Там, где бесполезно ссылаться на звания
Там, где бесполезно ссылаться на звания
Мне несколько раз довелось беседовать с Шестопалом; обычно без получасового разговора не обходилось ни одно посещение его кабинета, хотя и приходил я работать с документами, а вовсе не для проведения с архивистом душеспастительных бесед. И всякий раз мне хотелось спросить его, какие слова он подобрал бы для объяснения осуществляемого им сокрытия и уничтожения документов, задай ему соответствующий вопрос — пускай даже на том свете — его отец Иван Шестопал, погибший в 1943 году. Что архивист ответил бы своему погибшему на фронте отцу на вопрос: зачем он мешает восстановить память об этом почти полностью погибшем поколении?
Вероятно, сам вопрос ему бы показался диким, так как человек, верующий в жизнь загробную, совсем иные счеты предъявляет к самому себе и не станет лишать павших возможности остаться (пускай с помощью задокументированной информации) в памяти незнакомых с ними потомков. Взяв на себя ответственность за расправу над документами, Шестопал расписался в собственном безбожии.
Никогда не следует, совершая преступление, утверждать, что стоишь на стороне закона. Подавно не следует при этом выражать, ради красного словца, готовность принять на себя небесную кару. Шестопал умудрялся одновременно не только участвовать в уничтожении личных дел, но и отрицать это. Уверовав, что может беспрепятственно вводить меня в заблуждение, он однажды патетически воскликнул: «Да если бы я уничтожал личные дела, с меня следовало бы голову снять!»
Не следовало вводить судьбу в соблазн. Вскоре, оборвав век архивиста на 65-м году жизни, высшие силы дали ему понять, что услышали его пожелание. Шестопал отошел в мир иной 18 декабря 2007 г., пробыв несколько дней в коматозном состоянии под аппаратом искусственного поддержания жизни.
Что происходило с его душой дальше, можно только гадать, однако в назидание другим архивистам, идущим по его стопам, полезно смоделировать происходившее с ним посмертно, спроецировав его прижизненные поступки на ожидавшую на том свете участь.
Легко представить, как полковник, представ перед святым Петром, встретившим его со связкой ключей в руках, поведал апостолу, что на него, как на сотрудника «особого архива», общие законы «не распространяются». Подозреваю, что апостола эти объяснения не убедили. И в этой ситуации было уже бесполезно тыкать в него пальцем, с натугой выкрикивая: «Ты кто такой, чтобы ссылаться на законы? Да тебя же никто не проверял! Ты пуп земли!» Чистилище тем и отличается от 1-го отдела Центрального архива Министерства обороны, что там бесполезно спесиво интересоваться, в каком собеседник звании и давно ли демобилизовался. Небесное воинство живет подругам «уставам», и чинопочитание не приносит привычной выгоды.
А что было дальше — так ли уж важно? Литературная традиция, построенная на библейских сюжетах, дает нам возможность представить самые разные мытарства, которые архивист мог заслужить совершаемым беззаконием. Уничтоженных Шестопалом документов с лихвой хватило бы на то, чтобы сложить костер, в котором полковник будет обречен гореть вечно, и каждый погибший, чьи документы Шестопал превратил в золу, добавит свою связку бумаг в это неослабевающее пламя.
Но, быть может, архивиста постигла та же участь, которую он уготовил погибшим участникам войны. Полковник проявлял слишком большой энтузиазм, лишая военнослужащих тридцатых-сороковых годов шанса получить вторую жизнь на страницах исторических исследований, чтобы самого его ожидало что-либо иное, кроме черной дыры, в которой при его активном участии исчезли многие дела и документы.
Не будем исключать вероятность этого зеркального воздаяния и перечитаем, как оно красноречиво описано Михаилом Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита»: «Прихрамывая, Воланд остановился возле своего возвышения, и Азазелло оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блюде Маргарита увидела отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами. /…/
— Михаил Александрович, — негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза. — Все сбылось, не правда ли? /…/ Но теперь нас интересует далынейшее, а не этот уже совершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна, и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие /…/». («Мастер и Маргарита». — Минск: «Ураджай», 1988. С. 542–543.).