6.2.4. Общественное движение: попытка выработки альтернативы

Во второй половине XVIII – начале XIX веков, несмотря на самодержавный деспотизм, в России постепенно начинает возникать общественное освободительное движение – сначала малочисленное, мирное, полулегальное, затем – всё более сильное и радикальное.

В условиях абсолютного доминирования государства во всех сферах жизни, запрета на любую политическую деятельность и крайней аморфности, неорганизованности, неоформленности общества, в условиях разобщённости, неграмотности, замкнутости и покорности крестьянства (лишь иногда взрывающегося бунтами), в условиях отсутствия серьёзной буржуазии и её зависимости от государства, вся общественная мысль и общественная жизнь первоначально сосредоточилась в узком круге эмансипирующегося образованного столичного дворянства. Из его среды выходит немногочисленная, но активная и самоотверженная группа российской интеллигенции – объединённой не сословным эгоизмом, а возвышенными идеалами вольности и человеческого достоинства.

Философ Г.П. Федотов, описывая отчаянное и трагическое положение российской интеллигенции – детища петровских реформ, отметил присущее ей стремление «возвращения к корням», обретения связи с народом. Но он добавляет при этом: «И это – параллельно с неуклонным распадом социально-бытовых устоев древнерусской жизни и выветривании православно-народного сознания… Нельзя забывать в оценке русской интеллигенции, что она целое столетие делала общее дело с монархией. Выражаясь упрощённо, она целый век шла с царём против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825–1881) и, наконец, с народом против царя».

В XVIII веке на смену политико-религиозной идеи «Москвы – Третьего Рима» государство предложило новую трансформацию русского державного мессианства в виде имперской идеи «Великой России». И вот поэты славят полководцев, государей и чиновников, и часто сами ими являются (Державин, Фонвизин, Карамзин занимали видные государственные посты). «Суррогатом почвенности» для интеллигенции в это время оставалось породившее её самодержавие, оторвавшее интеллигенцию от народа (то есть общинного крестьянства). В умах большинства просвещённых людей XVIII века старая культура с её религиозными и нравственными устоями была полностью сломлена и дискредитирована, новая (европейская) усвоена очень поверхностно – и образовавшийся духовный вакуум заполняют цинизм, стяжательство, беспринципность, безверие, карьеризм, часто использующие для самооправдания модный ярлычок западного «вольтерьянства». Кроме того, образованные люди XVIII века были заворожены магией имперской мощи, упивались победами и завоеваниями, отождествляя себя с величием Державы. Масштабная фигура Петра и гром его побед соблазнял их пробуждающиеся националистические чувства.

Тем не менее, уже в эту эпоху появляются первые «ласточки» будущего общественного движения, критикующие пороки крепостничества и самодержавия и стремящиеся разграничить понятия «Россия» и «Империя», преодолеть бездонную пропасть, отделяющую их от народа, просветить народ, разделить и облегчить его страшные муки и искупить свою невольную вину (вину праздности и «цивилизованности» – за счёт эксплуатируемых и невежественных крестьян). «Они работают, а вы их хлеб едите» – этот красноречивый и страстный эпиграф избрал Н.И. Новиков к своему сатирическому журналу «Трутень».

Интеллигенция (в это время, преимущественно, дворянская) обретает свои первые организационные формы: кружки друзей, салоны, журналы, масонские ложи, тайные общества, научные общества. «Маятниковое» колебание политики монархов от «оттепели» к «реакции» ведёт к тому, что в периоды «оттепели» первые российские интеллигенты стремятся обновить и реформировать Россию вместе с властью, чересчур буквально принимают её призывы к обновлению и просвещению, а в периоды реакции выступают против власти, радикализируются, и подвергаются суровым репрессиям, открывая новый мартиролог мучеников российского освободительного движения: от Новикова и Радищева до Перовской и Михайлова.

Ещё одной характерной особенностью зарождающегося общественного движения (наряду с его узкой социальной базой, указанными «циклами», стремлением «идти в народ» и отдать «долг» ему, и крайним радикализмом, вызванным страшным имперским гнётом) являлось характерное для русской жизни XVIII–XIX веков противостояние двух столиц: официально-чиновничьего, казённо-придворного Петербурга и оппозиционной Москвы – хранительницы старины.

Именно в Москве, в чуть более свободной атмосфере, вдали от двора, в городе, обретшем в 1755 году Университет, находился главный центр общественной мысли и освободительного движения в России. В московских салонах и университетских кружках кипели страсти и выковывалось идейное оружие для новых битв.

Обратимся теперь к основный этапам и направлениям развития общественного движения в России второй половины XVIII – первой половины XIX веков.

XVIII век для России, как и для Европы – эпоха Просвещения. Идеи Просвещения (культ знания, разума, науки, вера в прогресс, проповедь равенства и свободы людей, прав человека, осуждение фанатизма и суеверий) проникали в Россию из Европы – отчасти благодаря, отчасти вопреки деятельности государей – от Петра I до Екатерины II. К числу основных противоречий и парадоксов русского Просвещения относились, во-первых, его поверхностный и узкий характер (оно насаждалось сверху, как картошка, рекрутчина и табак, не затронуло никак девять десятых русского населения и часто воспринималось весьма неглубоко или некритически – то как мода и забава, то как новый символ веры), и, во-вторых, стремление имперских властей решить неразрешимую задачу: насадить Просвещение, избежав его неизбежных последствий, воспитать из дворян инициативных и культурных рабов, образованных людей с широким кругозором, при этом остающихся покорными орудиями государства и не мечтающих о вольности. Если в Московской Руси духовной силой общества было духовенство (образованное и формирующее представление о национальной идентичности), то в Петербургской России – дворянство, ставшее проводником идей Просвещения, но инициатором и в первом, и во втором случаях оставалось самодержавие. Однако «плоды Просвещения» то и дело выходили из-под контроля имперских властей, порождая, помимо исправных офицеров и знающих инженеров, первых граждан, требующих уважения человеческого достоинства в себе и в других людях.

Екатерина II (с её играми в «просвещённый абсолютизм» и попытками ввести в заблуждение на сей счёт Дидро и Вольтера, скоро узнавшими цену «северной Семирамиды»), М.В. Ломоносов (с Московским университетом, интересом ко всевозможным наукам и искусствам), Н.И. Новиков (с его бурной и многогранной подвижнической издательской и филантропической деятельностью) и А.Н. Радищев (с его резким обличением и ниспровержением деспотизма и рабства) – всё это различные лики и оттенки российского Просвещения. Вехами в развитии русского Просвещения стали основание в 1755 году Московского Университета, появление в 1764 году Смольного института благородных девиц в Петербурге (начало женского образования в России), создание в 1786 году народных училищ (в каждом губернском городе – четырёхклассных, в каждом уездном городе – двухклассных), появление в Петербурге первой публичной библиотеки, создание в 1763 году Медицинской коллегии (для подготовки лекарей), учреждение в 1765 году Вольного экономического общества (занимавшегося статистикой, изучением российской экономики), многочисленные переводы западной литературы, расцвет журналистики в третьей четверти XVIII века.

Насаждаемое сверху Просвещение прошло в России ряд этапов. Первая «волна» Просвещения приходится на вторую половину XVII века, идёт с Украины, находится под полным церковным контролем, базируется на латинской – иезуитской модели образования (ярким проявлением этого этапа было учреждение Славяно-греко-латинской академии в Москве).

Вторая «волна» Просвещения связана с именем Петра I и приходится на первую четверть XVIII века. Теперь доминирует влияние Германии, Англии и Голландии, трезво-утилитарный протестантский дух, преобладание немецкого языка и акцент на военных, морских, технических и инженерных науках. «Стимулом» просвещения является государственное насильственное принуждение (обязанность всех дворян – учиться – под угрозой разнообразных кар). Пётр I стремился создать в России кадры узких специалистов-«технарей»: инженеров, офицеров, шкиперов, мастеров, фортификаторов, навигаторов.

Третья «волна» правительственного Просвещения приходится на последнюю треть XVIII века – эпоху Екатерины II. В это время двигателем Просвещения становится не насильственное принуждение из-под палки, но мода, а источником – Франция. Дворяне переходят с немецкого на французский язык, как на язык официального, семейного и повседневного общения. А предметом изучения становятся не военные и технические науки, а «светская наука». Обязательным становится знакомство с французской литературой, философией, знание этикета, нарядов, светских манер, умение изысканно общаться и галантно танцевать. А проводниками идей Просвещения теперь становятся многочисленные французские гувернёры, воспитывающие русских дворянских отпрысков: сначала авантюристы и искатели заработка (нередко демократы, республиканцы и деисты), а затем эмигранты-роялисты, спасающиеся от Французской Революции (иезуиты, аббаты, офицеры, аристократы). Сначала французские просветительские идеи, позднее – немецкий романтизм и идеализм формируют зарождающуюся русскую общественную и философскую мысль. Чужие формулы и слова помогают первым русским интеллигентам выразить собственные мысли.

Наиболее замечательным и значительным явлением общественной и духовной жизни России второй половины XVIII века, «школой» общественной самоорганизации, формой духовного поиска для мыслящих людей явилось масонство, пришедшее в 1730-ые года из Европы. Через масонские ложи прошло за столетие от трёх до пяти тысяч человек. Практически все сколько-нибудь яркие и видные деятели российской культуры и истории прошли в это время через увлечение масонством. Масонами были, например, вельможа Н.И. Панин, полководец А.В. Суворов, поэт Херасков, архитектор Баженов, поэт и архитектор Львов, писатели Карамзин и Сумароков, фельдмаршал Кутузов, а чуть позднее – А.С. Пушкин, П.И. Пестель, М.М. Сперанский, А.С. Грибоедов, императоры Павел I и Александр I… Масонство для многих его участников было просто «игрой для взрослых», забавой и развлечением, местом для завязывания неформальных связей с сильными мира сего. Однако именно оно, соединяя в себе опыт самоорганизации общества, общения единомышленников, духовной и филантропической деятельности, не подконтрольной царским чиновникам, стало для лучших людей России духовной отдушиной, формой внутренней оппозиции режиму, способом найти альтернативу как неверию, так и суеверию, формой противостояния и мертвечине казённой церкви и холодному цинизму модного тогда «вольтерьянства». Как отмечал Н.А. Бердяев, масонство, пришедшее в Россию из Европы (но не навязанное властью, как многое другое, «импортированное» с Запада), стало первым и едва ли не единственным духовным и общественным движением XVIII века, привлекшим к себе лучших людей России.

Признанным лидером русских «вольных каменщиков» стал Николай Иванович Новиков, придавший масонству социальную ориентацию. Для Новикова и его друзей тайное знание масонов противостоит и плоскому рационализму Просвещения, и нерассуждающей вере; общество – первично в отношении государства; все люди равны от рождения; истинное христианство состоит в подвиге непрерывного самосовершенствования и братской действенной любви; а крепостное право – несчастье и позор для России. Талантливый организатор общественной инициативы, смелый издатель сатирических журналов «Трутень» и «Живописец», обличающий саму Екатерину II и коренные пороки русской жизни, замечательный книгоиздатель, филантроп – во всех этих ипостасях прославил себя Н.И. Новиков.

Масоны во главе с Новиковым ставили превыше всего «духовное делание», самосовершенствование, нравственное возрождение «внутреннего человека» через любовь к своим братьям и активную помощь ближним. Масонство стало для них подлинным христианством, поиском новой, свободной религиозной философии и формой общественной организации, независимой от империи, и занимающейся критикой крепостного рабства, благотворительностью, духовным просвещением, издательскими проектами. Вот только часть того, что успел сделать Н.И Новиков со своими друзьями за двадцать лет (1772–1791). Ими были созданы несколько библиотек и книжных лавок, две гимназии, три типографии, издавалась газета «Московские ведомости», а также первый философский и первый детский журналы в России, была основана первая публичная библиотека в Москве, издано множество учебников, переводы научных и религиозно-нравственных книг, словарей, источников по истории и географии России – всего 40 процентов от числа всех издававшихся тогда в стране книг, организованы училища (учащиеся которых получали пожертвования от масонов). Новиков и его друзья помогали материально нуждающимся студентам, организовали при Московском университете переводческую семинарию и «Дружеское учёное общество», создали аптеку, в которой беднякам бесплатно давались лекарства.

Деятельность Новикова и его друзей-масонов была неутомимой, грандиозной, подвижнической и способствовала распространению знаний, изменению нравов, созданию общественного мнения, подавая в обществе рабства, произвола и лицемерия пример – подлинной человечности, взаимопомощи, жертвенности и бескорыстия. Идеи уважения человеческого достоинства, соединение веры и разума, науки и мистики, стремление к нравственному и социальному совершенствованию пронизывали и определяли его деятельность. Новиков с друзьями помогали всем нуждающимся, поддерживали бедных студентов, а в 1787 году, когда страну постигли засуха и голод, они организовали сбор средств в помощь голодающим и бесплатно раздавали им хлеб.

Вся эта деятельность вызвала репрессии со стороны циничной вольтерьянки Екатерины II, которую возмущали независимая позиция и внутренняя свобода масонов, неподконтрольность их инициатив государству (и смелая критика Новиковым самой государыни), их гуманный космополитизм и связь с наследником престола (и её ненавистным соперником и сыном) Павлом I. Поэтому в 1791 году все типографии масонов были ликвидированы, они сами арестованы, Новиков обвинён в государственных преступлениях (создание тайных обществ, связи с заграницей, кощунство, выпуск недозволенных книг) и затем отправлен на четыре года в крепость, откуда его освободил лишь новый император Павел I. И в самом деле, быть в России свободным человеком и независимым, активным гражданином – это уже явное государственное преступление!

Помимо масонства, «первыми ласточками» зарождающегося общественного движения в конце XVIII – начале XIX веков были революционное выступление А.Н. Радищева и появление российского консерватизма (в лице М.М. Щербатова и Н.М. Карамзина). А.Н. Радищев – образованный чиновник (учился в Лейпцигском университете, возглавлял Петербургскую таможню, занимался философией, поэзией, правом, экономикой) создал в 1783 году тираноборческую оду «Вольность», проповедующую идеал свободы и свержение самодержавия путём цареубийства. А в 1790 году он дерзко издал в собственной типографии свою книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», в которой ярко и страстно изобразил бедственное положение крестьян, злодейства чиновников и помещиков. Если многие авторы XVIII века (Д.И. Фонвизин, Н.М. Карамзин, Н.И. Новиков) с нравственных позиций критиковали «рабство» и обличали отдельные пороки русского общества (невежество, взятки, суеверия, «обезьянничанье» всего западного, коррупцию бюрократов), взывали к состраданию к крестьянам, которые «тоже люди», то в труде А.Н. Радищева все эти тенденции обрели законченный и радикальный характер бескомпромиссного революционного отрицания имперской власти и крепостного права. «О вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел!» – с выстраданной всей тысячелетней русской историей горечью писал Радищев. За это воспевание вольности и «уязвленность души» «страданиями человечества» первый русский революционер-дворянин стал и первым революционным мучеником. Он был приговорён к казни, заменённой ссылкой в Сибирь. Оттуда он был возвращён Павлом I, затем включён Александром I в комиссию по подготовке новых законов, но, разочаровавшись в способности императора «ввести свободу», покончил с собой.

В конце XVIII – начале XIX веков зарождается и консервативная критика российского самодержавия. Её «первопроходцем» стал князь Михаил Михайлович Щербатов: экономист, историк, публицист, писатель, философ и общественный деятель, один из наиболее незаурядных лидеров дворянства. В своих трудах «О повреждении нравов в России», «Путешествие в землю офирскую» и исторических сочинениях он отважно обличил Петра I и Екатерину II за падение по их вине нравов общества, разрыв с народной культурой, проявления деспотизма, подавление дворянства и насаждение бюрократии. При этом он был сторонником расширения дворянских привилегий и доступа дворян к управлению страной, сохранения крепостного права (видя в нём идиллически патриархальные отношения между помещиками и крестьянами, а в его отмене видя опасность краха сельского хозяйства). Эти идеи продолжил в своей «Записке о древней и новой России» (1811), направленной против готовившихся тогда реформ М.М. Сперанского, великий историк и писатель Н.М. Карамзин.

Начало XIX века означало для России «дней александровых прекрасное начало», разгром Наполеона, огромные ожидания и – разочарования. Победивший Наполеона народ оставался под игом рабства и самовластья, александровские реформы обернулись аракчеевский реакцией и Священным Союзом. Из этих надежд и этого разочарования и родился декабризм – самая прекрасная, возвышенная и героическая страница в истории российского дворянства, его лебединая песнь. Тайные общества (1816 год – Союз Спасения, 1818 год – Союз Благоденствия, 1821 год – Северное и Южное Общества) ставили своей задачей сначала помощь правительству в преобразовании страны. Типично российский парадокс: Александр I тайно от страны разрабатывал проекты конституции и отмены крепостного права, а в это же время будущие декабристы также тайно разрабатывали аналогичные проекты!

Затем задачей стала уже борьба против правительства, отошедшего от своих же обещаний. От распространения новых идей, критики пороков общества, обучения грамоте солдат и сочинения революционных частушек – к идеям цареубийства, военной революции, введения в стране республики (или конституционной монархии) и отмены крепостного права – такую эволюцию за пять-шесть лет проделали члены тайных обществ под влиянием как событий в России (аракчеевщина), так и в Европе (военные революции в Италии и Испании в начале 1820-ых годов). По словам Н.А. Бердяева: «Нужно помнить, что пробуждение русского сознания и русской мысли было восстанием против императорской России».

Декабристы представляли собой не узкую группу заговорщиков, но довольно широкую среду, целую «субкультуру» со своими друзьями, родными, сторонниками, литераторами и сановниками (вплоть до Пушкина, Грибоедова, Рылеева, Ермолова и Сперанского), со своей этикой и нормами поведения. По словам замечательного историка, филолога и культуролога Ю.М. Лотмана: «Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, по своему поведению резко отличавшегося от того, что знала вся предшествующая русская история… Специфическое, весьма необычное в дворянском кругу поведение значительной группы молодых людей, находившихся по своим талантам, характерам, происхождению, по своим личным и семейным связям, служебным перспективам и т. д. в центре общественного внимания, оказало воздействие на целое поколение русских людей».

Что отличало декабристов? Стремление к подвигу, к действию, к преодолению невыносимого зазора между «словом» и «делом». Особая речь (у Пушкина: «витийством резким знамениты сбирались члены сей семьи»), смелое и резкое обличение крепостничества и деспотизма. По словам Ю.М. Лотмана: «Декабристы культивировали серьёзность как норму поведения», – гражданская позиция была для них не «игрой» и не «позой». Вынесение общественных проблем на гласное обсуждение, превращение балов и светских салонов в трибуну для политического действия также было характерно для декабристов. Как отмечает Ю.М. Лотман: «Именно на этой основе возникло специфическое для декабристов рыцарство, которое, с одной стороны, определило нравственное обаяние декабристской традиции в русской культуре, а с другой – сослужило им плохую службу в трагических условиях следствия и неожиданно обернулось нестойкостью». (Ибо декабристы не знали, как вести себя в ситуации разгрома, а представление о дворянской чести мешало им скрывать истину от своих судей). Благородство, самоотверженность, жажда подвига и жертвы определяли собой нравственный облик декабристов. В образе Чацкого у Грибоедова – ироничного, негодующего, прямого, смелого, бескомпромиссного, единственного нормального человека среди окружающих безумцев – ярко выражен психологический типаж декабриста. Не менее ярко характеризуют поколение декабристов и знаменитые пушкинские строки:

«Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!»

Слова «честь», «свобода» и «отчизна» не просто были для членов тайных обществ красивыми словами, – именно они определили их мироощущение и обусловили их славный подвиг. Также Ю.М. Лотман отмечал, что: «Культ братства, основанного, на единстве духовных идеалов, экзальтация дружбы были в высшей мере свойственны декабристу, часто за счёт других связей… Прозаическая ответственность перед начальниками заменилась ответственностью перед историей, а страх смерти – поэзией чести и свободы. «Мы дышим свободою», – произнёс Рылеев 14 декабря на площади. Перемещение свободы из области идей и теорий в «дыхание» – в жизнь. В этом суть и значение бытового поведения декабристов». Таким образом, декабризм есть явление не только политическое, но. прежде всего, духовное, культурное, без понимания чего невозможно понять поступков декабристов. Как не понял их высший сановник империи граф Фёдор Растопчин, недоумённо спрашивающий: «Во Франции сапожники устроили революцию, чтобы стать дворянами. Что же у нас бунтуют дворяне – неужели хотят сделаться сапожниками?» В основе всего движения декабристов лежали не корыстные сословные интересы, но прежде всего высокие духовные импульсы: на смену прежней безобидной «игре в либеральные идеи» отцов-«вольтерьянцев» екатерининских времён, пришло глубокое, выстраданное и искреннее вольнодумство.

Разумеется, движение декабристов было неоднородно и отличалось разнообразием и программ, и духовных типажей. Среди участников тайных обществ немало было беспечных, незрелых, случайных людей. Но рядом с ними были блестящие мыслители, герои войны 1812 года, гвардейские офицеры, отдавшие свою жизнь ради служения высоким идеалам. Также сильно различались и программы декабристов: более либерального, «рыхлого» и умеренного Северного общества (программой которого была Конституция Никиты Муравьёва) и более радикального и мощного Южного (его программой была «Русская Правда» Павла Пестеля). Всех декабристов объединяла идея немедленной отмены крепостного права и ограничения самодержавия. Все считали средством для достижения целей военный переворот (казалось, что он способен избавить Россию и от ужасов новой крестьянской «пугачёвщины», и от ужасов якобинского террора). Однако, если «северяне» планировали немедленный созыв Учредительного Собрания, которое решит дальнейшую судьбу России, то Пестель выступал приверженцем революционной военной диктатуры, которая в течение ряда лет будет «готовить» страну к «свободе». Если Никита Муравьёв предполагал освобождение крестьян из-под крепостного ига без земли, введение конституционной монархии, превращение России в децентрализованную федерацию земель и неуклонное соблюдение всех демократических свобод (слова, совести, собраний), то Пестель, напротив, желал обеспечить крестьян частью земли без выкупа (за счёт конфискации излишков земли у самых богатых помещиков; впрочем, с сохранением и частной собственности на землю), предлагал введение республики и жёсткого авторитарного, полицейски-централизованного режима (с насильственной русификацией и обращением в православие всего населения, гонениями на евреев и кавказцев, запретом тайных обществ (!)) и серьёзным ограничением прав и свобод человека.

Нередко историки рассматривают восстание декабристов как последний (и неудачный) дворцовый переворот. И в самом деле, многие черты роднили декабрьское восстание 1825 года с предшествующими дворцовыми переворотами: ситуация междуцарствия и отказа от присяги нежелательному монарху, решающая роль гвардии, заговор среди офицеров… Однако впервые в русской истории (со времён «верховников» в 1730 году) речь шла не о дворцовой интриге и не о корыстных интересах группы лиц, а о смене исторического вектора развития страны, о продуманной программе, об участии сотен людей, рискующих жизнью не из корысти, а из высоких идейных соображений, и несколько лет целенаправленно участвующих в работе тайных обществ.

Уже не один смелый Радищев, а сотни людей бросили дерзкий вызов Империи. Выведя утром 14 декабря 1825 года к Медному Всаднику в Петербурге три тысячи солдат с тридцатью офицерами, отказавшимися подчиняться новому императору Николаю I, декабристы заложили основание новой славной революционной традиции. Их кровь – кровь героев, расстрелянных картечью на площади и повешенных позднее по суду, – легла в основу прекрасного революционного Мифа, как то евангельское зерно, которое умирая, даёт колос. «Ах, как славно мы умрём!» – говорил друзьям К.Ф. Рылеев – пылкий поэт-декабрист. Немое доселе, российское общество обретало свою речь. Восстание в Петербурге было расстреляно, восстание Черниговского полка на Украине в декабре 1825 – январе 1826 года также было подавлено картечью. По делу над декабристами – первому политическому процессу в истории России! – было привлечено 579 человек, на суде – 121 человек. Пятеро декабристов были повешены 13 июля 1826 года (Павел Пестель, Пётр Каховский, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин), около ста человек сосланы в Сибирь, девять – в солдаты на Кавказ, двумстам солдатам дали тысячу ударов палками, четыре тысячи гвардейцев были отправлены на Кавказ. Наступила николаевская реакция, – эпоха всеобщего пессимизма, уныния, робости, гонений на всё живое, эпоха, столь ярко и мрачно описанная Лермонтовым в его «Думе». Однако пример декабристов не был забыт, их голос был услышан и подхвачен.

Время 1830-ых – 1840-ых годов стало, по словам А.И. Герцена, «временем наружного рабства и внутреннего освобождения», когда в маленьких дружеских кружках, в студенческих аудиториях и московских салонах кипела интенсивная духовная жизнь, и были поставлены вопросы о смысле русской истории и о реальном вкладе России в мировую культуру. Вопреки виселицам и ссылкам декабристов, гибели на дуэли Пушкина и Лермонтова, ссылке в солдаты поэта Александра Полежаева (за вольнолюбивые стихи), разгрому кружка «петрашевцев» (приговорённых к расстрелу всего лишь за крамольные речи, чтение книг Ш. Фурье и переписывание запрещённого письма Белинского к Гоголю), шпионам и доносам зловещего Третьего Отделения, вопреки казённой теории «официальной народности», мыслящие и порядочные люди России отвергали имперскую «славу, купленную кровью», гнёт самодержавия, произвол бюрократии, крепостное рабство. При этом возникали существенные расхождения и в оценках настоящего, и в образах прошлого и желаемого будущего.

Первым публично осмелился выступить один из величайших русских мыслителей, основоположник русской философии Пётр Яковлевич Чаадаев (друг Пушкина и декабристов), который в 1836 году опубликовал первую статью из своих «Философических писем» в журнале «Телескоп». В ней он, вопреки теории «официальной народности», указывал на историческую отсталость и бедственное положение России, отсутствие в ней свободной мысли, самостоятельной инициативы, её изоляцию от вселенской (католической) христианской церкви. «Мы – пробел в нравственном миропорядке», «враждебный всякому истинному прогрессу», «прошлое России – пусто, настоящее – невыносимо, а будущего у неё – нет», – такие горькие истины были непривычны для русского читателя и совсем невыносимы для власти. Выход в свет чаадаевской статьи А.И. Герцен назвал «выстрелом пушки в ночи», а её написание – «подвигом честного человека». Журнал, опубликовавший статью, был закрыт, его издатель отправлен в ссылку, а П.Я. Чаадаева по царскому приказу… объявили сумасшедшим (как уже было пророчески предсказано Грибоедовым, одним из прототипов Чацкого у которого был Чаадаев, и как не раз потом будут делать с инакомыслящими в СССР), ему запретили что-либо публиковать и выходить из дома.

Если ответом власти на выступление Чаадаева, разумеется, явились репрессии, то ответом общества – начало знаменитого спора между «западниками» и «славянофилами» (спора, который продолжается, немного меняя форму, и по сей день). И «западники», и «славянофилы», однако, относились к одной духовной среде, одинаково глубоко ненавидели рабство и унижение человеческого достоинства со стороны николаевского режима и одинаково требовали отмены крепостного права. И те и другие бились над решением одного и того же вопроса – как преодолеть указанную Чаадаевым отсталость и несвободу русской жизни, но ответы давали разные: идти общим путём с Европой, догоняя её (западники), или же найти в самобытности, непроявленности сил русского народа залог будущего величия России (славянофилы). Не зря примыкавший в те годы к «западникам» Герцен подчёркивал: «Наше сердце билось одно, но головы, как у двуликого Януса, смотрели в разные стороны». И славянофилы, и западники создали себе своего рода утопии, только утопия славянофилов находилась в прошлом (Московское царство XVII века до Петра I), а утопия западников – на современном Западе. Одни противопоставляли идеальную Древнюю Русь (вымышленную) порокам реального Запада, другие противопоставляли западные идеалы гуманности и свободы бедствиям современной России. А.И. Герцен писал о западниках: «Европа нужна нам как идеал, как упрёк, как благой пример; если она не такая – её надо выдумать».

К кружку славянофилов относились братья П.В. и И.В. Киреевские, братья И.С. и К.С. Аксаковы, А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин. Они внесли огромный вклад в изучение народной русской культуры: Аксаковы изучали статистику, Хомяков стал первым в России светским богословом, А.Н. Афанасьев собрал и издал русские народные сказки и изучал древнерусское язычество, П.В. Киреевский собрал и опубликовал русские народные песни, а В.И. Даль стал автором знаменитого и доселе непревзойдённого толкового словаря живого великорусского языка. На взгляды славянофилов решающее влияние оказал немецкий романтизм (с его «народным духом» и «реабилитацией» традиции и органического развития общества). Славянофилы указывали на «соборность» («единство во множестве», «хоровое начало»), сочетающее ценности личного и общего, добровольный союз людей для совместного деяния), как на главную черту русской истории и социальности. Идеалом славянофилов было неразрывное единство веры и разума, мысли и чувства, единичного и всеобщего, христианства и светской культуры. В православии и крестьянской общине они видели залог великого будущего России. Славянофилы считали, что на Западе восторжествовал дух конкуренции и эгоизма, «язва пролетариатства» и буржуазная цивилизация, разрыв «сердца и ума». В России же изначальный идеал («сила власти – царю, сила мнения – народу», соединение царя-батюшки и Земского Собора) исказился с реформами Петра I, поработившего церковь и насильственно насадившего «немецкую бюрократию», разделившую монархическую власть и народ. Отрицая капитализм, парламентаризм, конституционализм как «западные» выдумки, славянофилы предлагали ликвидировать крепостное право, освободить церковь и общину из-под ига государства, уничтожить «немецкую бюрократию», развивать самоуправленческие и общинные начала русской жизни.

Славянофилам противостояли «западники», пёстрая и разнообразная группа лиц, в отличие от славянофилов не представлявших единства взглядов и идей (историки, юристы, профессора, писатели: Т.Н. Грановский, И.С. Тургенев, В.Г. Белинский и многие другие), исповедовавшие идеалы секулярной и космополитической культуры и абсолютной автономии личности. Они полагали, что России следует идти по проложенному Петром I пути, догнать европейские страны, ввести парламент и конституцию, отменить крепостное право, развивать промышленность, распространять просвещение.

Своеобразным синтезом лучших идей славянофильства и западничества явился «русский» или «народнический» социализм, создателем и глашатаем которого стал Александр Иванович Герцен (1812–1870) – замечательный мыслитель, писатель и общественный деятель. Примыкавший сперва к западникам, подвергшийся репрессиям со стороны самодержавия и вынужденный покинуть Россию, Герцен основал в Лондоне (вместе со своим другом Н.П. Огарёвым) Вольную Русскую Типографию, положив начало русской политической эмиграции и неподцензурному русскому слову, громким эхом отдававшемуся в порабощённой России (они издавали сборники «Голоса из России», альманах «Полярная Звезда» и газету «Колокол»).

Увидев подавление в 1848 году восстания рабочих парижских предместий победившей буржуазией, Герцен разочаровался в капиталистическом Западе и поставил ему горький диагноз: «Мещанство». До Герцена слово «мещанство» понималось как сословная, а после него – как интегральная духовная характеристика: политическое и экономическое господство буржуазии, подмена духовных ценностей коммерческими, стирание и обмельчание личности, наступление «внутреннего варвара», торжество пошлости, заурядности, разрушение (под влиянием буржуазной индустрии) отдельной личности, культуры и солидарности между людьми. Западное мещанство, осознал Герцен, основано на «безусловном самодержавии собственности».

Однако в России, полагал Герцен, сохранилась крестьянская община (с её коллективизмом, самоуправлением и неприятием частной собственности). Она-то и может стать зародышем того общества, к которому стремятся теоретики западного социализма: сочетать западный идеал свободы личности и российское начало общинного коллективизма. В этом Герцен видел надежду и спасение России, способной пройти между Сциллой буржуазного мещанства и Харибдой царского деспотизма, извлекая уроки из ошибок и бедствий Европы. «Прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, но у него есть право на будущее», – полагал Герцен.

Социализм для него призван сочетать личную свободу с социальной справедливостью, политическое освобождение («волю») с экономическим равенством («землёй») и навеки уничтожить власть и эксплуатацию – эти гнусные формы насилия над личностью. Основными особенностями народничества (родоначальником которого был Герцен, а крупнейшими теоретиками в последней трети XIX века: М.А. Бакунин, П.А. Кропоткин, Н. К. Михайловский и П.Л. Лавров) стали: антиэтатизм (то есть отрицание централизованного военно-бюрократического государства и стремление к федерации свободных самоуправляющихся общин), персонализм (апология человеческой личности как высшей ценности), мысль о возможности синтеза в России лучших черт Запада и Востока (западного просвещения, идеалов свободы и восточного коллективизма), решающая роль общины, сочетание требований «земли и воли» и мысль о возможности самоосвобождения народа только через сам же народ (а не сверху, через заговор или захват государства).

К середине XIX века народничество стало доминирующей частью общественного движения в России. В это время России самодержавной и имперской противостояла другая Россия («подпольная Россия», по выражению выдающегося революционера-народника и писателя С.М. Степняка-Кравчинского). Эта другая, «подпольная Россия» имела своё видение желаемого будущего для страны, свою политическую эмиграцию в Европе, свою этику, своё подполье, своих поэтов, писателей, публицистов, философов, художников, социологов, свой язык, свою «субкультуру» и систему ценностей, тысячи своих приверженцев. Жестокий гнёт самодержавия, ссылки и виселицы для непокорных, порождали радикализм ответный, нарастающее сопротивление полицейскому террору; свирепое «действие» власти порождало адекватное решительное «противодействие». Общество было готово к отпору государственному террору.

От «нигилистов» шестидесятых годов XIX века через кружки самообразования и героическое и жертвенное «хождение в народ» 1873–1874 годов (в котором приняли участи до десяти тысяч юношей и девушек из интеллигенции), через анархическую организацию «Земля и Воля» (1876–1879 годов) к героической эпопее партии «Народной Воли» (1879–1884) – такой путь за четверть века прошла «подпольная Россия» в неравной борьбе с самодержавием. От создания кооперативных мастерских, феминистских кружков и кружков самообразования и коммун, от мирной пропаганды среди рабочих и крестьян, под влиянием полицейских репрессий, движение развивалось к террору против царских генералов, провокаторов, губернаторов, жандармов и, наконец, самого царя. Эта эволюция была обусловлена суровыми преследованиями со стороны властей и желанием революционеров отомстить за казнённых товарищей, поразить существующую систему в самое сердце и тем десакрализировать и разрушить её. (Ведь, раз император всевластен, он и в ответе за всё: за полицейский террор, кровавое подавление польского восстания 1863–1864 годов и за то ограбление крестьян, которым обернулось их «освобождение»). Однако пропасть, разделявшая самоотверженную радикальную молодёжь и общинное крестьянство, была ещё слишком велика: герои-револционеры пали, усыпав эту пропасть своими телами в борьбе за освобождение народа и отстаивание человеческого достоинства. Даже казнь народовольцами царя Александра II (1 марта 1881 года) привела не к народному восстанию, а лишь к усилению репрессий.

Следует особо подчеркнуть, что революционный террор 1879–1881 годов носил со стороны революционеров оправданный и вынужденный характер и был не столько средством давления на правительство (хотя язык силы – единственный язык, к которому оно прислушивалось), сколько способом самозащиты свободных людей в тотально несвободной стране. Не случайно, первый террористический акт, совершённый в 1878 году Верой Засулич против генерала Трепова (градоначальника Петербурга), был вызван местью за оскорблённое и униженное человеческое достоинство и безнаказанность генерала (генерал приказал высечь розгами политзаключённого, не снявшего перед ним картуз) и носил символический характер (на суде Засулич заявила, что ей важно было не убить генерала – он был лишь ранен – а выстрелить в него). И общество, в лице суда присяжных, поняло и поддержало отважную и благородную женщину, оправдав её.

«Террор – вещь страшная», – писал Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский вскоре после убийства им жандармского генерала Мезенцева. «Есть только одна вещь более страшная – безропотно сносить насилие». А народоволец Александр Михайлов пояснял: «Когда человеку, желающему говорить, затыкают рот, ему тем самым развязывают руки».

В ситуации полицейских репрессий (виселиц, арестов, высылки без суда; в 1879–1882 годах были казнены 30 революционеров), в условиях молчания основной массы крестьян и невозможности легальной политической работы, террор стал для разночинной интеллигенции последним отчаянным способом отстаивания человеческого достоинства, актом отчаяния. Они сумели подорвать государственную монополию на насилие, оказав сопротивление. Тем не менее, в партии «Народная Воля» лишь несколько десятков человек занимались террором («охотой на царя»), в то время как она насчитывала пять– шесть тысяч сторонников и несколько сотен активистов: триста гимназических, студенческих, офицерских и рабочих кружков, несколько периодических изданий; партия вела пропагандистскую работу в образованном обществе и народе, имела своего агента в полиции и представителей за границей. Неудавшееся в виде одного героического порыва «хождение в народ» (разгромленное в 1874 году полицией при безучастном отношении крестьян), однако, постепенно давало плоды: сотни народников, устроившихся фельдшерами, акушерами, писарями, учителями в деревне, обучали крестьян грамоте, способствовали их самоорганизации (через кооперацию) и росту их кругозора и самосознания. Крестьянская община постепенно пробуждалась от спячки и радикализировалась, чтобы подняться в 1905 году, поколебав основания Петербургской Империи.