Стальные челюсти капкана

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Стальные челюсти капкана

Однако когда я внезапно очнулся от мертвецки крепкого сна, Гридино было все еще со мной. Я потянулся затекшими конечностями, прислушался к мирной тишине раннего утра и вдруг резко спохватился, будто ведром ледяной воды окатили: ведь с наступлением темноты я должен снова вернуться в этот эпицентр ужаса и страданий. И все же думать о Гридино сейчас было совершенно не время. Повалявшись еще несколько минут на своем соломенном лежаке, я позволил себе несколько сомнительное удовольствие предаться своим меланхолическим размышлениям. Все они все равно упрямо возвращались к Гридино, к этой полуторакилометровой полоске фронта, на которой начиная со 2 января распрощалось с жизнью более трех тысяч человек — как немцев, так и русских.

Насколько по-другому было все в Малахово, а ведь всего-то пять километров от передовой! Это была какая-то совершенно иная реальность, мирная обстановка которой нарушалась лишь время от времени взрывами разве что нескольких бомб, беспорядочно сброшенных каким-нибудь одиночным русским самолетом. Старый оберштабсарцт Вольпиус мог совершенно спокойно укладываться спать каждый вечер, пребывая в практически полной уверенности, что его храп не будет прерван до самого утра. Он спал сейчас прямо надо мной, удобно устроившись на печи, и пока я пытался справиться со своим довольно мрачным настроением, это происходило как раз под оглушительный аккомпанемент этого самого его храпа — низкого, тяжелого и абсолютно ничем не нарушаемого. Крики «Тревога!», зверские ночные морозы, серебристое сияние осветительных ракет, рукопашные схватки, налитые кровью глаза врага — все это было не для него. Красным, подумал я, сейчас, пожалуй, даже хуже, чем нам. Их снова и снова бросают в атаки по заснеженным полям, и каждый раз они как минимум натыкаются на яростный перекрестный заградительный огонь, а как максимум — встречаются лицом к лицу с решительным противником, с людьми, ставшими теперь умелыми подручными смерти. Решительные лица с застывшим взглядом, зоркие глаза, быстро и умело прикидывающие расстояния и углы прицеливания, — любая встреча с ними сулила мало чего хорошего. Русским приходилось теперь воевать против непоколебимо уверенных в себе солдат, научившихся применять свое оружие не иначе, как с отточенным артистизмом: они, например, с безошибочной холодной расчетливостью держали в своих руках гранаты с уже активированным запалом до тех пор, пока оставалось время только на то, чтобы она долетела до цели, — причем взрывалась она точно над головами русских. И это было уже, пожалуй, не просто умелым, но искусным убийством. Сегодня вечером мне снова предстоит стать частью всего этого. Душное помещение перевязочного пункта наполнится стонами раненых и зловонием, мои руки будут по локти в их крови, которую мне предстоит не раз останавливать в ходе этой моей личной битвы со смертью и болью. А затем я буду с автоматом в руках защищать наш перевязочный пункт с тыла, оттуда, где раньше была конюшня. И кто знает, сколько моих пуль достигнет цели… Одни и те же руки будут бороться за жизнь, а затем убивать, и все это почти одновременно. Но смерть врага больше не отягощает душу, а хорошо перевязанная рана или тем более спасение жизни товарища прекрасно восстанавливают душевное равновесие. Ведь должно же сохраняться хоть какое-то равновесие в мире, в котором, как известно, наблюдается весьма острый его дефицит!

Старый Вольпиус продолжал храпеть все так же ритмично и невозмутимо. Он проспал и прохрапел таким вот образом уже четыре недели. Его бездеятельность и полная бесполезность были столь выдающимися, что являлись своеобразными гарантами его безопасности. Гридино не представляло для него решительно никакого интереса. А если и представляло, то разве что в той связи, что ему нравилось успокаивать себя тем, что фронт где-то в стороне, что он удерживается, и, соответственно, можно спокойно поспать еще одну ночь. Храп старого оберштабсарцта плавно перешел в крещендо, затем он пару раз всхрюкнул и проснулся. Не спеша спускаться с печи, он потянулся за своими очками с толстенными линзами.

— Что-то у меня появился какой-то зуд, — безо всяких предисловий раздраженно объявил он вместо обычного для таких случаев «С добрым утром». — Надеюсь, вы принесли с собой не слишком много вшей, доктор.

Его рука исчезла под одеялом, и Вольпиус принялся энергично чесаться.

— Возможно, несколько фронтовых вшей помогут укрепить такие чувства, как единство и товарищество.

— Не хотите ли вы сказать, что здесь у нас нет никакого фронта?! — тут же огрызнулся он. — Могу сообщить вам, что, например, не далее как этой ночью здесь у нас был изрядный артиллерийский обстрел, а еще нас обстреляли из пулемета с вражеского самолета, а еще, с него же, на деревню было сброшено несколько бомб. Но вы так крепко спали, что ничего этого даже не заметили, — с надменной гримасой закончил он.

К девяти утра я уже стоял у кровати больного оберста Беккера. Эту ночь он провел более-менее сносно, но тщательный осмотр подтвердил мой первоначальный диагноз. Это была пневмония.

Он решил, что остаться в Малахово будет для него лучше, чем ехать на лечение в Ржев, а до тех пор, пока он не поправится, распорядился передать командование полком майору Хёку. Мне же было приказано оставаться в Малахово в качестве его лечащего врача. Выйдя после этого на улицу и заслышав в отдалении грохот боя, я только в тот момент осознал, что нам с Генрихом не нужно возвращаться в Гридино! По крайней мере, до тех пор, пока здоровье оберста Беккера не придет в норму. Теперь, находясь в пяти километрах от передовой, мне даже не терпелось немного поиграть роль бывалого фронтового вояки, а также разделить все «опасности и лишения» жизни в Малахово вместе со старым Вольпиусом. Сияя довольной улыбкой, я поспешил в штаб Ноака, чтобы доложить ему о своем новом назначении.

Ноак и сам был чрезвычайно обрадован тем, что я снова стану врачом 3-го батальона. Жалкая перепуганность Вольпиуса от одной только мысли о том, что его могут отправить вместо меня в Гридино, была просто-таки душераздирающей: ведь два офицера медицинской службы на сто человек личного состава — это действительно было чем-то неслыханным. Ноак высказал мысль, что мне стоит в ближайшее время каким-то образом убедительно подтвердить свою незаменимость в Малахово, а маленький Беккер тут же подсказал и решение.

— В тыловых деревнях царит абсолютный хаос, — сказал он. — Они переполнены гражданскими беженцами; их набивается по двадцать пять-тридцать человек в один дом. Еды на всех, конечно, не хватает. К тому же половина из них — больные, в основном простудными заболеваниями, и в том числе наверняка вирусными, а ютятся все в одних и тех же помещениях со всеми остальными. Кошмарный хаос! Почему бы вам, Хайнц, не взять на себя что-то вроде опеки над ними? Я бы даже постарался выделить вам для этого лошадь.

Однако за несколько дней до того, как мы с маленьким Беккером вознамерились воплотить этот план в действительность, начали происходить гораздо более существенные события. Вокруг Малахово стали разворачиваться тяжелые кровопролитные бои, в результате которых судьба Ржева, да и каждого немецкого солдата в этом секторе повисла на волоске: Красная Армия совершала масштабный обходной маневр на окружение с запада и других направлений и уже захватила нашу жизненно важную коммуникацию — железнодорожное сообщение между Вязьмой и Ржевом — в районе Сычовки.

Итак, русские постепенно окружали нас, а над Малахово разразился тем временем сильнейший снегопад. Вдобавок к этому с северо-востока на нас ринулись ужасные снежные бури, блокировавшие все дороги и обездвижившие вообще все вокруг. Наши запряженные лошадьми снегоочистительные плуги не справлялись с этим невероятным количеством снега, и практически все наши солдаты с утра до вечера расчищали лопатами дороги, по которым нам подвозились боеприпасы и продовольствие. 22 января, когда фронт вокруг Малахово опять засверкал и зарокотал взрывами, из штаба дивизии пришло сообщение о том, что положение вокруг Ржева приняло крайне критический характер. Теперь командиром нашей дивизии был генерал Гроссманн, сменивший на этой должности Аулеба в ходе отступления от Москвы. Внешне Гроссманн совершенно не соответствовал своему громкому имени — это был довольно низкорослый, но вместе с тем чрезвычайно энергичный человек.

На следующий день новости были еще того хуже. Семь русских армий под предводительством маршала Жукова стремительно сминали нашу линию обороны с очевидным намерением завершить окружение осажденных германских войск в районе Ржева. Противостоя остатками своих сил этому невероятному натиску, наша 86-я дивизия продолжала оборонять железнодорожное сообщение между Вязьмой и Ржевом, уже захваченное на некоторых участках русскими. Гридино представляло собой самый северо-восточный бастион немецкой линии обороны. На карте это выглядело как вызывающе оттопыренный палец, раз за разом яростно атакуемый русскими. Казалось, что так долго удерживать Гридино просто нереально. Но генерал Модель, сменивший Штраусса на должности командующего 9-й армией, был человеком не только чрезвычайно решительным, но и на удивление изобретательным. Для начала он издал общий по 9-й армии приказ, гласящий о том, что врагу не должно быть уступлено ни одного метра земли, за что приказывалось сражаться до самой последней капли крови самого последнего солдата. Затем он организовал контратаки всесокрушающему натиску русских с применением «временных противотанковых подразделений» — наскоро сформированных отрядов, оснащенных противотанковыми артиллерийскими орудиями, всеми имеющимися в распоряжении зенитными орудиями, ну и, разумеется, всеми остальными видами огнестрельного оружия. Эти отряды бросались на врага с конкретной целью: полностью освободить от него железную дорогу на Вязьму — единственное оставшееся у нас к тому времени наземное сообщение с родиной. Если бы мы лишились этой жизненно важной для нас коммуникации, 600 000 германских солдат и офицеров оказались бы в окончательно замкнувшемся вокруг них стальном кольце русских. Мы, конечно, продолжали бы сражаться до последнего, пока у нас не иссякли бы все боеприпасы и продовольствие, а дальше — неизбежный конец.

25 января случилось вдруг чудо. Для поддержания морально-боевого духа личного состава 6-й дивизии в Малахово из Биельфельда прибыли потрясающие подарки.

Это были праздничные угощения, отправленные нам Райнекингом — нацистским крейслейтером этой области, который раньше был приписан ко 2-му батальону 18-го пехотного полка в качестве рядового солдата. Еще перед самым финальным ударом по Москве он был переведен в Германию на партийную работу, а теперь не без некоторой льстивости засыпал нас невообразимым количеством сигарет, сигар, ликеров и натуральных немолотых кофейных зерен.

— Приговоренным всегда дают хорошенько набить себе утробу перед самой смертью, — угрюмо прокомментировал это Вольпиус.

Но теперь, когда мы как следует передегустировали все ликеры, а на огне закипал самый что ни на есть настоящий кофе, мы почувствовали в себе гораздо меньше готовности к пусть и геройской, но все же гибели. Во многих посылках было даже порядочное количество штайнхегера — излюбленного напитка вестфальцев и липперляндцев.

— Если до нас дошли кофе и выпивка, то дойдут и боеприпасы, — оптимистично резюмировал Ноак.

В тот вечер все мы так основательно набрались, что положение вокруг Ржева стало представляться нам почти в розовых тонах.

Видимо, для того, чтобы наполнить чашу нашего счастья до краев, фронт вокруг Малахово заметно поутих. Ноак даже пошутил по поводу того, что русские, будучи сами большими любителями выпить и повеселиться, великодушно решили оставить нас разочек в покое и не мешать и нашей пирушке. Оказалось, однако, что, как и раньше, они просто перебрасывали в тот момент свои войска на запад, где имели больший успех, который требовалось закрепить. Нескончаемые колонны красных обходили Гридино стороной, направляясь к тылам наших позиций у Ржева.

«Линия Кёнигсберг» была удержана. Удержана ценой огромных наших потерь, но враг так и не прорвал ее ни в одном месте, а на каждого погибшего немецкого солдата пришлось по десять погибших русских.