Часть 9. Продолжение борьбы за изменение Конституции
Часть 9. Продолжение борьбы за изменение Конституции
В течение четырех дней, с 17 по 19 и 22 апреля 1936 года, Сталин вместе с Яковлевым, Стецким и Талем обсуждали «Черновой набросок» проекта Конституции, вносили в него последние исправления. Так, определение советского общества как «государства свободных тружеников города и деревни» заменили на иное, более отвечавшее марксизму — «социалистическое государство рабочих и крестьян». Ввели отсутствовавшую ранее статью, устанавливавшую, что политическую основу СССР «составляют Советы рабочих и крестьянских депутатов», а экономическую — «общественное хозяйство», «общественная социалистическая собственность». При корректировке текста усилили роль союзного государства в ущерб правам союзных республик, расширив компетенцию Верховного Совета СССР. Кроме того, изменили нормы представительства в Совет Союза и принцип формирования Совета Национальностей. Новый вариант, возникший в результате напряженной работы, получил название «Первоначальный проект Конституции СССР» и 30 апреля был разослан членам ПБ и конституционной комиссии.
Заседание последней состоялось 15 мая. Она официально одобрила проект основного закона страны и единогласно «постановила внести его на рассмотрение ближайшей сессии. ЦИК СССР». Тогда же комиссия избрала секретарем Я.А. Яковлева вместо И.А. Акулова. Но еще за два дня до того, 13 мая, ПБ приняло традиционное в таких случаях решение: «I. Назначить Пленум ЦК на 1 июня. 2. Утвердить порядок дня пленума ЦК: 1) Конституция СССР (докладчик т. Сталин). 2) Об уборке и сельскохозяйственных заготовках (докладчики тт. Чернов, Калманович, Микоян, Клейнер). 3) Текущие дела».
Как и предусматривалось, Пленум ЦК ВКП(б) открылся 1 июня. Перед началом первого заседания все его участники получили проект новой Конституции и смогли ознакомиться с ним. И даже при беглом чтении не могли не заметить того, что отличало его от достаточно хорошо знакомого всем старого основного закона.
Исчез, напрочь отсутствовал первый раздел — «Декларация об образовании Союза Советских Социалистических республик». Наиболее идеологизированная часть Конституции, с нескрываемой устремленностью лишь к одному — к мировой революции с ничем не подкрепленной уверенностью в ее победе.
Изъятием «Декларации» коренные перемены не ограничивались. Проект новой Конституции менял суть всего, что содержалось и во втором разделе старой. Особенно необычным выглядело то, что вошло в главу «Избирательная система», о которой столько раз заявляли как о самым главном Молотов и Сталин.
Согласно статьям 9 и 10 Конституции 1924 года, верховный орган власти, Съезд Советов СССР, составлялся «из представителей городских Советов и Советов городских поселений — по расчету один депутат на 25 000 избирателей, и представителей сельских Советов — по расчету один депутат на 125 000 жителей». Таким нескрываемым неравенством юридически закреплялись классовый характер политического строя, диктатура пролетариата, его правовые преимущества и руководящая роль по отношению к крестьянству.
Избрание же делегатов на Съезд Советов СССР проводился не населением страны непосредственно, а своеобразными выборщиками: «а) непосредственно на съездах Советов союзных республик, не имеющих краевого и областного деления; б) на краевых и областных съездах Советов в союзных республиках, имеющих краевое и областное деление; в) на съездах Советов советских социалистических республик Азербайджана, Грузии и Армении и на съездах Советов автономных республик и областей, как входящих, так и не входящих в состав краевых и областных объединений». Именно такая система и давала, помимо прочего, первым секретарям крайкомов и обкомов их властные полномочия.
Теперь же статья 134-я провозглашала: выборы «производятся избирателями на основе всеобщего, равного… и прямого избирательного права, при тайном голосовании», а статьи со 135 по 140-ю раскрывали столь необычные для страны, ее населения понятия «всеобщее», «независимое от… социального происхождения и прошлой деятельности», «равное», «прямое» и «тайное». Кандидаты при выборах выставлялись не по производственному принципу — от фабрик, заводов, шахт и т. п., как ранее, а от избирательных территориальных округов. Право же выставления кандидатов обеспечивалось «за общественными организациями и обществами трудящихся; коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами». Так формулировалось то, о чем Сталин три месяца назад сказал Рою Говарду.
В целом новая избирательная система лишала права влиять на формирование высшего органа советской власти первых секретарей крайкомов и обкомов, прежде автоматически обеспечивавших себе не только депутатство на Съезде Советов СССР, но и столь же непременное вхождение в состав его органа, действовавшего между съездами — ЦИК СССР.
Фиксировал предлагаемый на обсуждение пленума проект и иные, столь же принципиально важные изменения. Так, статья 17-я старого основного закона подчеркивала, что ЦИК СССР «объединяет работу по законодательству и управлению Союза Советских Социалистических Республик и определяет круг деятельности Президиума Центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза Советских Социалистических Республик». Новая же Конституция предлагала установить четкое разделение власти на две ветви. Статья 32-я ее гласила: «Законодательная власть СССР осуществляется исключительно Верховным советом СССР», а статья 64-я устанавливала, что «Высшим исполнительным органом государственной власти Союза Советских Социалистических Республик является Совет народных комиссаров СССР». Последний, в соответствии со статьей 65-й, был «ответственен перед Верховным советом СССР и ему подотчетен, а в период между сессиями Верховного совета — перед Президиумом Верховного совета СССР, которому подотчетен».
Имелось в проекте и еще одно не менее значимое нововведение. Впервые декларировались независимость судей, подчиненность их только закону и открытость разбирательств во всех судах, а также устанавливалось избрание народных судей «гражданами района на основе всеобщего, прямого и равного избирательного права при тайном голосовании» (статьи 109, 111 и 112).
Единственной осталась в прежнем виде такая норма, как непостоянность работы будущего советского парламента. Если прежде сессии ЦИК СССР должны были собираться не менее трех раз между съездами, то есть каждые восемь месяцев, то теперь сессии уже Верховного совета предполагалось созывать два раза в году.
* * *
Свой доклад на Пленуме Сталин начал с цитирования полностью, без каких-либо купюр, всех без исключения документов, послуживших основанием для подготовки проекта новой Конституции. Зачитал решения и Пленума ЦК от 1 февраля. 1935 года, и VII съезда Советов СССР от 6 февраля, и сессии ЦИК от 7 февраля. Затем Сталин остановился на том, что, по его мнению, и предопределило необходимость новой Конституции.
Изменения в области экономики: «…Мы имеем теперь последний период нэпа, конец нэпа»… Промышленность наша уже преобразовалась на основе новой техники… обогащена новыми, невиданными ранее в СССР отраслями хозяйства и реконструирована на базе социализма… В области сельского хозяйства вместо необъятного океана единоличных крестьянских хозяйств с их слабой средневековой техникой и засильем кулака, мы имеем теперь самое крупное в мире, машинизированное, вооруженное новой техникой сельское хозяйство в виде системы колхозов и совхозов… Купцы и спекулянты изгнаны вовсе из товарооборота. Весь товарооборот теперь в руках государства, кооперации и колхозов… Эксплуатация человека человеком уничтожена, ликвидирована… В результате всех этих изменений в области народного хозяйства за период от 1924 года до настоящего времени мы имеем новое, социалистическое общество, не знающее кризисов, не знающее безработицы, не знающее нищеты и разорения и дающее все возможности для зажиточной и культурной жизни всех членов советского общества».
Изменения в области классовой структуры: «…Взять, например, рабочий класс СССР. Его часто называют, по старой памяти, пролетариатом. Но едва ли его можно назвать пролетариатом в собственном смысле слова… Пролетариат — это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов ликвидирован, орудия и средства производства отобраны у капиталистов и переданы государству, то есть организованному в государство рабочему классу… Можно ли после этого назвать рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя… Наше советское крестьянство является совершенно новым крестьянством. Во-первых, у нас нет больше помещиков и кулаков, купцов и ростовщиков, которые могли бы эксплуатировать крестьянство… Во-вторых, наше советское крестьянство есть колхозное крестьянство… В-третьих, в основе хозяйства нашего крестьянства лежит не частная собственность, а коллективная собственность… Изменился состав интеллигенции… самый характер деятельности интеллигенции… Она является теперь равноправным членом общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества».
Изменения в области взаимоотношений народов СССР: «Народы СССР, считавшиеся раньше отсталыми, перестали быть отсталыми, они идут вперед, крепнет их экономика, растет их культура, растут их национальные кадры, партийные и советские, и сообразно с этим растет их политическое сознание, крепнут узы дружбы и интернационализма между народами СССР. Исходя из этих изменений, конституционная комиссия сочла возможным поставить вопрос о целесообразности перевода ряда автономных республик в разряд союзных республик, это Казахская, Киргизская, Азербайджанская, Грузинская и Армянская республики… Конституционная комиссия пришла к выводу о необходимости перевода Кабардино-Балкарской, Коми, Марийской, Северо-Осетинской и Чечено-Ингушской автономных областей в разряд автономных республик».
Далее Сталин обосновал необходимость разделения единой власти на законодательную и исполнительную, а завершил доклад сугубо пропагандистским аспектом проблемы — значением новой Конституции. Подчеркнул, что «проект новой Конституции представляет нечто вроде кодекса основных завоеваний рабочих и крестьян нашей страны… послужит величайшим рычагом для мобилизации народа на борьбу за новые достижения, за новые завоевания… Это вооружает духовно наш рабочий класс, наше крестьянство, нашу трудовую интеллигенцию. Это двигает вперед и вселяет законную гордость. Но для рабочих тех стран, где у власти не стоят еще рабочие, и где господствующей силой является капитализм, наша Конституция может послужить программой борьбы, программой действий».
Теперь, чтобы выступить против содержания проекта, основных его статей, сначала следовало доказать: страна не изменилась, осталась такой же, какой была двенадцать лет назад. Разумеется, на столь отчаянный, даже безумный шаг отважиться никто не мог. Потому-то на вопрос председательствующего Молотова «Есть ли желающие высказаться? Прошу записываться», из зала донеслись голоса: «Перерыв, перерыв, надо подумать», которые в официальной стенограмме были исправлены на «Вопрос ясен. Обсуждать нечего. Давайте лучше перерыв». Но и после перерыва никто активности не проявил, не пожелал выступить.
«МОЛОТОВ: Есть ли желающие высказаться по докладу? Прошу записываться. Может быть там РСФСР, Украина, Закавказье, Средняя Азия?
ГОЛОСА: Мы все довольны (вычеркнуто). Не нужно прений. Вопрос ясен. Давайте голосовать.
МОЛОТОВ: Довольны? (вычеркнуто). Тогда разрешите предложить проект резолюция. Пункт первый: одобрить в основном проект Конституции СССР, представленный конституционной комиссией ЦИК СССР. Второй пункт: считать целесообразным созыв Всесоюзного съезда Советов для рассмотрения проекта Конституции СССР. Третий пункт: предложить руководящим центрам РСФСР, Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, Азербайджана, Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана, Казахстана и Киргизии немедленно приступить к выработке проекта своих конституций, а также конституций автономных республик применительно к проекту Конституции СССР. Есть ли какие-нибудь дополнения или поправки?
ГОЛОСА: Принять!».
Так неожиданно всплыла, ничем не мотивированная ни Сталиным, ни Молотовым, ранее не зафиксированная в решениях ПБ смена того форума, на котором проект должен был быть принят. Решение VII съезда Советов СССР предусматривало: «внести его на утверждение сессии ЦИК Союза ССР», а конституционной комиссии от 15 мая — «на ближайшей сессии ЦИК СССР», то есть на остававшейся последней для данного созыва — третьей, которая согласно еще действовавшей Конституции должна была собраться осенью, самое позднее — в декабре текущего года. Вполне возможно, вновь проявившаяся латентная оппозиция широкого руководства вынудила группу Сталина во время перерыва и решить вынести принятие своего проекта не на узкое собрание, которым являлась сессия и где численно превалировали все те же первые секретари крайкомов и обкомов, а на более многочисленное, где шансов на успех было гораздо больше.
Видимо, именно поэтому в коротком заключительном слове докладчик сосредоточил внимание только на сроках принятия Конституции.
«СТАЛИН: Видимо, дело пойдет так, что, скажем, ко второй половине июня президиум ЦИК СССР соберется и одобрит в основном проект Конституции или не одобрит — это его дело. И если одобрит, то примет решение насчет того, чтобы созвать съезд Советов для рассмотрения проекта Конституции. Ну, скажем, в ноябре, раньше ноября едва ли целесообразно.
ГОЛОСА: Правильно.
СТАЛИН: В начале ноября или в середине ноября.
ГОЛОС: В середине ноября.
СТАЛИН: Президиум имеет право передать рассмотрение проекта Конституции более высшему органу, чем сессия ЦИК. А коль скоро это решится, то скоро будет опубликован проект Конституции. Значит, для обсуждения в прессе проекта Конституции у нас будет июль, август, сентябрь, октябрь — четыре месяца. Люди могут обсудить, рассмотреть проект, обмозговать его с тем, чтобы на съезде Советов в середине ноября принять или не принять его для того, чтобы не получилось такого положения, что в ноябре у нас будет Верховный совет СССР вместо ЦИК, а в союзных республиках будут по-старому существовать ЦИКи, и чтобы этого неудобства не случилось, чтобы на долгое время оно не продлилось, придется дело поставить так, чтобы немедленно взялись за выработку своих конституций применительно к нашему проекту Конституции, а также за выработку конституций автономных республик с тем, чтобы после Всесоюзного съезда Советов, скажем, через месяц созвать свои республиканские съезды и там уже иметь готовые республиканские проекты для обсуждения и утверждения. На этих же съездах нужно создать свои верховные органы, республиканские верховные советы. Это для того, чтобы не получилось большого интервала между созданием Верховного Совета СССР и верховных советов союзных и автономных республик.
ГОЛОС: Товарищ Сталин, выборы пока что по-старому проводим?
СТАЛИН: Очевидно, да.
МОЛОТОВ: Приступить к выработке проекта Конституции с тем, чтобы в сентябре можно было созвать съезд (в правленой стенограмме — «Предлагается окончательно закончить выработку проектов республиканских конституций в сентябре»)
СТАЛИН: В середине сентября.
ПЕТРОВСКИЙ: Не позднее десятого.
ЛЮБЧЕНКО: Нельзя ли созвать Всесоюзный съезд первого декабря, тогда вторая половина ноября пойдет на выборы.
МОЛОТОВ: Окончательно закончить выработку к сентябрю.
ЛЮБЧЕНКО: Нельзя ли съезд созвать в первых числах декабря, тогда вторая половина ноября посвящается выборам, и в районах, и в областях это есть более или менее подходящее время для большинства, более свободное время от самых напряженных работ, в частности у нас на Украине и свекла, и сев, и хлеб.
МОЛОТОВ: Надо записывать это?
СТАЛИН: Это Президиум (ЦИК СССР. — Ю.Ж. ) решит.
МОЛОТОВ: Возражений нет? Считаю принятым».
* * *
Линия поведения, избранная широким руководством — демонстративное равнодушие к новой Конституции, столь весомо продемонстрированная в ходе работы Пленума, вскоре проявилась вновь. 11 июня Президиум ЦИК СССР принял постановление, одобрившее проект Конституции, но назначившее созыв Всесоюзного съезда Советов на 25 ноября, а не на начало или середину месяца, как того добивались Сталин и Молотов. Через день все газеты страны опубликовали проект нового Основного закона, а 14 июня ввели предусмотренную докладом Сталина рубрику «Всенародное обсуждение проекта Конституции СССР», где стали помещать отклики граждан: рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной армии. Кого угодно, но только не членов широкого руководства. Исключением стали статьи в «Правде» всего лишь двух первых секретарей крайкомов, Закавказского — Л.П. Берии (12 июня) и Сталинградского — И.М. Варейкиса (6 июля). Первая из них, случайно или сознательно содержала довольно примечательную фразу, раскрывавшую затаенные опасения узкого руководства. «Нет сомнения, — писал Берия, — что попытки использовать новую Конституцию в своих контрреволюционных целях будут делать и все заядлые враги советской власти, в первую очередь из числа разгромленных групп троцкистов-зиновьевцев».
Подчеркнуто уклонились от обсуждения первые секретари ЦК компартий Белоруссии Н.Ф. Гикало и Армении А. Ханджян. Опубликовали в «Правде» (25 и 27 июня соответственно) экономико-географические очерки о своих республиках. Н.С. Хрущев, первый секретарь МК, нашел, что несомненный интерес для читателей представляет содержание подписанной его именем статьи «Как мы организовали Дом пионеров и детские парки» (29 июня). Первый секретарь Винницкого обкома В.И. Чернявский счел необходимым обратиться к перспективе урожайности в области, зерновых и свеклы (1 июля), а донецкого обкома С.А. Саркисов — к проблеме технологии добычи угля (4 июля).
Члены широкого руководства не желали объяснять причину, побудившую их занять именно такую, отстраненную позицию, однако она была понятна очень многим, и не только сталинской группе. Известный писатель М.М. Пришвин, давно отошедший от политики (до революции он примыкал к эсерам), в своем дневнике, который он вел двадцать два года, записал 22 июня 1936 года: «Спрашиваю себя, кто же этот мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем безмятежным? И я отвечаю себе: мой враг — бюрократия, и в новой Конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всяческого творчества». Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно проголосовали за проект Конституции, но с другой стороны, никто из них не выступил открыто в ее поддержку, что стало все больше и больше напоминать откровенный саботаж. Они не дали ни в свою газету — центральный орган своей партии, ни в какую-либо другую, ни одной статьи, пропагандирующей достоинства демократии и советского парламентаризма, разъясняя их населению страны.
* * *
Группе Сталина приходилось срочно оценить серьезность ситуации, в которой она оказалась. Оценить и выработать ответные меры, соответствующие навязываемым правилам игры. Судя по дальнейшим событиям, узкое руководство вновь, как и в начале 1935 года, решило нанести упреждающий удар. Такой, который продемонстрировал бы и непреклонность его намерений, и то, что может ожидать его противников в случае продолжения противостояния. Возобновило опасную игру с огнем, непредсказуемую по своим последствиям.
Уже 19 июня, несомненно — по указанию свыше, НКВД и прокуратура продолжили работу «по немедленному выявлению и полнейшему разгрому троцкистских сил». Подготовили и представили на утверждение ПБ список наиболее опасных троцкистов, включавший 82 фамилии, которым можно было бы предъявить обвинение в подготовке террористических актов. Не ограничиваясь тем, Вышинский поставил вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева.
Узкое руководство, скорее всего, учитывая ход обсуждения Конституции, решило не распылять сил. Нанести окончательный, по возможности, удар по Троцкому, а также по сторонникам и Троцкого, и Зиновьева.
Вести допросы только что арестованных и передопросы тех, кто уже находился в заключении, поручили крупным работникам НКВД. Первому заместителю наркома Я.С. Агранову, первому заместителю начальника иностранного отдела ГУГБ В.Д. Берману, заместителю начальника СПО ГУГБ Г.С. Люшкову, заместителю начальника управления НКВД по Московской области А.П. Радзивиловскому, заместителю начальника СПО того же управления П.Ш. Симановскому. Они успешно справились с заданием, и уже 29 июля узкое руководство смогло — от имени ЦК — утвердить «Закрытое письмо», извещавшее всех членов партии об обезвреженной антисоветской организации, «троцкистско-зиновьевском блоке». Сводилось же «Письмо» фактически к трем пунктам.
Первое. В текущем году НКВД раскрыл несколько террористических групп в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах. Ими руководил троцкистско-зиновьевский блок, созданный в 1932 году. Его возглавляли Г.Е. Зиновьев и известные его сторонники, Л.Б. Каменев, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, Куклин, троцкисты И.Н. Смирнов, С.В. Мрачковский, В.А. Тер-Ваганян.
Второе. Задачей блока являлись террористические акты против С.М. Кирова, И.В. Сталина, К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича, Г.К. Орджоникидзе, П.П. Постышева и А.А. Жданова — членов и кандидатов в члены ПБ. Конечная же цель была такова: «одновременное убийство ряда руководителей парии в Москве, Ленинграде, на Украине, что расстроит ряды ВКП(б), вызовет панику в стране и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти».
Третье. Так как верхушка блока уже находилась в тюрьмах, все руководство террористической деятельностью в СССР взял на себя Троцкий. Однако, не располагая опорой внутри страны, он забрасывает в СССР террористов, заведомо зная об их связях с гестапо.
После изложения всего этого, «Письмо» приходило к однозначному выводу: «ЦК ВКП(б) считает необходимым… еще раз приковать внимание всех членов партии к вопросам борьбы с остатками злейших врагов нашей партии и рабочего класса, приковать внимание к задачам всемерного повышения большевистской революционной бдительности… Все парторганизации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке. Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован».
* * *
Две недели потребовалось руководству НКВД и Вышинскому, чтобы подготовиться к намеченному процессу — открытому, показательному, призванному своей подчеркнутой гласностью убедить в справедливости обвинений, предъявляемых Троцкому и Зиновьеву, не только мировое коммунистическое движение население Советского Союза, но и мировую общественность. «Из представителей печати, — сообщали Ежов и Каганович 17 августа 1936 года Сталину, — на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати. Просятся некоторые посольства». На следующий день они получили ответ из Сочи: «Согласен, Сталин».
15 августа 1936 года все советские газеты опубликовали сообщение «В прокуратуре СССР», известившее о «раскрытии ряда террористических троцкистско-зиновьевских групп», действовавших «по прямым указаниям находящегося за границей Л. Троцкого». О том, что «следствие по этому делу закончено. Обвинительное заключение утверждено прокурором Союза ССР и направлено с делом в военную коллегию Верховного суда Союза ССР для рассмотрения, согласно постановлению ЦИК СССР от 11 августа с. г., в открытом заседании».
Процесс открылся 19 августа. Тогда-то и обнаружилось, что число упомянутых в «Закрытом письме» обвиняемых вдвое больше тех, кто оказался на скамье подсудимых. В том, безусловно, и проявилась тщательная подготовка — отбор для открытого суда только тех, кто был непосредственно связан с террористическими троцкистскими группами. Подсудимых оказалось шестнадцать: Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, И.Н. Смирнов, С.В. Мрачковский, В.А. Тер-Ваганян, Е.А. Дрейцер, Р.В. Пикель, К.И. Рейнгольд, Э.С. Гольцман, И.Д. Круглянский, В.П. Ольберг, К.Б. Берман-Юрин, М.И. Лурье, Н.Л. Лурье.
Из Москвы Каганович и Ежов телеграфировали 19 августа Сталину в Сочи: «Суд открылся в 12 часов… Зиновьев заявил, что он целиком подтверждает показания Бакаева о том, что последний докладывал Зиновьеву о подготовке террористического акта над Кировым и, в частности, о непосредственном исполнителе Николаеве…». 20 августа: «Каменев при передопросах прокурора о правильности сообщаемых подсудимым фактах, подавляющее большинство их подтверждает… Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, подробно говорили о связях с правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористических групп правых… Мы полагаем, что в наших газетах при опубликовании отчета о показаниях Рейнгольда не вычеркивать имена правых. Многие подсудимые называли запасной центр в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова, называя их убежденными сторонниками троцкистско-зиновьевского блока. Все инкоры (иностранные корреспонденты. — Ю. Ж. ) в своих телеграммах набросились на эти показания как на сенсацию и передают в свою печать. Мы полагаем, что при публикации отчета в нашей печати эти имена также не вычеркивать».
Действительно, на следующий день газеты с новыми именами врагов появились в продаже. Один из них, М.П. Томский, в тот же день, 22 августа, на партсобрании возглавляемого им издательства покаялся в своих преступных связях с подсудимыми по процессу 16-ти, а следующим утром на даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством.
Из Москвы Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Ежов телеграфировали 24 августа Сталину: «Политбюро предложило отклонить ходатайство (о помиловании. — Ю.Ж. ) и приговор привести в исполнение сегодня ночью. Завтра опубликуем в газетах об отклонении ходатайства осужденных и приведении приговора в исполнение». Все шестнадцать подсудимых в соответствии с приговором были расстреляны.
Между тем, уже 16 августа в «Правде» появилась корреспонденция из Азербайджана о том, что газета «Бакинский рабочий» покрывает троцкистов. 19 августа — обширный, на два подвала, материал за подписью Л.П. Берии о разоблачении первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, который был в прошлом тесно связан с покончившим самоубийством еще полтора года назад В.В. Ломинадзе. 23 августа — сообщения об обличительно-разоблачительных партактивах, прошедших в Москве и Киеве, на которых с докладами выступили Н.С. Хрущев и П.П. Постышев. 22 августа — репортаж с московского завода «Динамо», рабочие которого потребовали «расследовать связи Томского — Бухарина — Рыкова и Пятакова — Радека с троцкистско-зиновьевской бандой».
Тогда же поспешили отмежеваться от обвиняемых и от своего недавнего вождя Троцкого его самые близкие сподвижники. 21 августа в «Правде» появились статьи «Не должно быть никакой пощады!» X.Г. Раковского, «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей» Г.Л. Пятакова, в «Известиях» — «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и ее гетман Троцкий» К.Б. Радека, 24 августа в «Правде» — ««За высшую меру измены и подлости — высшую меру наказания» Е.А. Преображенского.
Но все их попытки обелить себя оказались неудачными. С 26 июля по 16 сентября тихо, без малейшей огласки арестовали первого заместителя наркома тяжелой промышленности Г.Л. Пятакова, заместителя наркома легкой промышленности Г.Я. Сокольникова, заместителя наркома путей сообщения Я.А. Лившица, начальника Главхимпрома НКТП С.Л. Ратайчака, замначальника Цудортранса Л.П. Серебрякова, заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б) К.Б. Радека, первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, заместителей командующих войсками военных округов: Ленинградского — В.М. Примакова, Харьковского — С.А. Туровского; военного атташе в Великобритании В.К. Путну, а также других когда-то открытых троцкистов, в том числе Л.С. Сосновского и Н.А. Угланова.
* * *
В то же время под подозрение в связях с троцкистами и правыми попадает и глава НКВД Ягода. Доверия к нему у Сталина уже не было — ведь за полтора года он так и не довел до конца «Кремлевское дело», а также, несмотря на полугодовую подготовку, мало что сумел решить и августовским процессом. То, что на этом процессе вдруг всплыли имена и троцкистов — Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова, и «правых» — Бухарина, Рыкова, Томского, оказалось заслугой отнюдь не следователей Лубянки, а государственного обвинителя А.Я. Вышинского и основного куратора подготовки и ведения процесса — Н.И. Ежова.
25 сентября 1936 года Сталин и Жданов направляют телеграмму в Москву: «ЦК ВКП(б) Тт. Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро ЦК. Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнуделом. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока ОГПУ, опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей наркомвнудела. Замом Ежова в наркомвнуделе можно оставить Агранова… Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича… Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК».
Выбор Н.И. Ежова как преемника Г.Г. Ягоды, скорее всего, последовал по трем наиболее вероятным причинам. Во-первых, потому, что за пять с половиной лет работы в аппарате ЦК он проявил себя как весьма исполнительный сотрудник. Кроме того, что являлось весьма важным для такого назначения, Ежов никогда не состоял ни в одной из оппозиционных групп.
Во-вторых, о чем Сталин не мог не помнить, Ежов еще летом 1935 года, занимаясь обменом партийных билетов, использовал возможности НКВД для выяснения подлинного прошлого членов партии, сопоставляя данные НКВД с теми данными, которые указывалась в анкетах. Такой подход в сложной и критической ситуации не мог не сыграть в пользу назначения Ежова наркомом внутренних дел.
Наконец, решающую роль при выборе преемника Ягоды должна была сыграть подготовленная в конце 1935 года рукопись Ежова «От фракционности к открытой контрреволюции», в которой он доказывал уже состоявшийся переход многих оппозиционеров к антисоветской деятельности.
Прямым следствием телеграммы от 25 сентября стало решение ПБ от 26 сентября: «Освободить т. Ягода Г.Г. от обязанностей народного комиссара внутренних дел Союза ССР. Назначить тов. Ежова Н.И. народным комиссаром внутренних дел Союза ССР с оставлением его по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД». Что касается работы секретарем ЦК, то следует заметить, что начиная с октября она свелась для Н.И. Ежова к чисто формальному голосованию по проектам решений, выносимых на рассмотрение секретариата.
И еще отметим, что Ежов пока не обрел всей полноты безраздельной власти над НКВД, он был вынужден координировать всю свою работу, включая и аресты, с заведующим политико-административным отделом И.А. Пятницким. Тем, который играл на то время весьма неоднозначную роль…
Всего через три дня после вступления Н.И. Ежова в новую должность, ПБ приняло документ, предназначенный для Ежова, Таля и некоего Бегового (личность его установить не удалось).
Решение ПБ выглядело следующим образом. «Утвердить следующую директиву «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам»:
а). До последнего времени ЦК БКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе.
б). В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не завершены, но и тех, которые были раньше высланы».
Данное решение ПБ стилистически более напоминает стенографическую запись речи кого-то (Сталина?), некое своеобразное напутствие Ежову, указание на то, с чего же ему незамедлительно следует начинать работу, нежели обычный партийный документ. Действительно, если отбросить, не принимать во внимание специфические слова вроде «мерзавцев», «отряд мировой буржуазии», «разведчики», «шпионы», «диверсанты» и вредители», то есть чисто эмоциональные оценки сторонников Троцкого и Зиновьева, то остается существенное, программа. Она же сводится к предельно четкому установлению: необходимо немедленно расправиться (хотя юридически смысл понятия и предельно расплывчат) со всеми без исключения выявленными, известными троцкистами и зиновьевцами, то есть левыми.
Что же стояло за таким жестким требованием? Результаты августовского процесса? Вряд ли, ибо они заблаговременно, еще 29 июля, были достаточно ясно сформулированы в закрытом письме ЦК ВКП(б). Может быть, «Директиву» породило то, что всплыло уже потом, во время судебного заседания? Или первые показания на допросах Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова? Но и все это не могло потребовать столь долгого осмысления…
Пока, до открытия всех без исключения архивных документов по данной проблеме, можно давать объяснения лишь предварительно. В случае возникновения предельно острой, кризисной ситуации в стране именно троцкисты и зиновьевцы неизбежно бы оказались своеобразным катализатором, предельно ускорившим развитие политических процессов внутри партии. Ведь основная масса партократии была не только чрезвычайно близка «левым», но и едина с ними всего десять лет назад. И потому могла, даже неожиданно для себя поддержать своих прежних товарищей, выступив вместе с ними против реформаторской группы Сталина.
При выборе первой цели для нанесения удара, Сталину приходилось, безусловно, не забывать еще и о том, что его главный противник, Троцкий, не только жив, но и на свободе, недоступен для него. Продолжает активно действовать в слишком близкой Норвегии (вскоре смененной, отнюдь не по собственной воле, на далекую Мексику). Несомненно, воздействует в СССР на своих сторонников, да и не только на них.
* * *
Вся эта совокупность факторов, которые осенью 1936 года не могли не учитываться, скорее всего, и обусловила не только выбор направления первого репрессивного удара, но и, вместе с тем, некоторую двойственность при принятии внутриполитических решений. Одновременно и отступления по одним вопросам, и наступления — по другим.
Так, явно под давлением противников политических реформ, 9 октября ПБ вынуждено было отказаться от желания провести уже 7 ноября 1936 года во время военного парада на Красной площади только что созданные казачьи подразделения. ПБ перенесло эту акцию, которая непременно слишком многим напомнила бы о недавней кровавой борьбе с белоказачеством, на более отдаленный срок — 1 мая 1938 года.
Чуть позже, 28 октября, ПБ уже пошло на своеобразный размен. Утверждая текст лозунгов к 19-й годовщине Октября, подготовленных в отсутствии находившегося в отпуске Стецкого его заместителем по агитпропу В.Г. Кнориным, ПБ отклонило два из них. Левацкий — «Да здравствует социалистическая революция во всем мире!», и реформаторский — «Да здравствует Конституция Союза ССР! Пусть крепнет и развивается рабоче-крестьянская демократия!».
Вместе с тем узкое руководство тогда же пошло и на откровенно вызывающие действия, открыто выражавшие его реформаторские идеи. 13 ноября решением ПБ был утвержден приказ Комитета по делам искусств о снятии оперы «Богатыри» с репертуара московского Камерного театра, руководимого А.И. Таировым. Приказ, немедленно опубликованный «Правдой», «Известиями», «Советским искусством», «Литературной газетой», иными изданиями, так мотивировал причину запрещения спектакля: он «чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа; дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа, так как оно способствовало сближению славянских народов с народами более высокой культуры».
Давно не встречавшиеся в «Правде», других советских газетах такие «внеклассовые» выражения, как «героические черты русского народа», «народные представления», безапелляционные положительные оценки крещения Руси и христианства — не могли не оказать положительного воздействия на интеллигенцию. Прежде всего, русскую. А заодно помочь ей правильно разобраться в том, что же происходило на протяжении всего 1936 года.
9 ноября 1936 года выходит еще одно решение ПБ: о проведении на государственный счет, на высоком официальном уровне похорон В.Г. Черткова — ближайшего друга и сподвижника Льва Толстого. В.Г. Чертков, как и учитель, презрел свое происхождение и богатство. Дворянин, блестящий конногвардеец, он покинул «свет» и отдал полвека жизни пропаганде творчества и учения величайшего русского писателя. Создал прогрессивное, широко известное в конце XIX века издательство «Посредник», организовал переселение духоборов в Канаду, в Лондоне печатал вызывающе антиправительственную газету «Свободное слово». Потом уже, с 1928 года, являлся главным редактором полного собрания сочинений Л.Н. Толстого.
Да, вряд ли можно было найти тогда человека, более далекого не только от большевизма, но и вообще от всего, чем жила Страна Советов последние почти двадцать лет. Однако, не считаясь с тем, узкое руководство не просто расценило его смерть как тяжелую утрату для страны, для национальной культуры, — оно сделало все возможное, чтобы отдать Черткову должное, достойно проводить его в последний путь.
Наконец, в том же ряду фактов, безоговорочно свидетельствовавших о происходивших воистину тектонических сдвигах в политике, находится решение ПБ, принятое 21 ноября по инициативной записке Я.А. Яковлева. «Тов. Радченко, — писал Яковлев о начальнике всесоюзного объединения «Заготлен», — направил управляющим своих контор распоряжение, в котором написано: «Предлагаю Вам уволить всех исключенных из партии при проверке партдокументов». Считаю, что этот способ себя страховать и подкидывать ЦК исключенных из партии как безработных, по меньшей мере, непартийным. Предлагаю проект постановления ЦК ВКП(б)». На следующий день «Правда» на первой полосе опубликовала подготовленный Яковлевым текст под набранным жирным шрифтом заголовком — «Постановление ЦК ВКП(б)»: «Отменить распоряжение начальника «Заготлен» тов. Радченко об увольнении с работы всех исключенных из партии, поскольку это распоряжение противоречит политике партии и нарушает законы СССР, запрещающие увольнять кого бы то ни было с работы за беспартийность».
В действительности за Яковлевым, вернее за его запиской, стоял только что вернувшийся из отпуска Сталин, который лично завизировал постановление, проголосовав на его оригинале «за». Ну, а вынудить к тому Иосифа Виссарионовича, как можно легко представить, могло только одно. Необходимость как-то поправить «Директиву», направленную Ежову. С одной стороны, несколько ослабить, даже приглушить ее слишком очевидную резкость. Загодя исключить расширительное возможное ее истолкование и сотрудниками НКВД, и на местах — в областных и краевых комитетах, ЦК нацкомпартий. Подчеркнуть лишь внешне суровым (отсюда и отсутствие меры наказания) осуждением приказа Радченко требование не допускать никакой самодеятельности в столь важном вопросе. Не позволять подменять «расправу» с троцкистами и зиновьевцами «охотой на ведьм». Ведь по существовавшим тогда правилам игры человек, исключенный из партии и уволенный с работы, автоматически становился объектом самого пристального внимания местных органов НКВД.
* * *
Если данное объяснение правильно, то постановление по делу Радченко увидело свет как нельзя вовремя. Н.И. Ежов уже приступил к выполнению «Директивы». Правда, начал не с арестов и приговоров, а с более на тот момент значительного: с кадровых передвижек и перестановок, с реорганизации аппарата наркомата.
Буквально на третий день после своего назначения Николай Иванович избавился от правой руки Г.Г. Ягоды — Г.Е. Прокофьева. На место же Прокофьева 29 сентября утвердили М.Д. Бермана, кадрового чекиста, работавшего в «органах» с августа 1918 года. Затем Н.И. Ежов взял к себе еще двух заместителей, для которых были созданы персональные посты. 16 октября — М.П. Фриновского, также кадрового чекиста, с 1926 года служившего преимущественно в пограничных войсках, которые он и возглавил в 1933 году. Утвержденный на пост замнаркома, как и М.Д. Берман, Фриновский сохранил и прежнюю должность. А месяц спустя, 3 ноября, заместителем Ежова стал еще и Л.Н. Бельский, опять же кадровый, с весны 1918 года, чекист. У Н.И. Ежова он возглавил Главное управление милиции.
Кадровые перестановки провели и на следующем уровне руководства НКВД. 15 октября укрепили его людьми со стороны, утвердив на ответственных должностях двух человек. Начальником отдела кадров наркомата — М.И. Литвина, до того служившего в Красной армии, затем находившегося на профсоюзной работе, а с 1930-го — на партийной: в ЦК ВКП(б) — в распредотделе, в ЦК КП(б)У — заведующим отделом кадров, заместителем заведующего транспортным отделом, заведующим сельхозотделом, и последний год — вторым секретарем Харьковского обкома. На менее заметный, даже скромный пост — начальника административно-хозяйственного управления НКВД — назначили С.Б. Жуковского. В годы гражданской войны он был армейским политработником, в 1922–1923 годах — работал в распредотделе ЦК ВКП(б), затем в ЦКК-РКИ, НКПС, ВСНХ, Наркомате внешней торговли.
Одновременно понизили в должностях семерых старых сотрудников Г.Г. Ягоды. П.П. Буланова, секретаря коллегии ОГПУ-НКВД с января 1929 года, перевели на должность ответственного секретаря Особого совещания. В.Е. Цесарского, с 1935 года особоуполномоченного при наркоме, всего на месяц сделали начальником учетно-регистрационного отдела НКВД. Г.А. Молчанова, начальника ключевого тогда секретно-политического отдела, направили наркомом внутренних дел Белоруссии. Начальника особого отдела М.И. Гая (Штоклянда) — начальником управления НКВД по Восточно-Сибирскому краю. Начальника отдела кадров наркомата Я.М. Вейнштока — начальником тюремного отдела. Главного инспектора при НКВД Н.М. Быстрых — заместителем начальника Главного управления милиции. Начальника учетно-регистрационного, чрезвычайно важного, несмотря на название, отдела Я.М. Генкина — заместителем начальника тюремного отдела.
На освобожденные таким образом должности были назначены: Я.А. Дейч вместо Буланова, А.Я. Беленький вместо Цесарского, В.М. Курский вместо Молчанова, И.М. Леплевский вместо Гая, В.Е. Цесарский вместо Генкина.
Наконец, 28 ноября, приказом по НКВД, вне всякого сомнения согласованного с ПБ, в наркомате создали еще один отдел, — первый или охраны. Охраны высших должностных лиц партии и страны, что служит непременным атрибутом власти в любой стране, в любые времена. Этот отдел был многочисленным, состоявшим из 24 отделений, а его начальником утвердили комиссара 2-го ранга К.В. Паукера, иностранца на советской службе. В 1915 году Паукер как фельдфебель уланского полка австро-венгерской армии попал в русский плен. Участвовал в гражданской войне, вступил в партию, с 1920 года стал работать в ВЧК, практически сразу же — в оперативном отделе, в котором уже в 1923 году дослужился до должности начальника. В опероде 28 ноября 1936 года Паукера заменил Н.Т. Николаев-Журид, перед тем — заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области.
Но почему следует придавать столь серьезное значение созданию отдела охраны? Да потому, что оно свидетельствовало о весьма серьезном, даже опасном положении, в котором оказалось узкое руководство, недвусмысленно указывало и на то, что группа Сталина ощутила реальную опасность, которая ей, несомненно, угрожала. Вынуждена была предпринять беспрецедентные за все девятнадцать лет существования советской власти меры по обеспечению собственной безопасности.
Далеко не случайно ни осенью 1933 года, когда произошло два довольно серьезных инцидента, которые могли быть истолкованы как покушение на Сталина, ни в декабре 1934 года, после убийства Кирова, никаких мер по усилению безопасности принято не было. Узкое руководство не ощутило в том необходимости. Чувствовало себя вполне уверенно. Предельно же усилили персональную охрану узкого руководства только в конце ноября 1936 года. На четвертый день работы VIII чрезвычайного съезда Советов ССР. За несколько суток до проведения решающего голосования по проекту Конституции — сначала на Пленуме, а затем уже и на самом съезде. И тогда, когда НКВД, в основном, выполнила «Директиву» по разгрому троцкистско-зиновьевской оппозиции.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.