ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ У ВОРОТ ЕВРОПЫ
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
У ВОРОТ ЕВРОПЫ
Поражение турок было столь сокрушительным, что второй битвы не потребовалось. Анкара сдалась, Бурса и Никея были взяты натиском шедших в погоню татар. Побережье Малой Азии по всем сторонам полуострова кишело бегущими турками, возглавляли беглецов сыновья султана, паши и беи. Рыбацкие лодки и прогулочные барки переправляли целые толпы их на острова, даже греческие и генуэзские галеры помогали остаткам султанской армии, перевозя их в Европу.
Что побудило христиан способствовать в бегстве своим прежним угнетателям — неясно. Возможно, деньги; возможно, то была старая политика греков заигрывать со всеми державами. Их агенты раньше предлагали Тимуру помочь золотом и кораблями, если он выступит против Баязеда, и их двуличие разъярило старого татарина, особенно когда они отказались переправлять его тумены вслед за турками.
Через месяц в Азии не было ни единого вооруженного турка. С другой стороны, и ни единого татарина в Европе. Самаркандские всадники подъехали к проливу, посмотрели через него на золотые купола Константинополя. Проскакали по давно погребенным развалинам Трои, где некогда шла война за Елену Прекрасную. Затем обнаружили в Смирне крепость рыцарей ордена святого Иоанна. Стояла зима, сезон проливных дождей, однако Тимур, узнав, что крепость в течение шести лет выдерживала осаду Баязеда, отправился взглянуть на нее.
Христианские рыцари в этой крепости — стоявшей на холме у самой бухты — отказалась сдаться. Тимур осадил ее, строил деревянные платформы над водой и прикрывал своих землекопов стрелами и метательными снарядами с лигроином. Стал строить мол, чтобы перегородить узкий вход в бухту. Через две недели европейцы не выдержали и прорвались к бухте, пока выход в море не оказался закрыт. Около трех тысяч рыцарей устремилось к кораблям, отгоняя мечами и веслами несчастных жителей города, пытавшихся следовать за ними. На другой день показался шедший на выручку флот с Родоса.
Когда галеры с рыцарями приблизились к берегу, расположившиеся в крепости татары приветствовали их жутким образом. Заложили в катапульту голову убитого крестоносца и выстрелили ею в ближайший корабль. Христианский флот повернул обратно, и татары покинули Смирну, оставив на память две пирамиды из отрубленных голов.
Покидая Малую Азию, два особо разыскиваемых владыки, Кара-Юсуф и султан Ахмед, бежали разными путями. Повелитель Багдада нашел убежище при дворе мамлюков в Египте, туркменский хан предпочел Аравийскую пустыню. Она оказалась безопаснее двора. Египет, открытый теперь татарскому вторжению, поспешил послать изъявление покорности и предложение дани, имя Тимура стало произноситься на общественных богослужениях. Несчастного Ахмеда заковали в цепи и бросили в тюрьму.
Европейские монархи испытывали смешанные чувства — сильное любопытство и удивление, легкую радость и более чем легкий страх. Такой переворот у порога Европы озадачил их. Там, где турки властвовали целое столетие, появился из глубин. Востока татарский завоеватель, Баязед и его войско перестали существовать.
Генрих Четвертый Английский отправил Тимуру письмо, в котором поздравлял его с победой, как один любитель состязаний другого. Карл Шестой, Dei gratia rex francorum{60}, вспомнил о письме, которое привез от татар Иоанн, епископ Султании, потребовал его к себе и вручил ему письма и дары для Тимура.
Странствующий император Мануэль поспешил в Константинополь, послал оттуда Тимуру изъявление покорности и предложение платить дань. Обедневший наследник цезарей обрел покровителя, более сильного, чем любой европейский король. На другом берегу Золотого Рога генуэзцы водрузили на башнях Перы знамена Тимура.
Однако настоящую связь с повелителем Татарии установили испанцы. Энрике Третий, король Кастилии, недавно отправил двух военных наблюдателей на Восток, поручив им сообщать о планах и силах турок. Эти два рыцаря, Пелайо де Сотомайор и Фернандо де Паласуелос, разъезжали по Малой Азии и оказались в войске Тимура как раз вовремя, чтобы наблюдать битву под Анкарой. Тимур принял обоих и подарил им двух христианок, выбранных из Баязедовых пленниц — хроника называет их Ангелиной, дочерью венгерского графа, знаменитой красавицей, и гречанкой Марией. С этими испанцами Тимур отправил в Кастилию собственного посла.
В ответ на эту любезность Энрике отрядил трех послов сопровождать этого «татарского рыцаря» обратно к его повелителю Тимуру. Главой их стал гофмейстер, славный Руи де Гонсалес де Клавихо.
Со своими спутниками и тимуровым военачальником Клавихо отплыл на галеоне из порта Святой Марии в мае тысяча четыреста третьего года. Но достигнув Константинополя, узнал, что татары ушли. И повинуясь полученным приказам, последовал за ними. Путь привел его в Самарканд.
Тимур не делал попытки вторгнуться в Европу. Путь через проливы был для него закрыт, но эмир мог бы пойти в обход Черного моря — несколько лет назад он побывал в Крыму. Однако причин для этого не было. Его воинам не терпелось вернуться в Самарканд. В городах Баязеда было захвачено огромное богатство — в том числе серебряные ворота Бурсы, украшенные изваяниями святых Петра и Павла, и византийская библиотека, попавшая в руки султана. Все это Тимур забрал с собой.
Какое-то время эмир занимался политическими вопросами, урегулировал выплату дани, назначал новых правителей в турецкие земли, принимал послов. Тем временем Баязед умер, и Тимур думал о новом завоевании.
В это время он переживал неожиданную и горестную утрату. Ему сообщили, что Мухаммед-Султан, так и не оправившийся от ранения, полученного под Анкарой, при смерти. Тимур немедленно отправился к внуку, велел приставить к нему самых искусных арабских лекарей. Но когда достиг лагеря Мухаммед-Султана, нашел его уже безгласным, умирающим. Тогда-то он и велел бить сбор, собирать тумены для возвращения в Самарканд.
Тимур уже потерял одного за другим Джехангира, своего первенца, и Омар-Шейха. Мираншах оказался недостойным сыном, а Шахрух — у которого лучшая пора жизни была уже позади — отличался кротким нравом и равнодушием к войне. В последние годы любимцем Тимура был доблестный внук, Мухаммед-Султан, кумир всего войска.
Тело юноши, встретившего смерть в час победы, забальзамировали и отправили с туменами, пришедшими с ним из Самарканда, сменившими теперь на траур яркие одежды. Горестные рыдания Хан-Заде, матери погибшего, Тимур слушал равнодушно; но когда увидел среди тех, кто приехал из Тебриза встречать процессию, маленьких сыновей Мухаммед-Султана, горе пригнуло его, и он несколько дней провел в своем павильоне, никого не допуская к себе.
Татарскому завоевателю, размышлявшему, как все старики, о прошлом, казалось, что некая сила, превосходящая его волю, отняла у него одного за другим всех тех, кто наилучшим образом служил ему. Замечательные военачальники его ранних походов лежали в могилах — праведный Сайфуддин, верный Джаку Барлас, Джехангир, его первородный сын. Умер даже преданный Ак-Бога, ставший правителем Герата, отдавший в войско своих сыновей.
На их местах Тимур видел теперь Нураддина и Шах-Малика, блестящих военачальников, однако неспособных держать бразды гражданского правления. Возле него постоянно теснились имамы с молитвами, пророчествами и выражениями скорби по покойному, которого он вез обратно в Самарканд. Сон его тревожили странные видения — образы давно умерших ханов, ведших войска через пустыню в Китай.
Даже когда он приказывал отстроить заново Багдад и другие разрушенные города, эти являвшиеся во сне призраки не покидали его сознания. Отдавая Хорасан Шахруху, а Индию Пир-Мухаммеду, он думал с Гоби и рассказах, которые слышал в юности, когда в окрестностях Зеленого Города охотился на оленей.
И из этих сновидений Тимур составил план. Он поведет войско в Гоби; разрушит громадную стену, оберегающую Китай, и сломит последнюю на свете державу, способную противостоять ему.
Эмир ничего не говорил об этом своим военачальникам. Волей-неволей он был вынужден оставить войско на зимних квартирах в Тебризе, а сам с головой погрузился в восстановление разрушенного войнами. Когда появилась первая трава, двинулся с войском и большим двором на восток, к Самарканду. В августе снова был в своем городе, поселился в саду, названном «Услада сердца». Проехал мимо мечети, упрекнул зодчего за то, что не сделал просторнее внутреннюю галерею. Разбирался с теми, кто правил в его отсутствие, вешал одних, награждал других. Казалось, прилив энергии оживил его старое тело. Задумал новую гробницу для Мухаммед-Султана, беломраморную, с золотым куполом, по его воле поднялся еще один садовый дворец — из белого камня, черного дерева и слоновой кости, с серебряными колоннами.
Тимур спешил. В последние два года зрение его становилось все хуже; веки так опускались на глаза, что он казался сонным. Ему было шестьдесят девять лет, и он сознавал, что жизнь движется к концу.
— В течение двух месяцев, — повелел он, — будут празднества. Пусть никто не спрашивает у другого: «Почему ты веселишься?»
На этот праздник завоевателя в Самарканд приехали послы двадцати государств, в том числе смуглолицые монголы из Гоби — которых изгнали из Китая. С ними Тимур вел долгие беседы.
И он нашел время принять Руи де Клавихо, гофмейстера испанского короля, который следовал за ним от Константинополя. Эту встречу славный рыцарь описывает так:
«В понедельник восьмого сентября послы{61} выехали из сада, где их поселили, и поехали в город Самарканд. Прибыв на место, они спешились и вошли в дворцовый сад, там к ним подошли двое рыцарей и потребовали привезенные дары. Послы отдали дары этим людям, чтобы те с почтением отнесли их эмиру, то же самое сделали султанские послы.
В этот сад ведут очень высокие и широкие ворота, великолепно разукрашенные глазурованными изразцами золотого и синего цвета. У ворот стояло много привратников с булавами. Послы подошли к шести слонам с деревянными башнями на спинах, в башнях сидели люди.
Затем послов взяли под руки и повели дальше, с ними был посол, которого эмир Тимур отправил к королю Кастилии, татары, видевшие его, смеялись над ним, потому что он был одет в кастильский костюм.
Послов привели к старому рыцарю, сидевшему в приемной, и они почтительно склонились перед ним. Потом их подвели к маленьким мальчикам, внукам эмира. Здесь у них потребовали письмо, которое они привезли от короля эмиру Тимуру, послы подали его одному из мальчиков, тот взял его и понес эмиру, который пожелал, чтобы послов привели к нему.
Эмир Тимур расположился под аркой перед входом в красивый дверец, прямо на земле. Перед ним был фонтан, в котором плавали красные яблоки, струи воды поднимались очень высоко. Сидел эмир, скрестив ноги, на вышитых шелковых коврах в окружении круглых подушек. Он был в шелковом халате, с высокой белой шапкой на голове — наверху шапки краснел большой рубин, окруженный жемчужинами и драгоценными камнями.
Едва послы увидели эмира, они почтительно поклонились ему, встав на колени и скрестив руки на груди; затем пошли вперед, рыцари, до сих пор державшие послов под руки, выпустили их. Стоявшие подле эмира принцы, в том числе и Кураддин, взяли послов за руки и подвели к эмиру, чтобы он мог получше их разглядеть — зрение у него испортилось от старости.
Он не протянул послам руки для поцелуя, потому что здесь это не принято; но спросил о короле, произнеся: «Как поживает мой сын король? В добром ли он здравии?»
Затем повернулся к рыцарям, сидевшим вокруг него, в их числе был сын Тохтамыша, бывшего императора Татарии, несколько потомков покойного императора Самарканда{62}, и сказал: «Смотрите, это послы моего сына, короля Испании, это величайший король франков, живущий на краю света».
С этими словами он взял письмо из руки внука и вскрыл, сказав, что вскоре его заслушает. Послов повели в комнату в правой части дворца, где сел эмир, принцы, ведшие послов под руки, заставили их сесть ниже посланника, которого китайский император отправил к эмиру Тимуру.
Увидя, что послы сидят ниже китайского посланника, эмир повелел, чтобы их посадили выше, сказав, что они от короля Испании, его сына и друга, а китайский посланник от вора и негодяя».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.