Глава 6 «Мой Юсупов»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

«Мой Юсупов»

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

А. С. Пушкин

«Мой Юсупов». Эта фраза великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, как говорится, дорогого стоит. Оброненная в частном и очень личном, искреннем письме, она многое говорит и о поэте и первейшем вельможе Российской империи. Немногие люди из ближайшего окружения Пушкина удостаивались такого сердечного сочетания слов. «Мой Дельвиг», к примеру, но ведь два поэта всю жизнь оставались ближайшими друзьями еще со времен Царскосельского Лицея, тогда как про Юсупова и Пушкина сказать этого никак нельзя… Скорее — «дистанция огромного размера», — как выразился полковник Скалозуб.

Отношения двух великих людей по традиции трактовались в отечественном литературоведении исключительно с позиций «классовости и демократии». С этой точки зрения рассматривалось и знаменитое «Послание» поэта к Юсупову, которое при всем негативном отношении критиков к его идейному содержанию по форме ставилось всеми без исключения в ряд с классическими сочинениями античных авторов. Эту традицию заложили литературные враги Пушкина сразу после появления «Послания» в печати.

И. Е. Репин. Копия портрета А. С. Пушкина работы В. А. Тропинина. Местонахождение неизвестно. Репродукция из собрания автора.

Формально за пушкинскими строками угадываются лишь несколько незначительных эпизодов из жизни поэта и несколько еще менее значительных эпизодов из жизни князя Юсупова. На самом деле и в «Послании», и в истории этой несколько неожиданной на первый взгляд дружбы многое спрятано от поверхностного наблюдателя, от простого московского сплетника, которому противно видеть такое «странное сближение» людей совсем разного круга, различного политического и общественного веса, наконец, даже возраста.

Во всем этом стоит разобраться повнимательнее, хотя достоверных фактов, как водится, увы, немного. Внешне все выглядело приблизительно следующим образом. После возвращения из Михайловской ссылки Пушкин интересовался эпохой императрицы Екатерины Великой. Для уточнения необходимых исторических сведений поэта представили князю Юсупову — одному из немногих тогда живых свидетелей ушедших событий, который мог ответить на интересующие Пушкина вопросы. Не исключено, что представление могло состояться в стенах Московского Английского клуба, располагавшегося тогда еще на Большой Дмитровке, куда Александра Сергеевича друзья записывали гостем, покуда он дожидался своей очереди на вступление. Дважды поэт побывал в гостях у Николая Борисовича в Архангельском и, вероятно, в одном из его московских домов, расспрашивая Юсупова «о милой старине». Попутно попросил князя быть посаженым отцом на собственной свадьбе (здесь, надо полагать, дело не обошлось без московских Потемкиных, принимавших большое участие в устройстве свадьбы). Юсупов заболел, на свадьбе не был и смог приехать только на первый бал в семейный дом Пушкиных на Арбате, где хотел даже танцевать с Натальей Николаевной, очарованный ее красотой. В свою очередь, поэт написал к Юсупову стихотворное «Послание», вокруг которого неожиданно разгорелся скандал в лагере писателей-демократов той поры. И вроде бы все…

Согласие Николая Борисовича стать посаженым отцом на свадьбе Пушкина — факт очень значимый и он наводит на некоторые размышления. Понятно, что вельможа подобного ранга «абы к кому» на свадьбы не ходил и «свадебного генерала» из себя не изображал. Заполучить же его в посаженые отцы, что фактически означало стать едва не родственником, — и вовсе почиталось за редкостную честь. Это обстоятельство сильно возвышало человека в глазах московского света, а Пушкин тогда отнюдь не считался в Москве почтенным членом дворянского общества.

Осведомленность Юсупова в «грешках молодости» — ранних политических, так сказать «околодекабристских», взглядах поэта не вызывает сомнения. Ведь они нашли яркий отпечаток во многих произведениях Пушкина, которые «ходили по рукам», а князь Николай Борисович отдал немалую дань собирательству рукописной, обыкновенно бесцензурной литературы своего времени. Библиотека князя Юсупова характеризует его не столько любителем, сколько редкостным знатоком «изящной словесности». На полках в громадных книжных шкафах хранились не только классические произведения, но и все основные новинки современной князю литературы и среди них прижизненные издания и списки сочинений Пушкина. К сожалению, рукописная часть Юсуповской библиотеки сохранилась в меньшей степени, чем печатная и далеко еще не вся она введена в научный оборот.

К. П. Брюллов. «Портрет С. А. Соболевского». 1832. Акварель.

Скорее всего, Николай Борисович хорошо понимал, что «околодекабристские» взгляды Пушкина являлись лишь проявлением «болезни молодости», нежели отвечали его осознанному политическому выбору, который великий поэт смог сделать еще до восстания на Сенатской площади. Если же Пушкина и «схоронили» в Южной и Михайловской ссылках, то сделали это явно не российские «первенцы свободы».

Как бы там ни было, но «странное сближение» Пушкина и Юсупова состоялось. Недавний «декабрист без декабря» и старый, многомудрый консерватор-государственник, всегда выступавший за прогресс не революционный, но созидательный, деятельный, нашли общий язык и с удовольствием проводили время в умных беседах, как можно думать, не только о временах давно минувших…

Замечательный русский историк Петр Иванович Бартенев — почетный член Московского Английского клуба и многолетний его завсегдатай нередко прямо в клубных залах записывал рассказы о прошлом своих соклубников. Кладезем таких воспоминаний являлся Сергей Александрович Соболевский, до последних дней жизни состоявший в Петербургском, а по возвращении во вторую столицу и в Московском Английских клубах. Кстати, именно он дал Бартневу, отнюдь не блиставшему дворянскими предками, рекомендацию для вступления в «аристократическое» клубное сообщество. Не исключено, что именно в клубе записал от него Бартенев рассказ о первом посещении Архангельского Александром Сергеевичем Пушкиным.

Неизв. художник. «Портрет Татьяны Васильевны Потемкиной». Миниатюра.

«Покойный С. А. Соболевский, друг Пушкина, любил вспоминать о своей поездке в прекрасное Архангельское вместе с Пушкиным, — писал Петр Иванович. — Они ездили ранней весной, верхами, и просвещенный вельможа екатерининского времени встретил их со всей любезностью гостеприимства». Эта поездка состоялась в 1827 году[292].

Скорее всего, именно в Московском Английском клубе Юсупову когда-то был представлен соклубник — молодой человек, являвшийся князю очень дальним родственником по линии жены — Сергей Александрович Соболевский. Выдающийся, единственный в своем роде русский знаток и собиратель книг, он уже в молодости он выделялся среди сверстников. Не случайно Николай Борисович обратил на Соболевского внимание. Старому князю и молодому библиофилу было о чем поговорить — Юсуповская библиотека считалась одной из крупнейших и лучших по подбору книг, а равно и по наличию уникумов в Европе.

Самого Николая Борисовича по праву называли выдающимся знатоком древностей, как российских, так и иностранных, в том числе и древностей книжных. Сергей Александрович Соболевский был одним из ближайших друзей Пушкина, и потому не случайно именно он представил поэта стареющему вельможе.

Формальное знакомство, если так можно выразиться, будущего поэта и князя Юсупова состоялось еще в ноябре 1801 года, когда Пушкину шел третий год от рождения. Князь Николай Борисович был человеком экономным, хозяином рачительным. В Москве сдача жилья в аренду всегда оставалась надежным источником доходов, поэтому в наем Юсуповым сдавались все неиспользуемые постройки домовладения, кроме, разумеется, парадных, дворцового типа, предназначавшиеся для представительских целей. Не стали исключением и довольно многочисленные здания в Большом Харитоньевском переулке. Пушкины целый год прожили в т. н. среднем доме Юсуповской усадьбы, после чего сняли находившийся неподалеку дом графа А. Л. Санти. Впервые же великий поэт и первый русский вельможа встретились заочно — в библиотеке Николая Борисовича хранились первые издания произведений Пушкина.

По возвращении из Михайловской ссылки, после исторического разговора в Кремле с императором Николаем I, Пушкин мог встречаться с Николаем Борисовичем Юсуповым у общих знакомых. Князь был знаком с отцом поэта — Сергеем Львовичем и дядей — Василием Львовичем, автором знаменитой поэмы «Опасный сосед». Это творение долгое время ходило по Москве исключительно в списках по причине несколько фривольного содержания. Старшие Пушкины являлись многолетними членами Московского Английского клуба, где не раз встречали князя Николая Борисовича. Они могли видеться не только в клубе, но и по делам «Комитета» в 1812 году, хотя близким знакомство это назвать никак нельзя — сказывалась разница в возрасте и общественном положении.

К. К. Гампельн. «Портрет С. Л. Пушкина». 1824. ВМП.

С годами политические взгляды и привязанности Александра Сергеевича Пушкина менялись. Не случайно к середине 1820-х годов он стал ощущать себя уже национальным поэтом, а не певцом мелких революционных дрязг и различных «свобод». Как православный человек Пушкин обращался к императору Николаю Павловичу с просьбами о прощении декабристов («и милость к падшим призывал»), подчеркивая их греховное, «падшее» положение, искренне веря и в личное раскаяние «первенцев свободы», какового, естественно, не имелось и в помине. Постепенно поэт приходил к выводу о пагубности для государства всякого революционного воздействия. Не случайно в поле его зрения попадает князь Юсупов — первый русский аристократ той поры, не просто осколок «золотого века Екатерины», но и выдающийся носитель идеи необходимости твердых государственнических устоев для великой России.

«Золотым временем» русской жизни поэт почитал «век Екатерины», в котором находил как исторические изъяны, так и величие Отечества, не в последней степени основанное на подлинной, родовой русской аристократии, к которой Пушкин относил и свою собственную родню. Этому посвящено его программное стихотворение «Моя родословная», написанное в один год с «Посланием» к Юсупову. Николай Борисович Юсупов оказался одним из последних блестящих представителей тех времен, а равно и одним из последних представителей русской родовой аристократии, сохранивших влияние на развитие государства. Как раз кризис этого небольшого слоя общества, вторжение в него тех, кто «прыгал в князья из хохлов», способствовали, по мнению поэта, и кризису государства в целом.

За строками гениального пушкинского «Послания», обращенного к Юсупову также прослеживается серьезное философское осмысление происходящих в русской истории процессов. Вместе с тем «Послание» носит не только обобщающий, но и весьма конкретный характер, свидетельствующий о том, что поэт внимательно изучил биографию Николая Борисовича, используя в качестве своеобразной летописной хроники и собственные рассказы князя, и его исторический «Альбом друзей».

Юсупов и Пушкин без сомнения провели немало часов за разговорами не только о Фонвизине или «золотом веке Екатерины». Поэт, ставший к началу 1830-х годов неофициальным главой «русской партии», немало воспринял от Юсупова — выдающегося русского государственного деятеля. Ведь под маской старого, сонного вельможи Николай Борисович умело скрывал отточенный ум политика-практика, умелого организатора, настоящего «делателя» с очень широким политическим кругозором, которому удавалось оказывать влияние и нажимать на многие «тайные кнопки» русской государственной машины.

Можно указать еще на одно странное, на первый взгляд, совпадение. Послание к Юсупову появляется как раз в одно время с программными стихотворениями Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», опубликованными в небольшой брошюре, специально написанной совместно А. С. Пушкиным и В. А. Жуковским, человеком очень близким к царю, воспитателем наследника престола, будущего императора Александра II, отменившего крепостное право. В поэтической форме великие поэты приветствовали восстановление в своем Отечестве и в Польше, как составной части Российской империи, законного порядка. Произошло это в те дни, когда русские войска усмирили очередное польское восстание, а отечественные либералы дружно клеймили «проклятый николаевский режим», предварительно поплотнее закрыв шторы и двери в гостиных (на кухнях в те времена даже у демократов обитали еще только кухарки, будущие «правительницы» государства). Сохранение единства, целостности славянского Отечества виделось поэту и в том, чтобы страной руководили такие просвещенные вельможи, каковым являлся Николай Борисович, а отнюдь не очередные прибалтийские немцы. Разумеется, в советском литературоведении в этих пушкинских произведениях полагалось видеть исключительно «историзм, эстетство» ну и иные не самые приличные для великого и «почти пролетарского» поэта вещи.

Г. Г. Чернецов. «Портрет А. С. Пушкина, И. А. Крылова, В. А. Жуковского и Н. И. Гнедича в Летнем саду». ВМП.

Пушкин, Жуковский, Крылов, Гнедич получили приглашение на официальный парад на Царицыном лугу в Петербурге в октябре 1831 года, устроенный «По случаю окончания военных действий в Царстве Польском». Их изображения помещены на картине Г. Г. Чернецова, заказанной художнику императором Николаем I. Список портретируемых, как и список приглашенных, проходил Высочайшее утверждение, поскольку картина выставлялась на всеобщее обозрение с указанием фамилий всех на ней изображенных.

Не случайно проницательный Юсупов очень высоко оценил личность самого Александра Сергеевича Пушкина, согласившись стать посаженым отцом на его свадьбе с Натальей Николаевной Гончаровой. Это была не только дань гениальному поэту, но и человеку, который выражал взгляды государственнической части русского общества. В ином случае получить согласие вельможи великий поэт едва ли смог — строгий светский этикет отводил Пушкину место много ниже Юсупова по общественному положению.

Документально подтверждены только две поездки Пушкина в гости к Николаю Борисовичу в Архангельское; поэт неоднократно посещал князя в его московском доме. Исследователи до сих пор не пришли к единому выводу о том, в каком из домов Юсупова происходили эти встречи. Скорее, на Большой Никитской, где князь больше времени жил зимами, но документальных подтверждений тому также нет, как неизвестно и точное число встреч.

23 апреля 1830 года Пушкин написал обширное стихотворение, обращенное к Юсупову. Первоначально оно называлось «Послание к К.Н.Б.Ю***» и под этим заголовком было опубликовано в «Литературной газете» А. А. Дельвига 26 мая того же года.

В княжеской семье вплоть до революции хранилась рукопись «Послания» — автограф Пушкина на четырех листах, склеенных тонкой папиросной бумагой. На рукописи другая дата — 23 апреля 1829 года. На заглавном листе поэт необычайно похоже изобразил самого старого князя, опирающегося на трость во время прогулки по парку в Архангельском. Рисунок сопровождает весьма емкая латинская надпись: «Carpe diem» («Лови мгновение»). Это цитата из стихотворения Горация «Левконое». Пушкин был хорошо осведомлен о времяпрепровождении и образе мыслей князя в последние годы его жизни, так что эта надпись скорее констатировала факт, нежели служила призывом. Что-что, а ловить моменты наслаждения — умственного, духовного и чувственного — князь умел до последних дней. Не случаен и столь любимый Юсуповым Гораций, которого князь читал в подлиннике. В этом рисунке еще недавно полагалось видеть насмешку поэта над стариком-вельможей, но если бы дело обстояло именно так, то наследники Николая Борисовича без всяких сомнений уничтожили бы оскорбительное изображение. Вместо этого рукопись благоговейно хранилась среди главных семейных реликвий, и с нее изготовили несколько факсимильных копий.

Текст послания свидетельствует о том, что биография Николая Борисовича была досконально изучена поэтом. Он не просто листал, но и внимательно вчитывался в строки главного сокровища князя — его «Альбом» со стихотворным посланием Бомарше и другими автографами знаменитостей. Не появилось ли при этом у Пушкина тайного желания вступить в соревнование с автором «Севильского цирюльника»? А ведь Александр Сергеевич его явно выиграл.

Послание вошло в собрание сочинений поэта под названием «К вельможе» с подзаголовком «Москва» и стало заметным событием не только литературной, но и светской жизни России. Литературоведы по сию пору глубокомысленно спорят — хотел ли Пушкин сочинить сатиру или польстить старому вельможе. Хотя достаточно просто перечитать эти торжественные строки, чтобы понять истинную цель великого поэта.

От северных оков освобождая мир,

Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,

Лишь только первая позеленеет липа,

К тебе, приветливый потомок Аристиппа,

К тебе явлюся я; увижу сей дворец,

Где циркуль зодчего, палитра и резец

Ученой прихоти твоей повиновались

И вдохновенные в волшебстве состязались.

Ты понял жизни цель: счастливый человек,

Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век

Еще ты смолоду умно разнообразил,

Искал возможного, умеренно проказил;

Чредою шли к тебе забавы и чины.

Посланник молодой увенчанной жены,

Явился ты в Ферней — и циник поседелый,

Умов и моды вождь пронырливый и смелый,

Свое владычество на Севере любя,

Могильным голосом приветствовал тебя.

С тобой веселости он расточал избыток,

Ты лесть его вкусил, земных богов напиток.

С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль.

Пророческих очей не простирая вдаль,

Там ликовало все. Армида молодая,

К веселью, роскоши знак первый подавая,

Не ведая, чему судьбой обречена,

Резвилась, ветреным двором окружена.

Ты помнишь Трианон и шумные забавы?

Но ты не изнемог от сладкой их отравы;

Ученье делалось на время твой кумир:

Уединялся ты. За твой суровый пир

То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,

Садился Дидерот на шаткий твой треножник,

Бросал парик, глаза в восторге закрывал

И проповедовал. И скромно ты внимал

За чашей медленной афею иль деисту,

Как любопытный скиф афинскому софисту.

Но Лондон звал твое вниманье. Твой взор

Прилежно разобрал сей двойственный собор:

Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,

Пружины сильные гражданственности новой.

Скучая, может быть, над Темзою скупой

Ты думал дале плыть… Услужливый, живой,

Подобный своему чудесному герою,

Веселый Бомарше блеснул перед тобою,

Он угадал тебя: в пленительных словах

Он стал рассказывать о ножках, о глазах,

О неге той страны, где небо вечно ясно,

Где жизнь ленивая проходит сладострастно,

Как пылкий отрока восторгов полный сон,

Где жены вечером выходят на балкон,

Глядят и, не страшась ревнивого испанца,

С улыбкой слушают и манят иностранца.

И ты, встревоженный, в Севиллу полетел.

Благословенный край, пленительный предел!

Там лавры зыблются, там апельсины зреют…

О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют

С любовью набожность умильно сочетать,

Из-под мантильи знак условный подавать;

Скажи, как падает письмо из-за решетки,

Как златом усыплен надзор угрюмой тетки;

Скажи, как в двадцать лет любовник под окном

Трепещет и кипит, окутанный плащом.

Все изменилося. Ты видел вихорь бури,

Падение всего, союз ума и фурий,

Свободой грозною воздвигнутый закон,

Под гильотиною Версаль и Трианон

И мрачным ужасом смененные забавы.

Преобразился мир при громах новой славы.

Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,

Превратности судеб разительный пример,

Не успокоившись и в гробовом жилище,

Доныне странствует с кладбища на кладбище.

Барон д’Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,

Энциклопедии скептический причет,

И колкий Бомарше, и твой безносый Касти,

Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти

Забыты для других. Смотри: вокруг тебя

Все новое кипит, былое истребя.

Свидетелями быв вчерашнего паденья,

Едва опомнились младые поколенья.

Жестоких опытов сбирая поздний плод,

Они торопятся с расходом свесть приход.

Им некогда шутить, обедать у Темиры,

Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,

Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.

Один все тот же ты. Ступив за твой порог,

Я вдруг переношусь во дни Екатерины.

Книгохранилище, кумиры, и картины,

И стройные сады свидетельствуют мне,

Что балгосклонствуешь ты музам в тишине,

Что ими в праздности ты дышишь благородной.

Я слушаю тебя: твой разговор свободный

Исполнен юности. Влиянье красоты

Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты

И блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой.

Беспечно окружась Корреджием, Кановой,

Ты, не участвуя в волнениях мирских,

Порой насмешливо в окно глядишь на них

И видишь оборот во всем кругообразный.

Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной,

В тени порфирных бань и мраморных палат,

Вельможи римские встречали свой закат.

И к ним издалека то воин, то оратор,

То консул молодой, то сумрачный диктатор

Являлись день-другой роскошно отдохнуть,

Вздохнув о пристани и вновь пуститься в путь.

Вольтер. Гравюра XVIII века.

П. Бомарше. Живописный портрет второй половины XVIII века.

Париж. Вход в сад Тюильри со стороны Елисейских полей. Гравюра XIX века. ГМП.

Неизв. художник. «Портрет Екатерины II».

А. П. Брюллов. «Портрет Н. Н. Пушкиной». Акварель. 1831–1832 гг. ГМП.

Ш. Козина. «Портрет А. А. Алябьевой». Около 1842 г. ГМП.

В эти годы Пушкин далеко не каждое свое стихотворение печатал. Он очень тщательно относился к своему слову. «Послание» поэт счел нужным опубликовать в самое короткое время после написания. Оно много значило для него не только с художественной, но и с идеологической точки зрения.

Публикация стихотворения вызвала появление в прибавлении к «Московскому телеграфу» довольно грязненького сатирического выпада, памфлета Николая Полевого «Утро в кабинете знатного барина», который, разумеется, не задел самого Юсупова — укус литературной блохи мало трогал князя. Это сочинение обдавало грязью, прежде всего, самого Пушкина, выведенного в качестве литературного лакея. Впрочем, одна из фраз Полевого могла понравиться и Николаю Борисовичу: «Пока еще жизнь качает нас в люльке, почему не наслаждаться ею». У Полевого нашлось немало союзников, вполне с его мыслями согласных. В это время уже началась подготовка к травле Пушкина, приведшей вскоре к гибели поэта.

В. П. Лангер. «Портрет С. Н. Глинки». Около 1820 г. ГМП.

В незаконченной статье «Опровержение на критику» Пушкин писал: «Возвратясь из-под Арзрума, написал я послание к князю Юсупову. В свете оно тотчас было замечено и… были мною недовольны… Один журналист принял мое послание за лесть итальянского аббата, — и в статейке, заимствованной у Мерсье, заставил вельможу звать меня по четвергам обедать. Так-то чувствуют они вещи и так-то описывают светские нравы.

Ныне писатель, краснеющий при одной мысли посвятить книгу свою человеку, который двумя или тремя чинами выше его, не стыдится публично жать руку журналисту, ошельмованному в общем мнении, но который площадной руганью может повредить продаже книг или хвалебным объявлением заманит покупщиков. Ныне последний из писак, готовый на всякую приватную подлость, громко проповедует независимость и пишет безыменные пасквили на людей, перед которыми расстилается в их кабинете»[293].

Весьма неожиданной оказалась реакция на грязный выпад Полевого революционного демократа, критика В. Г. Белинского, который не только не поддержал коллегу по демократическому цеху, но и дал очень верное истолкование выдающегося произведения Пушкина, «в котором такою мощноюи широкою кистью с такой полнотою, глубокостию и верностию изобразил нам поэт характер, дух и поэзию, словом, творчески воспроизвел идею русского XVIII века, полного славы и величия, пиров и роскоши, сомнений ума и ажды наслаждения!..»[294].

Неизв. художник. «Карикатура на Н. А. Полевого». 1840-е гг. (?) (Бобринский?)

Белинский еще раз вернулся к «превосходному стихотворению» Пушкина в пятой статье о «Сочинениях Александра Пушкина». «Некоторые крикливые глупцы, не поняв этого стихотворения, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер великого поэта, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное постижение и изображение целой эпохи в лице одного из замечательнейших ее представителей»[295].

Публикация памфлета Полевого не осталась без внимания высоких сфер. Появление «соблазнительной статьи» «по дерзким и явным намекам на известную особу по заслугам своим государству возбудила негодование все благомыслящих людей», — с негодованием писал в своей жалобе князь С. М. Голицын[296]. Цензор и посредственный поэт С. Н. Глинка, по собственной глупости пропустивший в печать сочинение Полевого, оказался порядком наказан. Отлученный от должности, он лишился заслуженного пенсиона, что для него, живущего исключительно службой, равнялось едва не смерти. Простодушный и наивный Глинка не понял смысла сатирического выпада Полевого, зато это прекрасно поняли в обществе и в верхах.

Никола де Куртейль. «Пушкин и Вяземский в Архангельском». 1830. Всеросс. музей А. С. Пушкина. Изъято из коллекции кн. Юсуповых в Архангельском.

Глинку в Москве все очень любили. Пушкин всегда оставался с ним в самых лучших отношениях, хотя, вероятно, не раз по доброму смеялся над наивностью и простотой коллеги по «литературному цеху», которая сыграла с ним злую шутку. Простота на деле оказалась хуже воровства. Поэт вызвался выручить поэта из беды. За помощью пришлось обратиться к всесильному князю Николаю Борисовичу.

Знаменитый литературовед и краевед Н. П. Анциферов считал, что второй приезд Пушкина в Архангельское состоялся 29 августа 1830 года, в день престольного праздника Архангельской церкви[297]. «На престол», как говорили в народе, помещик по традиции угощал своих собственных крестьян. В качестве ответной благодарности крестьяне устраивали для хозяина «концерт художественной самодеятельности» — нехитрые песни и пляски.

Фрагмент рисунка. Пушкин и Вяземский.

К Юсупову поэт поехал не один, а вместе со своим другом — поэтом князем Петром Андреевичем Вяземским, много лет состоявшим в Московском Английском клубе. Воспоминанием об этой поездке стал рисунок художника Никола де Куртейля, долгое время выполнявшего обязанности придворного рисовальщика князя и постоянно жившего в Архангельском. Рисунок хранился в семейном собрании, а уже в советское время перешел во Всероссийский (когда-то Всесоюзный) музей Пушкина. На рисунке, при его увеличении, в числе гостей Юсупова без труда можно увидеть изображения обоих поэтов.

В это время Вяземский усиленно собирал материалы для книги о Денисе Ивановиче Фонвизине, начальнике князя Юсупова по Коллегии иностранных дел. Понятно, что во время поездки в Архангельское на праздник обо всем интересующем поговорить с Николаем Борисовичем было затруднительно, поэтому Вяземский и в дальнейшем не раз обращался к Пушкину с просьбами порасспросить Юсупова о старине при личных встречах.

Едва ли когда-нибудь достоверно станут известны все детали той давней поездки. Можно предположить, что Пушкин не только просил за Глинку и подарил князю рукопись своего послания. Наверняка Николай Борисович и два поэта насладились беседой — все трое были остры на язык. Не исключено, что поэты приехали в Архангельское еще накануне праздника, а ночевали в одном из служебных флигелей усадьбы, предназначенных для княжеских гостей.

В злоречивом лагере особ, возмущенных пушкинским «Посланием», оказался и знаменитый московский библиофил, член Московского Английского клуба, проигрывавший в его «адской комнате» не одну сотню тысяч, С. Д. Полторацкий, за что потом попал в позорную опеку. «Можно только улыбнуться тому, что с этими политическими рассуждениями Пушкин обратился к человеку, оставившему по себе память одного из неисправимых представителей времен регентства, которому в голову, вероятно, никогда не входили этакие отвлеченности, — вспоминал Полторацкий позднее. — Мне осталось памятно то представление меня князю Н. Б. Юсупову в 1824 году, которое имело целию определение меня в училище какое-то (кажется дворцовое), находившееся в его заведовании. Помню эти огромные залы, убранные во вкусе Людовика XV, множество картин и статуй, множество грубой челяди; наконец, кабинет сибарита, его пресыщенную, сонную фигуру, белый шлафор и церемонию его пудрения головы.

Странно, что Пушкин не нашел в России к кому обратиться с прекрасными своими стихами. Тогда живы были и Мордвинов, и Витгенштейн… Конечно, нельзя задавать поэтам тем для сочинений; но неужели нельзя требовать, чтобы они оставались верными действительности, времени, лицу…»[298].

Полторацкому вторили не менее «умные и приятные люди» — бывший попович и довольно беспринципный журналист Н. И. Надеждин, «бессмертный» Фаддей Булгарин, поляк, прославившийся своей службой как Наполеону против России, так и зловещему III-му Отделению вроде бы за Россию. Достойное сообщество…

Обыкновенно в советском литературоведении полагалось в обязательном порядке цитировать слова Пушкина, которые он, якобы, говорил М. А. Максимовичу по поводу своего «Послания». Разговор этот Максимович воспроизвел спустя полвека после гибели поэта и воспроизвел опять же, якобы, дословно. Вот эти слова:

— Но ведь вы его там изобразили пустым человеком, — сказал Максимович Пушкину.

— Ничего, не догадается, — якобы, ответил поэт[299]. Действительно, нужно совершенно не знать текста «Послания», чтобы сочинить подобный разговор.

Михаил Александрович Максимович — адъюнкт ботаники в Московском университете и профессор русской словесности в университете Киевском (почувствуйте разницу!) всю жизнь на самом деле оставался всего лишь хорошим этнографом. Воспоминания его о Пушкине весьма малодостоверны и напоминают по форме этнографические записи сказок — сказался профессиональный навык. Сам Максимович сообщал П. И. Бартеневу в Москву, что «раза три принимался писать для вас о Пушкине, да не клеится». Пришлось «подклеить» будущий текст, как говорят в Одессе, «немножко демократией», а дело было в 1863 году, в самый разгар «гласности», по злому определению М. Е. Салтыкова-Щедрина. Вот так и получилось у Максимовича нечто очень в духе «эпохи великих реформ». Стоит задаться вопросом — пускался ли великий поэт в такие весьма небезопасные откровения с двадцатишестилетним малознакомым человеком, принадлежащим к людям отнюдь не пушкинского круга? Он ведь вполне мог оказаться шпионом III-го Отделения, делающим вид, что интересуется литературой со всеми вытекающими последствиями. Да и «Послание», что называется, говорит само за себя…

Итог злопыхательств во всех сферах общества, рожденных на свет в связи со стихотворением «К вельможе», подвел Василий Львович Пушкин, обратившийся к племяннику со своим стихотворным «Посланием», написанным в Москве в середине июня или первой половине июля 1830 года. Оно оказалось последним, предсмертным стихотворением автора знаменитого «Опасного соседа».

…Послание твое к вельможе есть пример,

Что не забыт тобой затейливый Вольтер.

Ты остроумие и вкус его имеешь

И нравиться во всем читателю умеешь.

Пусть бесится, ворчит московский Ла-Бомель:

Не оставляй свою прелестную свирель!

Пустые критики достоинств не умалят,

Жуковский, Дмитриев тебя и чтут и хвалят;

Крылов и Вяземский в числе твоих друзей;

Пиши и утешай их музою своей,

Наказывай глупцов, не говоря ни слова,

Печатай им назло скорее «Годунова».

Творения твои для них тяжелый бич,

Нибуром никогда не будет наш москвич,

И автор повести топорныя работы

Не может, кажется, проситься в Вальтер Скотты.

Довольно и того, что журналист сухой

В журнале чтит себя романтиков главой.

Но полно! Что тебе парнасские пигмеи,

Нелепая их брань, придирки и затеи!

Счастливцу некогда смеяться даже им…

Ж. Вивьен. «Портрет Василия Львовича Пушкина». 1823? ВМП.

Упомянутый Бомель Лоран Англевиль — французский писатель и литературный враг Вольтера. И Бомель, и Полевой, и Полторацкий оказались всего лишь слабыми литературными тенями рядом с Вольтером и Пушкиным. Впрочем, почти все критики так ничего после себя и не оставляют, кроме лая Моськи из басни И. А. Крылова. Верно замечено, что «критикам памятников не ставят».

Неизв. художник «Портрет И. И. Дмитриева». 1810–1814. ГМП.

Встречался Пушкин с Юсуповым еще несколько раз, уже после поездки в Архангельское. Встречи продолжались вплоть до вынужденного отъезда поэта из Москвы в Петербург, куда Александр Сергеевич не слишком благоразумно пытался сбежать от «любимой тещи» Натальи Ивановны. Люди опытные говорят, что от этой напасти не спрячешься; спасает только Ваганьково…

О Николае Борисовиче часто говорили в кругу друзей Пушкина. 19 декабря 1830 года П. А. Вяземский писал поэту из своей подмосковной Остафьева: «Я третьего дня и позабыл просить тебя побывать у князя Юсупова и от меня поразведать его о Фон-Визине. Вижу по письмам, что они были знакомы. Не вспомнит ли князь каких-нибудь анекдотов о нем, острых слов его? Нет ли писем? Поразведай его также о Зиновьеве, бывшемминистре нашем в Мадриде и Мусине-Пушкине, нашем после в Лондоне: они были общие приятели Фон-Визину. Узнай, кто говорил: у нас лучше. Скажи князю, что я сам не адресуюсь к нему, чтобы не обеспокоить письмом. На словах легче переспросить и отвечать. Пожалуйста, съезди и пришли мне протокол твоего следственного заседания.

Арбат. Так выглядела московская квартира А. С. Пушкина до реставрации. Фотогр. 1974 г. из архива автора.

Прости. 19-го декабря 1830. Нет ли у князя на память чего-нибудь о Стакельберге, бывшем в Варшаве, о Маркове? Все это из Фон-Визинской шайки»[300].

Пушкин отвечал 10–13 января 1831 года: «…Вчера я видел кн. Юсупова и исполнил твое препоручение, допросил я его о Фонвизине и вот чего добился. Он очень знал Фонвизина, который несколько времени жил с ним в одном доме. (В беседе это был второй Бомарше… — франц.) Он знает пропасть его bon mots (острот), да не припомнит. А покамест рассказал мне следующее: Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него заикаясь, по своему обыкновению: видел ли ты мою „Агриопу“? — Видел — Что же ты скажешь об этой трагедии? — Скажу: Агриопа, засраная жопа. Остро и неожиданно! Неправда ли? Помести это в биографии, а я тебе скажу спасибо»[301].

Арбат. Московская квартира А. С. Пушкина. Филиал музея А. С. Пушкина. Современная фотография.

Благодарить Пушкину князя Вяземского не пришлось — он не решился воспроизвести этот милый разговор в своей книге о Фонвизине. В ответе Вяземский 14 января 1831 года из Остафьева писал: «Хорош Юсупов, только у него и осталось в голове, что жопа»[302].

Кстати, не совсем приличное теперь слово, оставшееся в памяти князя, когда-то входило в повседневный словесный обиход и не вызывало особых возражений. Употребил его без лишнего стеснения сто с лишним лет спустя в своих воспоминаниях и князь Ф. Ф. Юсупов-младший, в качестве сохранявшегося в обиходе русской эмиграции, где тщательно старались избегать «советских» слов и выражений.

Князь Николай Борисович также побывал в доме великого поэта — по меньшей мере, однажды. Вскоре после женитьбы, 27 февраля 1831 года, Пушкин давал в своей арбатской квартире первый домашний бал. Князь Юсупов присутствовал среди немногих гостей и даже распоряжался танцами. Вот что рассказал об этом будущий московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я тоже потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: „Et moi j’aurais danse, si j’en avais la force“, — говорил он. Ужин был славный; всем казалось странно, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа…»[303].

Неизв. художник. С оригинала И. Е. Вивьена. «Портрет кн. П. А. Вяземского». 1817. ГМП.

Встречаются недостоверные указания на то, что Николай Борисович, якобы, присутствовал на мальчишнике, данном Пушкиным перед свадьбой и непосредственно на свадьбе поэта. На самом деле, на «мальчишнике» старик Юсупов побывать никак не мог в силу своего положения и возраста. Да и чисто по-человечески не совсем было бы удобно большому вельможе стеснять приятелей Александра Сергеевича, людей отнюдь не высшего света, которые собрались у него, чтобы по старинной традиции элементарно напиться перед женитьбой друга и похвастаться всякого рода мужскими подвигами и победами. К тому же Юсупову не полагалось много пить по состоянию здоровья.

И. К. Макаров. «Портрет Н. Н. Пушкиной». 1849. ГМП. В музей поступил от бывшего главного художника Музея Революции СССР М. М. Успенского.

Не присутствовал князь и на свадьбе поэта, где на него возлагались обязанности посаженого отца. На сей раз по болезни. Только по выздоровлении он появился на квартире Александра Сергеевича и Натальи Николаевны, где и возглавил первый семейный бал Пушкиных.

Повторюсь, что, по всей вероятности, поэт и князь в Москве встречались еще не единожды, но документальных подтверждений тому, увы, нет.

В следующий раз имя Николая Борисовича появляется в переписке Пушкина в июле 1831 года. На сей раз в связи со смертью престарелого князя. Именно тогда Пушкин напишет фразу: «Мой Юсупов». Об этом печальном событии рассказывается в следующей главе.

В 1899 году вся Россия отмечала столетие со дня рождения Пушкина. Тот юбилей не особенно отличался от недавнего двухсотлетия поэта с его водочными этикетками и всевозможными «баннерами» (от подобных слов поэт, наверное, не раз переворачивался в гробу в Святогорском монастыре). Правда, сто лет тому назад в нашей стране имелось несколько больше культурных людей, умевших праздновать юбилеи иначе — со вкусом и тактом. Были среди них и потомки князя Николая Борисовича Юсупова. Князь Феликс Феликсович-старший, скорее всего, по просьбе жены, которая была утонченной женщиной, обладала большим художественным вкусом, заказал для Архангельского мраморный бюст поэта. Он и ныне украшает Пушкинскую аллею архангельского парка.

Архангельское. Памятник А. С. Пушкину на Пушкинской аллее. Современная фотогр.

Документы из Юсуповского фонда № 1290 РГАДА позволили В. Евдокимовой в статье «Увижу сей дворец» описать историю памятника[304]. Юсуповы заказали изготовление скульптуры и постамента московской фабрике мраморных и гранитных работ Михаила Дмитриевича Кутырина. Она действовала в Белокаменной с 1887 года и располагалась на Большой Садовой близ храма Святого Ермолая. Это было вполне солидное производство с годовым оборотом в 90 тысяч рублей. В 1901 году на фабрике трудился 121 рабочий.

19 августа 1902 года Ф. Ф. Юсупов получил счет на мраморные работы. «Изготовить бюст А. С. Пушкина по прилагаемойфотографии высотой 1 ар. 5 вер.: из белого греческого статуарного мрамора — шестьсот руб., из простого итальянского мрамора — пятьсот руб.». Мастера высекли бюст из целого куска камня, дополнив его высоким прямоугольным постаментом. У основания помещен темный бронзовый венок из переплетенных ветвей лавра и дуба, а также пальмовая ветвь. На сторонах постамента выбиты строфы из стихотворения Пушкина «К вельможе».

Архангельское. Пушкинская аллея. Из книги Ю. Шамурина «Подмосковные».

Установка памятника непосредственно на месте осуществлялась весной 1903 года. В этих работах принимал участие архитектор, академик Императорской Академии художеств Николай Владимирович Султанов, многолетний член Московского Английского клуба. За работы Султанов получил тысячу четыреста рублей. Эта сумма указывает на то, что он выполнил работу как по архитектурному оформлению памятника, так и по устройству (надо отметить, на редкость удачному) самой Пушкинской аллеи, органично вошедшей в состав давно сложившегося паркового ансамбля и бережно сохраненной до наших дней в музее-усадьбе.

Архитектор Н. В. Султанов исполнил для Юсуповых немало других работ; его вполне можно назвать «домашним архитектором» последних князей Юсуповых. Именно он реконструировал и реставрировал палаты Волкова «у Харитонья в переулке», главный московский дворец рода. Проведенная им бережная историческая реставрация позволила превратить Юсуповские палаты в настоящий «византийский», как считали тогда, а на самом деле — древнерусский терем-музей.

Архангельское. Беседка «Миловида». Открытка 1910-х гг. Из собр. автора.

Памятник в Архангельском остается и ныне лучшим из установленных великому поэту на земле Подмосковья, хотя теперь скульптурные изображения Пушкина превратились в весьма популярных гостей на подмосковных просторах[305].

Супруга князя Николая Борисовича — княгиня Татьяна Васильевна Юсупова приходилась поэту не только дальней соседкой по Петербургу, точнее — по Мойке, но и являлась преданной его поклонницей. У нее в альбоме хранились визитные карточки четы Пушкиных, что говорит, по крайней мере, об обмене официальными светскими визитами.

В Юсуповском дворце бережно сохранялся не только автограф пушкинского «Послания». После революции в тайнике дворца на Мойке в Ленинграде (он находился за книжными полками в кабинете) удалось обнаружить несколько неизвестных автографов поэта, которые перешли в род Юсуповых через семью Сумароковых-Эльстон от потомков князя М. И. Кутузова. Эти чисто семейные документы Юсуповы по вполне понятным причинам до поры до времени не считали необходимым предавать гласности, а уже в начале XX столетия новые хозяева особняка наверняка просто забыли об их существовании[306].

Архангельское Верхняя терраса парка. Фотогр. 1910-х гг.

Таким образом, Пушкин и Юсупов не разлучились и после смерти. Теперь их соединил памятник великому поэту, установленный в Юсуповском имении. Кстати, такой вот печальный факт — Пушкину в Архангельском памятник есть, а вот князю Юсупову все никак не поставят. Вероятно, все по тем же «классовым соображениям». Или само Архангельское считается вполне достаточным памятником знаменитому владельцу?

И. П. Витали. «Бюст князя Н. Б. Юсупова». ГМУА.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.