориальных сборах в районном центре. В первый же день он пришел ко мне. Смуглый, загорелый, по-военному подтянутый. Говорил волнуясь, торопливо:

— Я хочу рассказать вам, товарищ следователь, о Жене Короле. Я его товарищ… Я знаю, кто его убил… Я уверен: его убил председатель сельсовета Ковальчук!

Об Андрее Куценко как близком друге убитого я уже знал и ждал его возвращения в село. Но такой встречи не предвидел.

— Спокойнее, Андрей… Расскажите не торопясь…

Евгения Короля хорошо знали в селе. Отец его из местных бедняков, в годы гражданской войны выехал в Одессу, работал там на заводе и вернулся с семьей в село в 1921 г. Спустя пять лет семнадцатилетний Евгений начал работать в канцелярии сельсовета. В 1927 г. его послали в Винницу на курсы секретарей сельских Советов, где он познакомился с основами политики партии и советского строительства на селе. А когда, окончив курсы, вернулся в село, его избрали секретарем сельского Совета. Со всей энергией нерастраченных сил молодости, с увлечением он окунулся в общественную жизнь села, стал преданным и верным Советской власти работником.

За восемь верст ходил он в соседнее село, чтобы присутствовать на собраниях комсомольской ячейки, подал заявление о приеме его в комсомол. Мечтал создать комсомольскую ячейку в своем селе, собирал инициативную группу молодежи. Стал сельским корреспондентом окружной газеты «Червонный край».

Евгений видел, как далека работа сельских организаций родного села от того, чему его учили на курсах. Он горел желанием исправить недостатки.

Началось с малого. Кооперация выдавала пайщикам в ссуду муку. Председатель кооперации Любарский требовал от бедняков, желавших получить ссуду, представления засвидетельствованных сельским Советом поручительств от состоятельных лиц. А председатель сельсовета Ковальчук приказал взыскивать за такое засвидетельствование от бедняков гербовый сбор. Напрасно Евгений возражал против этой кулацкой затеи, пытался объяснить ее незаконность, Ковальчук осадил его:

— Ты еще молодой нас учить. Делай, как тебе говорят…

Евгений наблюдал, как бедняки, приходившие в сельский Совет по своим делам, приносили «магарыч» председателю, как кулацкие заправилы превратили лавку кооперации в трактир. Однажды он зашел в лавку, потребовал книгу жалоб и записал в ней резко и хлестко:

«Кооперация — не шинок!»

В окружной газете появились его первые селькоровские заметки о жизни села Головчинцы. И хотя свои селькоровские заметки, бичующие непорядки на селе, подписывал псевдонимом Зрячий, все, против кого они были направлены, догадывались, кто их автор. Нередко для расследования селькоровских заметок наезжали в село милиционеры из района. Иногда они проводили обыски во дворах кулаков, находили хлеб, закопанный в ямах.

Взаимоотношения между Евгением и кулацкими руководителями села все более ухудшались. Наконец после одного из инцидентов председатель сельского Совета Григорий Ковальчук ожесточенно бросил Евгению:

— Помни, Женька! Если не ты, так твоя семья запомнит! Ты от моих рук не уйдешь!

Это была реальная угроза. Тревожное письмо послал Евгений своему другу. А Андрей, воспользовавшись состоявшимся в территориальном полку собранием, на котором отчитывался председатель районного исполнительного комитета Александр Палыка, выступил и заявил о кулацком засилье в Головчинцах, о борьбе Евгения Короля, об угрозах Ковальчука. Палыка обещал принять меры.

Я рассматривал теперь сохранившуюся переписку. Евгений, узнав о выступлении в полку, писал своему другу Андрею:

«Это сделал ты, и никто другой. Честь и слава террармейцу, который так открыто и смело вскрывает недостатки советского строительства на селе. Если это сделал ты, так у меня не хватает слов для похвалы. Ты — герой в борьбе за строительство новой, социалистической жизни…»

Андрей ответил:

«Ты спрашиваешь, кто это выступил о состоянии нашего села? Это действительно я. Все те безобразия, о которых мы говорили с тобою, тлели внутри меня, жгли меня, и когда я высказался, то мне легче стало. Товарищи говорили, что я буду отвечать за такие слова, но я сказал: хорошо, буду отвечать!»

Продолжая поиски материалов, я пересмотрел в районной милиции папку бумаг о преступлениях в селе Головчинцах за последние месяцы. И наткнулся на короткое заявление, написанное уже хорошо знакомым мне острым, режущим почерком:

«Заявляю, что в случае, если меня когда бы то ни было убьют в нашем селе, то виновником моей смерти будет председатель сельсовета Григорий Ковальчук. Я мешаю ему и его компании проводить кулацкую политику в селе. Он прямо грозил убить меня, устранить со своего пути».

Это было свидетельство самого Евгения Короля, как бы вставшего живым, чтобы изобличить своего убийцу…

Как следователь я знал, что надо делать. Но был один пункт, который я должен был согласовать, — вопрос об ответственности должностных лиц района и округа. И я выехал в Винницу для доклада прокурору.

Исполнявший тогда обязанности окружного прокурора Деревянко в прошлом был горняком, на лице его и шее еще сохранились следы работы в шахтах — въевшиеся в кожу осколки угля. Простой, может быть недостаточно образованный, он нутром, классовым сознанием рабочего человека разбирался в сложных вопросах, был мудр и прост в решениях. Выслушав доклад, просмотрев материалы дела, он согласился с моими предложениями и пошел вместе со мною в окружной исполнительный комитет.

Председатель окружного исполнительного комитета Чабай внимательно выслушал мой доклад. Но когда я заявил о необходимости ареста и привлечения к ответственности не только сельских работников, но также и Михаила Ковальчука, он перебил меня:

— Моего заместителя? Понимаете ли вы всю ответственность вашего предложения?

— Да, понимаю, — ответил я.

— Мы обсудим, — сказал он после некоторого раздумья.

В тот же день меня снова вызвали к председателю окрисполкома.

Чабай встал из-за стола и сказал:

— Мы обсудили и согласны с вашим предложением. Мы верим вам. Помните об ответственности, которая лежит на вас и на нас! Вы должны показать, каким образом кулаки сумели пробраться к руководству советскими организациями села. Мы поможем вам. Свяжемся с Харьковом и согласуем с правительством вопрос об отстранении Ковальчука от должности… и тогда вы сможете его арестовать. Через несколько дней мы сообщим вам…

Я возвратился в Головчинцы, полный решимости выполнить намеченный мною оперативный план следствия.

В первый же день я арестовал председателя сельсовета Григория Ковальчука, председателя потребительского общества Василия Любарского, учителя Ивана Сороку, нескольких кулаков.

Прошло несколько дней. Сообщений из Винницы не было. На пятый день я в сопровождении милиционеров отправился к Михаилу Ивановичу Ковальчуку.

— А, товарищ следователь, пожалуйста, пожалуйста, садитесь, — сказал он, встретив меня, как знакомого… Но я прервал его:

— Я буду производить у вас обыск…

— Что? Разве вы имеете право на это? Вы, наверное, забыли, что я заместитель председателя окрисполкома? Где разрешение на обыск?

Я присел к столу и чернильным карандашом на чистом листе бумаги написал постановление о производстве обыска у гражданина Михаила Ковальчука.

— Вот постановление об обыске, — сказал я, вручая Ковальчуку бумагу.

— Вы будете отвечать! — воскликнул он.

Но я уже в присутствии понятых и милиционеров начал обыск.

В одном из ящиков стола я нашел два заявления, подписанных группой крестьян села на имя районного исполнительного комитета. Крестьяне писали, что Михаил Ковальчук в прошлом был экономом у помещика Дербикандера, а в годы гражданской войны участвовал в кулацкой банде Трофима Козули. Что, скрываясь под личиной лояльного, старательного крестьянина, он проник на работу в сельские и волостные организации и его выдвинули на ответственный пост заместителя председателя окружного исполкома, что он поддерживает местное кулачество.

Эти подлинные заявления крестьян, написанные ими для разоблачения Ковальчука, попали в руки самого Ковальчука. Их передал ему во время одной из совместных выпивок член президиума районного исполнительного комитета Иосиф Кершковский.

Наблюдая за тем, как я читал найденные заявления, Михаил Ковальчук побледнел.

— Пойдемте с нами, — сказал я ему. Теперь он уже не требовал, а только просил:

— Не надо пешком, люди в селе увидят… Поедем, я запрягу лошадей…

Когда Михаила Ковальчука вели в сельский Совет, все село высыпало на улицу.

На следующий день прибыла комиссия Винницкого окружного комитета партии и исполнительного комитета. Председатель комиссии вручил мне документ — постановление Президиума Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета об отстранении Михаила Ковальчука от должности и предании его суду.

Комиссия созвала сход крестьян села. Представители комиссии — опытные партийные работники — призвали бедноту к активному обсуждению деятельности сельских организаций.

На этом сходе я увидел подлинное лицо хозяев села — бедноты, освобожденной от кулацкого засилья. Люди, которые раньше молчали, теперь горячо выступали, обличая кулаков и их покровителей. Крестьяне говорили теперь о преступлениях, о терроре кулацких заправил села. И все они отмечали, что особым цинизмом, наглостью отличался председатель сельского Совета Григорий Ковальчук, унаследовавший нравы бывших царских старост. Люто ненавидел он бедняков — членов организации незаможных селян. Когда они заходили по своим делам в сельсовет, он оскорблял, выгонял из помещения, а иных просто выталкивал в шею. Ежедневно пьяный, с ружьем ходил по саду, буйствовал, избивал людей.

Вечером в день убийства Григорий Ковальчук вместе с Василием Любарским возле лавки кооперации забавлялись стрельбой «по шапкам», а затем выпивали в лавке, куда пришли также Михаил Ковальчук и Иван Сорока.

А в это время Евгений Король стоял у ворот своей хаты, неподалеку от лавки кооперации, и наблюдал, как «начальство забавлялось». В одной из своих селькоровских заметок Евгений уже описывал подобные «забавы» Ковальчука и Любарского.

Навеселе «начальники» возвращались из лавки кооперации. Их путь лежал мимо хаты, в которой жил Евгений. В его окне светил огонек. Понятно, какие ассоциации у пьяной компании вызвал этот огонек: «Опять пишет!»

Нашлись свидетели, рассказывающие, что Григорий Ковальчук имел револьвер «наган» и сам мастерил к нему самодельные патроны. Незадолго до окончания расследования и селе, неподалеку от места, где жил Ковальчук, был найден револьвер. Согласно заключению Одесского института научно-судебной экспертизы выстрелом именно из этого револьвера был убит Евгений Король. Его убили Григорий Ковальчук и Василий Любарский.

Вскоре я закончил расследование. Помимо непосредственных исполнителей террористического акта — Григория Ковальчука и Василия Любарского — к уголовной ответственности были привлечены должностные лица, не принявшие мер борьбы с кулацким засильем в селе, — Михаил Ковальчук, член президиума районного исполкома Иосиф Кершковский, председатель исполкома Александр Палыка, а также учитель Иван Сорока. По решению крестьян была выслана из села и группа кулаков.

15 ноября 1928 г. выездная сессия Винницкого окружного суда под председательством И. Ф. Румянцева при участии окружного прокурора и адвокатов в железнодорожном клубе города Жмеринка начала рассмотрение дела об убийстве селькора Короля.

Этот судебный процесс приобрел большое общественно-политическое значение.

В течение трех недель клуб был переполнен. Организации трудящихся разных районов посылали сюда своих представителей. Прибыли многочисленные корреспонденты центральных и провинциальных газет для освещения процесса.

Григорий Ковальчук и Василий Любарский были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу; Михаил Ковальчук — к 3 годам, Иосиф Кершковский — к 2 годам, Иван Сорока — к 1 году лишения свободы, Александр Палыка — к общественному порицанию.

Так в селе Головчинцах задолго до общей ликвидации в стране кулачества как класса беднота избавилась от кулацкого засилья. Активно заработали сельские советские организации, началось широкое колхозное движение. Оживленно прошли перевыборы сельского Совета. Бедняки оказали мне большую честь — избрали почетным членом сельского Совета. Новый председатель сельского Совета Андрей Куценко прислал мне книжку члена сельского Совета с надписью: «Не забувайте про нашу сельраду!» Эту серую книжечку я храню среди самых дорогих мне документов.