Глава 13 Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900–1981)
Расцвет российской науки, связанный с именами К Ф. Кесслера, Г. Е. Щуровского, Великой княгини Елены Павловны, принца А. П. Ольденбургского, А. П. Богданова, генерала Шанявского, купца X. С. Леденцова, сотен выдающихся ученых — был преступно остановлен репрессиями, административным и идеологическим прессом, завершившимися в 1940 г. арестом И. И. Вавилова и смертью Н. К Кольцова. Надежды на ослабление этого пресса после Победы в Великой Отечественной Войне не оправдались. Репрессии продолжились. Окончательный разгром биологии произошел в августе 1948 г. на сессии ВАСХНИЛ. Порвалась связь времен. Темнота невежества — обскурантизм — заменила «свет знаний» для новых поколений.
В этой, казалось бы, беспросветной, обстановке, когда истинной наукой можно было заниматься лишь «подпольно», чрезвычайная положительная роль принадлежит Н. В. Тимофееву-Ресовскому. Ученик С. С. Четверикова и Н. К. Кольцова, друг Н. И. Вавилова, автор выдающихся работ, он сохранил верность своим учителям и стране. При жизни за границей он был символом высочайшего уровня российской науки. При возвращении в СССР он стал ядрам консолидации передовых исследователей, восстановления связи разорванной цепи поколений. Ему наша страна в значительной мере обязана относительно высоким уровнем современных биологических исследований. Его жизнь, парадоксальные, драматические и трагические события его биографии представляют поэтому особый интерес.
В соответствии с задачей наших очерков, жизнь и судьба Николая Владимировича могут рассматриваться с разных позиций. Он принадлежит к поколению, жизнь которого приходится на «эпоху войн и революций». Для историков это «интересное время». Древнекитайская мудрость, смысл которой: «не дай вам Бог жить в интересное время!»… Счастливое детство, прекрасные школы. Но ранняя смерть отца. Добровольный уход защищать Родину в Первую Мировую войну. Банда «Зеленых». Героические сражения с немецкими оккупантами. Московский Университет. Гражданская война. Красная Армия. Бои против Белой армии генерала Деникина. На грани смерти от сыпного тифа. Возврат в Университет. Великие учители — Н. К. Кольцов и С. С. Четвериков. Е. А. Тимофеева-Ресовская. Сын Дмитрий (Фома). Командировка в Германию. Сын Андрей. Расцвет научного творчества. Приход Гитлера к власти. Террор в СССР. Гибель брата. Арест другого брата. Невозвращение в СССР. Нападение Германии на СССР. Жизнь в Берлине во время войны. Арест Фомы. 1945 г. Арест. Тюрьма. Лагерь. Работа на «Объекте». 1956 г. Свердловск. Миассово. Возвращение в Москву. Московский Университет. Обнинск. Создание лаборатории. Увольнение. Смерть Е. А. Последние годы. Ученики.
Скульптурный портрет Елены Александровны Тимофеевой-Ресовской — середина 20-х годов. Работа Василия Алексеевича Ватагина — великого анималиста, говорившего, что может рисовать и лепить только зверей и Е. А. («Лельку»)
В этой схеме на каждом повороте острые проблемы нравственного выбора — основного предмета этих очерков.
Но, кроме того, жизнь Н. В. Тимофеева-Ресовского — иллюстрация плодотворности весьма высокого уровня школьного, гимназического и высшего, университетского образования в России в начале нашего века. Естественно, при соответственно высоких качествах восприятия самого Н. В.
Полученное образование, эстафета, полученная им от университетских профессоров, позволили ему в фантастически трудных условиях способствовать не только сохранению, но и увеличению интеллектуального потенциала страны.
Ему было 14 лет, когда началась Первая Мировая война. С этого времени не только кончилось детство — кончилась нормальная жизнь. По материнской линии он принадлежал к древней аристократической фамилии князей Всеволожских. Настолько древней, настолько аристократической, что некоторые Всеволожские считали недостойным служит «худородным» Романовым, занимавшим царский престол. По отцовской он потомственный донской казак.
Гимназист Тимофеев-Ресовский, как и многие его сверстники, с началом войны испытал патриотическое воодушевление и рвался на фронт защищать Родину. Прибавив год, чтобы подойти по возрасту, он в 1916 г. (?) оказался на фронте. Но военные неудачи и приближение революции, кровь и грязь окопов, бесперспективность войны — российская армия разложилась, солдаты покидали фронт и устремились домой, в Россию — и он разочаровался.
По дороге с фронта Н. В. под угрозой расстрела и с романтическими иллюзиями оказался в банде украинских «зеленых», грабивших обозы немецких войск. Потом добрался до Москвы. Поступил в Московский Университет и учился у великих учителей Кольцова и Четверикова. Занятия прерывались призывом студентов в Красную Армию — шла гражданская война и он, князь Всеволожский и казак Тимофеев, был красноармейцем — воевал против «белых». По окончании боев он возвращался в университет и вновь учился, пока снова не обострялось положение на фронте гражданской войны. С этого времени нужно говорить уже о Н. В. и о «Лельке» — Елене Александровне Фидлер, ставшей Е. А. Тимофеевой-Ресовской.
Они вместе учились и стали выдающимися биологами-генетиками. Дипломы об окончании университета они не получили — тогда это казалось ненужной формальностью — было некогда. В 1925 г. их командировали в Германию для развертывания работ по генетике в институте, руководимом профессором Фогтом. Тогда же родился их первый сын Дмитрий, называемый дома Фомой. Дмитрий погиб в 1944 г. (1945?) в Гестапо. В Германии Н. В. стал центром, объединяющим многих незаурядных людей — физиков, биологов, математиков, музыкантов. Он много ездил по разным странам и стал широко известен в мире своими выдающимися работами по генетике и тем, что впоследствии стали называть «молекулярная биология». Он исходил из чрезвычайно ценного теоретического богатства, полученного им от его учителей Кольцова и Четверикова. Он дополнил это наследство собственными идеями и исследованиями, и в 30-е годы стал одной из центральных фигур мировой науки.
В 1932 г. в США в Итаке, в Корнелльском университете на Международном генетическом конгрессе Н. В. вместе с Н. И. Вавиловым и Т. Г. Морганом и Дж. Меллером испытывали самые высокие из возможных — интеллектуальные наслаждения…
«50 лет спустя…» Фото Пулата Джураевича Усманова
После 1934 г. в СССР развернулся террор. Но в 1933 г. в Германии к власти пришли фашисты. Н. В. и Е. А. оказались в труднейшей ситуации. Н. В. рвался домой в Россию. Кольцов остановил его, передав — «не возвращайся — погибнешь!»
В это время в СССР арестовывали и расстреливали сколько-нибудь незаурядных и заурядных тоже. В это время в СССР травили Вавилова и Кольцова, в это время убили Тулайкова, Левита, Карпеченко, Левитского и многих-многих — и нет конца этому списку. В концлагере был Эфроимсон. Потом был арестован Вавилов.
В 1941 г. Штлер напал на СССР. Началась Великая Отечественная Война. Терзания души князя и казака Н. В. Тимофеева-Ресовского, с генами, пропитанными патриотизмом на протяжении многих столетий, анализу не поддаются.
Он рвался в Россию. Он все годы сохранял российское, советское гражданство — советский паспорт. В 1945 г. он был приглашен возглавить в СССР исследования по генетическим последствиям радиационных поражений — началась эра атомного оружия. Однако был «по ошибке» арестован и след его затерялся в ГУЛАГе.
Когда его разыскали, он был при смерти от голода. В больнице Министерства Гос. Безопасности его вылечили и он стал руководить, оставаясь заключенным, секретным научным институтом.
Н. В. — его биография, его труды, его роль в российской науке — имеют самое непосредственное отношение к основной теме этой книги — к прослеживанию путей становления и расцвета российской науки, обстоятельств разрушения бесценного, накопленного многими десятилетиями научного потенциала и надежд на его последующее возрождение. Он связывает нас с поколением его учителей и друзей — в России и за ее пределами: Мензбиром, Кольцовым, Четвериковым, Вавиловым, Дельбрюком, Н. Бором, Н. Рилем, Дж. Меллером.
Говоря об этой связи, невольно хочется воскликнуть: «Неисповедимы пути Господни!» — вполне тривиальное восклицание — …но это прежде всего приходит на ум, когда обращаешься к жизни и судьбе Н. В., к его роли в нашей науке, к его месту в ряду выдающихся представителей российской интеллигенции.
В самом деле, Н. В. «вышел на поверхность», получил свободу (не будучи реабилитирован) лишь в 1955 г. Вышел, не будучи непосредственным свидетелем прошедших лет в СССР, вышел сохранившийся таким парадоксальным путем представитель российской интеллигенции, несущий в себе черты и традиции, созданные предшествующей более чем двухсотлетней историей нашей страны.
После красного террора начала 20-х, высылки философов в 1923 г., уничтожения священников и религиозных деятелей, борьбы с «меньшевиствующим идеализмом» и изгнания из науки выдающихся людей в 1929 г., шахтинского дела, ареста Кондратьева, Чаянова и многих-многих, истребления крестьян, террора после убийства Кирова, ужаса «1937», убийства выдающихся врачей — Плетнева, Левина, Казакова — уничтожения педологов, ареста и умерщвления великого Н. И. Вавилова и многих-многих — кто упрекнет уцелевших в «конформизме», в молчании на собраниях и даже в ритуальных аплодисментах на собраниях, осуждавших очередных врагов народа…
И чтоб не ослабевал страх и приниженная покорность — принудительное изучение трудов классиков марксизма и особенно трудов Сталина по вопроса языкознания и политической экономии, на обязательных для всех возрастов и категорий интеллигентов семинарах и, чтоб не забывались, почти под занавес этого ужасного времени «дело врачей-убийц». На этом фоне были уничтожены отечественные школы генетиков и физиологов, ошельмованы специалисты в теории относительности, квантовой механике (теории строения химических соединений), вычислительной математики…
Н. В. непосредственно всего этого не пережил. Можно бы возразить: а он бы и не согнулся, не согласился бы, не подладился. Наверное. Даже сильнее — несомненно. Но тогда и не пережил, т. е. не выжил бы, и у нас не было бы повода для разногласий. Как говорил вождь и учитель: «нет человека — нет проблем»…
Н. В. сохранил дух и традиции, давно забытые в СССР.
Его появление в Москве было ярко драматично. Физики-атомщики, бывавшие на «объектах», первые познакомились с Н. В. Сразу после освобождения в 1956 г. он был приглашен П. Л. Капицей на знаменитый семинар в Институт физических проблем, а потом прочел лекцию в МГУ в большой аудитории на 16-м этаже главного здания.
В «Физ. проблемах» зал не вместил желающих — была организована трансляция в холлах. Аудитория в МГУ была переполнена — молва опережала события.
Почему инициатива физиков и математиков? Потому, что биологи были подавлены и головы не поднимали. Была власть Лысенко.
Слова «ген» и «хромосома» произносить опасались. Признать, что ДНК (а не «живой белок») — вещество наследственности, публично — вполне можно было лишиться работы, особенно преподавателям университета.
Незадолго до семинара в «Физ. проблемах», в Институте биохимии им. Баха с докладом о нуклеиновых кислотах выступал крупнейший специалист в этой области, заведующий кафедрой Биохимии растений Московского Университета, Андрей Николаевич Белозерский (в близком будущем академик, затем вице-президент АН СССР и «глава советской молекулярной биологии»). Это был очень симпатичный человек с замечательными свойствами педагога — он с чрезвычайным вниманием относился к своим студентам, выбирая среди них «надежду отечества» ближайшего будущего. Ему обязаны своей научной карьерой многие биохимики нашего времени. Андрей Николаевич не мог в своем докладе обойти чрезвычайные события в биохимии — работу Эвери и сотрудников (США), в которой было показано, что чистая ДНК передает наследуемые свойства в культуре пневмококков, следовательно, нуклеиновые кислоты, в самом деле — вещества наследственности; а также работу Уотсона и Крика о двойной спирали ДНК как основы молекулярных механизмов размножения, наследственности, изменчивости, что и стало потом называться «Молекулярная биология».
Но рассказывал об этом докладчик, подчеркивая сомнительность таких выводов, полагая (или говоря), что в работах с ДНК и пневмококками скорее всего не были учтены ничтожные, но очень активные примеси белка. Я с большим почтением относился к Андрею Николаевичу, помнил его лекции — особенно по биохимии антибиотиков — и послал ему записку. Почему он так говорит? И не упоминает многих других доказательств особой роли ДНК в наследственности? Андрей Николаевич ответил на все записки, кроме моей. Но после доклада подошел ко мне (а я не думал, что он знает меня в лицо — одного из многих студентов на его лекциях) и сказал тихим голосом: «Как Вы не понимаете, что я не могу публично говорить так о нуклеиновых кислотах…» (Основа жизни — белок! — так трактовали философские — и очень интересные — высказывания Энгельса).
Поэтому первую лекцию — доклад о роли нуклеиновых кислот и о двойной спирали ДНК в Москве прочел выдающийся физик-теоретик И. Е. Тамм.
А тут перед аудиторией выступает знаменитый генетик. Он на Урале, «на объекте», продолжает классические генетические исследования, в том числе на плодовой мушке дрозофиле.
Бедная дрозофила! В 1948 г. бесценные коллекции мутантных мух, когда-то, еще в 20-е годы подаренные Кольцову великим генетиком Меллером, уничтожили как классовых врагов …
На Урале Н. В. со всей мощью общебиологического экологического анализа и истинной (а не мичуринской!) генетики разрабатывал способы защиты от радиационных поражений и, особенно, способы биологической очистки от радиоактивных загрязнений почвы, вод, воздуха. Он рассказывал об этом в своих лекциях.
Его слушали, как слушают бледные истощенные узники человека с воли. Какой забытый русский язык! Риторические фигуры, логика, интонации, метафоры. А главное — свобода. Свобода и глубина мысли, свобода оценок и суждений.
Откуда он, такой свободный и громогласный? Из лагерно-тюремного института, «объекта». Какой парадокс. Поймут ли это новые поколения, жители свободных стран?
Бывшие сокамерники Н. В. Тимофеев-Ресовский и А. И. Солженицын. Обнинск, 1968 г.
У меня возникло и на долгие годы осталось впечатление ожившего ископаемого. Перед нами был человек России прежней. России до 1914 г. Впечатление это все усиливалось год за годом, когда мне доводилось видеть и слышать Н. В.
Было удивительно, что он не просто знает своих предков с допетровских времен — он живо представляет их облик и привычки, достоинства и странности. Он рассказывает о событиях XVIII и XIX веков как очевидец. И объясняет эту свою способность поздними браками и долгожительством своих предков. Дети слушают рассказы бабушки или деда о событиях их давнего детства и о том, что слышали они сами от своих бабушек и дедов. Так «в три прыжка» можно перелететь через столетие. Но, ясно, этого мало. Нужен еще особый художественный склад, красочные впечатления от услышанного, особое внимание к «историям».
И вовсе не только к историям своих предков. Поразительны его рассказы о людях петровского и после-петровского времени. О профессорах Московского Университета прошлого века, литераторах, художниках, священниках.
Бесценны красочные рассказы и его впечатления от жизни в Германии, семинарах Нильса Бора, рассказы о гражданской войне, дореволюционной гимназии, о своих учителях и друзьях С. С. Четверикове, Н. К. Кольцове, Н. И. Вавилове.
Поразительна история его добровольного ухода на фронт Первой Мировой войны — 17-летним со смесью патриотизма и романтизма — он казак Тимофеев и князь Всеволожский должен защищать Родину, да еще и на коне, да с шашкой… А там грязь и вонь и кровь окопной войны и всеобщее разложение. А в Москве Университет и Лелька (Елена Александровна). И долгое, с невероятными приключениями, возвращение в Москву. Через гетманскую самостийную Украину, где его мобилизовали в армию («раз казак») и он получил, наконец, коня и научился рубить шашкой, не отрубая коню ухо. И бегство, и снова препятствие — банда «зеленых» — «иди к нам или к стенке!» И чаепитие с атаманом (по обычаю местным учителем!), потрясенным тем, что Н. В. — родственник великого Кропоткина.
И сам Н. В. во главе 17 конников с саблями несется в атаку на сплошную стену тяжеловесных немецких улан. И почти оперная сцена — лежащий без сознания от удара саблей плашмя по голове Н. В. на опустевшем поле боя. Ночь. Тучи. Луна. Но конь казацкий не уходит, стоит над ним, пока казак жив. И лежащий почти поперек седла всадник — конь сам находит дорогу в деревню, где в пьяном умилении бандиты (смотревшие из-за деревьев и кустов за сражением) прославляют подвиги погибших.
Ископаемые, зубры… Л. А. Зенкевич и Последняя лекция — кафедра Биофизики
Н. В. Тимофеев-Ресовский. Июль, 1969 Физического факультета МГУ. Ноябрь 1973 г.
А потом (и не сразу, и не скоро), Москва, Лелька, Университет. И столько красок, такая живопись и самобытность в этих рассказах… А потом, уже будучи студентом — красноармеец — бои с армией Деникина. Жесточайший тиф. Тифозный барак. Смерть вокруг. Суп из селедочных голов — «черные глазки».
И снова Университет. Звенигородская биостанция, подаренная Университету учеником Кольцова — С. Н. Скадовским. И сказочная поэзия работы на озере Глубоком с другом, замечательным человеком, эмбриологом Д. П. Филатовым. И буйные подвиги бородатых молодцев в одеждах из мешков — дыра для головы и две для рук. И «похищение девок» — инсценировки разбойничьих нападений на «ничего не подозревающую» юную красавицу, и даже похищение наркома Н. А. Семашко — чтоб заехал из Кубинки на Звенигородскую биостанцию.
И все это плохо укладывается у меня в хронологию. Это, получается, еще до фронта ходил юный Н. В. по Москве с профессором Университета Иваном Фроловичем Огневым и великим художником М. В. Нестеровым — знатоками и любителями церковного пения и иконописи. А церквей «сорок сороков»… И тогда же странствовал Н. В. по беломорскому побережью в поисках старообрядческих икон, сохраняемых (уничтожать нельзя!) в виде «бубликов*» на кольцевой проволоке, продетой в небольшое отверстие, в церквях поморских сел. И с детства — церковное пение и знание служб. А в студенческое время — прекрасный бас — в университетской церкви (угол Б. Никитской и Моховой) пел «в очередь с Юрочкой Боголюбским и первым басом Большого театра Василием Родионовичем Петровым».
Среди моих магнитофонных записей представляются особо ценными пленки, сохранившие пение Н. В. Пение — важная часть жизни Н. В. Можно попытаться вообразить, как звучали голоса вечерами на берегу Москвы-реки, на Звенигородской биостанции, как пел он, оторванный от Родины в Германии. Есть рассказ Н. В. — пел романсы и песни в лагере и слушали его уголовники и другие узники.
Но мне кажется особо замечательным его рассказ о пении оживающего, возвращающегося к жизни, из беспамятства после лагерной пеллагры Н. В. Он еще не мог ходить — ноги не подчинялись, а голос и разум появились. И он стал пробовать голос, напевая «первым басом» церковные напевы православной службы. Он был один в специальной палате, около него дежурили сестра или врач — зам. наркома Внутренних дел А. П. Завенягин велел вылечить (!) — а это серьезно. В многоголосном, очень сложном церковном пении плохо петь одному. И вот из другой палаты стал доноситься чуть дребезжащий тенор, правильно вторящий и знающий службу. Мне непонятно, как и почему Д. А. Гранин не использовал эту замечательную и даже умилительную картину в своем «Зубре» — книге о Н. В. (см. в [9]).
Тенор из другой палаты — «старичок», как говорил Н. В. — генерал НКВД, когда-то до революции певший в церковном хоре. Дуэт арестанта и генерала репрессивной службы! По их просьбе их поместили в одну палату. Слушать их пение собирались врачи и сестры всей больницы (в холле около палаты).
Удивительно, но в рассказе обо всем этом, записанным В. Д. Дувакиным и М. В. Радзишевской, эта история изложена несколько иначе — опущены самые, как мне кажется, красочные подробности (см. [8]). Я думаю потому, что к их записям он готовился и несколько «фильтровал» свое изложение. Я же записывал свободные и веселые истории «раскованного» автора.
В магнитофонных записях, сделанных у костра светлой июньской ночью в 1967 г. Н. В. пел старинные казачьи песни и романсы. Есть там одна. Ее, как рассказывал Н. В., пели в конном строю, при езде шагом. Ее слова: «Эх, Россия, мать Россия, мать Российская земля!» и все, и снова «Эх, Россия…», постепенно убыстряя темп. И это, возможно, главная песня Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского.
Н. В. сыграл выдающуюся роль в восстановлении истинной биологии в стране и особую роль в становлении нашей кафедры Биофизики на Физическом факультете МГУ.
Непосредственным знакомством с Н. В. мы обязаны Валерию Сойферу. Сой-фер был тогда студентом Тимирязевской сельскохозяйственной академии и — единственный случай в истории! — сумел добиться перевода на Физический факультет и затем поступить на вновь организуемую кафедру Биофизики. Валерий был чрезвычайно активен (сейчас он — профессор, директор Лаборатории молекулярной генетики Университета имени Джорджа Мейсона в США, и в недавнем прошлом председатель Правления и генеральный директор Международной Соросовской Программы Образования в Области Точных Наук, автор неоднократно упоминаемого уникального анализа «феномена Лысенко» в книге «Власть и наука» и новой книги «Красная биология», — и сейчас такой же активный, но о нем надо отдельный очерк. — см. гл. 43).
Сойфер разыскал в Горьком всеми заброшенного, немощного, слепого Сергея Сергеевича Четверикова — учителя Н. В., еще в 1929 г. изгнанного из МГУ за «меныиевиствующий идеализм», бывшего все же потом, до 1948 г. деканом биофака Горьковского университета и вновь и окончательно ошельмованного после сессии ВАСХНИЛ. Сойфер опекал и как мог скрашивал его жизнь.
От С. С. он узнал о Н. В. и поехал на Урал, в Свердловск и на биостанцию в Миассово [14].
В Миассово царствовал Н. В. Чрезвычайной красоты места — озеро, скалы — Южный Урал — ценные минералы — Ильменский заповедник — все чистая поэзия, и тут на берегу озера лаборатория, где можно делать любые генетические и радиобиологические исследования. Мечта и сказка.
Рассказы Сойфера увлекли студентов первого выпуска нашей кафедры и они поехали в Миассово. (Все эти студенты того выпуска — ныне известные своими трудами профессоры, определяющие лицо нашей науки.) Летом на семинары к Н. В. стали съезжаться биологи, физики, химики, медики из разных городов. Это были первые школы по современной биологии и генетике в нашей стране после 1948 г.
Н. В. был неутомим. Он читал лекции, и вместе с Еленой Александровной и сотрудниками биостанции проводил классический «дрозофиллиный» генетический практикум.
Приезжие выступали с докладами, сопровождаемыми, как бы это сказать… «мощными» (?), «зычными» (?) и уж, конечно, неожиданными, глубокими и оригинальными комментариями Н. В.
Комментариями, возражениями, дополнениями, иногда задевающими самоощущение докладчика. Но обижаться надолго не удавалось — Н. В. был бесспорно доминантой в этом (и в любом ином) обществе.
Есть в магнитофонных записях его комментарий после лекции любимого им Алексея Андреевича Ляпунова — математика, бесстрашного основоположника отечественной кибернетики — в 1967 г. на летней школе под Москвой, на Можайском море. Это трудно классифицировать — издевательство, восхищение докладчиком, неожиданные сравнения, глубокие мысли и взрывы смеха в аудитории и громкий смех жертвы — докладчика. Это нужно не читать, а слушать…
Приезд наших студентов в Миассово был очень важен для психологического возвращения Н. В. на родину. Он уехал из России в 1925 г., в сущности, будучи студентом Московского Университета.
Особый дух и стиль российских студентов — независимость, увлеченность науками, некая буйность от избытка сил — характерны для дореволюционной России. Тридцать лет спустя он увидел таких же студентов. Нужно отметить, что это было время сразу после XX съезда, время «оттепели». Студенты весело встретили наступившую, как казалось, свободу. Они были активны и самостоятельны.
Это по их инициативе была создана на Физическом факультете кафедра Биофизики (см. главу 41). Они сами подбирали себе лекторов и дружно покидали аудиторию, если лектор им не нравился. Они с энтузиазмом признали доминантность Н. В. А он принял их.
Он называл их не по именам, а прозвищами: «Трактор» (мощный Толя Ванин — профессор Анатолий Федорович Ванин), «Хромосома», «Хром» (ныне профессор Валерий Иванович Иванов), «Джо» (ныне профессор Георгий Валерьянович Гурский), «Тина», «Тино-жабский» (профессор Анатолий Маркович Жаботинский), «Хеопс» (известный научный и общественный деятель Всеволод Васильевич Борисов) и т. п.
И разносились в тиши миассовской биостанции зычные крики Н. В.: «Джи нету! Куда делся Джо? Джу не видели?»
Нужно отметить, для современного читателя, что это была именно оттепель. Высочайшее начальство и весь репрессивный аппарат нисколько не изменились. Студенты были под пристальным контролем. Уже в 1960 г. начали снова завинчивать гайки. Никого не забыли. Так, В. Иванов был исключен из Университета на 6-м (!) курсе и защищал дипломную работу через год, будучи ст. лаборантом Института молекулярной биологии (тогда — радиационной и физико-химической биологии). «Джо» с трудом удалось избежать призыва в армию — он уехал работать к Н. В. в Миассово.
Эта приязнь и взаимовлияние сохранились на всю жизнь. Для меня полны символического смысла фотографии 8 сентября 1980 г. в Обнинске. Н. В. отмечал 80-летие. В двух смежных комнатах его небольшой квартиры было более 30 человек. Н. В. сильно постарел, но был радостно и, пожалуй, элегически оживлен. Я снял тогда три пленки. Это был, как оказалось, патрицианский ритуал прощания. Наутро Н. В. направлялся в больницу на тяжелую операцию и не предполагал оттуда вернуться. Мы этого не знали.
8 сентября 1980 г. — последний раз с «Хромом-Хромосомой» (В. И. Ивановым)
Но посмотрите на фотографии с В. Ивановым, А. Маленковым, А. Ваниным, Г. Гурским, Н. Ляпуновой…
А еще раньше, задолго до этого дня, после обычного разговора о Пушкине, вдруг сказал мне Н. В.: «…а вот умирать буду, ученейший Шноль, прочти мне повести Белкина…». Не пошел я в больницу — говорили, очень не хочет Н. В., чтобы видели его в немощи и слабости. Не пошел и полон сомнений и угрызений совести. Но так близка мне эта просьба, этот финальный выбор из мировой литературы…
Миассовские школы-семинары стали родоначальниками многих аналогичных школ в последующие годы.
Бывают на свете замечательные парадоксы. Московский Городской Комитет ВЛКСМ с одобрения ЦК по инициативе и под руководством Н. В. — бывшего полит-арестанта — организовал Летние школы по молекулярной биологии на своих базах на Можайском море (это там была упомянутая лекция А. А. Ляпунова) и на Клязьминском водохранилище.
Потом по примеру Летних школ были организованы Зимние школы по молекулярной биологии — сначала в Дубне, а затем на протяжении многих лет в Мозжинке. На первой Зимней школе Н. В. прочел лекцию.
Но зимой в те годы он в основном был в Обнинске. Они с Еленой Александровной переехали из Свердловска в Обнинск в надежде на широкое развертывание научной работы и потому, что это была «Калужская губерния» — родина предков, где на речке Рессе было имение Тимофеевых. Речке, давшей первому (и только первому) в семье сыну добавление к фамилии: «Ресовский». Не могли они учесть, что, среди всех околомосковских областей страны, именно Калужская характеризуется наибольшим деспотизмом партийно-репрессивной власти. И не надо бы забывать имя первого секретаря Калужского Обкома КПСС — Кондренкова. И можно вовсе не помнить имена партийных и иных начальников Обнинска. Но это они заточили в психиатрическую «лечебницу» МВД Жореса Медведева (и многих менее известных), и они травили и преследовали Н. В. в Обнинске и добились его увольнения и запрета работы в созданной им продуктивной и оригинальной лаборатории.
8 сентября 1980 г. — последний раз с «Джо» и «Трактором»… (Г. В. Гурский и А. Ф. Ванин)
8 сентября 1980 г. — последний раз с Андреем Маленковым и Анатолием Ваниным
8 сентября 1980 г. Н. В. с сыном Андреем Николаевичем
Обнинск. 8 сентября 1980 г. Прощальный день рождения (80 лет). Н. В. Гоцева, Н. А. Ляпунова
Июль 1969 г. Н. В. — речь при закрытии Летней школы по молекулярной биологии в лагере-базе Отдыха МК ВЛКСМ на Клязьминском водохранилище. После подведения итогов школы Н. В. обратился к повару — пожилому человеку, почти без помощников кормившего прожорливых участников: “… бывал я в ресторанах Нью-Йорка и Парижа, в каких только ни бывал, но чтобы так, да один человек — такого не бывает — вот герой — спасибо и «ура!». Повар стоял рядом с Н. В. и прослезился…
А повод — его влияние на молодежь, его семинары и лекции по искусству, литературе, генетике, теории биологической эволюции.
Эрудиция Н. В. казалась неправдоподобной… Ну, как это он так уверенно судит о западноевропейской живописи, музыке, литературе?! И все знает о древнерусских живописцах. О хоровом пении и оперных певцах… И лекции-беседы с молодыми людьми у себя дома в Обнинске в основном об искусстве…
Потом из его рассказов несколько прояснилось. Был бы он профессиональным (и, без сомнения, выдающимся) искусствоведом — да страсть более сильная победила. Пожалуй, не удивительно, что он колебался в выборе профессии — чем заниматься — историей западноевропейского искусства или биологией. Не удивительно, что колебался. Но не удивительно и то, что выбрал биологию. Биология, как было отмечено выше — страсть, она возникает в детстве и непреодолима. Притягивает все живое — жуки, головастики, собаки, рыбы, летучие мыши — с этим нельзя бороться — надо идти в биологи. Зато другие увлечения и менее сильные страсти придали Н. В. ренессансную широту и универсальность.
Гонения партийных боссов лишили Н. В. и Е. А. значительной части смысла существования — возможности полноценной научной работы. Но все же это были новые времена — ведь в это же время Московский Горком ВЛКСМ организовывал под руководством Н. В. свои Летние школы… А когда Н. В. остался в Обнинске без работы, влиятельный и властный академик и генерал, директор вполне закрытого Института медико-биологических проблем, Олег Георгиевич Газенко, преодолев сопротивление «органов» зачислил Н. В. в свой Институт в качестве консультанта.
Трудно выделить главный научный труд Н. В. Принято называть главной его работу с К. Г. Циммером и М. Дельбрюком в начале 30-х в Германии по определению размера гена [1]. Это столько же начало современной молекулярной биологии (молекулярной генетики), сколько начало радиобиологии. Они облучали гамма-лучами дрозофил и изучали зависимость частоты мутаций от дозы облучения. Так они вычислили минимальный объем в клетке, повреждение которого приводит к мутации. Этот объем по порядку величины оказался близким к размерам небольшой молекулы типа аминокислоты или нуклеотида. Ген оказался молекулярных размеров. Участник этой работы — тогда аспирант — физик-теоретик Макс Дельбрюк под влиянием Н. В. полностью переключился на исследование генетических механизмов. По совету Н. В. Дельбрюк занялся генетикой вирусов — этих, как теперь всем ясно, наиболее простых генетических образований, живых «генов», паразитирующих в клетках полноценных живых организмов. Свои основные труды Дельбрюк выполнил в США и прославился многими фундаментальными достижениями, отмеченными по справедливости Нобелевской премией.
Но мы часто забываем, что в основе всех, и особенно оригинальных, достижений находится мысль. Исходная мысль, «идея» — наименее заметная часть научных достижений. Более точно — наименее материальная. Несколько слов на семинаре, реплика докладчику, иногда очень обидное замечание — могут определить направление исследований на всю жизнь. В наше время почти не принято отмечать истоки идей, лежащих в основе научных достижений. Но идейные истоки современной молекулярной биологии имеют самое непосредственное отношение к рассказу о Н. В. Тимофееве-Ресовском.
5 июля 1969 г. Внезапно резко похолодало. В одеяле, как в тоге, директор школы по Молекулярной биологии, у лестницы, ведущей в «высшие сферы». «Ученейший Шноль» — это мой лучший портрет…
В очерке о Н. К Кольцове рассказано, как в 1893 г. на очередном Всероссийском съезде естествоиспытателей и врачей — эти съезды были важнейшими событиями в жизни страны — на пленарном заседании выступил с докладом профессор химии Московского Императорского Университета и Московского Императорского Высшего Технического Училища — Александр Андреевич Колли. Тема доклада — химическая природа микроорганизмов. Докладчик полагал, что в клетке помещается довольно мало молекул, а число признаков, передаваемых по наследству, очень велико. Отсюда вопрос: «как малое число молекул могут определять большое число признаков?» Вовсе не важно, что в то время нельзя было правильно оценить ни число молекул, ни число признаков. Важно, что на этом докладе был студент — зоолог Московского Университета Николай Кольцов. Поиски ответа на этот вопрос Николай Константинович вел всю жизнь.
Празднование 70-летия. Олег Георгиевич Газенко, его жена Ольга Алексеевна, Николай Владимирович и Елена Александровна Тимофеевы-Ресовские. 1970 г.
Как сказано в главе 12, Кольцов — крупнейший биолог XX века, родоначальник исследований биофизики живой клетки, сравнительный анатом, гидробиолог, генетик — особое место в истории нашей страны занимает как создатель могучей научной школы. Он почти всю жизнь учил студентов — на Высших женских курсах, в Университете Шанявского, в Московском Университете. И год за годом в своих лекциях обсуждал возможные ответы на вопрос, поставленный А. А. Колли. На лекциях, которые слушали Н. В. и Е. А. Тимофеевы-Ресовские в 1923–1925 гг., ответ уже был найден. Но опубликовал он свой ответ в 1927 г. в докладе на 3-м Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов [12]. Ответ — малое число огромных нитевидных полимерных молекул содержат все наследственно закрепленные сведения о всех свойствах организма в виде определенного порядка, очередности расположения мономерных звеньев в полимерной цепи. И этот порядок, этот наследственный текст передается от «родительской» полимерной нити — молекулы к дочерней по принципу образования типографской реплики — отпечатка — на матрице. Свободные мономерные молекулы собираются в определенном порядке соответственно их порядку на исходной молекуле и только потом сшиваются химическими связями в новую полимерную цепь (см. [3,13]).
Матричный принцип передачи наследственной информации, изменчивости и размножения — самая главная идея XX века, равная по значению идеям квантовой механики. И, почти в силу этого, доклад Кольцова в 1927 г. не был услышан аудиторией. Тем более он не был воспринят в последующие годы, когда Кольцов вступил в бескомпромиссную и бесстрашную борьбу с Лысенко. Борьбу, кончившуюся смертью Н. К. и его жены Марии Полиевктовны в 1940 г.
В Германии, Дании, Англии, в США громогласный Н. В. излагал в лекциях, в дискуссиях, на семинарах идеи своего высокочтимого учителя. И матричный принцип Кольцова вошел в сознание исследователей этих и других стран и перестал звучать как откровение. (А на родине имя Кольцова и его идеи не только не понимали, но всячески осуждали и поносили.)
В изданной в конце войны, знаменитой книге знаменитого основателя волновой механики Эрвина Шредингера — «Что есть жизнь…» — о матричном принципе сказано: «биологи полагают…». Друг Н. В. и поклонник Кольцова английский генетик и биохимик Дж. Холдейн вступился — опубликовал в Nature специальную статью (см. в [2]) — не вообще биологи полагают, а предложил после глубокого анализа Кольцов!
Проникнутый идеей Кольцова (в интерпретации и развитии Тимофеева-Ресовского) Макс Дельбрюк проводил свои исследования и учил новые поколения студентов. После войны в аспирантуру к Лурии и Дельбрюку поступил талантливый и любознательный орнитолог Дж. Уотсон. Они послали его в Европу учиться биохимии к датчанину Калькару. Биохимия не привлекла Уотсона и он (все это он написал сам в замечательной книге «Двойная спираль») поехал в Англию, в Кэм-бридж, где Ф. Крик пытался расшифровать рентгенограммы ДНК. полученные Розалинд Франклин и Уилкинсом. И ничего не удавалось. Похоже какая-то спираль… Не хватало идеи. Идеи матрицы и комплементарной ей реплики. Эту идею и привез Уотсон. Скрывая свое открытие двойной спирали, спеша и волнуясь, они ждали выхода своей статьи (в марте 1953 г. в Nature). Так возникла современная молекулярная биология. «Пищевая цепь», как говорят в экологии, выглядит здесь так: Колли — Кольцов — Тимофеев-Ресовский — Дельбрюк — Уотсон.
Но Н. В. в этой цепи отнюдь не простое последовательное звено — ему принадлежит чрезвычайно важное развитие матричного принципа Кольцова.
Возможно самый важный вклад Н. В. в науку — концепция «конвариантной редубликации», связывающая матричный механизм изменчивости и наследственности с теорией эволюции. А смысл этой концепции — матричное воспроизведение — размножение — любых вариантов наследственных текстов (конвариантно), в том числе и мутационно измененных. Тем самым естественному отбору предлагаются для оценки все новые и новые варианты, и совершается эволюция [3].
На основании этого механизма естественным представляется и происхождение жизни — с момента возникновения самых первых полимерных молекул, способных к конвариантному матричному размножению, и возникает жизнь. Н. В. говорил, что дальше, под давлением естественного отбора начинается неуклонная биологическая эволюция. А о подробностях — как что было — советовал обращаться к А. И. Опарину, говоря «А я тогда был маленький и не помню…».
М. Дельбрюк получил Нобелевскую премию в 1969 г., через 13 лет после Дж. Уотсона. В своей нобелевской речи он говорил о Н. В. как о своем учителе. Но, на мой взгляд, не подчеркнул определяющую роль исходных идей Кольцова и Тимофеева-Ресовского. Когда же он приехал в Москву — повидаться с Н. В. — он делал гораздо более сильные акценты и в своем докладе (В Институте физ. проблем), и особенно дома у Льва Александровича Блюменфельда, где они были вместе с Н. В.
И тут мне важно отметить чрезвычайно высокую нравственную традицию: Кольцов, излагая свой матричный принцип, говорил о нем как об идее, высказанной в 1893 г. в докладе Колли. Я тщательно изучил опубликованный текст этого доклада и другие труды этого автора. Ему, в самом деле, принадлежит постановка вопроса. И ни малейшего намека на ответ. До Кольцова идея аналогии живых существ с кристаллами (тоже размножающимися…) высказывалась неоднократно. Но матричную концепцию на уровне молекул, объясняющую основы биологии, придумал Кольцов.
Идею конвариантной редубликации (репликации, размножения) как основу биологической эволюции — идею, связывающую молекулярную биологию с теорией эволюции — сформулировал Н. В. и приписал, вернее подарил, а может быть, еще вернее — посвятил своему учителю Кольцову.
Но не высказывал Кольцов эту идею. … Незадолго до смерти, в больнице Н. В. признался Л. А. Блюменфельду «моя это мысль…>».
Что-то я не знаю других примеров такого отношения к своим учителям. И вспоминаю отдельное издание в Париже в 1936 г. (?) его работы о природе гена с посвящением: «Моим дорогим учителям — С. С. Четверикову и Н. К. Кольцову»…
(на французском языке), — и рассказы о всегда бывших перед ним в его кабинете в Берлин-Бухе фотографий Кольцова и Четверикова.
А может быть самые важные — это труды Н. В. по популяционной генетике на божьих коровках, или исследования циркумполярной изменчивости серебристых чаек, или работы по биогеоценологии и экологии…
А может быть самое важное — это биологические методы борьбы с радиоактивными загрязнениями и радиобиологические исследования, так и оставшиеся в секретных отчетах и не использованные после чернобыльской катастрофы?
Будучи в Германии, Н. В. не просто оставался российским, советским гражданином, сохранял советский паспорт и отказывался переменить гражданство, он посылал все свои труды в библиотеку Московского Университета. И был убежден, что его труды на родине вполне известны. Я не рассказал ему, что, в самом деле, в конце 60-х нашел оттиски его основных работ в этой библиотеке. Но они были не разрезаны — их ранее никто не читал…
После лагеря и поразившей его от почти смертельного голода пеллагры он навсегда лишился возможности читать, и почерк его стал почти нечитаем. Ему читала Елена Александровна. А широко известные в научном мире книги по теории эволюции и радиобиологии он писал вместе с сотрудниками и учениками Н. В. Еяотовым, А. В. Яблоковым, Н. Н. Воронцовым, М. И. Шальновым, А. В. Сави-чем, Вл. И. Ивановым, В. И. Корогодиным и другими (см. [4–7]). Писал вместе — т. е. диктовал своим соавторам после детального обсуждения с ними тщательно продуманный текст.
Я говорил в начале о парадоксе — сохранении не искаженного репрессивной советской действительностью облика российского интеллигента — аристократа духа, казака Тимофеева (он же князь Всеволожский) вдали, вне СССР, в Германии — более того, в фашистской Германии. Н. В. прошел на родине тюрьму и каторгу — это его не изменило. Это как-то объяснимо — он мог понять допрашивающего его следователя: «Ну ладно, если велено пришить мне обвинение в шпионаже — пожалуйста. Только напиши, что я чилийский (?) шпион. Потом прочтут и поймут, что этого быть не могло.»
А дальше, на свободе, была непривычная ему советская действительность. Он не мог и не стал к ней приспосабливаться. Трудно дышится воздухом современности уцелевшим или ожившим ископаемым.
Тимофеевы-Ресовские жили в Германии с 1925 по 1945 гг. При них в Германии к власти пришли фашисты. При них расцвела расовая теория — расизм. При них генетика стала наукой, используемой нацистами для обоснования расового неравенства. А они были генетиками!
При них была «хрустальная ночь» — ночь массовых погромов и убийств евреев. При них началось уничтожение евреев в лагерях смерти.
Они жили в Германии, когда 1йтлер начал Вторую Мировую войну. Они — российские граждане! — жили в Германии, когда началась Великая Отечественная Война. 22 июня 1941 г. началась эта ужасная война. А через 4 месяца большая часть Европейской России была занята германскими войсками. Немцы оккупировали родные для Н. В. места — 10 октября они заняли Калугу и вскоре подошли вплотную к Москве!
Это была истинно народная, Отечественная война. Миллионы погибших, сожженные и разграбленные города и села. Голод и несчастье над всей страной. Я хорошо помню это время — мы уходили из Калуги, когда туда входили немцы (см. очерк о В. С. Зотове и В. Н. Дегтяреве — как-то все концентрируется в моих рассказах вокруг Калуги — Чижевский, Циолковский, Зотов, Тимофеев-Ресовский).
Как можно было вынести все это, находясь в Германии?
А мы жили в Советском Союзе.
Террор начался не просто при жизни Ленина, но по его указаниям и под его руководством. Ленин умер в 1924 г.
Террор при Сталине затмил все сравнения.
Как мы это пережили! Есть ли хоть одна семья не затронутая террором?
Как могла существовать такая страна?
А так же, как и гитлеровская Германия.
Массовые собрания трудящихся, с бурным энтузиазмом поддерживающие террор. Эти иступленные крики «Смерть врагам народа!», «Расстрелять как бешенных собак!» (людей, о которых кроме лживых газетных сообщений ничего не было известно). Эти «бурные, переходящие в овации, аплодисменты» при одном лишь упоминании имени великого вождя всех времен и народов. Это кажется мне странным и страшным сном. И это все было.
В эту страну стремился вернуться Н. В. Тимофеев-Ресовский с семьей, долго не веря в быструю и безусловную гибель по возвращении.
И вернулся бы, если бы не настойчивые предупреждения Н. К. Кольцова (очень лично для Николая Константиновича опасные) — Не возвращайся, погибнешь!
В размышлениях об удивительной судьбе и личности Н. В. существенно сопоставление с биографиями его братьев.
Брат Виктор Владимирович Тимофеев — зоолог, крупный специалист по биологии соболя, много лет работавший в Баргузинском заповеднике (Восточный берег озера Байкал), также прошел через концлагерь.
Брат Владимир Владимирович Тимофеев, следующий за Н. В. по возрасту, был убежденным коммунистом-большевиком. Он был расстрелян в 1937 г. Я был дома в Ленинграде гостем его сына Андрея (племянника Н. В.). В альбоме фотографии — 20-е годы, спокойный красивый человек в гимнастерке с орденом Красного Знамени.
Год за годом серия фотографий. Такая же гимнастерка с орденом и все более тревожное, а потом и трагическое выражение лица. Он был крупным инженером. После убийства Кирова и массовых арестов освободилось много ответственных постов. Ему предлагали стать директором Путиловского завода. Он попросил завод не такой большой. Он был очень известен. Когда его арестовали, ему предоставили небывалую льготу — разрешили позвонить домой. Но он был расстрелян.
Возможно, самым светлым воспоминанием Владимира Владимировича было посещение брата Николая в Берлине, куда он в конце 20-х выезжал по своим инженерным делам. А из Берлина братья «махнули» ненадолго в Париж. 1йбель братьев, арест Вавилова, смерть Кольцова, еще много раньше арест и ссылка Четверикова, аресты и гибель выдающихся генетиков Н. К. Беляева, Г. Д. Карпе-ченко и многих-многих, аресты и гибель выдающихся врачей, инженеров — достаточные основания не возвращаться на верную гибель не только свою, но и зависящей от тебя семьи. Незадолго до смерти бесстрашный Кольцов прямым текстом в письме, переданном с оказией, писал своему любимому ученику — не возвращайся. И он остался в Германии с советским паспортом, не изменяя своему обычаю верности России.
Они с Еленой Александровной заплатили за это решение жизнью любимого сына Фомы (Дмитрия), погибшего в Гестапо. Фома был страстным патриотом Советского Союза и стал активным участником подпольной организации «Берлинского Бюро ВКП(б)».
А как же парадокс сохранения облика российского интеллигента? Сохранения смелости суждений и независимости поступков, так поразивших всех нас при знакомстве с Н. В.?
Он оказался между Сциллой и Харибдой. Но Германия оставалась для него чужой страной. Он все 20 лет оставался гражданином СССР, России. Он занимался научными исследованиями, буйствовал на научных семинарах и оставлял политику и общественную жизнь Германии за пределами своей активности.
Но так не мог поступить его старший сын Дмитрий, называемый дома Фома. Фома родился в 1925 г. Его детство и юность прошли в Германии. Он остро и активно переживал все происходящее в Германии. И как это бывает с детьми на чужбине, был страстным патриотом Советского Союза. Этот российский, безоговорочный патриотизм был у него от родителей. Талантливый и яркий студент, Фома — Дмитрий во время войны стал одним из организаторов подпольного Берлинского бюро ВКП(б) — т. е. Всесоюзной Коммунистической Партии Большевиков. Они организовывали саботаж на военных заводах и распространяли листовки об успехах Красной Армии в боях против фашистов.
Н. В. боялся за сына. Но, как стало недавно известно, сам печатал ему листовки у себя в лаборатории.
Наивный Фома и его товарищи не могли выжить в борьбе с Гестапо. Они были арестованы.
Несчастные родители! Нет ничего, чтобы они не попытались сделать для спасения сына. Скольким семьям пришлось пережить это!
Н. В. была предложена страшная сделка — цена освобождения Фомы — сотрудничество с фашистами. И он отказался.
В Древней Греции или Древнем Риме это бы стало сюжетом трагедии, а в наше жестокое время… В наше время столько таких трагедий! Попробуйте представить себе его чувства, когда стало известно, что Фома переведен из тюрьмы Маутхаузен в концлагерь, откуда не возвращаются…
Елена Александровна не могла поверить, что сын погиб и многие годы и после войны жила в надежде на его возвращение.
В начале 60-х, через почти 20 лет после окончания войны, племянник Н. В. — сын его брата Владимира — Андрей Тимофеев узнал, наконец, адрес своих родственников на Урале, в Свердловске. Он приехал из Ленинграда в Свердловск. Дверь открыл младший сын Е. А. и Н. В. тоже Андрей — его двоюродный брат. Братья молча смотрели друг на друга. Они оба ощущали значительность происходящего. Андрей (Николаевич) — мягкий и деликатный — тихо спросил «Кто Вы?». «Я брат твой!» — громким голосом сказал приехавший!
«Фома!» — закричала в глубине квартиры Елена Александровна — и упала без чувств.
В фильме, снятом режиссером Е. С. Саканян, об этом рассказывает Андрей — племянник — а у слушающих его видны слезы.
Вот и прошел наш XX век. Настал уже не наш, а новый, для новых поколений — XXI век. Они будут знать, что в конце нашего века без войны распалось на части могучее и непобедимое государство. Государство, фундамент которого составляли утопические идеи и кровавый террор. Жестокую диктатуру заменила неустойчивая и несовершенная демократия.
Это если говорить патетически. Но в реальности еще много лет и, может быть, мною поколений результаты 70-летней Советской власти будут проявляться в нашей жизни. Мы — советские люди. Нам в самом деле трудно примириться с фактом — всю войну семья Тимофеевых-Ресовских жила в Германии… А мы в это время…
После выхода в свет книги Гранина «Зубр» (о Н. В.) несколько патриотов выступили в печати с резким осуждением — как это Н. В. не вернулся в СССР! В самом деле, как это он не дался в руки палачам?! Нет необходимости спорить с ними. Но после освобождения из концлагеря до самого последнего времени Н. В. не был реабилитирован и, следовательно, признавался осужденным на законном основании. Сам Н. В., естественно, не считал себя виновным и просить о реабилитации полагал ниже своего достоинства.
Однако многим из нас казалось важным добиться его реабилитации. Это один из лейтмотивов упомянутых выше замечательных фильмов — трилогии о Зубре режиссера Саканян.
Не меньшие страсти разгорелись и в связи с обвинениями Н. В. в сотрудничестве с фашистами как генетика и даже в проведении опытов на людях с радиоактивными материалами. Все это оказалось домыслами, основанными на «здравом смысле»: ну, не мог же он, находясь в фашистской Германии, не сотрудничать… Мог. Не сотрудничал. Не проводил (см. [8-12]).
И потому и сохранил тот удивительный облик свободного и смелого человека, который так впечатлил нас в 1956 г.
Ощущение значительности, необычности общения с Н. В. переживали многие. Так возникало стремление сохранить его облик, мнения, рассказы. По разному реализовывалось это стремление. На семинарах и школах включали магнитофоны, делали фотографии, снимали кинофильмы. В. Д. Дувакин и М. В. Радзишев-ская приезжали в условленное время в Обнинск и Н. В., однажды смирившись с «этой шпионской машиной», записывал очередную «историю». Я предпочитал записи без специальной подготовки в непринувденной обстановке, у костра в Летней школе, за столом в дружеской компании, на лекциях и дискуссиях. Мои записи, естественно, труднее для расшифровки — много голосов (чьих?) перебивают друг друга. Правда, мощный бас Н. В. побеждает. Ритм и темы разговора причудливо изменяются. Это труднее для перенесения на бумагу, но зато — это многомерный театр жизни.
Даниил Александрович Гранин, сколько я знаю, не вел магнитофонных записей. Он слушал и «впитывал». Поразительная способность! Его книга о Н. В. «Зубр», в сущности, также основана на ощущении почти ожившего ископаемого. Опубликование «Зубра» в Новом Мире в 1987 г. (?) было чрезвычайным событием. Переведенный на разные языки, «Зубр» оказался в разных странах и облик Н. В. стал доступен разным поколениям.
Н. В. посвящены три серии кинофильма, снятого режиссером и автором Е. С. Саканян: «Рядом с Зубром», «Охота на Зубра», «Друзья и враги Зубра». Н. В. посвящаются конференции и симпозиумы. О нем издана по инициативе и под редакцией Н. Н. Воронцова книга «Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. Очерки. Воспоминания. Материалы» [10]. Но особую ценность представляют его собственные недавно дважды изданные «Воспоминания» [8] — бережно переписанные с магнитной пленки записи его замечательных рассказов. Их и должны прочесть те, кто захочет узнать о Н. В. «из первых рук».
Дмитрия Сухарева и Дмитрия Сахарова «тошнит» от Тимофеева-Ресовского
Прошло более 50 лет после докладов Н. В. Тимофеева-Ресовского в Институте физических проблем и на 16 этаже главного здания МГУ, произведших на нас столь сильное впечатление. Многие последующие годы Н. В. играл очень важную роль в процессах восстановления «связи времен>» и возрождения поверженной науки. Естественно, что эта роль вызывала противодействие тех, кто разрушал вследствие невежества или злодейства нашу науку. Один из традиционных инструментов в таких противодействиях — «переход на личности» и клевета. Н. В. Т-Р был «невозвращенцем» и «без сомнения сотрудничал с фашистами». Я уже отметил несостоятельность этих обвинений. Его обвиняли в том, что он не вернулся в СССР. Не вернулся на верную смерть не только свою, но своей семьи. Этим обвинителям было мало расстрелянных в те годы. Запах крови их возбуждает. Им мало расстрелянного брата Николая Владимировича — Владимира Владимировича, мало прошедшего каторгу другого брата Виктора Владимировича. А брат Владимир был убежденный большевик, один из тех, кто утверждал Советскую власть с оружием в руках — зря орден Красного знамени тогда не давали… Подозрение в сотрудничестве с фашистами генетика Тимофеева-Ресовского многим казалось очень вероятным. Это подозрение было тщательно и многократно проверенно и опровергнуто. Не сотрудничал. Отказался от предложений сотрудничества ценой жизни старшего сына. «Критикам» мало этого. Я бы не стал повторять все это после написанного в этой главе, после многих других публикаций, в том числе трех серий документального кинорасследования режиссера Е. С. Саканян. Не стал бы, если бы не уже приведенная в предыдущей главе, поразившая меня публикация поэта Дмитрия Сухарева и физиолога Дмитрия Сахарова с прямым вызовом мне лично.
Этот раздвоившийся автор пишет (Д. Л. Сахаров. Физиолог Турпаев // Химия и Жизнь № 5, 2008; sukharev.lib.m/Sakharov/TMT.htm):
Через 10 лет после перепечатки расовых разработок немецких евгеников Кольцов направляет своего талантливого ученика на стажировку в тот самый берлинский институт. …Оказавшись в 1937 г. в ситуации выбора, «Колюша» предпочел не возвращаться на плохую и непредсказуемую родину — остался в фашистской Германии. И не просто в фашистской Германии, а, повторяю, в институте, который подводил научную базу под индустрию выбраковки «неполноценных» рас. И не просто так, по младому неразумению, преступил «Колюша» все мыслимые границы, а сделал это по совету любимого учителя Николая Константиновича Кольцова, письмецо от которого получил, по его словам, через Швецию. Апологет обоих С. Э. Шноль считает такой совет нормальным (5. С. 104). Бог ему судья.
Он же имеет оригинальность удивляться тому, что отбывший в шарашке половину положенного срока Н. В. Тимофеев-Ресовский не дождался полной реабилитации (там же. С. 105). Неужели забыл, что реабилитацию получали те, кто пострадал невинно? На самом деле, Тимофеев-Ресовский реабилитацию-таки получил. Получил под шумок — в мутантном, мутном 1992 г., когда патриотизм был объявлен последним прибежищем негодяев, а масштабные хищения госсобственности стали считаться не преступлением, но высшей доблестью… Но до самого 1992 г. на пересмотре дела Тимофеева-Ресовского регулярно настаивала прокуратура, полагавшая, что Тимофеев-Ресовский тянет не на несколько лет отсидки как невозвращенец, а на высшую меру как руководитель секретных исследований, связанных с совершенствованием германской военной машины. И он действительно такими исследованиями руководил… Не случайно же знаменитый куратор советского атомного проекта А. П. Завенягин сразу после взятия Берлина положил глаз на Тимофеева-Ресовского, уберег его от особистов… и в конечном счете обеспечил Тимофееву-Ресовскому и его немецким помощникам все необходимые условия для продолжения на Урале той работы, которую они делали в Берлине в рамках германского Уранового проекта. В результате почти без потери темпа берлинская группа занялась совершенствованием уже советской военной машины [15], за что спасибо.
«Художники слова» эти Д. Сухарев и Д. Сахаров! Н. В. умер в 1981 г. … и «под шумок» как-то получил реабилитацию в 1992 г. … И масштабные хищения госсобственности упомянуты «для общего впечатления»… — мелко это. И прямая клевета! Вопрос об участии Н. В. в таких исследованиях тщательно исследован, в том числе многими зарубежными авторами и нашей прокуратурой. Прокуратура и пришла к решению о непричастности Н. В. к преступным работам. Это видно и в приводимой Сухаревым и Сахаровым ссылке на публикацию [15], смысл которой они искажают! А про высшую меру — это я уже отмечал — «запах крови возбуждает…» — Поразительно! Нет совести у «раздвоенного» автора: «уберег от особистов…» — опять ложь — тюрьма, страшный концлагерь, почти смерть от пелагры — «уберег»… Вульгарное вранье! Не делал Н. В. ничего в рамках уранового проекта такого — и на Урале он не занимался совершенствованием военной машины, а делал важнейшие для страны исследования способа очистки окружающей среды от радиоактивных загрязнений. А потом был Сун-гуль и Чернобыль — и эти работы оказались жизненно важными. А ссылка [15] приведена опять с обратным смыслом. Там нет оснований для утверждений Д. С. Ох, художник слова!
Пишет далее Д. С.:
Я знаю, в отечестве среди коллег нашлись такие, у кого профессор Тимофеев-Ресовский не вызывал тошноты…
Поразительно! Тошноту — другого слова Д. С. не подобрал — у него вызывает человек высокого нравственного уровня, прославивший наше отечество своими работами и ролью в мировой науке!
Они, подобно Шнолю, с приятностью описывают, как вели с ним интеллигентные беседы о науке и искусствах, как восхищались его знаниями и обаянием. Как душевно он пел русские песни. Никаких претензий, каждый выбирает для себя.
В самом деле, незабываемы рассказы Н. В. о науке и искусствах, и незабываемо его пение русских песен.
Потряс меня Д. Сухарев-поэт и Д. Сахаров-физиолог. Мало ему было попытаться принизить двух героев российской науки — Н. К. Кольцова и Н. В. Тимофеева-Ресовского. Он попытался сделать это с профессором М. Г. Удельновым. Эту его акцию я комментирую в главе 42.
Примечания
1. Timofeeff-Ressovsky N. W., Zimmer К. G. und Delbruck М. Uber die Natur der Gennmutation und der Genstructur, Nachrichten von der Geselschaft der Wissenschaften zu Gottingen, Neu Folge, Band 1. № 13, 1935.
2. Haldane J. B. C. A physicist looks at genetics, Nature v. 155. № 3935, P. 375, 31.03.1945.
3. Шноль С. Э. Физико-химические факторы биологической эволюции, М.: Наука, 1979.
4. Тимофеев-Ресовский Н. В., Яблоков А. В., Глотов Н. В. Очерк учения о популяции, Изд. «Наука», М.: 1973, 277 с., илл.
5. Тимофеев-Ресовский Н. В., Воронцов Н. Н., Яблоков А. В. Краткий очерк теории эволюции. Издание 2-е, Изд. «Наука», М.: 1977, 297 с., илл.
6. Тимофеев-Ресовский Н. В., Иванов Вл. И., Корогодин В. И. Применение принципа попадания в радиобиологии. Атомиздат, М.: 1968, 226 с., илл.
7. Тимофеев-Ресовский Н. В., Савич А. В., Шальное М. И. Введение в молекулярную радиобиологию. Издательство «Медицина». М.: 1981, 320 с., илл.
8. Тимофеев-Ресовский Н. В., Воспоминания. АО Издательская группа «Прогресс» Пангея, М.: 1995,382 с., илл. 2-е издание: «Николай Тимофеев-Ресовский. Воспоминания». Предисловие Д. А. Гранина, Составитель Н. И. Дубровина. Коммент. М. А. Реформатской, Вл. И. Иванова, Н. И. Дубровиной. М.: Вагриус, 2008, 400 с., илл.
9. Гранин ДА. Зубр. Изд. «Советский писатель» Ленинградское отделение. Ленинград, 1987, 288 с. Новый мир, 1987. № 1, 2.
10. Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. Очерки. Воспоминания. Материалы. Отв. ед. Н. Н. Воронцов., Изд. «Наука». М.: 1993, 393 с., илл.
11. Paul Diane В. and Krimbas Costas В. Nikolai V. Timofeeff-Ressovsky. Scientific American, February 1992, p. 86–92.
12. Berg Raissa L. In Defense of Timofeeff-Ressovsky, Nikolai Vladimirivich. Quarterly Review of Biology. V.65. № 4, pages 457–479, December 1990.
13. Кольцов H. К Организация клетки.: Сборник экспериментальных исследований, статей и речей, 1903–1935 гг. М.: Биомедгиз, 1936.
14. Литовский В. В. Уральская ойкумена: эхо научных бурь. Естественно-историческое описание исследований окружающей среды на Урале. Персоналии. Екатеринбург: Издательство Уральского университета. 2002. В этой книге, изданной тиражом всего в 500 экземпляров, содержится уникальный материал о жизни и трудах выдающихся людей, в том числе Н. В. Тимофеева-Ресовского и А. Л. Чижевского.
15. Гончаров В. А. и Нехотин В. В. http://www.info.jinr.ru/drrr/Timofeeff/auto/arest.html. Неизвестное об известном. По материалам архивного следственного дела на Н. В. Тймо-феева-Ресовского. В предлагаемой вниманию читателей публикации впервые использованы материалы архивного следственного дела по обвинению известного биолога Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского.