Глава 3. Жертвы антихриста

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Жертвы антихриста

— Тебя излупят плетками, и ты полюбишь меня как миленькая!

— Нет, ты просто помешался на этой плетке…

Из фильма «Красная шапочка»

Конечно же, жертвами политики Петра стало все население Московии. Конечно же, верхи общества страдали меньше, чем низы, — по крайней мере, меньше страдали физически. Это ведь податное население уже к 1710 году уменьшилось на пятую часть, и вовсе не дворяне и не богатые купцы, а посадский люд и крестьяне толпами бежали в разбойники.

Но вот два любопытных случая — так, в качестве ярких примеров.

В 1712 году фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву исполнилось 60 лет. Ему было уже тяжело водить войска, и он попросил у Петра разрешения — уйти на покой, постричься в монахи Киево-Печерской лавры.

Петр уйти в монахи запретил, а велел овдовевшему фельдмаршалу вместо этого жениться. Даже сам нашел ему жену: вдову своего дяди, Льва Кирилловича Нарышкина. Анна Петровна была моложе супруга на 34 года, но брак оказался удачен, Анна Петровна успела родить 5 детей до смерти мужа.

Так поступил царь со своим приближенным, который патриархально называл его на «ты» и вовсе не противился «реформам»: в 1697 году Шереметев по доброй воле сбрил бороду, надел европейское платье — еще до указов Петра.

Другой случай связан с основателем рода Бутаковых. Этот русский военно-морской род, каждое поколение которого служило и в данный момент тоже служит в морских офицерах, ведется с Олимпия (Евлампия) Бутакова, который служил с 1688 года, с первой «потешной» флотилии на Переяславском озере. Во время Северной войны Бутаков стал капитаном 18 пушечной шнявы. Однажды он на своей шняве заблудился в тумане, опоздал на 10 дней в Кронштадт и за это был запорот почти насмерть. Во всяком случае, много лет спустя у Олимпия тряслись колени, и ходил он только с палкой [80].

В этих случаях речь идет о крупных полководцах; о людях, лично известных Петру. Что же говорить о самых обычных, «рядовых» дворянах или тем более о «худородных» служилых людях, без больших богатств и без обширных связей при дворе?!

Многим памятен Дмитрий Овцын, штурман Беринга. А был у него родной брат Лаврентий Овцын, и после совершения такого же «преступления», что и Бутаков, — заблудился в тумане — Лаврентий Овцын, родной брат Дмитрия, был запорот не до полусмерти, а НАСМЕРТЬ.

При Петре служилое сословие стало главным объектом развращения и главным полем экспериментов. Петр хотел создать новое общество — нет слов. Но общество, которое он хотел получить, только очень условно может быть названо европейским. Да, внешне это общество в своих верхах европейское — манерами, одеждой, едой, утварью. Но вне дворянства и чиновничества нет даже этого внешнего европейского лоска. И даже образ жизни дворян не имеет ничего общего с сущностными чертами европейского дворянства. Никакого разделения общественной и частной жизни, никакой частной собственности, никакого верховенства закона над произволом отдельных лиц или группировок!

Петр считал, что весь образ жизни дворян должен определяться одним только фактором — служением государству. Сначала он действовал только смотрами: вызывал дворян для того, чтобы лично определять их достоинства и посылать в ту или иную службу. Всем дворянам было строго велено представлять в Разрядный приказ, позже в Сенат, списки недорослей старше 10 лет — и детей, и приемышей. Подросткам-сиротам, которых было некому вписать в списки, велено было самим являться и записываться. В 1704 году впервые были собраны в Москве 8 тысяч недорослей, достигших служилого возраста — 15 лет. Всех их лично осмотрел и определил в службу царь, распределив по полкам и школам.

В числе этих 8 тысяч было примерно 500 недорослей из самых знатных семей Московии. Большую их часть расписали по гвардейским полкам.

В 1712 году было велено явиться всем недорослям, которые учились дома или в школах, и все они тоже были распределены лично царем на три возраста. Младшие вернулись в школы, средний возраст отправили за границу учиться, а старшие пошли в солдаты.

«Нетство», то есть неявки, рассматривались Петром как измена и карались все более жестоко.

Осенью 1714 года было велено всем дворянам от 10 до 30 лет явиться в наступающую зиму для записи при Сенате. Любой, донесший на неявившегося, пусть это будет даже его собственный слуга, получает все его пожитки и деревни.

11 января 1722 года — еще более жуткий указ: всякий неявившийся на смотр подвергался «шельмованию» — под барабанный бой палач прибивал к виселице бумагу с его именем, объявляя нарушителя указа вне закона; теперь всякий имел право побить, ограбить, убить этого человека. Кто такого «нетчика» поймает и приведет, получает половину его движимой и недвижимой собственности, даже если поймает «нетчика» его крепостной.

Дворяне боролись с правительством разного рода отговорками и уклонениями. Чаще всего они пристраивались к какому-нибудь бездельному интендантскому или полицейскому делу и под его прикрытием переживали в своих вотчинах военную пору. Изобилие полицейских служб, полчища всевозможных чиновников и порученцев, общая неразбериха очень облегчали им это занятие.

По словам Посошкова, есть много таких молодцов, что он мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись наживочного дела, живет себе да наживается.

Другим способом стали неявки. «Иные дворяне уже состарились, в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали». «Богатые от службы лыняют, а старые и бедные служат».

Особенно забавно описывает Посошков некоего дворянина Золотарева, который «дома соседям страшен, аки лев, а на службе хуже козы». И никто не мог взять его в службу: «кого дарами ублаготворит, а не сможет, так больным прикинется, или юродство на себя напустит и в озеро по бороду залезет».

Когда однажды Золотареву не удалось отлынять от похода, он послал вместо себя худородного дворянина под своим именем, дав ему лошадь и своего человека. А сам ездил по соседям, разорял их дома, как разбойник.

С 15 лет офицер должен был служить рядовым в полку. Познатнее, побогаче — в гвардейском, победнее — ив армейском. Рано или поздно его надлежало произвести в офицеры, но только после нескольких лет службы. Закон 26 февраля 1714 года категорически запрещает производить в офицеры людей «дворянских пород», которые не служили рядовыми и «с фундаменту солдатского дела не знают».

Воинский устав 1716 года высказывается еще определеннее: «Шляхеству российскому иной способ не остается в офицеры происходить, кроме как служить в гвардии».

К концу правления Петра их три — кроме Семеновского и Преображенского еще с 1719 года драгунский «лейб-регимент», Конногвардейский полк.

Дворянин-гвардеец жил точно так же, как и рядовой из простолюдинов, в такой же казарме, получал точно такой же паек и обмундирование и выполнял все работы рядового.

Державин в своих записках описывал, как он, сын дворянина и полковника, поступил рядовым в Преображенский полк и жил в казарме вместе с рядовыми из простонародья, вместе с ними ходил на общие работы, возил провиант, чистил каналы и бегал на посылках у офицеров.

В 1724 году в Конногвардейском полку было больше 30 рядовых из княжеских фамилий.

При этом военная служба считалась куда важнее гражданской, и герольдмейстер при Сенате специально смотрел, чтобы не больше одной трети каждой дворянской фамилии служило в гражданской службе.

До конца Северной войны дворян вообще не отпускали из полков. С наступлением мира стали отпускать раз в два года месяцев на шесть, на побывку.

Отставных определяли в гарнизоны или к гражданским делам по местному управлению. Только полная дряхлость или тяжелые увечья служили причиной для отставки. Если у отставника не было поместья, его отправляли в монастырь для пропитания из монастырских доходов или давали пенсию из «госпитальных денег».

Сочетание слов: «крепостное дворянство» — звучит как-то дико. К «крепостному крестьянству» все привыкли, а это как-то даже странно звучит… Но приходится признать эту, на первый взгляд, дикую мысль: до Манифеста о вольности дворянской (1762 год) дворянство было менее свободно, чем податные сословия. Представление о «привилегиях» дворянства так прочно усвоено обществом, что многим трудно будет осознать: были периоды в истории, когда положение дворян было куда тяжелее, куда менее свободным, чем крестьянства, и уж тем более менее свободным, чем положение купцов, городских мещан или казаков.

Сочетание слов «крепостное дворянство», скорее всего, вызовет улыбку у читателя. Но дворянство действительно было закрепощено, ничего не поделаешь. Служилые люди всегда находились у государства в самой настоящей «крепости», ничуть не в меньшей, чем крестьянство было «в крепости» у того же государства или у частных помещиков.

Известны случаи, когда крестьяне сами объясняли фискалам, что не надо винить чиновников во взятках: они по доброй воле принесли беднягам что могли. А то они, служилые, совсем бы померли от голода.

Дворяне владели поместьями — но при Петре и сразу после Петра жить в них дворяне не могли. Они, как правило, даже не рождались в своих поместьях и порой не видели их всю жизнь, разве что приезжали в них умирать.

За владение этими поместьями, за казенное жалованье дворяне платили очень уж высокую цену — пожизненная служба в самых суровых условиях. После введения учебной повинности даже уже не пятнадцатилетний юноша, а десятилетний малыш покидал родительский кров, и чаще всего — навсегда… Это ведь дворянских детишек пороли плетьми и палками в Навигацкой школе, это дворянские недоросли разбегались побираться в рубищах, боясь голодной смерти. Это дворянам запрещено было забирать своих детей из подобных жутких заведений.

Служа всю жизнь, с десятилетнего возраста, дворяне не имели никаких социальных гарантий. Как ни странно, но здесь опять же преимущества «податных» над «служилыми». Податной человек, как правило, очень мало общался с властями. Член общины, корпорации, «обчества», он имел дело в первую очередь с такими же, как он, или с выборными старейшинами. Эти сообщества жили не по писаным законам, а по традициям: по правилам, которые даже порой не очень осознавались, но которые никто и никогда не нарушал.

Живя по традициям, человек не совершает личностного выбора, не вступает в полемику. Он поступает неким единственно возможным способом. Таким, который веками назад придумали мудрые предки, не утруждая собственного разума. Традиция не демократична; она сразу расставляет всех по рангу, по чину, по месту, определяет, кто главнее и насколько. Но традиция гарантирует человеку то, что далеко не всегда оказывается в силах обеспечить ему «вскинутое на дыбы», как миксером перемешанное, государство Российское. Пока человек выполняет установленные «от века» правила, он точно знает: ему ничто не угрожает.

Традиция может потребовать унизиться, согнуться в поклоне, буквально простереться ниц. Но пока выполняешь ее — тебя не могут унизить, обидеть. Традиция требует безоговорочного подчинения тем, кого она считает высшими, требует подчинить собственные интересы интересам «обчества». Но пока ты выполняешь ее требования, и твои интересы будут блюсти и высшие мира сего, и «обчество». По традиции тебе всегда дадут то, что тебе полагается, а если все-таки обидели — всегда найдутся те, кто вступятся за тебя. Не могут не вступиться! Потому что если высшие не соблюдут традиции, они поставят под сомнение свое положение в обществе, свое положение «высших».

В Европе на место медленно отступающей традиции так же медленно приходили законы. В Российской империи законы оставались чем-то достаточно условным и всегда служили богатому и сильному. Живя в мире, где нет ни законов, ни традиций, российский дворянин оказался беззащитен против произвола. Бытовым правилом, нормой жизни для дворянства стал произвол вышестоящих. Ведь всевластие государства, конечно же, некоторая абстракция, потому что на практике всевластны очень конкретные лица — государственные чиновники и представители государства.

Если даже человек возносился так высоко, что остальные вельможи становились уже не опасны, его жизнь, имущество и положение в обществе зависели от произвола одного человека — царя. Царь же, порушив и религиозные, и общественные традиции, не был связан абсолютно ничем. И точно так же практически ничем не были связаны его чиновники, в воле (или в самодурстве) которых и заключалась «воля государства» для абсолютного большинства подданных.

Повторю с полным основанием: хуже всех во всей петровской смуте приходилось служилому сословию, дворянству. Служилые не только вынесли на себе основной удар его реформ, но и оказались в самом неопределенном, самом «межеумочном» положении.

Разрушение традиционной культуры для служилого сословия означало и разрушение системы ценностей, всего, что ученые называют почти поэтично: «поле смыслов». В результате почти весь XVIII век дворянин буквально не знал, что вообще правильно, а что неправильно, что справедливо, а что нет, куда плыть и каких берегов держаться.

Дворянин был государственным служащим не просто «по должности». Самая суть служилого сословия, дворянства, состояла в том, чтобы служить государству Российскому. Служба России давала и общественный статус, и место в жизни, и материальное благополучие… одним словом, абсолютно все!

Не уважать своих Веру, Царя и Отечество он не мог уже потому, что именно за них он шел в бой, их слугой себя осознавал. Эта идея Служения становилась краеугольным камнем морали, и человек оценивался как «хороший» или «плохой», как «лучший» или «худший» по тому, как хорошо и насколько преданно он служил.

Не воспринимать Россию как благодатную страну, как некую светлую сущность он просто органически не мог. Невозможно же ни идти на визжащую картечь, ни лезть на крепостные стены за что-то дурное или недостойное!

Но Русь, за которую дворянин проливал кровь, официально объявлялась страной тупой, дикой, глупой и подлежащей неукоснительному исправлению. Причем объявлялась собственным правительством — тем самым, которое приказывало «служивому» перейти границу и «вступить в баталию» с неприятелем.

И при этом «завороте мозгов», растянувшемся на несколько поколений, дворяне, если не считать купленных рабов или женщин в гаремах мусульман, оказались самыми бесправными людьми во всей Российской империи. По крайней мере, самым бесправным сословием.

При Петре и сразу после него не стало никаких гарантий личной безопасности решительно никому.

Легко заполнить много страниц описаниями самых диких насилий, беззаконий и нарушений прав собственности, неприкосновенности личности и прочих элементарных человеческих прав.

В 1724 году, в очередной раз почувствовав недомогание, Петр решил, что сифилис «подарила» ему последняя любовница, жена его офицера, Прасковья… И велел мужу выпороть «негодную Фроську» за то, что одарила гадкой болезнью царя-батюшку.

В обществе, где придворная дама может быть в любой момент грубо ощупана, пардон, в любом месте, принуждена к сожительству или выпорота батогами (а приведут приговор в исполнение солдаты у дворцового крыльца), нет и не может быть гарантий личной безопасности в принципе ни одному человеку. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.