Глава 3 Некоторые загадочные обстоятельства гибели в земле древлян киевского князя Игоря Старого

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Некоторые загадочные обстоятельства гибели в земле древлян киевского князя Игоря Старого

В Повести временных лет под 6453 (945) годом сразу же после русско-византийского договора помещена следующая запись: «В тот год сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда (воеводы. — А.К.) разоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, да и ты добудешь, и мы». И послушал их Игорь, пошел к древлянам за данью, и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Возвращаясь же назад, поразмыслив, сказал он своей дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малою частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем снова идешь? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь. И древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и дружину его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего дня».

Далее следует ставший уже хрестоматийным рассказ о сватовстве древлян к вдове Игоря Ольге, о страшной мести Ольги за мужа и о ее реформах: «Сказали же древляне: «Вот убили мы князя русского, возьмем жену его за князя нашего Мала, и Святослава (сын Игоря. — А.К.) возьмем и сделаем с ним, что захотим». И послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в ладье к Ольге. И пристали в ладье под Боричевым въездом, ибо вода тогда текла возле Киевской горы, а на Подоле не селились люди, но на горе… И поведали Ольге, что пришли древляне. И призвала их Ольга к себе и сказала им: «Добрые гости пришли». И ответили древляне: «Пришли, княгиня». И сказала им Ольга: «Говорите, зачем пришли сюда?» Ответили же древляне: «Послала нас Деревская земля с таким наказом: «Мужа твоего мы убили, ибо муж твой как волк расхищал и грабил, а наши князья добрые, привели к процветанию Деревской земли. Пойди замуж за князя нашего Мала». Было ведь имя ему, князю древлянскому, — Мал. Сказала же им Ольга: «Любезна мне речь ваша. Мужа мне моего уже не воскресить, но хочу воздать вам завтра честь перед людьми моими. Ныне же идите к своей ладье и ложитесь в нее, величаясь. Утром я пошлю за вами, а вы говорите: «Не едем на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в ладье», и понесут вас в ладье». И отпустила их к ладье. Ольга же приказала выкопать на теремном дворе вне града яму большую и глубокую. На следующее утро, сидя в тереме, послала Ольга за гостями. И пришли к ним, и сказали: «Зовет вас Ольга для чести великой». Они же ответили: «Не едем ни на конях, ни на возах, ни пеши не идем, но понесите нас в ладье». И ответили киевляне: «Нам неволя; князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя». И понесли их в ладье. Они же уселись, величаясь, избоченившись в больших нагрудных застежках. И понесли их на двор к Ольге, и как несли, так и сбросили вместе с ладьей в яму. И, приникнув, спросила их Ольга: «Добра ли вам честь?» Они же ответили: «Пуще нам Игоревой смерти». И повелела Ольга закопать их живыми, и засыпали их. И послала Ольга к древлянам, и сказала им: «Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя. Иначе не пустят меня киевские люди». Услышав это, древляне выбрали лучших людей, управлявших Деревскою землею, и прислали за ней. Когда же древляне пришли, Ольга повелела приготовить им баню, говоря так: «Помывшись, придите ко мне». И разожгли баню, и вошли в нее древляне, и стали мыться. И заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от двери, и сгорели все. И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и устрою ему тризну». Они же, услышав это, свезли множество медов и заварили их, Ольга же, взяв с собою малую дружину, двигаясь налегке, прибыла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям своим насыпать великую могилу и, когда насыпали, повелела начинать тризну. Затем сели древляне пить, и распорядилась Ольга, чтобы ее отроки прислуживали им. И спросили древляне Ольгу: «Где дружина наша, которую посылали за тобой?» Она же ответила: «Идут за мною с дружиной мужа моего». И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла в сторону и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их 5000. А Ольга вернулась в Киев и собрала войско против оставшихся древлян.

Начало княжения Святослава, сына Игорева. В лето 6454 (946). Ольга с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на Деревскую землю. И вышли древляне против нее. И когда сошлись оба войска, Святослав бросил копье в сторону древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило в ногу, ибо был Святослав совсем ребенок. И сказали Свенельд и Асмуд (кормилец Святослава. — А.К.): «Князь уже начал, последуем, дружина, за князем». И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном к городу Искоростеню, так как именно те убили мужа ее, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в нем и крепко бились из города, ибо знали, что, убив князя, не на что им надеяться. И стояла Ольга все лето и не могла взять города. И замыслила так — послала к городу, говоря: «До чего хотите досидеться? Ведь ваши города все уже сдались мне и обязались выплачивать дань, и уже возделывают свои нивы и земли, а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Ольга: «Я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву в первый раз и во второй, а в третий раз мстила я, когда устроила тризну по своему мужу. Больше уже не хочу мстить, — хочу только взять с вас мало, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы готовы дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас мало: дайте мне от каждого двора по три голубя и по три воробья. Я не хочу возлагать на вас тяжкую дань, как муж мой, поэтому и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас мало». Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы уже и покорились мне и моему детяти. Идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам — кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в платочки и привязывая ниткой к каждой птице. И когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи. И так загорелись где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы. И не было двора, где бы не горело. И нельзя было гасить, так как загорелись сразу все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. И так взяла город и сожгла его, городских же старейшин взяла в плен, а других людей убила, третьих отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань. И возложила на них тяжкую дань. Две части дани шли в Киев, а третья в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольги. И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Деревской земле, устанавливая распорядок сборов и повинностей. И сохранились становища ее и охотничьи гоны и до сих пор. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом и побыла здесь год.

В лето 6455 (947). Отправилась Ольга к Новгороду и установила погосты и дани по Мсте и оброки и дани по Луге. Ловища ее сохраняются по всей земле, следы и места ее пребывания, и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места для ловли птиц, и по Десне, и есть село ее Ольжичи и до си пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев и там пребывала с ним в любви».

Рассказ летописей о событиях, произошедших в 6453–6455 (945–947) годах, кажется, полностью противоречит той картине, которую нам рисует договор 944 года. Из летописей следует, что в Киеве на престол садится Ольга, которая становится регентшей при малолетнем сыне Игоря Святославе. А где же князья договора? Неужели нельзя было выбрать в это сложное время своим вождем более взрослого и более уважаемого князя? Согласно договору, выбор был богат — племянники Игоря Старого — Игорь, Акун, какие-то Тудор, Фаст и др. Почему править в Киеве стали женщина и ребенок? Складывается впечатление, что в это время на Руси, кроме Ольги и Святослава, других князей нет, и киевский престол переходит по прямой линии. Для того чтобы разрешить возникшие противоречия, необходимо более внимательно изучить обстоятельства трагедии, произошедшей в середине 940-х годов, тем более что при ближайшем рассмотрении они оказываются весьма загадочными.

Любопытно, что в «Истории» византийского автора второй половины X века Льва Диакона, младшего современника событий, обстоятельства гибели Игоря описаны несколько отлично от русской летописи. По версии Льва, Игорь, «отправившись в поход на германцев, был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»{92}. Упоминание о германцах очень загадочно. Вероятно, «Лев Диакон или писец (из произведений которого хронист взял этот рассказ. — А К.) со слухов приняли форму ????????? (так называет древлян Константин Багрянородный) за ????????, но, возможно, историк хотел здесь средствами традиционной книжности подчеркнуть, что это племя живет на западе Руси… Лев Диакон счел нужным как-то маркировать эту обособленность древлян и связал ее с их местоположением на западе Русской земли»{93}. Возможно, Лев Диакон действительно перепутал древлян с германцами.

Наша летопись не знает жутких подробностей смерти Игоря. Но не являются ли косвенным намеком на них слова, которые летописец приписывает древлянским послам, сброшенным по приказанию Ольги в яму, где их и засыпали живьем: «Пуще нам Игоревой смерти». Здесь как будто подразумевается какая-то особо жестокая смерть; на этом основании историки делают вывод, что летописцу было знакомо то предание, которое было известно и Льву Диакону. Выходит, что рассказ «Истории» не только не противоречит, но и даже как бы подтверждает повествование летописи о гибели Игоря от рук древлян. И. Я. Фроянов, разбирая историю восстания древлян против поборов киевского князя, приходит к выводу, что расправа древлян с Игорем при помощи деревьев — «не простая казнь, а ритуальное убийство, или жертвоприношение, осуществленное с использованием священных деревьев… У древних народов местом народных сходок и собраний нередко являлись священные леса и рощи. Нет ничего невероятного в том, что расправа с Игорем состоялась в священном лесу и означала жертвоприношение древлянским божествам, возможно, деревьям, в одухотворенность и божественную суть которых славяне свято верили»{94}. Еще в XX веке хуторяне Игоревки, расположенной в 7–8 км от города Коростеня (Искоростеня), рассказывали, что Игоря с дружиной «гнали ночью. Те в Киев ускакать хотели, да их в болото загнали. Кони в трясине увязли. Тут их в плен и взяли. Вон оно, то самое место — его из рода в род все знают»{95}. Деталь интересная, если, конечно, здесь не возникла путаница с событиями августа 1146 года, когда киевский князь Игорь Ольгович потерпел поражение в сражении с переяславским князем Изяславом Мстиславичем и был пойман в болоте. Но вернемся к событиям середины X века.

Поведение самого Игоря во всей этой истории выглядит абсолютно нелогичным и странным. Почему его дружина вдруг почувствовала себя нищей, если князь, согласно Повести временных лет, незадолго перед этим совершил поход на Византию и получил «дань» с греков? И с какой стати Игорь увеличил по желанию своей дружины дань с древлян и попытался собрать ее дважды или даже трижды? Ведь согласно сообщению Константина Багрянородного, древляне были «пактиотами» русов. Следовательно, как уже было сказано выше, зависимость здесь не была односторонней: вероятно, термин «пактиоты» предполагал двусторонние отношения, выплату дани по договору-«пакту». Игорь же своим решением этот «пакт» нарушил, о чем и сообщили ему древляне: «Зачем снова идешь? Забрал уже всю дань». О том, что Игорь действовал «незаконно», свидетельствует и сам летописец, сообщая, что Игорь отправился к древлянам под давлением дружины, без малейшего повода и появление его сопровождалось насилием по отношению к «пактиотам». Не случайно и то, что древляне применили к Игорю позорную казнь, которой у различных народов с древности наказывались разбойники и прелюбодеи, а самого его в переговорах с Ольгой они именовали «волком», то есть так, как у славян традиционно именовался преступник, вор. Похоже, появление Игоря в земле древлян выглядело и в глазах древлян, и в глазах летописцев авантюрой, грабежом, а не сбором дани.

Странность и «незаконность» поведения Игоря подтверждается тем, что в земле древлян он появился один, со своей дружиной, в то время как обычно, согласно все тому же Константину Багрянородному, в «кружение» отправлялись все архонты русов. Да и по отношению к дружине Игорь поступил нехорошо, так как, отослав основную ее часть восвояси, остался с наиболее близкими людьми, желая собрать еще больше богатств.

Не менее странным кажется и поведение древлян. Было ли их восстание стихийным, вызванным только походом Игоря, или имело далеко идущие цели? Зачем, убив Игоря, они вступили в переговоры с Ольгой и предлагали ей в мужья Мала? Почему они были уверены в успехе своего посольства?

Нужно учитывать и то, что летописный рассказ о событиях в земле древлян долгое время существовал в виде устных преданий. Записаны они были более чем через 100 лет (об этом, кстати, свидетельствует и указание летописца о том, как изменился за это время Киев). Летописец, собирая эти предания и допуская в своем рассказе противоречия, как будто о чем-то не договаривает, а в картине, которую он рисует, оказывается слишком много «белых пятен». Тем более удивительно, что, не проясняя некоторые моменты своего повествования, составитель Повести временных лет в то же время вносит в него как бы «лишние» детали, еще более запутывающие текст. Одна из таких деталей — упоминание о богато разодетых «отроках» воеводы Свенельда.

В Повести временных лет слово «воевода» употребляется восемь раз. Означает оно — «специалист по вождению войска». Дружина воеводы не обязательно была в подчинении у князя. Воевода имел и своих дружинников, независимых от князя и даже, возможно, враждебных дружинникам последнего. Сформировать собственную дружину в варварском обществе было просто. Л. Г. Морган сообщает любопытные сведения о том, как этот процесс происходил у ирокезов: «Так как они находились в состоянии войны со всеми нациями, не бывшими в фактическом союзе с ними, то каждый воин имел законное право организовывать отряд и искать приключений в любом избранном им направлении. Если какой-нибудь вождь, полный воинственного задора, замышлял поход на южных чароки, он исполнял военную пляску и, завербовав таким путем всех, кто желал разделить с ним славу приключений, сразу же вступал на тропу войны, уходя на дальнее и опасное дело. Так начинались многие экспедиции, и полагают, что значительная доля военных действий ирокезов была не чем иным, как личными приключениями и отважными выступлениями небольших военных отрядов. При таком положении любимый вождь, пользовавшийся доверием народа благодаря своим военным подвигам, не имел недостатка в приверженцах в разгар всеобщей войны»{96}. При таком положении дел любой русский воевода, за которым летописи, правда, не признают княжеского титула, мог высоко подняться по общественной лестнице Древней Руси. Князя отличало от воеводы то, что он управлял городом. Воевода же был предводителем бродячей дружины. Выше мы уже отмечали условность отличия князя X века от предводителя бродячей дружины.

Летопись косвенно намекает на причастность Свенельда к трагедии, разыгравшейся в Древлянской земле, однако ни разу его до этого не упоминает и не проясняет его роль в произошедших событиях. Возникшую проблему историки разрешили для себя быстро. Стоило только почитать Новгородскую первую летопись младшего извода, чтобы узнать о передаче Игорем Свенельду права сбора дани с уличей и древлян{97}. Это объяснение источника обогащения Свенельда было признано удовлетворительным, но вопросы о роли Свенельда в событиях середины 40-х годов X века, об отношении воеводы к тому, что Игорь неожиданно решил отобрать у него право сбора дани, остались без ответа. Но так как летописи молчали об этом, то молчали и историки. Последним надо отдать должное — многие исследователи летописей еще в XIX веке стремились разрушить этот заговор молчания, заставить летописи разговориться и заполнить таким образом пробелы в древней русской истории, достигавшие 20–30 лет.

Наиболее преуспел в этом А. А. Шахматов, труды которого неизменно привлекают к себе внимание историков и сегодня. А. А. Шахматов попытался при помощи Новгородской первой летописи младшего извода, которая, как мы видим, уделяет Свенельду больше внимания, чем Повесть временных лет, разрешить вопрос о роли воеводы в событиях 6453 (945) года. Заинтересовался А. А. Шахматов и «Историей Польши» Яна Длугоша (XV век), определив, что в ней использованы русские источники более древние, чем Повесть временных лет, и содержащие известия несколько отличные от последней. А. А. Шахматов обратил внимание на то, что летописный рассказ поясняет, что воевода Свенельд — «отец Мистиши», затем определил сходство имен Нискини-Мискини (так Длугош называет князя древлян Мала) с Мистишей, пришел к выводу, что это одно и то же лицо, прибавил к этому известия Новгородской первой летописи младшего извода о передаче Свенельду дани с древлян и свои собственные сомнения по поводу достоверности известий Повести временных лет{98}. Этот комплекс сомнений и сопоставлений он положил в основание целой цепи умозаключений, общим итогом которой стала следующая мысль: «Итак, первоначальный рассказ об убиении Игоря и вызванной им войне киевлян с древлянами представляется в таком виде: Игорь, побуждаемый дружиной, идет походом на Деревскую землю, но Свенельд не отказывается от данных ему прав, происходит столкновение Игоревой дружины со Свенельдовой и с древлянами (подданными Свенельда)». В этом столкновении Игорь был убит Мстиславом (Мистишей), сыном Свенельда{99}.

У построения А. А. Шахматова нашлось достаточно много сторонников. Однако не меньше у него и противников. Главным аргументом против концепции А. А. Шахматова, остающимся таковым по сей день, была мысль о том, что убийца Игоря не мог после своего преступления оставаться воеводой его вдовы Ольги и сына Святослава. Если же Ольга после убийства Игоря приблизила к себе его убийцу, то можно сделать вывод, что Ольга сама являлась участницей преступления. Но тогда зачем ей мстить древлянам? Или же Свенельд был настолько могущественным, что Ольга не посмела его тронуть, но тогда зачем он сам участвовал в расправе с древлянами, своими союзниками, и почему, убив Игоря, оставил у власти его вдову Ольгу? Почему другие русские князья (упомянутые в договоре 944 года) не помогли Ольге наказать распоясавшегося воеводу?

Развивая свою гипотезу, А. А. Шахматов обратил особое внимание на Мистишу Свенельдича и взял на вооружение фантастическую гипотезу Д. Прозоровского о том, что Мал (Мистиша Свенельдич по А. А. Шахматову) после восстания древлян не был убит по приказу Ольги, а был сослан в город Любеч, где превратился в Малка Любечанина. Таким образом, Малуша — любовница сына Игоря Святослава и мать Владимира Святого — оказывается дочерью древлянского князя{100}. Если согласиться с этим, то получится, что «в событиях 977 г. Свенельд выступает полководцем войск сводного брата своего правнука (войск Ярополка. — А.К.{101}, причем войск враждебных его правнуку. К тому же, в оригинале Длугоша читается не «Мискиня», а «Нискиня» (Niszkina), (то есть «низкий»), что, вероятнее всего, является найденным Длугошем смысловым эквивалентом русскому имени «Мал», которое Длугош посчитал прозвищем «малый», «небольшой», что, конечно, разрушает построения А. А. Шахматова (Поппэ А. В. Родословная Мстиши Свенельдича // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 72–76). Да и с Мистишей Свенельдичем не все просто. А. В. Поппэ проанализировал упоминание в летописи о «Мистише» и пришел к обоснованному выводу, что строчка «тъ же отець Мьстишинъ» (так на древнерусском языке) является неправильным переосмыслением авторской записи «…тъ же отець мьсти сыи» (или «бывъ»), то есть «отец этой (сыи) мести» (мести древлянам) (Там же. С. 84–86). На самом же деле никакого «Мистиши» не существовало вовсе.

Что же из всего этого следует? Выходит, нужно согласиться с мнением Б. А. Рыбакова о «необоснованности данного раздела труда Шахматова»? Но все же версия А. А. Шахматова возникла не на пустом месте. Ведь конфликт Игоря и Свенельда имел место на самом деле, что следует из летописных слов дружины Игоря, а действия киевского князя свидетельствуют о том, что он был согласен со своими дружинниками. Нужно только определить причину конфликта и роль Свенельда в событиях 6453 (945) года. Сразу же следует обратить внимание на то, что недовольство Игоря Свенельдом вызвано не тем, что последний собирал дань с древлян. Недовольство это связано с появлением у Свенельда богатства, в сравнении с которым сам Игорь казался нищим. Откуда оно у воеводы?

Как мы уже говорили, Новгородская первая летопись младшего извода и ряд других летописей объясняют его появление рассказами о передаче дани с уличей и древлян Свенельду. Любопытно, что летопись повторяет рассказ об этом два раза, под 6430 и 6448–6450 годами{102}. Следом за первым рассказом (под 6430 (922) годом) о покорении уличей и древлян и передаче даней с них Свенельду следует заметка о недовольстве дружины Игоря таким щедрым даром и возросшим поэтому богатством Свенельда. Логичным завершением известия должен был стать рассказ о походе Игоря на древлян и о его гибели. Но далее следует череда «пустых» лет, повторное сообщение под 6448 (940) годом о покорении уличей и передаче дани с них Свенельду, еще «пустой» год, сообщение под 6450 (942) годом о передаче Свенельду дани и с древлян (опять повтор), еще «пустые» годы и, наконец, под 6453 (945) годом повтор сообщения о недовольстве дружинников богатством Свенельда и рассказ о гибели Игоря. Изначально рассказ, как уже отмечалось, шел без дат, и, выстраивая хронологию событий, летописец растянул его на двадцать лет. Но когда же Свенельд получил дани с древлян и уличей? В 20-х или 40-х годах X века? 6430 (922) год, как дату передачи дани с древлян Свенельду, мы принять не можем, так как тогда необходимо было бы передвинуть к этому же времени и гибель Игоря, что разрушило бы не только русскую, но и европейскую хронологию событий, относящую деятельность Игоря к 40-м, а его жены Ольги и сына Святослава к 50–60-м годам X века. Необходимо выбрать второй вариант, говорящий о передаче Свенельду дани с уличей под 6448 (940) годом, а с древлян под 6450 (942) годом. Таким образом, Свенельд мог собирать дань с этих областей не более пяти лет.

Уличи не могли принести Свенельду большого богатства. Их завоевание, продолжавшееся целых три года, только что завершилось, их земли были разорены, а вскоре началось их переселение на запад, в междуречье Буга и Днестра, в соседство к тиверцам, после чего о них уже ничего неизвестно. Что же касается древлян, то изображение их летописью как примитивного и бедного племени представляется излишне тенденциозным. Летописец очень старался унизить ближайших соседей и врагов полян. На самом деле, в X веке древляне были не менее развиты, чем любое другое восточнославянское «племя», в том числе и поляне. И все же Свенельд мог эксплуатировать эту землю только 2–3 года, с 6450 (942) года. Этого срока явно недостаточно для того, чтобы собрать и продать то огромное количество мехов, меда и рабов, необходимое для получения богатства, способного затмить по своему размеру богатство самого Игоря.

Крупный специалист по истории X века Г. Г. Литаврин попытался рассчитать примерную грузоподъемность русской ладьи. Известно, что ладьи были двух видов — военные (более быстроходные) и торговые (более вместительные). «Но часто оба вида использовали для обеих целей. Размеры таких ладей колебались в длину от 9 до 14 м. Крупные поднимали до 40–60 человек». Поскольку некоторые днепровские пороги были непроходимы для кораблей русов, их «разгружали, и одни из них перетаскивали волоком по суше, а другие переносили на плечах на расстояние примерно в 2,5 км, выставив стражу против внезапных налетов печенежских банд. Следовательно, разные по размерам и по весу моноксилы (греческое название русской ладьи. — А.К.) не должны были быть слишком тяжелыми для 20–40 мужчин, одновременно прилагавших свои силы. Попытаюсь представить себе грузоподъемность и собственный вес «корабля», поднимавшего 40 воинов, — пишет Литаврин. — Вес самих воинов составлял примерно 3000 кг, вес продуктов на месяц пути — по 1 кг сухого продукта на каждого на день — 1200 кг на 40 человек (у запорожцев это было обычно пшено, свиное сало, сухари, куры — их везли живыми. Кур имели в плавании и русы — конечно, не только для языческих жертвоприношений), вес снаряжения и скарба (канаты, якоря, парус, весла, смола, оружие, одежда и т. п.) — примерно 300 кг. Итого, грузоподъемность такой крупной ладьи достигала 4,5 т. Принимая коэффициент утилизации водоизмещения для речных деревянных плавательных средств равным 0,6 (по самым осторожным допускам), можно определить и собственный вес такой просмоленной ладьи — он будет равен примерно 3 т. Вес, конечно, непосильный для того, чтобы 40 человек перенесли ладью на плечах на расстояние в 2,5 км — такую ладью они могли только волочить «на катках». А переносили вдвое более легкую, обладавшую полезной грузоподъемностью не более чем в 2250 кг.

В связи с этим перед организаторами торговой флотилии вставал несомненно не легкий вопрос: нагрузить как можно больше товаров и в то же время обеспечить каждую ладью необходимым экипажем и для прохода через пороги, и для плавания по морю…

Максимум грузоподъемности предназначался под товары. Но необходимо было разместить и гребцов, и рабов (для продажи), и прислугу послов и купцов, и их самих. Причем воины имелись в каждой ладье (хотя и купцы тоже могли играть роль воинов): когда какую-либо ладью ветер выбрасывал на берег и печенеги были готовы напасть, все приставали к берегу, чтобы сообща отразить нападавших. Можно предположить, что торговая ладья брала на борт вдвое меньше людей, чем военная, то есть в большую вместо 40 воинов брали 20 человек, в малую — 10 вместо 20. Вдвое уменьшив скарб и продукты в большую могли погрузить более 2 т товара, а в малую — более тонны»{103}.

Следует помнить и о том, что количество русских ладей, ежегодно прибывавших в Константинополь, было весьма ограничено из-за относительно небольших размеров квартала Св. Маманда, в котором разрешалось размещаться русам. «Квартал Св. Маманда — предместье вне стен столицы, расположенное примерно в 2 км от ближайшего участка северных стен города, на европейском берегу Босфора (Стена) близ входа из пролива в Мраморное море и в залив Золотой Рог. Пригород получил название от имени монастыря, основанного в этом месте в честь великомученика Маманда в начале V в. Монастырь уже существовал, когда император Лев I (457–474) после пожара 469 г. построил здесь роскошную резиденцию с портиками, ипподромом и оборудованной гаванью. Загородный дворец стал местом празднеств и развлечений василевсов. Сожженный болгарами в 813 г. дворец был еще пышнее отстроен Михаилом III (843–867), который сделал его почти постоянной своей резиденцией. Здесь он был и убит в результате заговора Василия I Македонянина.

Пригород вокруг этого монастыря и дворца и оказался местом постоя русов. По-видимому, здесь имелись достаточно обширные меблированные помещения, принадлежавшие государству вместе с дворцовым комплексом»{104}.

Общее число русов одной флотилии составляло до 750 человек (при самых осторожных расчетах). Поэтому Г. Г. Литаврин полагает, что «вряд ли такое число людей могли одновременно принять меблированные помещения в квартале Св. Маманда. Следует учесть также, что здесь же скорее всего размещались не только зимой, но и весной и летом десятки, если не сотни, отслуживших сроки своей службы наемников (русов и варягов), а также раненых и получивших увечья в боях, ожидавших прихода караванов с Руси, чтобы вернуться с ними на родину. Сюда же прибывали с Руси, иногда крупными партиями в несколько сотен человек, воины, решившиеся поступить на военную службу империи. Нет сомнений в том, что император, заинтересованный в военной службе русов, имел вполне определенные обязательства и перед отъезжавшими домой воинами, и перед прибывавшими наниматься на службу. Таким образом, числа одновременно квартировавших и получавших довольствие у св. Маманда русов следовало бы увеличить еще, по крайней мере, на 300–400 человек»{105}. Исходя из всего вышесказанного, следует признать, что русские князья и воеводы могли отправлять в Византию весьма ограниченное количество груза.

Поскольку греки всегда старательно ограничивали вывоз шелка из империи, что видно и из договора 944 года, то получится, что нажить богатство, приписываемое Свенельду, «ненароком» было нереально. Между тем из рассказа летописи можно сделать вывод о том, что дружинники Игоря заметили богатое одеяние «отроков» Свенельда неожиданно, это богатство поразило их, что было бы невозможно, если бы Свенельд копил эти богатства длительный период времени.

Редкость дорогих тканей, в том числе и шелка, на Руси подкрепляется и легендами русов о наличии у того или иного князя этих ценностей в большом количестве. Можно вспомнить хотя бы шелковые паруса Олега или мечты Святослава об овладении местом, где ведется шелковая торговля. О ценности этого материала свидетельствует и то, что позволить себе шелковую одежду могли очень немногие, этот «дорогой материал использовался главным образом в качестве отделки платья, сшитого из другой ткани. Например, шелк использовался для украшения головного убора; каймой из шелка с золотканной вышивкой обшивался ворот платья; широким вышитым обшлагом из шелка («опястье») заканчивались рукава»{106}. В этих условиях появление «отроков» Свенельда, одетых в «порты», то есть в верхнюю одежду из дорогой ткани, действительно, должно было поразить воображение человека X века. То, что ткань была дорогой, скорее всего шелковой, не может вызвать сомнений, так как иначе княжеские дружинники не стали бы завидовать людям Свенельда. В восточнославянском языке «паволока» была названием «особой дорогой ткани и одежды из нее»{107}.

Отметим еще одну деталь. Незадолго до своей смерти Игорь совершил поход на Византию, из которого вернулся с богатым выкупом «злата и паволоков». В рассказе о заключении мира русов с греками и в самом мирном договоре 944 года Свенельд не упоминается. Вероятно, он просто не участвовал в заключении договора и получении даров. Если это так, то скорее у отроков Свенельда должна была возникнуть зависть к разбогатевшим дружинникам Игоря, а не наоборот. Может быть, Свенельд два года бессовестно грабил землю древлян, соревнуясь в богатстве с князем Игорем? Но тогда древлянские послы в 6453 (945) году никак не могли заявить Ольге, что их князья «привели к процветанию Деревской земли» и они жили совершенно счастливо вплоть до появления в их земле князя-«волка» Игоря. Кроме того, древляне вряд ли поддержали бы Свенельда в его борьбе с Игорем после такого разграбления. Логичнее им было бы восстать против Свенельда и оказать Игорю более теплый прием. Впрочем, и самому Игорю, желавшему обогатить себя и дружину, не имело смысла ехать для этого в разоренную Древлянскую землю. Даже если Свенельд и не грабил древлян, они все равно не стали бы поддерживать его в борьбе с Игорем, так как воевода не был близким им правителем, он был связан с ними всего 2–3 года. Если бы Свенельд восстал против Игоря, то древляне скорее «сдали» бы его Игорю или изгнали, чтобы не ссориться с киевским князем. Подобный «эгоизм» народа известен нам по событиям XI–XII веков.

Таким образом получается, что богатство появилось у Свенельда независимо от древлян. Может возникнуть сомнение в самом факте получения Свенельдом от Игоря права сбора дани с племен вообще. Иначе Свенельд, войдя в правительство Ольги, потребовал бы от нее передачи ему древлянской дани, и Ольга вряд ли смогла бы ему отказать, учитывая то, что княгиня нуждалась в его поддержке. Кроме того, летописец явно переводит на события X века свои представления о получении податей. Из труда Константина Багрянородного известно, что русские архонты отправлялись в «кружение» все вместе. Передача права сбора дани одному человеку сложилась как система гораздо позднее. Да и Игорь в любом случае мог контролировать количество дани, собираемой его человеком. Продавая же полученное от славян, Свенельду вряд ли удалось бы утаить от Игоря свои богатства, так как торговать пришлось бы с большим размахом. Хотя киевский князь не мог полностью контролировать всю восточнославянскую торговлю даже в XI веке, но из договора 944 года видно, что Киев пытался это делать. Ограниченное число русских кораблей, которые мог принимать Константинополь в год, также свидетельствует о том, что количество купцов и вес их товаров учитывались русской стороной. В этих условиях богатство Свенельда не могло поразить дружинников Игоря, а сам князь наверняка изъял бы право сбора дани у Свенельда задолго до того, как в княжеском окружении начали проявляться признаки недовольства. Между тем, согласно представлениям летописцев, богатство Свенельда, кажется, свалилось на него с неба, возникло самым неожиданным образом.

Любопытно, что богатство Свенельда бросилось в глаза воинам Игоря осенью, перед полюдьем, следовательно, воевода добыл его не сбором дани с уличей и древлян. Таким образом, богатство Свенельда к уличам и древлянам не имеет никакого отношения. Похоже, что и с выступлением древлян Свенельд никак не связан. Если бы Игорь в 6453 (945) году решил отобрать сбор дани с древлян у «заворовавшегося» Свенельда и собрать ее сам, а воевода не подчинился воле князя и поднял против него восстание, то тогда Игорь должен был бы начать сбор дани с наказания мятежника. Он же его будто и не замечает, собирает дань, отпускает дружину, потом едет к мятежникам, чуть ли не один, и те его, конечно же, убивают. Поведение Игоря выглядит более чем странным. Если Свенельд был мятежником, то восстание должно было начаться еще до того, как Игорь появился в земле древлян, при этом собрать дань, хотя бы и один раз, ему вряд ли бы удалось. В летописном рассказе о восстании древлян не чувствуется присутствие никакой посторонней силы вроде Свенельда. У Свенельда и древлян совершенно разные причины для недовольства Игорем.

Кто же все-таки убил Игоря? Наверное, это были древляне, так как летописи прямо говорят об этом и их рассказ, как было сказано выше, подтверждается сообщением Льва Диакона. В то же самое время представляется интересным мнение А. Г. Кузьмина о том, что версии об убийстве Игоря Свенельдом или древлянами «позволяют наметить следы разных независимых друг от друга традиций», соединившихся в Повести временных лет{108}. «Хотя в ПВЛ (Повести временных лет. — А.К.) нет указания на причину этого конфликта (Игоря со Свенельдом. — А.К.) (передачу Свенельду древлянской дани), начало повторной статьи 6453 (945) г. в ней может быть понято только в связи с этим сюжетом. С другой стороны, Новгородская первая летопись не сохранила начало версии о «примышлении» Игорем большей дани, в результате чего остается непонятным, почему конфликт Игоря со Свенельдом переходит в столкновение князя с древлянами и их князем Малом, а Свенельд несколько позднее выступает вместе со Святославом и Ольгой для «отмщения» древлянам. Иными словами, обе летописи сохранили только обрывки каких-то предшествующих повестей, причем противоречие возникло в результате соединения и переосмысления уже записанных их вариантов»{109}.

Откуда же взялось у Свенельда это невиданное на Руси богатство, вызвавшее зависть у дружинников Игоря, появившееся у воеводы неожиданно для всех и независимо от сбора дани. Логично предположить, что люди Свенельда добыли его в каком-нибудь военном походе. В историографии подобное предположение довольно распространено. Историками даже указывается место, которое Свенельд мог разграбить — город Бердаа. На истории похода русов на этот город стоит остановиться подробнее.