Глава IV Внутренняя деятельность Льва Исавра. Административные и судебные реформы. Законодательство

Глава IV

Внутренняя деятельность Льва Исавра. Административные и судебные реформы. Законодательство

Оценка внутренней деятельности Льва во всей ее совокупности встречает и до сих пор значительные трудности, которые далеко еще не превзойдены. Причина тому столько же заключается в недостатке, а частью и намеренном искажении источников, сколько в общем несочувственном отношении к Льву как виновнику иконоборческого движения, которое разделяла вся церковная партия, возобладавшая после иконоборческих царей и наложившая печать ненависти или презрительного молчания на память об его деяниях. Нужно отдать себе отчет в том, что в иконоборческий вопрос было внесено много страстности и раздражения и что в связи с эдиктами Льва шло вперед развитие умственной, нравственной и общественной жизни.

При выяснении термина «иконоборчество» нельзя отправляться из тех положений, которые нами выведены на основании содержания эдиктов, притом же не сохранившихся в оригинале, а следует всмотреться в силу отражения, с какой царское слово против святых икон отозвалось в монастырях, в селах и деревнях, и как общим чувством религиозного раздражения могли воспользоваться лица и сословия, видевшие в Исаврах личных врагов, которые притом не имели связей с придворными и служилыми слоями империи. Иконоборческое движение направлялось к тому, чтобы захватить самые существенные вопросы христианского вероучения. В связи с догматическими церковными верованиями о божественном домостроительстве, о воплощении, о культе Богородицы иконоборческое движение вскоре должно было затронуть практические вопросы, именно обряды или формы, в коих выразилась церковная жизнь в Византии: о монашестве, о церковных имуществах, о переустройстве всей церковной жизни. Таким образом, то движение, которое связано с именем Льва Исавра, затронуло весьма глубоко самые тайники жизни общества и имело тенденцию поколебать устои, на коих покоился религиозный и социальный строй империи. С течением времени к иконоборческому движению присоединяются мотивы политические; наконец, оно осложняется борьбой национальностей, в которой угрожала опасность греческому элементу, служившему основой того порядка вещей, который выражается в термине византинизм. Все эти обстоятельства, привнесшие большие осложнения в развитие иконоборческого движения, не могли не повлиять на оценку деятельности родоначальника исаврийского дома, придав неправильное освещение и таким фактам, которые не имели иных целей, как достижение общего блага и исправление очевидных недостатков.

В предыдущих главах мы пытались выяснить содержание иконоборческого эдикта и ближайшие следствия, которыми он сопровождался.

Нужно признать, что Лев не пошел так далеко, как его сын, в принудительных мерах по отношению к иконопочитателям: его отношения к римскому папе объясняются не религиозными мотивами, а политическими, в которых и следует видеть причину той страстности, с которой велась борьба. Едва ли можно составить правильное понятие о характере Льва на основании его иконоборческого эдикта, который при нем не был проведен во всей последовательности. Есть другие государственные акты, принадлежащие этому царю, по которым лучше можно судить о задачах и целях, преследуемых его правлением.

И прежде всего Лев не только провел далее начавшуюся еще до него административную реформу империи, с которым она остается почти все время существования, но и ввел в ней существенные изменения, обусловленные потребностями времени. Говорим об организации фем, с начала VIII в. составляющих характерную особенность административного устройства империи. С свойственною ему энергией и последовательностью в проведении раз принятых мер он не остановился перед затруднениями, возникавшими из-за соперничества и пререканий между светской и военной властью в провинциальном управлении, и сосредоточил в руках военных чинов главные ветви гражданского управления. Это был совершенно правильный и необходимый выход из положения, в котором оказались провинции империи ввиду опасности со стороны арабов на востоке и западе и болгар на севере. Как мы видели выше, фемное устройство развивается постепенно и в начале VIII в. не дошло еще до своей полной организации. В VIII в. было три или лучше две фемы в Европе и одиннадцать в Азии; кроме того, были специально морские фемы для флотской службы. При исаврийских императорах происходила дальнейшая организация азиатских фем. Так, громадная фема Анатолика, в которой был стратигом сам Лев, была разделена таким образом, что из нее выделена была значительная часть в отдельное управление, названное фема Фракисийская; главным городом в ней был Ефес. Обе фемы по особенным отношениям к основателю династии- в Анатолике он был стратигом, а во Фригии, входившей в Фракисийскую фему, он родился-питали к его дому непоколебимую верность. Стратиги Ланкин и Сисинний по смерти Льва оказали незаменимую услугу исаврийцам, поддержав Константина Копронима против Артавазда.

Первое упоминание о стратиге фракисийском относится к 740 г., хотя, конечно, фема существовала раньше; приблизительно в то же время (742) в первый раз упомянут стратиг фемы Фракия на Балканском полуострове. При Льве получила особенное значение фема Опсикий, находившаяся под командой зятя его Артавазда. Вероятно, с целью ослабить значение стратига этой фемы с титулом комита Константин Копроним выделил из области Опсикия обширную часть с городом Анкирой в самостоятельную фему Вукеллариев; она упоминается в первый раз в 767 г. Кроме сухопутных фем или военных округов с кавалерийскими и пехотными частями, к началу VIII в. была уже известна морская организация. Вся приморская часть Малой Азии от Галикарнасса до Фригии, где была родина исаврийского дома, составляла особое управление морского ведомства под именем фемы Кивиррэотов. Стратиг флота с титулом друнгария упоминается в 697 г.² Другая флотская организация была из жителей островов Эгейского моря — фема 12 островов, или Эгейская. В таком виде является новая административная организация империи при исаврийских царях.

Эта организация вполне отвечала потребностям времени и имела ту особенность, что привлекала к участию в военной службе все элементы населения местностей, включенных в фему, не обременяя государственную казну чрезвычайными расходами. На основании арабских данных, которые достаточно разъясняют военную организацию фемы, мы можем видеть, что кавалерия составляла самую главную часть византийского войска, в особенности в войнах с арабами. Действительно, когда предстоял набор новобранцев, снаряжение конем составляло наиболее серьезную задачу воина; самый поход назначался в зависимости от состояния кормовых трав и от фуража. Но, конечно, кавалерией не ограничивались военные силы империи. Кроме флота и артиллерии, в военном деле играли важное значение пехотные полки.

В настоящее время не может подлежать сомнению, что фема в смысле военного корпуса или дивизии никогда не теряла первоначального своего значения как гражданский административный округ, в который входят жители городов и деревень, управляемые гражданскими чиновниками и отбывающие определенные повинности, в числе коих на первом месте была военно-податная повинность.

Вследствие крайне скудной населенности европейских и азиатских провинций императоры должны были разрешить в больших размерах переселение в империю славян. Поселения славян, как можно судить по немногочисленным данным, организованы были таким образом, чтобы колонисты за предоставленные им земельные участки несли государственные повинности и отбывали военную службу. Для этой цели служила система выделения так называемых военных участков, владение которыми обязывало или к личной военной службе, или к участию в снаряжении одного ратника в качестве складчика наряду с другими лицами, владеющими равными военными участками. Система выделения в феме свободных земель или объявления свободными бывших казенными земель, которые делились на участки, достаточные для прокормления крестьянской семьи и для снаряжения, в случае объявления набора, рекрута, практиковалась в империи в больших размерах и составляла громадный ресурс для удовлетворения военных и финансовых потребностей. Наблюдая частности и подробности организации земельных наделов, мы замечаем в них некоторое сходство с организацией казацкой службы на началах земельного владения, как она практикуется в России. Во всяком случае, в фемном устройстве Византия нашла лучший способ применить к государственным потребностям славянскую иммиграцию.

Крупные заслуги Льва Исавра относятся к законодательству. При нем изданы два кодекса: устав крестьянский и гражданское уложение, последнее известно под именем «Эклога». С изучением законодательства иконоборцев получает важное значение вопрос о новых принципах права, введенных в византийскую жизнь со времени Исаврийской династии. Господствующее ныне по этому предмету воззрение основывается на авторитете фон Лингенталя³, известного составителя «Истории греко-римского права», который дал всестороннюю оценку исаврийскому законодательству. На русском языке превосходные исследования «Эклоги» принадлежат академику Васильевскому и Павлову ⁴. В рукописях «Эклога» носит следующее оглавление: «Издание законов вкратце, учиненное Львом и Константином, мудрыми и благочестивыми царями, из институтов, дигест, кодекса и новелл великого Юстиниана и исправленное в более гуманном смысле[24]».

Вот что говорится в предисловии к этому памятнику: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа императоры Лев и Константин. Господь и Творец всего, Бог наш, создавший человека и отличивший его свободою самоопределения, дал ему закон на помощь, посредством коего сделал известным, что следует делать и чего избегать, чтобы одно было избираемо как спасительное, а другое отметаемо как заслуживающее наказание. Поелику же Он, вручив нам державу царствия, дал тем свидетельство нашей к Нему любви, повелев нам пасти верное Его стадо, то мы убеждены, что нет ничего, чем мы могли бы более возблагодарить Его, как тем, чтобы управлять в суде и правде вверенными нам людьми. Занятые такими заботами а, устремив неусыпно разум к изысканию угодного Богу и полезного обществу, мы поставили впереди всего земного справедливость, как посредницу с небесным, острейшую всякого меча в борьбе с врагами. Зная, что законоположения, изданные прежними царями, содержатся во многих книгах, и что заключающийся в них разум для одних труднопостижим, а для других, особенно же обитающих вне сего богохранимого града, и совершенно недоступен, мы созвали главнейших наших патрикиев, славнейшего квестора и славнейших ипатов и прочих имеющих страх Божий и повелели собрать все их книги к нам, и, рассмотрев все с усердным вниманием, мы сочли приличным, чтобы в этой книге были более ясно и кратко изложены решения относительно дел, чаще всего встречающихся, и разных договорных соглашений, а также и наказания соответственно обвинениям. Тех, которые поставлены исполнять закон, мы убеждаем воздерживаться от всяких человеческих страстей, но от здравого помысла износить решения истинной справедливости, не презирать нищего, не оставлять без обличения сильного, неправду содеявшего, чтобы не наружно и на словах превозносить правду и справедливость, а на деле предпочитать несправедливость и лихоимство, но, напротив, когда тяжутся две стороны — чтобы обе были поставлены в совершенно равное одна к другой отношение, и чтобы столько именно было отнято у обидящаго, сколько окажется пострадавшим обидимый».

Очень важны заключительные слова предисловия: «Всячески желая положить предел мздоимству на суде, мы решили давать жалованье из нашего казначейства славнейшему квестору и секретарям, и всем служащим по судебным делам на тот конец, чтобы они уже ничего не брали с какого бы то ни было лица, у них судимого, дабы не исполнилось на нас сказанное пророком: продаша на сребре праведного». Нельзя не обратить здесь внимания на черты реальности, какие можно находить в предисловии. Хотя весьма вероятно, что многие выражения составляют обычную риторику и не имеют в себе особенного значения, но нельзя считать таковою заключительную часть, в которой выражается намерение сделать суд общедоступным и даровым. Если иконоборческим царям удалось провести это намерение, на что нет, впрочем, других указаний, то, конечно, подобным распоряжением они опередили бы свой век. Но, как известно, законодательные меры иконоборцев были отменены царями македонской династии. Очень любопытно также и то место предисловия, где идет речь об условиях, при которых появился новый кодекс: собраны рукописи и изучены известными тогда законоведами. Эти последние названы по имени во многих рукописях: патрикий и квестор Никита, патрикий и ипаты Марин и Нонн. В высшей степени следует пожалеть о том, что предисловие к «Эклоге» не дает других черт современности, по которым можно было бы хотя до некоторой степени воссоздать настроение законодателя и окружавшую его действительность. В этом отношении остались лишь намеки и следы. Восстановить то человечное и гуманное, которое поставил Лев Исавр своей целью в законодательстве, остается задачей, которая едва ли достижима при нынешнем состоянии источников.

Как по своему отношению к древнему русскому законодательному памятнику «Русской Правде», так и по точному воспроизведению жизни крестьянского сословия, жившего в империи в век происхождения «Эклоги» и дополнительных к ней статей, Крестьянский закон обращает на себя серьезное внимание со стороны византийско-русских учений и, как естественно предполагать, рассматривается далеко не с одинаковой точки зрения. Между тем как, по мнению большинства исследователей, в Крестьянском законе ярко отразилась новая струя, влившаяся в империю вместе с славянской иммиграцией, которая принесла и новые правовые воззрения и чуждые греко-римскому обществу формы земельного владения⁵, в последнее время стали высказываться мнения, которыми отрицается за этим законом то значение, какое усвояли за ним прежние исследователи⁶. Между прочим, новые данные в вопрос привносятся из критики текста Крестьянского закона. Прежде всего, по мнению представителей второй категории, Крестьянский закон не может быть рассматриваем ни по своему назначению и происхождению, ни по своей редакции как закон, который можно было бы поставить рядом с «Эклогой». Если в нем выделить древнейший состав от привносных статей, то окажется, что он не имеет никаких точек соприкосновения с Юстиниановым правом. Далее, в сохранившихся оригинальных и переводных на русский и сербский языки редакциях Крестьянского закона наблюдается такая свобода в расположении материала и такие отличия по смыслу, которые позволяют сомневаться в том, чтобы оригинал этого закона имел когда-либо официальное значение, т. е. чтобы он имел правительственное происхождение. Независимо от того, как по своему составу, обнимающему далеко не совокупность крестьянских отношений, а лишь немногие стороны быта, так и по происхождению и плану, т. к. закон нигде не носит имени иконоборческих императоров, так называемый Крестьянский закон должен быть признан скорей частным юридическим руководством, похожим на германские правды или на записи обычного народного права, чем на закон официального характера. Он имеет не только специальное содержание, для которого нельзя указать источника в имперском законодательстве, но не представляет внешних признаков единого устава для землевладельцев, — это есть запись нескольких бытовых черт из жизни свободных крестьян. Но в какой обстановке находятся крестьяне, кто над ними стоит, каково их отношение к другим классам общества и к государственной власти, об этом, за исключением случайных и мимоходных намеков, в памятнике нет указаний. Таковы заключения о занимающем нас памятнике, выведенные на основании изучения его текста по различным редакциям.

Несмотря на неполноту содержания и указанные выше недостатки редакции, наш закон не может не представлять исключительного интереса для истории крестьянского сословия и земельного хозяйства в империи. Если, как показывает критика текста, это не был официальный закон, подобный «Эклоге», то, во всяком случае, не подлежит сомнению его значение в смысле записанной редакции обычного права новых этнографических элементов, которые вошли в империю в VI–VII вв. Кроме того, многочисленные списки крестьянского закона на славянском языке, равно как включение его в древние русские юридические сборники, придают этому памятнику важное значение в вопросе культурного обмена между Византией и славянами и обратно. Напомним, что Крестьянский закон превратился в русской Кормчей в устав о земских делах Ярослава, т. е. этот закон усвоен русскому законодателю. Принимая во внимание, что земледельческий устав, приписываемый Ярославу, был применим к быту древнерусского крестьянства, мы естественно приходим к заключению, что оригинальная его редакция на греческом языке появилась на византийской почве тогда, когда славянские колонии, образовавшиеся по правительственному почину на Балканском полуострове и в Малой Азии, стали получать организацию и административное устроение применительно к новым формам быта. Сравнительное изучение греческих списков и славянских переводов Крестьянского закона может приводить к выводу, что греческие и славянские редакции не только представляют известного рода эволюцию земельного и финансового хозяйства, но также выражают особенности в земельной и податной системе в различных областях действия этого устава.

В культурном отношении против Льва и его преемников высказываются иконопочитателями крайне резкие обвинения. Как Лев, так и его советник ренегат Висир, о котором, впрочем, ничего не известно из источников, рисуются людьми невежественными и грубыми. В частности, Льву посылается упрек в том, что он закрыл воспитательные и учебные заведения и положил конец благочестивой системе образования, установленной при Константине Великом и державшейся до его времени ⁷. Кроме того, на Льве тяготеет обвинение не меньше того, что лежит на Омаре, истребившем будто бы знаменитое собрание рукописей в Александрийской библиотеке. Есть известие⁸, что на площади Халкопратии находилось высшее ученое и учебное заведение, в котором преподавались науки 12 избранными профессорами под наблюдением вселенского учителя. Это учреждение, содержимое на казенные средства, имело задачей столько же учить богословию и наукам молодых людей, сколько заниматься изучением древних рукописей и перепиской оных. Библиотека этой высшей школы была богата древними рукописями, из которых профессора заимствовали важные сведения и делились ими с царями.

Будто бы Лев желал привлечь на свою сторону профессоров школы и тем обеспечить успех задуманных им реформ, но не имел успеха. Тогда он закрыл школу, изгнал вселенского учителя и профессоров и запретил пользование книгами, если не уничтожил их посредством злостного и намеренного поджога.

Эта легенда, которой в средние века придавали полную веру, также должна быть отвергнута, как и рассказ об Омаре и Александрийской библиотеке. По всей вероятности, речь идет здесь о том учреждении, которое возникло при Феодосии и о котором на своем месте была у нас речь. Сказание об уничтожении этой школы и потому должно быть отвергнуто, что о нем не сохранилось упоминания у Феофана, ближайшего писателя ко времени Льва и тщательно собравшего все слухи и рассказы, на основании которых можно было низвести Льва Исавра на уровень зверя. Что касается предполагаемого закрытия учебных заведений, и в этом отношении в высшей степени сомнительно утверждение Феофана. Какие учебные учреждения разумеет оно? Школы при монастырях продолжали существовать и прежде, и после Льва, частные лица занимались преподаванием и в VIII в. Стоит ознакомиться с жизнеописаниями Никифора, патриарха, и Феодора Студита, чтобы вывести заключение о пристрастности и неверности высказываемых здесь суждений. Эпоха VIII в., конечно, не была творческой эпохой, созидательная работа нашла непреодолимые препятствия в иконоборческом движении; тем не менее, и умственное движение, и школьное образование не останавливались в это время, и если при иконоборцах не замечаем больших культурных предприятий, то, с другой стороны, никогда в Византии не было такой внутренней борьбы, никогда не ставилось на карту столько важных и дорогих интересов, как в это время.

В связи с рассматриваемым здесь вопросом позволим себе остановить внимание на памятниках искусства. Конечно, нельзя ожидать церковного строительства или развития фресковой живописи и мозаики за время иконоборцев: это вполне противоречит духу их реформы. Но позволительно обратить внимание на довольно неожиданный факт, обнаруженный в Солуни в 1908 г. При переделках в мечети Касимиэ, бывшей церкви Димитрия Солунского, обнаружены мозаики весьма хорошей сохранности и высокой техники по выполнению. Мозаики изображают св. Димитрия, патрона Солуни, в различных его отношениях к покровительствуемому им городу и по происхождению своему должны принадлежать к VII–VIII вв. Независимо от всего прочего, высокая техника искусства, разнообразие сюжетов, свобода творчества и проч. придают этой находке большое значение в общей истории византийского искусства. В частности, несколько раздвигается традиционный взгляд на скудость производительности VII–VIII вв. На одной картине есть надпись: «Во время Льва ты видишь в цветущем состоянии церковь св. Димитрия, которая ранее была добычей огня». Весьма может статься, что первоначальная мысль о Льве Исавре окажется несостоятельной, как скоро будет доказано, что с именем Льва был в Салониках префект или митрополит, хотя вообще весьма необычно обозначать хронологию памятника или события именем административного лица, кроме консула ⁹. Но т. к. теперь может считаться установленным, что пожар, от которого пострадала церковь, был в VII в., именно в 629–634 гг., то не подлежит сомнению и то заключение, что восстановление происшедших от пожара повреждений произошло вслед за пожаром. Хотя в технике мозаик замечается разность, происходящая от разновременных поправок и переделок различных мастеров, но это ведет к предположению о продолжении мозаических работ в византийских церквах даже и в глухой иконоборческий период. Да иначе и нельзя представлять себе ход дела. Явления культурного порядка нуждаются, конечно, для успешного своего развития в поощрениях со стороны правительства и могут подлежать упадку или подъему, но было бы наивно думать, что можно одним почерком пера прекратить культурное движение, которому был дан надлежащий толчок в предыдущем развитии народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.