I РЕВОЛЮЦИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I

РЕВОЛЮЦИЯ

В 154 г. до н. э. состоялись пышные публичные похороны Тиберия Семпрония Гракха. Его внесли на территорию Форума одетым в наряд полководца-триумфатора: пурпурная тога, усеянная серебряными звездами, и символ власти — прутья с топором, — все это указывало на исключительность его свершений. В знак уважения к почившему знатные люди шли в процессии небритыми, в черных одеждах, с покрытыми головами; женщины в отчаянии били себя в грудь, рвали волосы на голове, расцарапывали ногтями щеки. Среди собравшихся были и профессиональные плакальщики, и танцоры с актерами, которые пантомимой изображали деяния умершего. Но самым удивительным в облике собравшихся было то, что многие из мужчин шли в погребальных масках, сделанных из воска и похожих, почти до жуги, на самого Гракха и его предков, причем цвет и форма этих масок также были вполне реалистичны. Тем временем тело покойного, с которым люди в масках имели столь поразительное сходство, поместили на трибуну председателя Форума — пред взоры всех римлян: богатых и бедных.

Когда мужи, представлявшие предков Гракха, расселись по своим местам, один из них выступил с речью, в которой восславил деяния почившего. Вспомнить было о чем. Гракх дважды избирался на высший в республике пост консула, а также и на второй по значимости после консула пост цензора. На военном поприще он добился успехов во время кампаний в Испании и на Сардинии. За обе эти победы его удостоили триумфа — так называлось торжественное шествие, в ходе которого отличившийся полководец пересекал священные пределы города, возвращаясь к гражданской жизни в Риме. Но, несмотря на все свершения, покрывшие славой его имя, Гракх прослыл человеком, мало заботящимся о личном успехе. Его похороны свидетельствовали о публичном признании именно этой добродетели. По мнению римлян, служение республике он ставил выше собственных интересов, а народное благосостояние являлось первой и самой главной его заботой. Можно сказать, что эта похоронная речь имела ту же цель, что ношение масок. Она напоминала присутствующим о том, что «непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство».[8]

Но «возобновление» памяти о славных деяниях Гракха — как с помощью масок его семьи, так и с помощью поминальной речи — имело и другую, более частную функцию. Оно должно было воспитывать в его сыновьях, внуках и последующих потомках стремление ориентироваться на эти деяния в своей жизни. Одной из наиболее характерных черт римской аристократической элиты было стремление почтить память отцов, добиваясь схожих или даже больших успехов на поприще служения республике, будь то военные дела, укрепление власти Рима на новых территориях или внутренняя политика. Похоже, ни в чьем другом сердце не горело это желание с такой силой, как в сердце девятилетнего сына Гракха, чье полное имя было также Тиберий Семпроний Гракх.

Мальчик стоял подле матери и влиятельных сенаторов, взирая на погребальное пламя, разведенное за пределами Рима, — именно там после публичной панихиды кремировали тело его отца. По окончании всех церемоний мальчика, должно быть, переполняло желание выдержать любые испытания и принять даже смерть, лишь бы удостоиться таких похвал, какие заслужил его отец. Теперь наступала его очередь поддержать родовые имя и славу. Но эта обязанность усугублялась еще и тем, что ему предстояло также поддержать авторитет другой семьи — к которой принадлежала его мать Корнелия.

Через своих родителей юный Тиберий Семпроний Гракх оказался связан с тремя великими аристократическими династиями Римской республики. Под водительством этих семей за неполные сто пятьдесят лет республика переросла владычество над Италией и обрела власть над всем Средиземноморьем. Ко времени, когда состоялись похороны Гракха Старшего, римляне само морское пространство привычно называли «таге nostrum» («наше море»), поскольку им безраздельно принадлежала власть и над ним, и над землями вокруг него.

Но жизненный путь этого мальчика оказался кардинально отличным от семейных образцов. Юному Тиберию не суждены были столь пышные похороны, как у его родителя: всего двадцать два года спустя его обезображенный труп сбросят без всяких церемоний в воды Тибра. Людьми, которые совершат это убийство, будут не иноземные враги Рима, а те самые сенаторы, которые сейчас стояли позади него, глядя на похоронный костер, сжигавший тело его отца. Все дело в том, что короткая, противоречивая жизнь Тиберия пересеклась с поворотным моментом, кризисом в истории Римской республики. Центральный вопрос, вокруг которого развернулись баталии, звучал так: кому должны достаться блага от стремительного роста Римской державы: богатым или бедным? «Архитекторам» из знати или рядовым «строителям» — римским гражданам-воинам? Ответ на этот вопрос был связан с критическим анализом сущности экспансии Рима и того, какое влияние на моральный дух и нравственные ценности римлян она оказала. Удивительным образом в ходе этого кризиса Тиберий Младший оказался не на стороне собственной семьи и аристократической элиты, а на стороне бедняков.

После похорон восковые маски Гракха Старшего и его предков были помещены на домашний алтарь. Они должны были служить внушительным зрелищем «для юноши честолюбивого и благородного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища?»[9] В 154 г. до н. э. никто и представить себе не мог ни то, какой революционный путь изберет Тиберий Младший, желая превзойти образцы для подражания, воплощенные в этих масках, ни то, какие необратимые изменения Рима это повлечет.

История великого римского потрясения, воплотившегося в фигуре Тиберия, поистине нравоучительна. Став сверхдержавой, Рим, как было сказано, отринул те самые ценности, на базе которых завоевал свое верховенство. Когда Рим достиг вершины своих достижений, добродетели, сделавшие республику столь успешной, иссякли и были навсегда утрачены. Для осознания важности этого момента, однако, следует остановиться на том, как именно Рим к нему пришел.

ПОКОРЕНИЕ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ

Греческий историк Полибий, проведший период 163-150 гг. до н. э. в римском плену, написал исторический трактат, помогавший римлянам ответить на один вопрос: каким образом Риму удалось подчинить Средиземноморье в течение всего лишь пятидесяти двух лет (219-167 гг. до н. э.)? Пусть труд Полибия пестрит мифами и легендами, потакая римлянам в их представлениях о данном периоде истории, это ни в коем случае не преуменьшает невероятных успехов Рима. Власть римлян над Средиземноморьем была столь подавляющей, что в 167 г. до н. э. Сенат смог отменить прямое налогообложение внутри Италии за счет богатств, поступавших от окраинных провинций.

Ведущие политики Рима, воспользовавшиеся этими достижениями, представляли собой небольшую группу людей из аристократических семей. Хотя получить членство в этих семьях (например, через усыновление) было несколько проще, чем думали сами римляне, но в период с 509 по 133 гг. до н. э. три четверти людей, избранных консулами (высшими, ежегодно сменяемыми должностными лицами республики), были представителями всего лишь двадцати шести фамилий. И добрую половину из них составляли члены десяти семей. Тиберий Семпроний Гракх Младший имел отношение к трем тесно переплетенным между собой семьям, оставившим яркий след в период римской экспансии: с Семпрониями Гракхами он был связан по линии отца, а с Корнелиями Сципионами и Эмилиями Пауллами — по линии матери (см. генеалогическое древо Тиберия Гракха). Если кратко проследить историю римских завоеваний в Средиземноморье, окажется, что именно родственники Тиберия Младшего возглавляли строительство Римской державы за пределами Италии. Эта потрясающая история начинается в Северной Африке, откуда римлянам был брошен вызов.

В 265 г. до н. э. древний город Карфаген представлял собой значительную силу в Средиземноморском регионе. Он был основан финикийцами (жившими на территории нынешнего Ливана) около 800 г. до н. э. Они были умелыми мореплавателями и целеустремленно добивались контроля над торговыми путями в Западном Средиземноморье, что к 265 г. до н. э. позволило Карфагену стать богатейшим и наиболее развитым городом региона. Центры его торговли простирались от берегов Испании и Франции до Сицилии и Сардинии и оттуда к югу, по всей Северной Африке. Хотя Карфаген, осваивая эти торговые пути, вошел в столкновения с другими морскими державами, прежде всего с греками, его отношения с римским городом-государством, а также и италийскими мореплавателями оставались дружественными: в 509 и 348 гг. до н. э. с Римом были заключены договоренности о защите торговых путей Карфагена. Но теперь, в 265 г. до н. э., ситуации суждено было перемениться, хотя в самом начале никто об этом даже не подозревал.

Первая великая война Рима с Карфагеном, известная как Первая Пуническая война (латинское слово «пуник» означает «финикиец»), началась в 264 г. до н. э. Поводом послужил конфликт на острове Сицилия, бывшем провинцией Карфагена (см. карту на следующей странице). Город Мессина, контролируемый наемниками из италийской Кампании, подвергся атаке со стороны воинов города Сиракуз. Рим принял сторону Мессины, Карфаген — сторону Сиракуз. Война переросла в прямое противостояние между Римом и Карфагеном, когда римский консул, возглавлявший войска, не только преуспел в освобождении Мессины, но и предложил Сиракузам, приняв его великодушные условия, отпасть от Карфагена и заключить союз с Римом. Стремясь отстоять свою провинцию, Карфаген уже серьезно включился в кампанию, выслав на остров в 262 г. до н. э. значительную армию. Так началась война, продолжавшаяся более двадцати лет. На карту была поставлена власть над Сицилией.

По мере эскалации конфликта возрастали и военные аппетиты Рима. Рим осознал, что для победы в войне необходимо полностью устранить Карфаген с территории Сицилии, а чтобы сделать это, требовалось ослабить контроль Карфагена над морскими путями вокруг острова. Подобное достижение стало бы огромным успехом, поскольку подразумевало наличие сильного флота — такого средства ведения военных действий, с которым Рим практически не был знаком, что уж говорить о его строительстве. Согласно Полибию, впервые в истории римлянам представилась возможность построить военные корабли после того, как одно из карфагенских суден, спеша пресечь переброску романских войск на Сицилию, село на мель у побережья Южной Италии. Захватив корабль, римляне воспроизвели его строение, и уже в течение года в их распоряжении был флот из сотни боевых галер. Они даже придумали оснастить корабли секретным оружием — раскладными зубчатыми мостками, позволявшими брать суда противников на абордаж. Вооруженные таким образом, римляне под началом Гая Дуилия выиграли свое первое морское сражение при Милах в 260 г. до н. э.

Несмотря на некоторые серьезные неудачи, включая непродуманное вторжение в Северную Африку, крушение флота (по меньшей мере трижды) в результате штормов и близость финансового краха, римляне каждый раз отвечали на все напасти судьбы одним и тем же образом: они просто строили корабли заново. На их счастье — и это стало ключевым моментом — им была дана передышка, когда в 247 г. до н. э. карфагеняне решили сосредоточить основные силы не на победе над Римом, а на восстановлении своего господства над соседями по Северной Африке — нумидийцами и ливийцами, которые начинали склоняться в сторону Рима. После того как 10 марта 241 г. до н. э. римляне одержали решительную победу над ослабленным карфагенским флотом у Эгатских островов к северу от Сицилии, они окончательно установили свое морское владычество. В то же время карфагенский военачальник Гамилькар открыл партизанскую войну против римской армии на Сицилии и добился в ней больших успехов. Не потерпев ни единого поражения, он, однако, последовал совету правителей Карфагена и заключил мир с римлянами.

То, что непобежденный военачальник сложил оружие, наилучшим образом символизировало итоги первой войны, по сути оставшейся незавершенной. В то же время мирный договор явно ущемлял лидерство Карфагена в регионе, а сами его условия были очень обидными. Так, сразу по окончании военных действий Карфагену пришлось полностью уйти с Сицилии, вследствие чего весь остров, за исключением остававшихся союзными ему Сиракуз, отошел к Риму, став его первой провинцией за пределами Апеннин. К тому же Карфагену пришлось взять на себя жесткие экономические обязательства: в течение десяти лет он должен был выплатить Риму контрибуцию в размере 3 200 талантов серебра, что эквивалентно 82 000 кг этого металла. Затем Рим, воспользовавшись ослаблением Карфагена, бесцеремонно прогнал карфагенян с Сардинии и Корсики. В течение всего нескольких лет Рим плавно перешел от «защиты» своих союзников в регионе путем изгнания карфагенян из «италийских» вод к откровенной эксплуатации трех процветающих островов в целях собственного обогащения. Отсюда в Рим потекли зерно и другие богатства. Но, несмотря на столь откровенно выраженные римлянами имперские амбиции, вопрос о том, кому достанется Средиземноморье, не был снят с повестки дня.

Следующим объектом спора между уже сформировавшейся империей Карфагена и распространяющейся за пределы Апеннин Римской державой стала Испания. Карфагенский полководец Гамилькар во главе экспедиционных войск прибыл туда в 238 г. до н. э. с намерением присоединить эти земли к своей империи в качестве компенсации за потерю Сицилии, Сардинии и Корсики. Копи Испании были богаты золотом и серебром, новую армию легко можно было собрать из местных племен, а запасы зерна вполне могли возместить утраченные урожаи на Сардинии. Чередуя военные походы с мирными договорами и заключением союзов, Гамилькару вместе с его сыновьями удалось добиться прочного контроля над Испанией, чему способствовало то, что из Карфагена регулярно прибывало пополнение экспедиционных войск в виде новых солдат и офицеров, боевых слонов, а также колонистов, заселявших строящиеся города. Риму решительно не понравилось то, как стремительно Карфаген упрочивает свое военно-политическое присутствие в Испании, и в 226 г. до н. э. в Новый Карфаген (нынешний испанский город Картахена) прибыли римские послы с требованием к карфагенянам ограничить их продвижение в глубь материка рекой Эбро (см. предыдущую карту). Хотя те согласились, это было только временное перемирие, поскольку Рим заключил стратегический союз с независимым городом Сагунтом на средиземноморском побережье к северу от Нового Карфагена. Найдя союзника на периферии расширяющихся карфагенских владений в Испании, Рим обеспечил себя на будущее законным поводом начать войну под предлогом защиты Сагунта. Таким образом, фитиль грядущей войны был подожжен.

Человеком, которому было уготовано померяться силами с Римом во второй раз и попытаться исправить последствия первой войны, оказался младший сын Гамилькара Ганнибал. В 221 г. до н. э. он принял на себя командование карфагенскими войсками в Испании. Рассказывают, что, когда ему было семь лет, отец обагрил его руку жертвенной кровью и заставил принять клятву в вечной вражде к Риму. Теперь у двадцатидевятилетнего военачальника появился весомый повод дать выход своей благородной ненависти. По его мнению, Сагунт, откуда время от времени совершались набеги на близлежащие города карфагенян, стал представлять собой угрозу и препятствовать контролю над Испанией и общему спокойствию западной части империи. Поэтому, получив санкцию со стороны властителей Карфагена, Ганнибал пересек реку Эбро и взял город штурмом. Это было объявлением войны.

Римляне готовились к тому, что ареной Второй Пунической войны послужит территория Испании. Но они жестоко просчитались. Война, продолжавшаяся с 218 по 201 гг. до н. э. и ставшая самым масштабным конфликтом между двумя враждующими державами, знаменита прежде всего невероятным стратегическим решением Ганнибала вторгнуться в Италию и двинуть войска на Рим. Весной 218 г. до н. э. он преодолел расстояние в 1600 километров враждебной территории, ведя войско из 12 000 всадников, 90 000 пехотинцев и 37 боевых слонов. Подобный маневр требовал дерзости и хитроумия. На реке Роне, шириной в пятьсот метров и слишком глубокой для перехода ее вброд, погонщикам удалось хитростью заманить слонов на плоты, покрыв последние таким слоем земли, что плоты стали похожи на твердую сушу. Стоило перевезти на другой берег двух самок, как остальные слоны успокоились и последовали за ними, хотя без жертв в итоге не обошлось. Но самым серьезным препятствием для Ганнибала стала не река, а заснеженные Альпийские горы.

Преодолевая засады, обвалы и камнепады, крутые, скользкие тропы, не устрашаясь скудости пищи и холодов, Ганнибал сумел провести свою армию через узкие перевалы, проявив изобретательность и вдохновение прирожденного лидера. Когда его люди замерзали, он ночевал вместе с ними на открытом воздухе; когда дорогу преграждали оползни, он отдавал приказ кипятить кислое вино, лить его на упавшие камни и таким образом освобождать себе путь; когда его армия ослабевала от истощения, он поднимал дух воинов, напоминая им о возможности стяжать славу и о трофеях, которые ожидали их впереди: «Теперь вы одолеваете стены не Италии только, но и Рима!»[10] За четыре недели Ганнибал преодолел весь массив Альп и вступил на италийскую землю в сопровождении по меньшей мере 20 000 пехотинцев (хотя, возможно, их было в два раза больше), 6000 всадников и незначительного числа слонов. Он дал войскам двухнедельную передышку, прежде чем добиться ничуть не менее грандиозного успеха, чем достижение Италии, — разгрома всех военных сил Рима, которые оказались у него на пути.

В промежутке между зимой 218 г. и летом 216 г. до н. э. в битвах уТицина, Требии и Тразимена (см. карту на с. 51) молодой полководец Ганнибал проявил чудеса интуиции, талант стратега и отважную решимость, раз за разом вступая в бой и сокрушая численно превосходящие его армию войска. Кульминацией его италийской кампании, однако, стало сражение при Каннах — это название стало нарицательным обозначением катастрофического для Рима события. В ходе этой битвы, имевшей место в области Апулии, Ганнибал сумел взять в кольцо армию, числом вдвое превосходившую его собственную, с помощью превосходной африканской кавалерии, действовавшей по флангам. Стоило сомкнуться кольцу карфагенских сил, как началась резня, продолжавшаяся очень долго: в результате было убито 45 500 пеших воинов Рима и их союзников, а также 2700 всадников. Бойня безжалостно прошлась и по офицерскому корпусу из аристократической знати: не менее восьмидесяти сенаторов полегло на поле брани. Говорят, что ни одна западная армия не понесла за один день больших потерь, чем римляне при Каннах, ни до, ни после этого события. Эхо шокирующего поражения прокатилось по всей Южной Италии, и многие римские союзники и колонии переметнулись теперь на сторону Карфагена. Это входило в замыслы Ганнибала. Казалось, ничто не может помешать его плану и наспех сколоченная держава Рима обречена на скорую гибель.

Но сразу после битвы появился муж, который проявил несгибаемую волю к победе, позволившую Риму перевернуть ситуацию в свою пользу. Им оказался Публий Корнелий Сципион — дедушка Тиберия Семпрония Гракха. В то время девятнадцатилетний молодой человек, чей тесть погиб на поле боя в Каннах, сумел объединить оставшихся в живых командиров римского войска. Энергия и воля Сципиона остановили бегство деморализованных солдат. Подчиняясь Сципиону, они сомкнули ряды и дали клятву верности Римской республике. Столь же неукротимый дух был проявлен римлянами и у врат родного города. Победоносный Ганнибал отправил к ним парламентеров, будучи уверенным в том, что враг предпочтет сдаться. Римляне, однако, даже не дали парламентерам пересечь городские границы. Тогда Ганнибал самолично привел войска под стены Рима. Как гласит легенда, земля, на которой лагерем встали карфагеняне, была как раз перед этим выставлена на продажу. Римляне настолько были уверены в собственной непобедимости, что покупатель нашелся еще до того, как Ганнибал увел оттуда свою армию. Настрой был ясен: римлянам свыше определено сражаться — и сражаться до победного конца.

Сципион возглавил их контрнаступление в 216-202 гг. до н. э. Ключом к успеху стала поразительная способность римлян к неизменному восполнению своих людских ресурсов. Хотя италийские союзники Рима на юге перешли на сторону Ганнибала, многие другие сохранили преданность, и именно благодаря этим союзным общинам Риму удалось собрать новые войска. Имея их в своем распоряжении, римляне вместе с тем применили новую тактику. Они дали Ганнибалу спокойно обосноваться на юге и попытаться собрать новую армию, а сами атаковали Карфаген в Испании. Их замыслом было не допустить нового вторжения и не дать Ганнибалу получить столь необходимое подкрепление из-за моря. В возрасте двадцати шести лет Сципион взял Новый Карфаген, победил несколько испанских племен и полностью вытеснил карфагенян из Испании. Его популярность была настолько велика, что, несмотря на сопротивление римского Сената, энергичный и амбициозный молодой военачальник смог набрать новую добровольческую армию и замахнуться на то, чего во время Первой Пунической войны римлянам сделать не удалось: завоевать Северную Африку.

Поскольку Ганнибал и его армия были призваны на защиту Карфагена, Сципиону в конце концов предстояло сразиться с ним лицом к лицу, и это сражение произошло в 202 г. до н. э. у города Замы примерно в 120 километрах от Карфагена. Выйдя навстречу противнику, Ганнибал сначала попытался заключить мир. Сципион отверг это предложение. Римлянин понимал: преимущество на его стороне. Когда обе армии выстроились к бою, и он, и его войска знали, чего ожидать от карфагенян. Стоило, например, Ганнибалу пустить на римлян слонов, как воины Сципиона по его приказу, не отступая, просто пропустили их через четко обозначенные пустоты в своих рядах. Затем, когда стороны сошлись в сражении, была применена тактика окружения, только на сей раз в капкан попали Ганнибал и его армия. В итоге погибло 20 000 карфагенян и только 1500 римлян. Таким образом, сражение при Заме принесло Риму оглушительную победу и дало ему возможность завершить Вторую Пуническую войну с результатами, превосходившими всякие ожидания. Невероятный успех Рима был увенчан соответствующим мирным договором, согласно которому за Карфагеном были оставлены его прежние владения в Северной Африке, но все территории, принадлежавшие ему за морем, были отобраны навсегда. Ему также пришлось отдать свой флот и боевых слонов, выплатить контрибуцию размером в 10 000 талантов серебра (250 000 килограммов) и, что самое главное, дать согласие никогда не производить перевооружения (что напоминает нынешние соглашения о нераспространении ядерного оружия) и не начинать никаких войн без разрешения Рима.

Сражение при Заме стало поворотным пунктом в истории противостояния. Если Карфаген потерял западную часть своей средиземноморской империи, то Рим ее приобрел, став хозяином двух новых провинций в Испании и единоличным властителем над всем регионом. За проявленный талант полководца и командира Публий Корнелий Сципион получил титул Африканский. Но не он один купался в славе. За определяющий вклад в победу на западном фронте весь древний аристократический род Корнелиев Сципионов получил исключительный статус среди римской элиты. Пример завоевателей Западного Средиземноморья вдохновил другого предка Тиберия Семпрония Гракха на покорение восточных соседей Рима — греков.

Методы, с помощью которых Рим овладел восточными территориями в 197-168 гг. до н. э., несколько отличались от тех, которые были использованы в ходе западной кампании. По окончании Пунических войн внешние признаки империи стали видны невооруженным глазом. Римские гарнизоны и отряды регулярной армии были теперь дислоцированы на Сицилии, Сардинии, Корсике и в Испании; эти провинции были обременены более высокими налогами, чем прежде; ежегодно назначаемые на пост правителей провинций римские чиновники незамедлительно начали безжалостное использование всех природных ресурсов этих земель для обогащения Рима. На востоке, напротив, римский Сенат применил более гибкую, постепенную и дипломатическую тактику по утверждению римского владычества.

Восточное Средиземноморье состояло в то время из нескольких отдельных царств. Они носили общее название «царства диадохов», т.е. преемников Александра Македонского, так как их царские династии были основаны сподвижниками Александра после смерти великого полководца и краха его огромной, но недолго существовавшей империи. Один из этих царей, правитель Македонии Филипп V, уже успел вызвать гнев Рима. Он воспользовался ослаблением республики после битвы при Каннах и заключил союз с Карфагеном. В 197 г. до н. э., когда Карфаген был разбит, Рим только искал повода, чтобы начать войну уже с Филиппом. Этим поводом, естественно, послужила необходимость защиты греческих «друзей» от македонской тирании. В течение года войска Филиппа были сокрушены (главная битва состоялась при Киноскефалах), и римляне могли теперь сделать с его царством все, что заблагорассудится. Однако, вместо того чтобы превратить Македонию в провинцию республики, глава римских войск в регионе, посетив Истмийские игры[11] в Коринфе, где был принят с восторженным радушием, с каким обычно принимали греческих царей, расчетливо объявил Грецию «свободной». И вслед за тем увел свою армию.

Вскоре римлянам представилась возможность еще раз проявить подобное великодушие. Когда греческий царь Антиох Сирийский расширил свое царство Селевкидов, напав на Малую Азию (ныне территория Турции) и Северную Грецию, римская армия вновь вернулась в регион с декларированной целью помочь греческим городам, которым угрожала опасность. Антиох потерпел поражение в битве при Магнезии в 190 г. до н. э., и его царство вернулось в свои прежние пределы, в то время как занятые им греческие земли были приняты в военный союз с Римом. Римские же войска снова оставили регион. Хотя по окончании этих непродолжительных войн могло показаться, что греческие города сохранили свободу и суверенитет, на деле все обстояло не так. Следствием римской интервенции стало то, что греческие города попали теперь в негласную зависимость от Рима. В обмен на свою «свободу» они обязались проявлять преданность Риму.

Деятельность одного из царей, однако, заставила римлян снять маску благодетелей. Когда сын Филиппа Пятого Персей занял трон, он предпринял попытку восстановить престиж и влияние Македонского царства в регионе. С помощью вмешательства в локальные конфликты он добился своего, получив широкую поддержку со стороны греческих городов-государств. Но произошло это за счет моральных потерь, которые понес Рим, а для римских сенаторов подобное положение вещей было неприемлемым. Появился новый повод для «справедливой войны», и она была объявлена в 171 г. до н. э.

Поначалу боевые фаланги македонской армии Персея действовали успешно. Но в июне 168 г. до н. э. этим тесно сомкнутым линейным построениям тяжелой пехоты, под началом Александра Македонского покорившим все известные на тот момент земли мира, предстояло провести свое последнее сражение. В битве при Пидне на северо-восточном побережье Греции римские легионы Луция Эмилия Паулла одержали решительную победу: 20 000 македонян были убиты, еще 11 000 взяты в плен. Некогда могущественное греческое царство распалось на четыре республики, подчинившиеся Риму, а чуть позднее Македонии предстояло стать вовсе провинцией Рима со всеми вытекающими отсюда последствиями. Царь Персей, последний потомок Александра, попал в плен и был доставлен в Рим. Здесь его провели по городу в качестве трофея, символизирующего власть Рима над Восточным Средиземноморьем. Узник шел в триумфальной процессии Луция Эмилия Паулла — полководца-триумфатора, чьим внучатым племянником позже окажется Тиберий Семпроний Гракх Младший.

За славные деяния, проявленные в ходе покорения римлянами Восточного Средиземноморья, за победы в войнах и уничтожение вражеских армий семья Эмилиев Пауллов была выдвинута, наряду с Корнелиями Сципионами, в передние ряды римской элиты. Тиберий Семпроний Гракх Старший доказал, что и его семья достойна такой же славы и почета. Его отец был консулом и героем войны с Ганнибалом. А теперь и сам он покрыл фамильное имя новой славой. В 180 г. до н. э. Гракх Старший покорил Северную Испанию, а тремя годами позже сокрушил восьмидесятитысячную повстанческую армию на Сардинии. За эти заслуги Гракх получил право жениться на Корнелии — самой завидной невесте в высшем свете Рима. Она была дочерью Сципиона Африканского и племянницей Луция Эмилия Паулла. Таким образом, Корнелия объединила три знаменитые фамилии. О н и составили три ветви родства в генеалогическом древе сына Корнелии — Тиберия Семпрония Гракха Младшего, — а теперь, в 154 г. до н. э., их представители стояли рядом на похоронах Гракха Старшего. Но, несмотря на невероятные успехи всех трех семей в деле покорения Средиземноморья, их деятельность порождала один важный вопрос.

Его можно сформулировать так: что именно дали Риму их завоевания? Действительно ли войны, которые они вели, были оборонительными и справедливыми, как утверждали многие, или они стали чистым проявлением тяги к наживе? Кому в действительности должны были достаться плоды побед? Римской республике в целом или же группе аристократов, обогащавшихся во время пребывания на своих постах? И самое главное — какое влияние внешняя экспансия оказала на моральный дух Рима? Способствовала ли она укреплению нравственной силы римских воинов и их лидеров или потакала алчности и моральному разложению? Правда ли то, что личные амбиции и стремление к славе подменили интересы республики и римского народа? Все это стало темой бурных обсуждений, а в 146 г. до н. э. случилось событие, обратившее искры споров в бушующее пламя.

ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ: РАЗОРЕНИЕ КАРФАГЕНА

В конце 148 г. до н. э. промежуточные итоги Третьей Пунической войны для римлян можно было расценить как плачевные. Консулы, возглавлявшие поход на Карфаген и окрестные земли, провели несколько опрометчивых атак, окончившихся неудачей и поражением. К тому же среди солдат развились леность, алчность и эгоизм. Из трех войн с Карфагеном третья была наиболее неоднозначной, и теперь, по мнению многих жителей метрополии, настала очередь римлян платить за свои ошибки. Историк Полибий, бывший свидетелем последних этапов войны, указывает на ее противоречивость, утверждая, что мнения народов Средиземноморья относительно решения римлян в третий раз идти войной на старых соперников разделились:

«Одни одобряли поведение римлян и называли принятые ими меры мудрыми и для владычества их полезными. Ибо они уничтожили грозившую им постоянно опасность [Карфаген] …что и свидетельствует о высоком уме и дальновидности народа. Другие возражали на это, уверяя, что не ради таких целей приобрели римляне господство над миром».[12]

Отношение к войне с самого начала было противоречивым. Решению об открытии военных действий предшествовали бурные споры в Сенате, расколовшие его на две части. «Голуби мира» доказывали, что вместо попытки разрушить Карфаген его следует использовать как средство сдерживания и поддержания баланса сил в Средиземноморье. Таким образом, по их мнению, Карфаген должен был спасти Рим от обладания чрезмерной властью, которая порождает «алчность», подрывающую «верность слову, порядочность и другие добрые качества».[13] Сторона «ястребов» возражала им, играя на старых римских фобиях. Карфаген, утверждали они, возродился и окреп, и если его не разрушить, то от него всегда можно будет ждать угрозы. Аргументация этой стороны, озвученная ее главой Катоном Старшим, была расцвечена яркими и хлесткими высказываниями. В них карфагеняне изображались людьми ненадежными, порочными, женоподобными, к тому же приносящими в жертву детей. Отсюда следовал вывод, что это недочеловеки, с которыми следует поступать соответственно их уровню развития. Упрямо поднимая вопрос на повестку дня, Катон каждое свое выступление завершал фразой «Delenda est Carthago» («Карфаген должен быть разрушен»). В конце концов он так замучил своих оппонентов, что те сдались, и «военные ястребы» добились большинства в Сенате по этому вопросу. Все, что теперь оставалось, — это придумать обоснование для начала войны.

Повод нашелся довольно быстро. Проведя инспекцию Карфагена и окрестных земель, римская комиссия рапортовала в Сенат об «обилии материалов, необходимых для судостроения», и делала вывод о том, что карфагеняне построили флот в обход запрета, наложенного на них в результате Второй Пунической войны. Однако и по сей день у нас нет веских археологических или исторических свидетельств о наличии у Карфагена этого вида вооружения в тот период. Впрочем, даже когда Карфаген действительно явно нарушил условия договора (пойдя войной на соседнюю Нумидию, не испросив разрешения у Рима), ситуация не была такой уж однозначной. Причина тому проста: это Нумидия, по тайной указке Рима, первой начала агрессию против Карфагена. Таким образом, цинизм римских политиков проник и в дипломатическую сферу. Вследствие чего аргументы в пользу начала войны становились еще более шаткими. Римские сенаторы были готовы попрать одну из самых священных и исконных нравственных норм республики — «фидес», т. е. «верность» данному слову.

Когда военная машина Рима пришла в движение и между Италией и Северной Африкой начали курсировать корабли, а пехота и кавалерия общим числом в 80 000 человек были приведены в боевую готовность, карфагеняне отправили по меньшей мере три посольства к римлянам в течение одного 149 г. до н. э. Послы каждый раз предпринимали отчаянные попытки избежать войны, заявляя о готовности Карфагена сдаться. Первому посольству римский консул пообещал мир и автономию Карфагена под общей юрисдикцией Рима. Но при одном условии: карфагеняне должны предоставить триста заложников, прежде всего сыновей самых знатных людей государства. Карфагеняне добросовестно выполнили это условие. Затем, когда это было сделано и цвет их элиты отбыл в Рим, римский консул в Африке, Луций Марций Цензорин, выдвинул следующее условие: сдача 200 000 комплектов оружия и 2000 катапульт. Послы вернулись в Карфаген в смятении, но делать было нечего: карфагеняне собрали требуемое оружие и отправили его в лагерь римлян. Однако лукавый Цензорин припас еще один сюрприз.

Последним условием для заключения мира было следующее: город Карфаген необходимо перенести с побережья на 16 километров внутрь материка. Довод, приведенный Цензорином, представляет собой образец редкостного лицемерия. По его словам, именно море с его доступом к торговым путям испортило Карфаген. Море породило в нем «алчные наклонности». Карфагену следовало взять пример с Рима. «Живя на материке, — заявил он, — среди сельских радостей и покоя, становишься куда уравновешеннее».[14] Онемев на миг, послы не могли удержаться от слез гнева и бессилия. Принять это условие означало навсегда уничтожить свой собственный город. Только теперь они осознали, что римляне и не думали исполнять обещания. Они просто добивались преимущества в войне, которую теперь — да и до того — было не остановить.

Двумя годами позже вероломство, проявленное римлянами в преддверии войны, многими выдвигалось в качестве причины неудач. Народ Рима уделял огромное внимание тому, насколько справедливы были войны, которые они вели, расширяя свою державу. Их рассуждения строились следующим образом: «Если народы причину войны считают законною, то тем большее значение получают победы и тем малозначительнее становятся поражения; последствия получаются обратные, когда причину войны признают бесчестной или незаконной».[15] В конце 148 г. до н. э. показалось, что эта логика подтверждается жизнью. Но, когда весной следующего года в Африку прибыл новый, деятельный полководец, ситуация изменилась.

Желая выйти из мучительного тупика, в который зашла война с Карфагеном, римский народ во главе с Сенатом обратился к молодому аристократу по имени Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Его репутация была безупречной. Он принадлежал к патрицианскому роду Корнелиев Сципионов; его родной дед был консулом, погибшим в битве при Каннах; человеком, усыновившим его отца, был не кто иной, как Сципион Африканский, триумфатор Второй Пунической войны; отец же его был Луций Эмилий Паулл, победитель царя Македонии Персея (см. генеалогическое древо на с. 48). Сам Эмилиан хорошо проявил себя в начале войны с Карфагеном. Возглавляя четвертый легион, он был едва ли не единственным командиром, добившимся сколько-нибудь значительных успехов. Ныне, несмотря на то что ему было всего тридцать семь — на пять лет меньше, чем требовалось для занятия должности консула, — желание народа Рима видеть на этом посту именно его было столь подавляющим, что Сенату в конце концов пришлось сделать исключение из правил и дать ему возможность проявить себя. На должности консула его обязанности свелись к простой задаче: принять командование войсками в кампании против Карфагена и победоносно ее завершить.

С этой целью Эмилиан вернулся в Северную Африку, навел дисциплину в армии и принял новую стратегию ведения военных действий. Он запретил римлянам ввязываться в любые побочные столкновения. Все боевые единицы римской армии сконцентрировались на задаче взять город осадой с последующим штурмом. Летом 147 г. до н. э. он взял Карфаген в кольцо, не оставив ни единой лазейки для доставки провианта или подкрепления. Со стороны суши он распорядился возвести двойную стену земляных укреплений, на что ушло всего двадцать дней. Со стороны бухты были произведены не менее впечатляющие работы. Чтобы блокировать доступ в порт, был возведен барьер из камней и булыжников общим размером 15 000 кубических метров. На выраставшей из моря стене Эмилиан разместил военные орудия. Хотя некоторые отважные карфагеняне оказывали сопротивление и пытались атаковать неприятеля, к зиме город оказался в непроницаемом кольце осады. Эмилиан потратил несколько месяцев на подавление очагов сопротивления по стране, и вот, когда пришла весна 146 г. до н. э., его армия была готова взять город. В помощь им с Апеннин прибыли новобранцы. Одним из этих зеленых юнцов был двоюродный брат Эмилиана — семнадцатилетний Тиберий Семпроний Гракх.

На правах близкого родственника Тиберий поселился в одной палатке с Эмилианом. В конце концов юноша приходился ему не только двоюродным братом, но и шурином: Эмилиан был женат на старшей сестре Тиберия — Семпроний. Но и кроме родственных уз между молодыми людьми было много общего. Война дала обоим уникальный шанс проявить себя. Консульское звание на время укрыло Эмилиана от критических стрел недоброжелателей. В молодости он избегал активных попыток преуспеть на политическом поприще и однажды пожаловался своему другу и наставнику — историку Полибию: «Все считают меня тихоней и лентяем, напрочь лишенным энергичного духа подлинного римлянина, поскольку я не склонен выступать на публике. Говорят, что моей семье нужен совсем другой представитель — не такой, как я. Это ранит меня больше всего».[16] Год, проведенный в звании консула и верховного военачальника, был его единственным в жизни шансом доказать свое соответствие семейным стандартам и покрыть новой славой имя Корнелиев Сципионов. И до славы было рукой подать. Главное было не сломаться под бременем всеобщих ожиданий.

Многого ждали и от его двоюродного брата. Тиберия вместе с сестрой и младшим братом после смерти отца в одиночку воспитывала их мать Корнелия, дочь Сципиона Африканского. Она позаботилась о том, чтобы Тиберий получил превосходное эллинистическое образование, прежде всего в риторике и философии, что вполне отвечало умственным наклонностям юноши, его благородной и идеалистической натуре. Но мать также зажгла его честолюбивыми надеждами на блестящую карьеру и желанием выделиться на общем фоне благодаря таким традиционным римским добродетелям, как мужество и умеренность. В результате, будучи столь же благородным, вдумчивым и альтруистичным человеком, как его брат Эмилиан, Тиберий, в отличие от него, обладал отчаянно непреклонным нравом. Эта черта сослужила ему добрую службу тем летом, которое он провел у стен Карфагена.

Тиберий присоединился к штабу Эмилиана с тем, чтобы выучиться у него военной науке. Однако война дала ему также возможность встать на нижнюю ступеньку политической лестницы, воспользовавшись механизмом «cursus honorum» — ежегодных выборов на младшие должности, в которых участвуют особо отличившиеся молодые люди. Дело в том, что в Древнем Риме, в отличие от наших дней, военные и гражданские карьеры не были отделены друг от друга, а являлись частями одного целого, и честолюбивые юноши должны были сначала проявить себя в нескольких военных кампаниях, прежде чем получить право занимать младшие посты в иерархии магистратов. Но для построения политической карьеры требовалось нечто большее, чем просто участие в серии кампаний. По замечанию того же Эмилиана, обретение власти в Риме, согласно старинным аристократическим представлениям, начинается с внутренней целостности: «достоинство звания возникает из внутренней целостности, честь обладания должностью — из достоинства, высшая власть — из должностных полномочий, свобода — из высшей власти». Свобода делать то, что хочется, — вот черта, особо ценимая римской знатью. В ней заключалась сущность республики. Но как встать на столь сложную политическую стезю? Как начать вырабатывать в себе такой характер? Как получить право посоревноваться с собственными предками? Тиберий сумел найти ответ на все эти вопросы, пока Эмилиан и его солдаты заканчивали последние приготовления к взятию Карфагена.

У нас нет документальных свидетельств, в которых были бы зафиксированы слова Эмилиана, сказанные им офицерам перед боем, но легко предположить, что главное место в них занимали традиционные мотивы. Предстоит битва за свободу и справедливость против тирании. Благородству римлян пора одолеть коварство и лживость карфагенян. Высокая культура должна победить культуру упадочную и разложившуюся. Взятие Карфагена после 120 лет противостояния положит конец ненависти и атмосфере подозрительности. Таким образом, на вопрос о том, кто и как станет править миром, будет дан наконец прямой ответ. Чтобы поощрить офицеров к проявлению личного мужества в битве таких масштабов, Эмилиан, возможно, напомнил им о причитающихся наградах. Древние римляне отмечали героев не медалями, а коронами, браслетами, ожерельями и миниатюрными копьями. В зависимости от подвига вручались короны нескольких видов. Некоторые были из травы, другие из дубовых листьев, третьи из золота. Но столь важному случаю соответствовала только одна корона. Первому человеку, который поднимется на городские стены, причиталась т. н. «Стенная корона».

Быть может, именно об этом думали Тиберий и солдаты его части, ожидая на рассвете трубного сигнала к бою. Тиберий, в котором жажда славы боролась со страхом, готовился впервые испытать вкус битвы. И вот трубы оповестили о начале штурма. Римляне высыпали из своих укрытий, быстро возвели вокруг стен сеть лестниц, развернули орудия для взятия города и бросились на 30 000 карфагенян. Под дождем стрел, копий и веревочных петель, которыми защитники стаскивали атакующих с лестниц, войсковая часть Тиберия пошла на штурм городских стен шириной девять и высотой восемнадцать метров. Хотя рядом с ним то и дело на землю падали сраженные римляне, Тиберий сделал то, что казалось невозможным: он стал первым командиром, приведшим своих солдат на вершину карфагенской стены. Но, когда они оказались наверху, им стало ясно: бой только начинается. Теперь им предстояло сразиться лицом к лицу с врагами в яростной схватке. Не успев насладиться триумфом, Тиберий оказался в настоящем пекле.

Жестокий бой длился шесть дней и ночей. Уже в городе смертоносные отряды двигались от дома к дому, от одной узкой улицы к другой. Они прорубали себе путь по трем главным улицам, ведшим от карфагенского Форума, и оттесняли врагов к городской цитадели — Бирсе. Когда обреченные карфагеняне, пытаясь просто спасти свою жизнь, стали осыпать римлян всевозможными снарядами с тесно лепившихся друг к другу крыш, римские солдаты ворвались в несколько первых домов, убили находившихся там людей и вскоре были на крышах. Перебрасывая настилы через узкие переходы, они двигались с одной крыши на другую, оставляя за собой < >< > и шлейф изувеченных трупов или скидывая их на землю. Потом, в усугубление стоявшего вокруг крика, визга и животного стона, Эмилиан отдал распоряжение поджечь улицы. Гудящее пламя привело защитников в окончательное смятение. Из рушащихся домов, оставляя укрытие, выбегали старики, раненые, женщины и дети.