Е.В.Тарле Политика: История территориальных захватов. XV–XX века

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Е.В.Тарле

Политика: История территориальных захватов. XV–XX века

Об авторе этой книги — Евгении Викторовиче Тарле — написаны десятки биографических очерков и несколько монографий, опубликованных в России, Германии, Англии, Италии, США, Польше и еще бог знает где. Только в 90-е годы XX столетия появилось не менее десятка таких изданий на русском языке. Все эти книги и очерки о жизни и деятельности Тарле относятся к жанру научной биографии, и основное внимание в них уделено творчеству историка. Поэтому здесь будут представлены лишь основные вехи его жизни — то, что обычно называют биографической канвой.

Евгений Викторович Тарле родился 8 ноября 1874 года в Киеве. Учился в Херсонской гимназии. По ее окончании поступил в Новороссийский университет (Одесса), а затем перешел в Университет св. Владимира (Киев), закончил его в 1896 году и был оставлен для подготовки к профессорскому званию.

В 1900 году Тарле был арестован за участие в нелегальном собрании марксистского топка и выслан в сельскую местность без права учительства в больших городах, но вскоре получил разрешение жить в Варшаве с запретом заниматься преподавательской деятельностью. К концу 1901 года он переехал в Петербург и в том же году в Университете св. Владимира защитил магистерскую диссертацию.

В Петербурге Тарле как политически неблагонадежному удалось закрепиться не сразу. Полиция грозила ему высылкой, однако по ходатайству А.Г. Достоевской, вдовы великого писателя, дело было прекращено. Но двери Петербургского университета, куда он так стремился, были для него закрыты, и единственным источником средств становится для него историческая публицистика, принесшая ему известность в кругах русской интеллигенции того времени.

И только в 1903 году, после обращения его учителя, известного историка И.В. Лучицкого, к министру народного просвещения Тарле получил скромное место приват-доцента и сразу же стал любимцем студентов. Его лекции собирали огромные аудитории. (С.-Петербургским университетом — коридорами Петровских коллегий — была связана вся его последующая жизнь, и в советское время его лекции там назначались на семь часов утра, чтобы не срывались занятия на других курсах.)

В 1905 году во время студенческих волнений Тарле был тяжело ранен. Это событие вызвало большой общественный резонанс и даже было запечатлено на двух почтовых открытках, выпущенных многотысячным тиражом. В 1913 году в Петербургском университете он защитил докторскую диссертацию, в которой обобщил результаты своих многолетних изысканий во французских архивах. В день его защиты в университет были введены два наряда полиции для предотвращения возможных студенческих беспорядков.

Докторская степень и сложившаяся к тому времени международная научная известность Тарле не укрепили его положения в Петербургском университете, и он оставался в нем в звании приват-доцента (профессорское звание в Петербургском университете он получил только в 1917 г.). Поэтому в 1913 году он принял назначение в Юрьевский университет (Тарту) на должность сначала экстраординарного, а затем ординарного профессора.

В том же 1913-м Тарле представлял русских ученых на Первом всемирном конгрессе историков в Лондоне. К этому времени уже были напечатаны такие книги Тарле, как «Общественные воззрения Томаса Мора…», «Очерки и характеристики из истории европейского общественного движения в XIX веке», «Падение абсолютизма в Западной Европе», «Рабочий класс во Франции в эпоху революций», «Континентальная блокада», появились и первые переводы его книг во Франции и Германии. Любопытно, что уже тогда некоторые произведения Тарле выходили… без ведома автора, как это произошло с «Очерком развития философии истории» (СПб., 1908) — изданием, источником которого были стенограммы его лекций.

Свою работу в Юрьевском университете Тарле совмещал с чтением лекций в Петербургском университете и других столичных учебных заведениях, и поэтому его постоянным местом жительства оставался Петербург. В Юрьеве же он бывал наездами, читая оговоренные курсы.

Февральскую революцию ученый встретил с восторгом, а большевистский переворот — с большой тревогой и надеждой, что новая власть будет недолговечна. Позиция Тарле была, скорее, имперской. Он выступал против распада России: потери Финляндии, Польши и возможного суверенитета Украины, считая возможным ограничиться автономией национальных регионов, и против Брестского мира.

Даже убедившись в ошибочности своих прогнозов о скором крахе Советов, Тарле категорически исключал для себя возможность эмиграции, хотя адаптационные трудности на Западе ему, человеку, уже завоевавшему международный научный авторитет и свободно владеющему практически всеми европейскими языками, не грозили.

В том же 19)8 году он был избран членом-корреспондентом, а в 1927 году — действительным членом Академии наук, что стало возможным отнюдь не в результате какой бы то ни было поддержки властей, а только потому, что большинство в Академии составляли ученые старой формации, находившиеся в молчаливой оппозиции к новому режиму. Приобщение к Академии сделало возможными научные командировки в Европу, и Тарле смог продолжить работу во французских архивах.

В 1930 году Тарле был арестован и «вмонтирован» в сфабрикованные советскими спецслужбами «дела» — «академическое» и «пром-партии», Вскоре он был лишен звания академика. (В годы конфликта властей с А.Д. Сахаровым распространялся слух, что его не лишают звания академика, «чтобы не создавать прецедента». Сплетники, по-видимому, не знали, или делали вид, что не знают, о массовом исключении из Академии старых ученых, проходивших по «академическому делу» в 1930 году).

В 1932 году Тарле был освобожден из ссылки, но не реабилитирован. Реабилитация фигурантов «академического дела» была осуществлена почти через сорок лет, в 1967-м, и для большинства — посмертно.

В 1934–1941 гг. Тарле были написаны книги «Наполеон», «Талейран» и «Нашествие Наполеона на Россию», которые принесли ему мировую славу. Эти книги, особенно «Наполеон», переведены на десятки языков, изданы и продолжают издаваться во многих странах. Нужно отметить, что за все время существования России ни один русский историк не может сравниться с Тарле но числу зарубежных изданий.

В 1938 году Тарле был восстановлен в звании действительного члена Академии наук по решению Политбюро ЦК ВКП(б). В 1937–1945 годах он неоднократно встречался со Сталиным, но это общение пока остается достоянием легенд и косвенных свидетельств. Тарле, наряду с М.А. Булгаковым и Б.Л. Пастернаком, относился к тем деятелям культуры, к кому Сталин по собственной инициативе обратился по телефону. Известно письмо Сталина к Тарле, сохранились и письменные обращения к нему историка. Есть свидетельства о том, что Сталин ссылался на «мнение Тарле» при обсуждении с правящей верхушкой вопросов о новых границах Польши, о возобновлении армейских погон и о повержении немецких знамен на параде Победы. Возможно, эти слухи (а сталинская империя вообще была страной слухов, а не откровенной информации) дали повод одному из зарубежных историков Второй мировой войны зачислить Тарле в состав неких «тайных советников вождя».

В 1941–1945 гг. Тарле активно работает как лектор и публицист. В последнем качестве он был одним из тех, чьи статьи и цитаты из них публиковались и перепечатывались за рубежом, и это обстоятельство, видимо, послужило причиной того, что фашистской администрацией он был включен в список лиц, подлежащих немедленному уничтожению после ожидавшейся скорой победы вермахта.

В это же время Тарле завершает свое двухтомное исследование «Крымская война», основанное на огромном массиве ранее неизученных архивных материалов и содержащее ряд блестящих исторических портретов и картин, таких, например, как потрясающее описание кончины Николая I.

После войны Тарле пишет историю Северной войны и ряд книг по истории русского флота, Все эти произведения также строго документальны и стали исторической классикой.

После 1930 года ученый долго оставался «невыездным», и только после войны ему был разрешен выезд в «зону влияния МТБ». Он побывал в Польше, Чехословакии и Венгрии, а церемонии но присвоению ему почетных званий в Англии, Франции и Норвегии прошли без него.

В 1951 году над ним нависла угроза новых репрессий. Но организованная новым поколением партаппаратчиков и уже принявшая реальные формы «разоблачительная кампания» была приостановлена Сталиным после личного обращеши к нему Тарле.

Умер Евгений Викторович Тарле 6 января 1955 года в Москве. Весьма чувствительный к вопросам научной и литературной славы, он был абсолютно безразличен к административной карьере. Никогда в жизни Тарле не руководил институтами и даже не заведовал кафедрами. Звания старшего научного сотрудника Института истории и профессора были в его представлении вполне достаточны для ученого-исследователя.

Он вырос в большой семье, но его сестра Елизавета и братья Михаил и Александр умерли прежде него. Жена — Ольга Григорьевна Тарле (из дворянской семьи Михайловых), с которой он обвенчался еще будучи студентом Университета св. Владимира, пережила его на два месяца, а младшая сестра Мария, жившая в его семье с 1932 года, умерла в конце 1957-го. Единственный сын его — Виктор — умер ребенком еще в начале века, и похоронен в Киеве. Живы и всегда будут напоминать о Тарле его книги, уже выдержавшие испытание временем.

Число знакомых Тарле, с которыми он сталкивался и общался за свою долгую жизнь, — необъятно. Если даже исключить его русских, французских, английских и немецких коллег-историков, а также других ученых (а среди них были такие яркие личности, как А.Н. Крылов, П.Л. Капица, братья Вавиловы, братья Орбсли и многие другие), то перечень имен знаменитых писателей, поэтов, литературоведов, искусствоведов, журналистов, актеров и художников, с которыми в разное время сводила его жизнь, займет несколько страниц.

Мемуарных же свидетельств о Евгении Викторовиче крайне мало, и это обстоятельство имеет объяснение: во-первых, значительную часть своей жизни он прожил в обстановке, в которой писать мемуары и дневники было просто опасно, а во-вторых, он пережил многих из тех, кто мог бы поделиться о нем своими воспоминаниями уже после того, как климат в стране несколько потеплел. Да и сам он никаких автобиографических заметок о себе почти не оставил.

Трудно ожидать появления новых мемуаристов, поскольку тех, чья сознательная жизнь пересекалась с жизнью человека, родившегося в 1874-м, сегодня, в двухтысячном году, скорее всего, уже нет среди живых. И, возможно, отчасти поэтому появилась идея предпослать этой книге не традиционный научный разбор с указаниями на то, чего «автор не учел» или «не доработал», а рассказ о трудах историка, основанный на семейных воспоминаниях.

Василий Осипович Ключевский однажды сказал, что главные биографические факты ученого — это его книги, а важнейшие события — мысли. Ключевский имел в виду факты и события духовной биографии ученого, и высказанное им правило, безусловно, распространяется на научное творчество Тарле. Но в действительности часто имеет место и «обратная связь», когда созданные ученым книги так или иначе соотносятся с событиями его физической жизни, с его человеческой судьбой.

Исследования Тарле, вошедшие в эту книгу, связаны с весьма драматической ситуацией в жизни ученого — с арестом, заключением и последующей ссылкой по так называемому «академическому делу» 1930 года, причем одно из них — «Европа в эпоху империализма» — явилось тайной причиной обрушившихся на него репрессий, а второе — «Очерки колониальной политики западноевропейских государств» — невольным следствием этой критической для ученого жизненной ситуации.

Вот как это было.

В начале своей научной карьеры Тарле довольно много писал для широкой читательской аудитории. Для популярных изданий им были написаны книги по истории Италии и Ирландии и множество исторических очерков, опубликованных в общественно-литературной периодике и переизданных впоследствии в виде отдельных тематических сборников. Причиной этой публицистической активности Тарле, кроме естественного «желанья славы», были и серьезные материальные затруднения тех лет.

После получения докторской степени и профессорского звания нужда отступила, и основное внимание ученый стал уделять лекционной работе, исследованиям, ориентированным, как Тарле сам писал А.К. Дживелегову, на десять — пятнадцать шпателей во всей Европе. В этот период он лишь изредка обращался к более широкой аудитории, печатая небольшие очерки преимущественно в популярных исторических журналах «Былое», «Голос минувшего» и др. К этому же времени относится его краткое увлечение «большой политикой», апогей которого приходился на немногие месяцы существования Временного правительства, когда Тарле вместе с Павлом Щеголевым и Александром Блоком был членом чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений прежнего режима.

После Октябрьского переворота Тарле несколько лет искал свою «нишу», что было совсем непросто, несмотря на избрание его в 1918 году членом-корреспондентом Российской академии наук. С приходом НЭПа материальная сторона бытия несколько упорядочилась, а поскольку экономические послабления всегда связаны с определенными политическими уступками, «беспартийный» Тарле получил возможность почти каждый год бывать за рубежом, в основном во Франции. В России же, после неудачной попытки издавать «свой» журнал («Анналы»), он сосредоточивается на лекционной работе.

Уже в первой половине 20-х годов курс лекций по истории Европы от Венского конгресса до Версальского мира, который Тарле с большим успехом читал в нескольких советских учебных заведениях, оформился в виде небольшой книжки, опубликованной как учебное пособие и не замеченной «историками-марксистами», несмотря на то, что в ней Тарле вторгался в их вотчину— «эпоху Маркса, Энгельса, Ленина».

По мере того, как у Тарле росла уверенность в благополучном исходе предстоявшего избрания его действительным членом Академии, он становился решительнее в своих планах и действиях. К числу таких его решительных действий относится и издание в 1921 году книги «Европа в эпоху империализма (1871–1919)». Эта книга сразу же стала бестселлером. Не говоря уже о литературном совершенстве, которое излучает каждая ее страница, важен был тот факт, что люди впервые за советское десятилетие вместо марксистско-ленинской трескотни услышали живую человеческую речь, внятно и понятно рассказывающую о сложнейших событиях тогда еще относительно недавнего прошлого. Такой успех первой публикации предопределил немедленный (всего лишь через год) выход второго издания.

Эту особенность книги понял и вождь «марксистских историков» М.Н. Покровский, с которым у Тарле были до того хоть и не доверительные, но вполне терпимые личные отношения.

В семье Тарле и среди близких к нему в то время людей существовало однозначное мнение о том, что все обрушившиеся вскоре на ученого тяжкие испытания были инспирированы охваченным черной завистью Покровским, который как заместитель наркома просвещения, как человек, имевший вес в тогдашних партийных кругах и связанный с охранительными службами, обладал огромными административными возможностями.

В пользу этой версии говорит и то, что Тарле был «подключен» к «монархическому заговору», хотя всем были хорошо известны его демократические убеждения и то, что именно за них он пострадал при старом режиме. Видимо, поняв эту нелепость, «органы», надо думать, не без подсказки того же Покровского, пост-фактум стали «внедрять» ученого в уже законченное фабрикацией «дело промпартии». Тарле был арестован, судим ив 1931 году отправлен в ссылку в Алма-Ату.

Когда Тарле уже около года находился в тюрьме, к Покровскому прорвалась его сестра — Мария Викторовна. Она вспоминала впоследствии, что увидела перед собой тяжелобольного: на лице «красного академика» уже лежала печать смерти. И когда он отклонил все ее просьбы, Мария Викторовна сказала ему:

— Вы скоро умрете! Неужели вам хочется уйти из этого мира завистником, гонителем чужого таланта, отомстившим невиновному человеку за свою собственную бездарность!

В этих словах было некоторое преувеличение: хотя Покровский и не написал ничего такого, что было бы в научном и литературном отношении сопоставимо с трудами Тарле, но все же абсолютной бездарностью он не был. Однако присущие ему мстительности и коммунистическая беспринципность проявились и здесь: через некоторое время Мария Викторовна по его доносу также была арестована и без всякого суда отправлена в ту же Алма-Ату.

Впрочем, судьба оказалась милостива к Покровскому: смерть, которую разглядела в его облике сестра Тарле, вскоре действительно пришла за ним и избавила его от более тяжкой участи жертв 1936–1938 годов — в их числе Покровский непременно бы оказался как «участник» какого-нибудь «правотроцкистского» или «левотроцкистского» блока, как оказались там все чекисты-«сюжетчики», разрабатывавшие «академическое дело».

В семье Тарле при нем никогда не велись разговоры о событиях 1930–1932 годов. Об этом можно было говорить только с его женой Ольгой Григорьевной и Марией Викторовной — теми, кто был рядом с ним в ссылке. Во время наших с ним долгих бесед Тарле лишь один раз упомянул о своей алмаатинской жизни.

Мария Викторовна блестяще имитировала чужие голоса, и однажды, когда я по ее поручению побывал у вдовы академика Папалекси, она, расспросив меня об этом визите, вдруг заговорила ее голосом. Вдоволь насмеявшись, мы с Евгением Викторовичем вышли на веранду, и он сказал:

— Ты знаешь, однажды она в темной комнате, где я, Леля (Ольга Григорьевна, — Я.К.) и она втроем жили в Алма-Ате, среди ночи заговорила со мной голосом спящей тут же Лели, я долго с ней разговаривал, не догадываясь, что это ее проделки.

Его нелюбовь к воспоминаниям об аресте вполне понятна, особенно теперь, после недавней публикации его «следственного дела». Хотя в те времена «партия и правительство» еще не утвердили физические истязания и надругательства над человеческим телом как один из законных методов следствия и арестованных академиков не пытали, но психологическое давление было невыносимым. Если же учесть, что у каждого из этих пожилых ученых (Тарле было пятьдесят шесть лет) были близкие и дорогие им люди, то можно себе представить те душевные страдания, которые им пришлось пережить.

Эту неприязнь к пережитому в те страшные годы Тарле, по-видимому, распространил и на свой труд «Европа в эпоху империализма», ставший невольной причиной выпавших на его долю испытаний. Сей «опальный» шедевр Тарле не переиздал в те годы, когда его личный авторитет был так высок, что он без особого труда мог это сделать. Первые два издания «Европы» стали библиографической редкостью еще при его жизни. И только после смерти Тарле в одном из томов посмертного собрания сочинений эта книга вновь увидела свет. Почти одновременно вышло ее итальянское издание.

Тарле был возвращен из ссылки досрочно. Никто, в том числе и он сам, тогда не знал, что решение о его освобождении было принято Сталиным, и поэтому тем, к кому он в Ленинграде и Москве обращался по поводу своего трудоустройства, не был известен его статус. Зато они знали, что Тарле не реабилитирован и не восстановлен в звании действительного члена Академии Наук. В этих условиях он был готов браться за любую работу, и, когда ему в одном из институтов предложили прочитать курс истории колониальной политики, он согласился. А так как эта тема была для него новой, Тарле не без увлечения предварительно написал тексты лекций. Курс понравился слушателям, и у Тарле, тогда сильно нуждавшегося в деньгах, возникла мысль об издании его в виде книги. Но тут опять-таки помешал неопределенный статус «бывшего академика», и книга навсегда застряла в издательстве…

Существует легенда, что отвергнутую издательством рукопись этой книги тридцать лет хранила у себя Маргарита Константиновна Гринвальд, хорошая знакомая Тарле, считавшая себя его ученицей. Это не совсем так, а вернее — совсем не так. Летом 1950 года я гостил у Тарле в Ленинграде. В Питере Тарле занимал часть разделенной в процессе «уплотнения» квартиры графа С. Ю. Витте на Дворцовой набережной. К этой квартире, находившейся на втором этаже, относилась также комната на первом этаже в одно окно на Неву и Петропавловскую крепость и с отдельным входом. Получив ключ и с удовольствием в ней расположившись, я обнаружил там стенной шкаф, забитый бумагами и старыми журналами. Тарле разрешил мне порыться в нем и забрать себе все, что мне понравится. Там я нашел крамольный номер журнала «Ленинград» с пародией Хазина — одной из послевоенных публикаций, вызвавших известное «постановление», и немало других редкостей. Там же мной была обнаружена папка с третьей или четвертой машинописной копией этой неопубликованной книги.

Я не стал говорить об этом Тарле, поскольку был уверен, что он и сам знает об этой папке, но однажды к вечернему чаю была приглашена Маргарита Константиновна. Во время разговора она несколько раз возвращалась к вопросу о пропавшей рукописи, а Тарле, рассерженный ее настойчивостью, пытался объяснить, что ни одного экземпляра у него не осталось. По нескольким фразам из их разговора я понял, что речь вдет как раз о найденной мной папке, и сказал об этом. Тарле велел мне немедленно принести и, убедившись, что это та самая работа, с облегчением отдал ее Маргарите Константиновне, сказав, что она может делать с ней вес, что хочет, а сам он отказывается от какого бы то ни было участия в «проталкивании» этой книга.

Маргарита Константиновна ушла в явном недоумении, поскольку она еще не знала, до какой степени вновь обострились отношения Тарле с власть предержащими, и что он с большим трудом смог пристроить в «Госполитиздат» свою «плановую» книгу о Северной войне на просто неприличных для академика и всемирно известного автора условиях.

Причина же этого обострения состояла в том, что несколько лет назад по личному указанию Сталина ему было поручено написать книги о трех агрессиях — шведской, наполеоновской и гитлеровской. Таким образом, он оказался в положении В.О. Ключевского, от которого императорский двор пожелал получить книгу об Александре III. Но если Ключевский мог отказаться, то для Тарле такой путь был закрыт: сталинское самодержавие было гораздо опаснее романовского. И он начал с Северной войны, надеясь, что вопрос как-нибудь решится сам собой.

К незабываемому 1949 году его медлительность была замечена и Тарле было прямо указано, чтобы он взялся за историю Великой Отечественной. А Тарле заявил, что он быстро доработает уже имеющееся «Нашествие Наполеона» и только потом примется за нашествие Гитлера. Возня с изданием «Северной воины» (эта книга увидела свет уже после смерти и Сталина, и Тарле) была последним серьезным предупреждением, и Тарле ожидал какого угодно дальнейшего развития событий. В этих условиях он абсолютно не мог надеяться на издание книги о колониальной политике.

Скорое будущее показало, что Тарле не ошибался в своих ожиданиях, и уже через год появились первые признаки готовящейся провокации властей, в результате которой он снова мог очутиться в центре какого-нибудь сфабрикованного дела. Как уже говорилось выше, только обращение к Сталину и обещание немедленно начать работу над историей Великой Отечественной приостановили этот опасный процесс.

После смерти Сталина, пока власть и влияние сохраняли люди, помнившие о заслугах Тарле перед страной, его произведения публиковались беспрепятственно. В этот краткий период Маргарита Константиновна Гринвальд успела подготовить к изданию книгу «Очерки колониальной политики западноевропейских государств», подтвердив тем самым слова Воланда о том, что рукописи не горят. Книга вышла в 1965 году небольшим тиражом.

Затем более двадцати лет, когда страной правили люди с психологией временщиков, труды Тарле печатались только за рубежом, и один из его многочисленных «тамошних» почитателей — выдающийся итальянский режиссер Бернардо Бертолуччи однажды весьма удивил советского журналиста — интервьюера, сказав, что на замысел и стиль его киноэпопеи «Двадцатый век» мощно повлияли книги «вашего Тарле». Было это в конце 70-х, но лишь через десятилетие началось возвращение творческого наследия Тарле в Россию, для которой он жил и работал.

Предлагаемая книга, включающая «опальные» шедевры, созданные Тарле в расцвете его творческих сил и не уступающие но своим научным и литературным достоинствам его «наполеоновскому циклу», серьезно, правдиво и, при этом, очень увлекательно расскажет читателю о многих событиях, происходивших в мире в XV–XIX веках и в начале только что закончившегося столетия.

Яков Крашфельд