Глава IX Капкан Сталина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IX

Капкан Сталина

«Оборонцы» и «наступатели»

1941 год — не просто черная дата в отечественной истории. Это — психологическая травма народа. И неудивительно, что большинство людей, родившихся в России, не может равнодушно рассуждать об этом времени. Шок, пережитый народом, заставляет людей, даже далеких от исторической науки, возвращаться к этому времени, снова и снова всматриваться и вдумываться в него. Почему нас застигли врасплох? Почему армия, в конечном итоге разгромившая нацизм, сначала отступала до Москвы? Могло ли быть иначе?

Объяснение, ставшее общепринятым на десятилетия, предложил Н. Хрущев в своем знаменитом докладе ХХ съезду — во всем виноват Сталин. Мы доверились Вождю, а он недоглядел. Плохо готовился к обороне. Вариант на ту же тему для сталинистов — Сталина плохо информировали. В любом случае — недалекий человек возглавляет огромную страну, и никто его глупости не перечит — все боятся. Однако критики Сталина, в главном продолжали укреплять как раз его версию — мы готовились к обороне и только к обороне.

В 1992 г. в России вышла книга В. Суворова «Ледокол», в которой утверждалось, что Сталин готовил удар по Германии в 1941 г., но чуть-чуть не успел. Версия Суворова привлекла к себе внимание и симпатии значительной части читателей не только свежим взглядом, не только тем, что позволила объяснить многие неувязки прежней, «оборонительной» версии, но прежде всего своеобразным восстановлением исторической справедливости. Советский Союз перестал выглядеть страной дураков, возглавляемой дураком. Сталин считался с угрозой и нашел на нее свой ответ. И ошибся чуть-чуть. С кем не бывает.

При том, что такой вывод естественно вытекает из «наступательной» версии В. Суворова, сам автор сначала преследовал другие идеологические цели, что придало спору дополнительную полемическую остроту. Чего только не утверждал В. Суворов, «раздувая» значение своего открытия: «Я замахнулся на самое святое…» На память о войне. И на место СССР во Второй мировой войне. Потому что «Советский Союз — главный ее виновник и главный ее зачинщик»[879].

А еще Сталин проиграл Вторую мировую войну (это — в другой книге «Последняя республика»). Правда, в «Ледоколе» В. Суворов утверждал прямо обратное: «На Западе выпущено множество книг с идеей: Сталин был к войне не готов, а Гитлер — готов. А на мой взгляд, готов к войне не тот, кто об этом громко заявляет, а тот, кто ее выигрывает, разделив своих врагов и столкнув их лбами»[880].

Чтобы выиграть войну, Сталин сам и привел Гитлера к власти, сделав его «Ледоколом революции». Якобы даже вооружал его. Видимо для того, чтобы Гитлер бросил на СССР силы объединенной Европы. Еще Сталин подписал с Гитлером пакт о ненападении, специально для того, чтобы спровоцировать завоевание Гитлером Европы. «Каждый, кто подписывал договор со Сталиным, плохо кончал…»[881] Напомню, что договоры со Сталиным подписывали Рузвельт, Черчилль, де Голль, Мао Цзэдун. Почему В. Суворов считает, что они плохо кончили, остается загадкой. Так вот, когда Гитлер Европу почти объединил, Сталин готовился все это наследство захватить.

Не только для специалистов, но и для публицистов не представляет особого труда доказать — идейно-политические рассуждения В. Суворова не стоят бумаги, на которой написаны. Тем более, что они постоянно меняются. Из ярого антикоммуниста и антисталиниста, каковым он предстал в «Ледоколе», В. Суворов постепенно перешел просто таки к воспеванию Сталина. На этой стороне наследия В. Суворова мы не будем останавливаться — достаточно сказанного в предыдущих главах об эпохе 30-х гг.

Беспомощность В. Суворова в области политики не отменяет необходимости рассмотреть по существу его аргументы военно-стратегического характера. Эти аргументы распадаются на две части: во-первых, военно-технические доказательства преимуществ советского оружия и его специально наступательного характера (следовательно, Сталин планировал наступательную войну и поэтому не был готов к оборонительной), и, во-вторых, «разведывательная операция» (В. Суворов, он же В. Резун — профессиональный разведчик), которую автор провел по открытым источникам (мемуары, советская литература и т. д.). Навыки разведчика, анализирующего материалы печати с целью выявления скрытых приготовлений к войне, позволили В. Суворову сделать вывод: Сталин выдвигал к границам с Германией мощную группировку войск, которая превосходила по силам германскую, носила наступательный характер и не могла не ударить по противнику уже в 1941 г.

Безусловная заслуга В. Суворова в том, что он спровоцировал весьма продуктивную дискуссию о ситуации 1941 г. Историки, изучающие этот период, разошлись по трем лагерям. Первые по принципу «ни шагу назад» продолжали защищать прежнюю концепцию — СССР готовился только к обороне. Но готовился плохо. Их мы будем условно называть «оборонцами». Другие с теми или иными оговорками поддержали главный тезис В. Суворова — Сталин готовился в 1941 г. первым нанести удар по Гитлеру и наступать на Берлин. Сторонников этой концепции мы будем условно именовать «наступателями». Третьи пока не определились, ссылаясь на недостаток источников для окончательного вывода — часть архивов все еще закрыта, да и проблема уж очень всеохватная.

Как только на страницах книги В. Суворова армада Сталина двинулась вглубь Европы, она попала под интенсивный огонь. На полях Восточной Европы закипело воображаемое сражение. Специалисты в области истории военной техники подвергли технические аргументы В. Суворова придирчивому обстрелу.

В. Суворов — автор увлекающийся, легко принимающий смелую гипотезу за аксиому, которая не нуждается в доказательствах. Некоторые домыслы являются явно лишними для доказательства версии «Ледокола». Они просто бросаются в глаза, как, например, утверждение, что литера «А» означает «автострадный» танк, хотя мы с детства помним: такую же литеру, означающую экспериментальную разработку, имел даже прототип Т-34. Очень много у В. Суворова поэтических сравнений, которые также не придают убедительности его книгам: «БТ — это танк агрессор. По всем своим характеристикам БТ похож на небольшого, но исключительно мобильного конного воина из несметных орд Чингиз-хана»[882]. Но модель БТ имеет американское происхождение. Неужели американцы вдохновлялись образом конника Чингиз-хана или хотя бы воинов из племени апачей? Ах, дело в том, что танк имеет съемные гусеницы! Прямо как конники Чингиз-хана (съемные копыта, что ли). Эти танки должны быстро обтекать укрепления врага и врываться, аки саранча, на германские автострады, где скинуть гусеницы и автомобильным порядком катиться хоть до самого Берлина. Но вот загвоздка: до германских автострад нужно еще доползти через Польшу, что явно нельзя сделать сразу, в момент первого удара. Что же, все это время БТ будут прохлаждаться в резерве?

Этот пример показывает, что В. Суворов то и дело принимает за чисто наступательное оружие технику двойного назначения (каковой и должна быть хорошая военная техника) — можно наступать, можно обороняться. Можно «обтекать узлы обороны», а можно и наносить контрудары.

Такая же ситуация сложилась у Суворова и с другими образцами «оружия победы». Огневая мощь И-16 превосходит Мессершмит-109Е и Спитфайр-1. Но скорость — уступает. И самолет ТБ-7, снятый по Суворову с производства за свой «оборонительный» характер, не был так хорош, как уверен разведчик. И Су-2 оказывается не чисто наступательным оружием, и не в тех массовых количествах производился. Да и новые образцы танковой техники — знаменитые Т-34 и КВ, были совсем не лишними в обороне, хотя и наступать тоже умели.

С. Григорьев[883], С. Исайкин[884], А. Помогайбо[885] и др. авторы изрядно потрепали версию В. Суворова об исключительной агрессивности советских вооружений, об отказе Сталина от эффективного оборонительного вооружения и т. д. Мы не будем углубляться в споры историков военной техники. Ошибешься на миллиметр калибра или градус наклона брони — закритикуют до полусмерти. Однако важно, что многочисленные ошибки Суворова (как и его противников) в обозначениях маркировок, цифрах скоростей и т. д. лишь иногда сказываются на исходе спора «наступателей» и «оборонцев». Если оружие не является чисто наступательным, но в наступлении участововать может, то важно — куда его направляют. На оборонительные рубежи или в чистое поле поближе к границе, да еще в выступы, глубоко врезающиеся в территорию потенциального противника. Когда Суворов преувеличивает тактико-технические данные техники, это компрометирует его версию, все же прочие ошибки говорят лишь о небрежности, но не могут быть признаны за подтасовки, которые призваны обмануть читателя.

Так, С. Исайкин поправляет Суворова, который упомянул о запасе хода танка БТ-7 в 700 км.: «правильнее: 600 км. для БТ-7М с дизелем (на гусеницах)». И тут же рассказывает (опровергая другую фразу Суворова), что в район Халхин-Гол бригада БТ-7 и БТ-5 прошла преимущественно на колесах 800 км.[886] Собственно, рассуждения Суворова по поводу использования танков БТ против Германии как раз и держатся на их способности преодолевать расстояния в несколько сот километров, используя колесный ход. Таких примеров «неконструктивной критики» со стороны «оборонцев» можно привести немало. В итоге этой дискуссии потери понес не только В. Суворов, но и миф о технической отсталости РККА накануне войны.

Важный козырь «оборонцев» — превосходство противника в силах. К началу войны соотношение сил по численности было 1 к 1,3 в пользу Германии и ее союзников. Но это было единственное численное преимущество Германии. СССР имел превосходство по орудиям 1 к 1,4; по танкам 1 к 3,8; по самолетам 1 к 2,2. На суше военно-техническое превосходство СССР было более чем серьезным. Если бы задуманный Сталиным военный механизм был собран, превосходство в пехоте вряд ли могло бы спасти вермахт, окажись он под «упреждающим» ударом.

Традиционно провал Советской армии, обладавшей таким преимуществом, объяснялся не только внезапностью нападения, но и низкими качествами советской техники, которая в большинстве своем была «устаревшей». Однако сравнительные исследования военной техники дают иные результаты. «Ход боевых действий в 1941 г. показал, что если советские „устаревшие“ танки примерно соответствовали германской технике, то Т-34 и особенно КВ существенно превосходили все типы танков вермахта»[887].

При этом в РККА было 501 исправных КВ и 891 исправных Т-34. Для сравнения, лучший у немцев средний танк Т-4, заметно уступавший Т-34, наличествовал в количестве 572 исправных экземпляров.

По свидетельству Круппа, высказанному на волне германских успехов в 1942 г., «основные принципы вооружения для танков и устройство башни были разработаны еще в 1926 году… Из орудий, использовавшихся в 1939–1941 годах, наиболее совершенные были разработанные еще в 1933 году»[888]. Итак, лучшие образцы германской наземной техники по словам ее творца находились на уровне инженерной мысли 1926–1933 гг. — до войны в Испании.

Сложнее была ситуация с самолетами. Противник признавал быстрый прогресс СССР в области авиации. В мае 1941 г. немецкие военные специалисты делились своими впечатлениями о советской авиационной промышленности: «Я удивлен, как они могли достигнуть таких успехов в самолетостроении… К сожалению, это надо признать»[889]. Другое известие: «В штабе авиации подробно регистрируют поступающие сообщения о контрмерах военного характера, принимаемых Советским Союзом, причем оценивают их как чисто оборонительные… В качественном отношении советские самолеты, по оценке штаба авиации, не уступают немецким, за исключением того, что советская авиация не располагает пикирующими бомбардировщиками типа „Стукас“»[890]. Публикаторы документа сопровождают его забавным комментарием: «Очень важное признание, разоблачающее немецкие и все прочие фальшивки о том, что СССР якобы вынашивал идеи превентивного нападения на Германию»[891]. Но это «признание» разоблачает только мифы о безнадежном отставании советской авиации, и о том, что немцы заметили советские наступательные приготовления.

Новые советские самолеты составляли четверть советских ВВС и были слабо освоены. Программа обучения должна была завершиться к осени (то есть к концу августа). Это, конечно, не значит, что на новой технике вообще никто не умел летать. На 1540 новых самолетов, сосредоточенных на западе СССР, приходилось 208 подготовленных экипажей. Остальные готовились. Во время войны летчиков будут готовить быстро, и они будут относительно успешно летать. Еще легче подготовить летчика, который уже умеет летать на старом самолете. Так что в конце лета ситуация была бы лучше, чем в середине.

Проблема и РККА, и вермахта была в разнородности имевшейся у них техники — старой и новой. В 1939 г. в советских вооружениях произошла техническая революция. Если в 1938 г. отечественная техника уступала германской, то новые ее образцы 1939–1940 гг. стали германскую технику превосходить либо (в некоторых случаях) по крайней мере не уступать ей. Однако численно новые образцы в общей массе советских самолетов и танков еще не преобладали. Эту проблему также решала бы наступательная стратегия. Сталин так разъяснил эту сторону дела своим офицерам и генералам в речи 5 мая 1941 г.: «Мы имеем в достаточном количестве и выпускаем в массовом количестве самолеты, дающие скорость 600–650 километров в час. Это самолеты первой линии. В случае войны эти самолеты будут использоваться в первую очередь. Они расчистят дорогу для наших относительно устаревших самолетов И-15, И-16, И-153 (Чайка) и СБ. Если бы мы пустили в первую очередь эти машины, их бы били»[892]. Это важно. Получается, что в мае 1941 г. Сталин понимал: при сложившемся соотношении сил по новым и старым самолетам наступательная стратегия войны помогает решит проблему, возникшую к этому моменту. Следовательно, время столкновения выбирал все же не Сталин. Его бы устроил как можно более поздний срок столкновения, когда перевооружение было бы завершено, скажем 1942 год. На этом основана важная часть аргументов «оборонцев»: новая техника еще не освоена, перевооружение не завершено. Зачем Сталину нападать? Но и Гитлер предпочел бы начать войну позднее. А начал, подчиняясь политической логике, раньше. Понимая, что война может вспыхнуть уже в 1941 г., а к полноценной обороне мы еще не готовы, Сталин мог избрать в качестве выхода из ситуации «превентивный удар».

Говоря о неготовности Сталина к наступлению, «оборонцы» ссылаются на положение, сложившееся на 22 июня 1941 г. «Вопреки тому, что утверждает Суворов, ни механизированные войска Красной армии, ни ее военно-воздушные силы не находились в состоянии готовности»[893], — утверждает Г. Городецкий, сообщая таким образом читателю, что он ознакомился с сочинением Суворова лишь бегло — ведь Суворов не утверждает, будто РККА была готова к войне 22 июня. Суворовское объяснение катастрофы Красной армии строится на том, что армия «находилась в вагонах» и потому была застигнута врасплох. Автор «Ледокола» настаивает на том, что Сталин планировал ударить 6 июля, но доказательств не приводит. Мы еще вернемся к проблеме этой даты.

Что могло измениться за два-три месяца? Учились летчики, танкисты и десантники. Шла передислокация войск. Продолжалось производство новых танков, самолетов и других вооружений. Лихорадочно заготавливалось горючее и боеприпасы.

Нападение Германии 22 июня действительно сорвало планы Сталина, во всяком случае те, о которых он говорил 5 мая. Когда с 22 июня немцы смогли навязать советской авиации свой порядок вступления авиации в бой, под первый удар попали и старые самолеты, и новые. Не все они погибли на аэродромах, но те, что уцелели, вступали в бой хаотически, совсем не в том порядке, который продумал Сталин. В результате новые самолеты не могли прикрыть старые, и советскую авиацию ожидало неминуемое поражение. Как мы увидим, это имело множество катастрофических последствий. И не только это.

А пока наращивание важнейших видов новой техники в СССР шло быстрее, чем в Германии. В 1940 г. в СССР было произведено 10565 самолетов и 2793 танков, а в Германии соответственно — 9869 и 1975. В первой половине 1941 г. СССР произвел 5958 самолетов и 1848 танков, а Германия — 5470 и 1621. Время работало на СССР, отсюда и надежды на то, что война все же начнется в 1942 г. Только с весны 1941 г. оснований для таких надежд не оставалось, и Сталину пришлось исходить из более тяжелой ситуации. Но каждый месяц давал Сталину все новые преимущества.

Таким образом, и здесь техническая сторона дела вторична в отношении стратегической стороны. Анализ параметров техники не позволяет доказать, что Сталин все время придерживался стратегии первого удара. Но и опровергнуть наличие наступательных намерений у Сталина этот анализ не может. Так что оставим технику в стороне, и обратимся к «разведывательной операции» В. Суворова.

Читая литературу о начале Великой Отечественной войне, В. Суворов обнаруживал в действиях Красной армии как раз те признаки готовящегося нападения, которые его учили искать в действиях противника, когда В. Суворов был В. Резуном и работал в разведке. «Страна, которая готовится к обороне, располагает свою армию не на самой границе, а в глубине территории»[894]. Сталин выдвигает массы войск к самой границе, сосредотачивая наиболее мощные группировки в Белостокском и Львовском выступах, которые глубоко врезаются на запад. С точки зрения обороны это — безумие, так как выступы в случае нападения врага будут тут же окружены. С точки зрения наступления — вполне разумно. Если Сталин боялся гитлеровского нападения, нужно было бы отвести основные силы в тыл, чтобы парировать удары врага мощными резервами. Если Сталин панически боялся нападения, то нужно было изо всех сил укреплять оборонительную линию на старой границе.

Версия Суворова объясняет множество хорошо известных парадоксов: разоружение старых оборонительных рубежей, «парашютный психоз», то есть наращивание негодных для обороны, но полезных при внезапном ударе воздушно-десантных сил, создание Дунайской и Пинской флотилий, которые могут только наступать, но которым некуда отходить, снятие пограничных заграждений и т. д. Все эти действия с началом войны должны были быть расценены как минимум в качестве вредительства, но под удар репрессий не попал ни начальник Генерального штаба Г. Жуков, ни другие стратеги, кроме командования Западного фронта. Меры, аналогичные тем, что предпринимались Сталиным и его генералами в канун войны, проводятся и при других наступательных операциях от Халхин-Гола до «Барбароссы». «Говорят, что Сталин хотел напасть на Гитлера в 1942 году. Такой план действительно был, но потом сроки передвинули. Если бы Сталин готовил „освобождение“ на 1942 год, то пограничную проволоку можно было бы резать в 1942 году»[895].

Важный аргумент Суворова — резкий рост Советской армии. Но он был обеспечен уже военной реформой 1 сентября 1939 г., введением всеобщей воинской повинности. Решение о реформе было принято 16 июня 1939 г., то есть в то время, когда сближение с Германией еще было в будущем. Реформа позволяла под благовидным предлогом в зависимости от ситуации то наращивать, то уменьшать размеры армии. В распоряжении Сталина были миллионы новобранцев, возможность постоянно призывать массы людей на Большие учебные сборы (БУС). В. Суворов считает, что реформа 1939 г. означала ни что иное, как скрытую мобилизацию — армия выросла до 5 миллионов. Это — потому что Сталин уже в августе 1939 г. задумал напасть на Германию. Если на Германию не напасть, то «небывалый призыв 1939 года предстоит отпустить по домам»[896].

Суворов не знал, что призыв 1939 г. отпустили по домам уже после польской кампании. По завершении советско-польской войны армия была сокращена с 528400 человек до 3273400 человек. А потом снова выросла во время Зимней войны до 4416000 человек. И снова была сокращена в июле-августе 1940 г. до 3423499 человек. «Оборонцы» «ловят» Суворова на том, что армия с 1939 г. неоднократно сокращалась. И сам Суворов признает, что настоящая мобилизация должна начаться уже после вступления СССР в войну: «Воевать еще до того, как все дивизии будут полностью укомплектованы. Потому что если все это укомплектовать, то экономика рухнет немедленно»[897]. Этот аргумент парирует утверждение «оборонцев» о том, что Сталин даже 22 июня сначала не решался объявить мобилизацию. Правильно, полная мобилизация — после начала войны. А пока скрытая. И она действительно началась, но только не в 1939 г., а весной 1941 г. Летом армия достигла отметки в 5774211 человек. Но она еще уступала по численности армиям Германии и ее союзников. По завершении полной мобилизации вооруженные силы СССР должны были составить 8,9 миллионов человек, что превосходило силы Германии. Но такую мобилизацию, чтобы не разорить страну, можно было проводить только после начала войны, для доукомплектования уже существующих дивизий второго эшелона и формирования стратегических резервов.

«Германское вторжение застало Советский Союз в момент создания небывалого количества ударных армий. Были созданы каркасы этих чудовищных механизмов, и шел процесс достройки, доводки, отлаживания»[898], — суммирует своё чтение военных мемуаров В. Суворов. Несмотря на то, что и при подсчете сил Сталина он увлекается и местами преувеличивает, картина все равно впечатляет. Но не «оборонцев»: «Выдвижение дополнительных частей Красной Армии на запад, начавшееся в мае 1941 г., являлось ответом на германские военные приготовления и отнюдь не свидетельствовало о намерении СССР напасть на „третий рейх“»[899]. Это очень важная связка в концепции «оборонцев»: если Сталин действовал в ответ на военные приготовления Гитлера, то он не готовился и к нападению. Это психологически понятное допущение: «в ответ» Сталин мог только обороняться. Но это еще надо доказать.

Доказательство первое: для наступления у Сталина мало сил. А. Н. Мерцалов и Л. А. Мерцалова, опровергая возможность нанесения первого удара Сталиным, задаются вопросом: «были ли советские войска готовы к этому, было ли создано трехкратное превосходство для наступления?»[900] Неплохо было бы задать тот же вопрос применительно к вермахту. Тогда Мерцаловы могли бы доказывать, что и Гитлер не планировал удара по СССР. Ведь трехкратного превосходства у него и близко не было. Первоначально трехкратного превосходства не было и во время войны в Финляндии. У вермахта его не было ни в Польше, ни на Западном фронте.

Более того, Сталин и его генералы несколько преувеличивали качество своих войск и недооценивали противника. Этой же болезнью страдало и германское военное командование. Хотя подготовка вермахта была лучше, стойкость советских частей была выше, чем ожидали генералы Гитлера, а их техническая оснащенность — несравненно выше немецких ожиданий.

По мнению Суворова, «Сталин терпеливо ждал последнего аккорда германо-британской войны — высадки германских танковых корпусов на британских островах… Если бы Сталину удалось убедить Гитлера в том, что СССР — нейтральная страна, то германские танковые корпуса были бы, несомненно, высажены на Британские острова. И тогда…

И тогда сложилась бы поистине небывалая ситуация. Польша, Чехословакия, Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Югославия, Франция, Греция, Албания больше не имеют ни армий, ни правительств, ни парламентов, ни политических партий. Миллионы людей загнаны в нацистские концлагеря, и вся Европа ждет освобождения. А на европейском континенте только всего и осталось, что полк личной охраны Гитлера, охрана нацистских концлагерей, германские тыловые части, военные училища и… пять советских воздушно-десантных корпусов, десятки тысяч быстроходных танков…, десятки тысяч самолетов, пилоты которых не обучены ведению воздушных боев, но обучены нанесению ударов по наземным целям; дивизии и целые армии НКВД, армии, укомплектованные советским зэками, сверхмощные формирования планерной авиации для быстрой высадки на территории противника, горные дивизии, обученные стремительным броскам к перевалам, через которые идет нефть — кровь войны»[901]. Бери, что хочешь.

Понятно, что парламент Албании и правительство Люксембурга — плохая защита от советских танков, и исчезновение этих атрибутов государственности ничем не помогло Сталину. И даже в мае 1940 г., ударив по союзникам на Западе, Гитлер оставил на востоке 12 дивизий, а не полк личной охраны. Но во всяком случае первый удар Красной армии, если бы Гитлер увяз под Лондоном, мог получиться впечатляющим. Одна беда — Сталин не рассчитывал на высадку танковых корпусов в Англии, а к войне готовился. У него были другие мотивы и расчеты.

Ближе к реальности рассуждения В. Суворова о румынской нефти. Как мы видели, утверждения Суворова и Городецкого о том, что именно противоречия с СССР на Балканах заставили Гитлера начать подготовку к войне, не выдерживают критики. Но значение румынской нефти это не преуменьшает. Действия Гитлера на Балканах были связаны с британской угрозой румынским нефтепромыслам. Нет никаких доказательств, что Гитлер всерьез рассматривал возможность внезапного советского нападения на эти нефтепромыслы. Но это не значит, что такой угрозы не было.

В. Суворов обращает внимание на учения Черноморского флота 18–19 июня 1941 г., когда отрабатывалась высадка дивизии на побережье противника. Одновременно проводились учения 3 воздушно-десантного корпуса в Крыму. 14 стрелковый корпус учится высадке в дельте Дуная. Все вместе они представляли угрозу именно Румынии. «Румыния — основной источник нефти для Германии. Удар по Румынии — это смерть Германии, это остановка всех танков и самолетов, всех машин, кораблей, промышленности и транспорта. Нефть — кровь войны, а сердце Германии, как ни странно, находилось в Румынии. Удар по Румынии — это прямой удар в сердце Германии»[902]. Суворов опять несколько преувеличивает. Он забыл, что «удар в сердце Германии» советская армия действительно нанесла в августе 1944 г. После этого вермахт сопротивлялся еще восемь месяцев. У Германии были запасы энергоносителей, она производила и синтетическое горючее. Тем не менее, захват Румынии Красной армией наносил Германии очень большой ущерб.

Суворов показывает, что одновременно с ударом по Румынии планировался и удар вдоль Карпат, который перерезал каналы нефтеснабжения из Румынии. Для этого готовились части, специально подготовленные для действий в горах — а ведь горы были не на нашей территории, а за границей.

План удара, отсекающего Румынию от Германии, объясняет сосредоточение основных сил РККА на Украине, в то время как главный удар немцев был нанесен в Белоруссии.

Советские войска выстраивались именно в наступательную группировку (хотя, конечно, не выстроились полностью к 22 июня), причем масштаб перемещений войск был таков, что развернуть эту махину в обратном направлении было уже почти невозможно. При этом «советские войска перестали заботиться о том, как они проведут следующую зиму… Выбора у Сталина уже не было. Во-первых, он не мог вернуть свои армии назад… Во-вторых, Сталин не мог оставить свои армии зимовать в приграничных лесах… Если Красная армия не могла вернуться назад, но и не могла долго оставаться в приграничных районах, то что же ей оставалось делать?»[903] Столкновение планировалось именно на 1941 год.

Навстречу советским войскам к границе двигались немецкие. «Действия двух армий — это зеркальное изображение. Несовпадение — только во времени»[904]. Немцы имели возможность быстрее перебрасывать свои силы — меньше расстояния, лучше сеть железных дорог. Вермахт тоже выстраивался в наступательную группировку, и потому тоже не был готов к обороне. Резервы слабы — основные силы у границы. Наиболее мощные группировки выдвинуты вперед и уязвимы для окружения. Боеприпасы, штабы, авиация — все у границы и может быть накрыто превентивным ударом. Удар по войскам, готовым к нападению — самый сокрушительный для них. В этом — объяснение катастрофы Красной армии, которое дает Суворов. Она готовилась к нападению на Германию и потому не была готова к обороне. «Внезапность нападения действует ошеломляюще. Внезапность всегда ведет за собой целую цепь катастроф, каждая из которых тянет за собой другие: уничтожение авиации на аэродромах делает войска уязвимыми с воздуха, и они (не имея траншей и окопов в приграничных районах) вынуждены отходить. Отход означает, что у границ брошены тысяч тонн боеприпасов и топлива. Отход означает, что брошены аэродромы, на которых противник немедленно уничтожает оставшиеся самолеты. Отход без боеприпасов и топлива означает неминуемую гибель»[905]. Такая же участь грозила бы вермахту: «Если бы красная армия ударила на день раньше, то потери на той стороне были бы не меньшими»[906].

В. Суворов утверждает: «Опыт войны показал, что в случае, когда советским войскам ставилась задача обороняться, …такую оборону прорвать не удавалось»[907]. Суворова губит однозначность утверждений. В целом в 1941 г. советские войска оборонялись неважно. Не удалось сдержать обход Киева. С разгрома обороны советских войск началась битва за Москву. Прошло много месяцев, прежде чем наступательная Красная армия научилась искусству обороны.

Стратегические аргументы В. Суворова убедили немалое количество авторов. Б. В. Соколов, утверждает: «можно однозначно утверждать: суворовская гипотеза о планировавшемся на 6 июля 1941 г. нападении Сталина на Гитлера обрела статус научной истины»[908]. Ох уж мне эта однозначность! Что случилось? Найден план с указанием срока — 6 июля? Нет, не найден. Даже если Сталин и планировал удар по Сталину, то, как мы увидим, не 6 июля. В. Д. Данилов не преминул связать успех концепции «Ледокола» с победой над советской исторической наукой: «основной вывод В. Суворова о проработке и практической подготовке по указанию Сталина упреждающего удара против Германии верен. Что касается советской историографии, то до последнего времени она была прямолинейна, как Невский проспект»[909]. Однако, как известно, Невский проспект имеет изгиб у московского вокзала. Так же и советская историография не столь уж прямолинейна.

Дело в том, что честь выдвижения наступательной концепции в нашей стране принадлежит не В. Суворову, а Д. М. Проэктору. В своей книге, вышедшей в 1989 г., он писал: «И здесь мы возвращаемся к вопросу: не готовил ли Сталин всю эту массу войск не только для обороны, но и для наступления? Есть много признаков, что да»[910].

Подводя промежуточные итоги этой дискуссии, О. Вишлев справедливо отмечает, что ни мнение Хрущева о том, что Сталин не верил в нападение Гитлера и должным образом не готовил армию к войне, ни мнение Суворова «о „вооруженных до зубов“, оснащенных новейшей техникой бесчисленных „красных полчищах“, которые летом 1941 г. готовы были обрушиться на Германию» не соответствуют действительности[911]. Впрочем, реальность может находиться и не строго посредине между крайними точками зрения Хрущева и Суворова.

Так в чем же все-таки ошибся Сталин?

И «оборонцы», и «наступатели» сходятся на том, что перед войной Сталин совершил самую большую в своей жизни ошибку. Вот только какую? «Сталин, по-видимому, гнал прочь любую мысль о войне»[912], — считает «оборонец» Г. Городецкий. Этот «роковой самообман» одного человека и стал причиной нелепого поведения советского руководства перед лицом военной угрозы Германии. Война на носу, а мы к обороне не готовимся и ругаем всех, кто о войне предупреждает. Более того, разведка трубит, что Гитлер замыслил недоброе, а Сталин гонит от себя мысль, по страусиному закапывает голову в песок. Раздолье для психологических и даже психиатрических рассуждений на тему безумия вождей.

Мысль о войне Сталин, видимо, «гнал прочь» и на заседаниях Политбюро, где постоянно обсуждались и утверждались новые виды вооружений, где принимались меры, закабалившие работников, выжимавшие из них семь потов, лишь бы увеличить объемы военного производства. «Гнал» от себя Сталин эту мысль и на совещаниях с военными, где до мелочей обсуждались итоги военных кампаний, рассматривались меры устранения недостатков до решительных боев с главным противником.

Да уж, логичнее предположить, что не Сталин, а некоторые историки «гонят от себя мысль» о том, что Сталин готовился к войне.

Собственно, сразу после разгрома Франции Сталин провел фактическую мобилизацию промышленности. 27 мая 1940 г. был принят указ «О повышении роли мастера на заводах тяжелого машиностроения», а 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Закон был суров: «Уход с предприятия и учреждения или переход с одного предприятия на другое и из одного учреждения в другое может разрешить только директор предприятия или начальник учреждения»[913]. Самовольный уход мог повлечь за собой 2–4 месяца тюрьмы, а прогул — исправительные работы до 6 месяцев с удержанием 25 % заработка. 10 июля последовал указ «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями», 10 августа — «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве», 19 октября — «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений на другие». Сталин развернул советский ВПК, пустил его на полный ход, а потом стал «гнать прочь любую мысль о войне».

В. Суворов и другие «наступатели» объясняют ошибку Сталина логичнее: «Сталин до самого последнего момента не верил в возможность германского нападения. Из этого следует, что все действия Сталина и всех его подчиненных подготовкой к отражению агрессии объяснить нельзя»[914], — считает Суворов. Сталин готовился к наступательной войне, и поэтому не готовился к оборонительной. Но он не заметил, что Гитлер тоже готовится ударить.

Как же, ведь разведка докладывала, Зорге сигнализировал, Черчилль убеждал — Гитлер нападет. Суворов без труда объясняет, почему Сталин не доверял «невозвращенцу» Зорге и политическому противнику Черчиллю, крайне заинтересованному в советско-германском конфликте. Но ведь были и другие источники.

Почему Сталин не боялся, что Гитлер «накроет» его армию внезапным ударом? Почему Сталин не верил, что Гитлер готовится начать 22 июня 1941 г. войну против СССР?

Это — одна из ключевых загадок 1941 г. Суворов отвечает: «Гитлер действительно к войне против Советского Союза не готовился»[915]. Потому что не запасал тулупы, зимнюю смазку — фюрер не готовился к зимней войне. «Так давайте же поймем Сталина: и он так считал — это явно ошибочный шаг, это самоубийство. А уж если гитлеровцы и решились воевать, то в три месяца им никак не уложиться, поэтому они должны были готовиться воевать зимой. Этой подготовки нет. Следовательно, считал Сталин, Гитлер воевать против советского Союза не намерен. Чистая логика…»[916] Причина неготовности Гитлера — стратегический замысел разгромить СССР именно в 1941 г., до зимы. Иначе не имеет смысла и огород городить. Отсюда и неготовность в зимней войне: «Предполагалось, что военная мощь России будет уничтожена еще до наступления осенней распутицы… По этой причине запасы зимнего обмундирования ограничивались из расчета, что на каждые пять человек потребуется только один комплект»[917], — вспоминал Г. Гудериан. Гитлер действовал рационально, прямо как Сталин перед войной с Финляндией. Сталина эта война чему-то научила. Гитлера — нет.

Так-то оно так. Но и Сталин не готовился к зимней войне, когда нападал на Финляндию, но финны верили, что такое нападение возможно. Неужели Сталин, прошедший опыт зимней войны, столь безрассуден? Сталин знал, что Гитлер не готовится к войне зимой. Из этого следовали вовсе не те выводы, которые делает Суворов. Если Гитлер не собирается зимой штурмовать Москву, то это еще не значит, что он вовсе не собирался ее штурмовать. Сталин знал, что СССР располагает достаточными силами, чтобы немцы не могли совершить военную прогулку до Москвы. Как в этих условиях должен действовать Гитлер? Разумеется, применять стратегические «клещи». В первый сезон захватить Ленинград и Украину, где и перезимовать. Для ведения незначительных боевых действий зимой Гитлер имел запас зимнего обмундирования. А во второй, в удобное время года — двигаться на Москву с севера и юга. Соответствующим образом ожидалось и сосредоточение немецких войск. Дискуссия в советском военном руководстве велась прежде всего о том, где стоит ожидать сосредоточения главных сил противника — на севере или на юге. То, что главный удар будет нанесен в центре, казалось стратегическим нонсенсом — ведь тогда придется вести всю кампанию в один сезон, да еще по расходящимся направлениям. Это казалось невероятным.

В качестве пророка, который «разгадал» замысел Германии, иногда представляют начальника генерального штаба Шапошникова: «К чести Генерального штаба, и в первую очередь его прежнего начальника Шапошникова, следует отнести то, что замысел противника был предугадан им с большой точностью еще тогда, когда командование вермахта только узнало от Гитлера о его намерении начать непосредственную подготовку к нападению на СССР. Шапошников считал, что „Германия вероятнее всего развернет свои главные силы к северу от устья р. Сан с тем, чтобы из Восточной Пруссии через Литовскую ССР нанести и развить главный удар в направлении на Ригу, Ковно (Каунас) и далее на Двинск (Даугавпилс), Полоцк или на Ковно, Вильно (Вильнюс) и далее на Минск“»[918], — сообщает А. С. Якушевский. Эта цитата показывает, что Шапошников был грамотным штабистом, хорошо знавшим восточноевропейский театр военных действий. Поэтому, как следует из той же цитаты, он замысла противника не разгадал. Он считал, что немцы готовят стратегические «клещи». Удар на Литву — их северный фланг. Чтобы советский контрудар не срезал это наступление с фланга, нужно ударить и на Минск. То, что на Минск будет нанесен прямой и главный удар, да еще и с двух направлений — этого Шапошников не предугадал. Потому что это было невероятно и абсурдно.

Если немецкие ударные группировки будут сосредоточены в Восточной Пруссии и на юге против Украины, то ударом из центра можно было легко рассечь германский фронт, и прижать северную группировку к морю, а южную отрезать, прикрываясь Карпатами. Но важно, чтобы вермахт вышел на исходные позиции. Пока против советского центра могут быть собраны значительные немецкие резервы, наносить удар нельзя — можно сорвать все дело.

Именно в стратегическом планировании ключ к разгадке трагедии 1941 г. Многие авторы объясняют неудачи 1941 г. «неправильным определением направления удара агрессора…»[919]. Но вот чем была вызвана эта важнейшая ошибка? Как это ни парадоксально — логичностью расчетов советского руководства и нерасчетливостью Гитлера.

Когда Суворов «вычислил» подготовку Красной армии к удару по вермахту, от него потребовали предъявить план нападения из советских архивов: «подробно проработанный государственный план должен был быть принят в Кремле не позднее января того же года. Но и в начале мая 41-го единственным советским государственным планом являлся „План обороны государственной границы 1941 г.“[920] — категорически утверждает публицист А. В. Афанасьев. Серьезные историки не торопились с выводами. Исследования архивов показали, что ближе к истине здесь В. Суворов — планы такие были.

„Введение в научный оборот документов советского военного планирования показало, что Германия продолжала рассматриваться как вероятный противник № 1, несмотря на имитацию сближения с ней“[921], — утверждает М. И. Мельтюхов.

Первые конкретные планы удара по Германии не случайно появились в июле-сентябре 1940 г. Прежде военная стратегия СССР по существу распадалась на две войны. На севере: оборона севера с центром в Ленинграде с дальнейшим сбрасыванием противника в Балтику и наступлением на Варшаву. На юге — оборона Украины с последующим сбрасыванием интервентов в Черное море и наступлением на Львов и, по возможности, Бессарабию.

Разгром Франции и раздел сфер влияния с Германией позволили Сталину бескровно выполнить часть прежних стратегических планов — ликвидировать основные плацдармы стратегических „клещей“. Теперь противнику придется добираться до Ленинграда через всю Прибалтику от Выборга, а к Киеву продираться из Румынии и Венгрии, а также со стороны Черного моря. А Красная Армия оказывается много ближе и к Варшаве, и даже к Берлину.

Теперь театр военных действий стратеги делили по Припяти (из-за болот и лесов бассейн этой реки плохо приспособлен для ведения боевых действий) на северный и южный участки. Это разделение театра фактически на две самостоятельные „сцены“ продолжало традицию борьбы со стратегическими „клещами“. То, что наряду с широким охватом наиболее мощный удар может быть нанесен в центре, не предусматривалось. Ведь тогда на сам охват не хватит сил.

По оценкам советского Генштаба главный удар противника мог быть нанесен по Прибалтике (с выходом к Ленинграду и Минску) на севере, и в направлении Киева на юге.

М. И. Мельтюхов считает, что „подобные оценки исходили лишь из конфигурации советско-германской границы. Неясно также, почему авторы документов полностью исключили вариант нанесения главного удара в Белоруссии…“[922]. Это как раз очень понятно. Главный удар в Белоруссии означал, что наступление ведется сразу на Москву, что воспринималось в Кремле как авантюра. Ведь Гитлер не готовится воевать зимой. Если главный удар наносится в Белоруссии, все равно нужно направлять силы и на север, и на юг, чтобы центральная группа войск не была окружена. Характер театра военных действий говорил, что противник будет действовать по сценарию, который мы называем „клещами“. При такой стратегии войны в Белоруссию мог быть нанесен лишь второстепенный, прикрывающий удар.

Советский план рассчитан как раз на то, что немцы сосредоточат силы для стратегических „клещей“. Если две группировки противника изготовятся для наступления на север и на юг, то советские удары из центра на северо-запад и юго-запад отсекали бы обе группировки от коммуникаций. При этом юго-западный удар отрезает Германию от румынской нефти. Вполне логичный план.

Документы советского военного планирования 1940 г. упоминают, что нападение будет совершено противником. С точки зрения „оборонцев“ это — доказательство мирных намерений советского руководства. С точки зрения „наступателей“ — чисто идеологическое предисловие. Как мы увидим, материалы январских штабных учений 1941 г. скорее подтверждают версию „наступателей“. Удар по врагу интересовал советское командование больше, чем оборона. Тем не менее „Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы“ от 18 сентября 1940 г. строятся на определенном представлении о наступательных намерениях противника. Следовательно, советский удар нельзя было нанести просто так, без учета угрозы нападения врага. И это — проблема для „наступателей“. Советский план строился на том, что противник сосредотачивается у границ. При этом сосредоточение советских войск должно происходить одновременно с выдвижением противника. Планировалось „по завершении сосредоточения советских войск нанести ответный удар (в зависимости от конкретной политической обстановки) на направлении Люблин — Краков — верхнее течение р. Одер либо в Восточной Пруссии“[923]. Получается, что „завершение сосредоточения“ должно было произойти практически к моменту немецкого удара. Или даже до него. И это уже загадка для „оборонцев“. 5 октября „соображения“ были доложены Сталину и Ворошилову, и они предложили усилить удар на юго-западном направлении (предположение В. Суворова о подготовке удара против Румынии, таким образом, подтверждается). Окончательная доводка „северного“ и „южного“ вариантов наступления была намечена на 1 мая 1941 г. „Северный“ вариант» предполагал основной удар к северу от Припяти, а «южный» к югу с дальнейшим выходом в северо-западном направлении на Польшу и Силезию. «Тем самым советские вооруженные силы получили действующий документ, на основе которого велось более детальное военное планирование»[924].

В советских планах немецкие войска «обозначены термином „сосредотачивающиеся“, а значит инициатива начала войны будет полностью исходить от советской стороны…»[925] Однако, если воспринимать слово «сосредотачивающиеся» буквально, а не как пропагандистский штамп, призванный оправдать удар (пропагандистские допущения в таких документах излишни), то момент начала конфликта советская сторона выбирает не самостоятельно. Вся операция рассчитана на то, что нам противостоит не оборонительная группировка, а две наступательные, уже выгрузившиеся в районах сосредоточения, но еще не полностью готовые к действиям. Удар по сосредотачивающейся наступательной группировке — самый сокрушительный. Это «открытие» В. Суворова советские генштабисты сделали уже в 1940 г. Но чтобы привести в действие свои планы, Сталин теперь должен был дождаться сосредоточения противника — в ожидавшихся количествах и местах.