Портреты некоторых победителей

Портреты некоторыхпобедителей

Пошли годы, нет в живых многих участников сражений Великой Отечественной войны. Какие они были замечательные люди! Мне посчастливилось знать многих из них. Я расскажу здесь лишь о нескольких встречах, которые имеют прямое отношение к завершающему историческому моменту в войне. Да и сами эти люди стали личностями историческими. Пройдут еще годы, не будет и меня на этом теплом свете, но, я думаю, потомки наши с благодарностью прочтут строки о нас, живших в далекие, счастливые дни, когда мы праздновали Победу. Начну рассказ о замечательных победителях с Владимира Семеновича Антонова. Мы с ним познакомились в 1959 году в городе Ош, в предгорьях Памира. Я там командовал Отдельным горнострелковым полком, а генерал-лейтенант Антонов, будучи начальником военной кафедры в одном из институтов столицы Киргизии – Фрунзе, привозил в наш полк студентов на стажировку. Вот в те дни он мне рассказал о боях за Берлин, в которых командовал 301-й стрелковой дивизией, и подарил свою книгу «Путь к Берлину». Его дивизия брала главное здание гестапо, министерство авиации, Карлсхорст (где позднее была подписана капитуляция), Трептов-парк и другие крупные объекты. Дивизия Антонова штурмовала имперскую канцелярию и взяла последнее прибежище Гитлера – фюрербункер. Владимир Семенович рассказывал: «– Ночью и утром первого мая мы готовились к последнему штурму. В десять часов утра позвонил командир корпуса генерал Рослый, поздравил с праздником и приказал начать атаку в одиннадцать часов. После артиллерийского налета полки ворвались в сад, в северной его части в дыму и пыли просматривалось громадное бетонное сооружение. Мы тогда не знали, что это бункер фюрера. Эсэсовцы из особых частей и охраны Гитлера оказывали яростное сопротивление. Перед самым бункером они черной волной ринулись в контратаку, схлестнулись мы с ними в отчаянной рукопашной схватке. Сад имперской канцелярии кипел как адский котел. Мне плохо было видно в дыму и пыли, что происходит в саду. Я позвонил командиру полка Гумерову, он, видавший виды подполковник, коротко ответил: – В саду творится что-то невообразимое! Там все смешалось в рукопашной. Из двери, ведущей в бункер, били пулеметы. Очень кстати оказался здесь сержант Тимошенко со своей „сорокапяткой“. Пушечка маленькая, но дело сделала большое. Прямой наводкой сержант всадил несколько снарядов в пулеметные гнезда, и тут же в двери бункера кинулись бойцы взвода лейтенанта Пескова. 1054-й полк одолел эсэсовцев в саду в рукопашной! Утром пришел генерал Рослый, мы спустились с ним в бункер. Я показал наши трофеи: штандарт „Адольф Гитлер“. Тогда я, понятно, еще не знал, что на параде Победы его бросят на брусчатку к подножию Мавзолея. Вскоре прибыл и командующий армией Берзарин. Я ему передал личную карту Гитлера с последней обстановкой. Берзарин посмотрел на висевших на стенах орлов – гитлеровские символы – и приказал: – Снять этих хищников! Полки моей дивизии получили почетное название Берлинских, 301 -я дивизия была отмечена орденом Суворова 2-й степени». Следующий, с кем я познакомлю читателей, – командир прославленной 150-й дивизии, штурмовавшей рейхстаг, – генерал-полковник Шатилов. Последние годы Василий Митрофанович жил в доме на Старой площади, напротив тогдашнего здания ЦК КПСС. Место и дом престижные, здесь жили многие известные люди. На той же лестничной площадке, где была квартира Шатилова, до войны жил маршал Егоров. Я бывал у Василия Митрофановича много раз, и он мне рассказывал подробности штурма рейхстага и водружения Знамени Победы. «– В горячке боя едва не получился казус с этим рейхстагом, – улыбаясь, говорил Шатилов. – Звонит мне командир полка Зинченко, которому я поставил задачу брать рейхстаг, докладывает: – Перед нами какой-то большой серый дом, он закрывает рейхстаг. Силы на него я тратить не буду, обойду справа, а там уже будет рейхстаг. Смотрю я на карту, вроде бы большого серого дома в полосе наступления полка нет. О чем он докладывает? Спрашиваю: – Уточни, что за дом перед тобой? Кроль-опера? Не может быть – она на юго-запад от тебя. Разобрались. Оказалось – большой серый дом и есть рейхстаг. Вот так, чуть не обошли мы его в дыму сражения. Тяжелые шли бои, каждый метр с боем брали. Жалко было солдат, за несколько часов до конца войны жизни отдавали! Зинченко докладывает: – Рота Сьянова приближается к главному входу. К нему пошел комбат Неустроев – поторопить. – А где знамя Военного совета? – спрашиваю. – Рядом, на моем НП. – Так его же сразу надо водружать, как ворвутся. – Да некому этим заниматься, такой бой идет, товарищ генерал! Я решил его попугать: – Ну раз тебе некогда, передам знамя в полк Плеходанова. Он найдет подходящих людей. Зинченко тут же опомнился и про бой забыл. Как же, знамя хочет комдив забрать. Кричит в трубку: – Товарищ генерал, уже нашел нужных людей, вот они рядом со мной, боевые, опытные разведчики – сержант Егоров и сержант Кантария. Я им уже задачу ставлю. – Ну то-то же! – усмехнулся я. Военный совет армии выдал девять знамен – по одному каждой дивизии, наступавшей в центре города. Кто первый возьмет рейхстаг, тот и будет водружать знамя. Мы тогда его не называли Знаменем Победы...» Не стану пересказывать другие перипетии разведчиков и знамени на пути в рейхстаг. Сразу перехожу к тому, что узнал от полковника Зинченко. Мы с ним не только были знакомы, я даже снял о нем телефильм для передачи «Подвиг», которую вел несколько лет на центральном телевидении. Герой Советского Союза Зинченко со своим полком брал рейхстаг и был назначен первым его комендантом. «– Бои за рейхстаг были очень тяжелые, и на подступах и в самом здании. Оно огромное, сюда несколько тысяч гитлеровцев сбилось. Сопротивлялись отчаянно. Бои шли на этажах и в подвалах. Кантария и Егоров со знаменем тоже расчищали себе дорогу огнем из автоматов»... Но об эпизодах боя знаменосцев, узнаем от Кантарии. А Зинченко я спросил: – Кто придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, как только вышли к стенам рейхстага, стали запечатлевать этот исторический момент? – Нет, мы еще вели бои внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел из рейхстага, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи друг другу вставали. А потом лестницы нашли в подвале, притащили и расписали весь дом до самых карнизов. – Жуков тоже расписался? – Да, и он, и сопровождавшие его генералы. – А как это произошло? – Первым его встретил один из моих комбатов – капитан Неустроен, а потом и я подошел, как только мне сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, улыбался, был очень доволен. Спросил: «Как же наверх до самого потолка добрались?» Я рассказал, показал лестницы. Неустроева спросил: «Ну вы, конечно, первыми расписались?» – «Никак нет, товарищ маршал, – ответил капитан, – пока мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали». Жуков больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а потом и сам расписался на одной стене... Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и псе росписи, в том числе и Жукова, затерты. В заключение осталась беседа с Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 1980—1986 годах главным редактором журнала «Новый мир». В одном из номеров незадачливый автор (не помню его фамилию, а комплекта журналов за те годы под рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны. Вскоре после публикации раздается звонок телефона: – Это говорит Кантария, которого вы похоронили... Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя. В общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантария извиниться не только лично, но и публикацией в журнале. Я немедленно отправился в гостиницу «Москва», встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в очередном – седьмом номере журнала за 1982 год – была опубликована моя беседа с ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений. "Кантария среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не носит традиционные для грузин усы – гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть потому, что мы оба бывшие разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с первой минуты заговорили на «ты», как давние знакомые. С естественным для него и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело рассказывать: – Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное было мое возвращение. Радостно – победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие на фронт, – их было шестьдесят один – многие погибли. – Как налаживалась жизнь? – Хороню налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. Росли дети – сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков! – А какая у тебя мирная профессия, кем работал? – У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. После войны на родную землю вернулся – пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках – плотником. Работать надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой. – Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался? – Как можно потерять связь с друзьями! Не только переписывались – много раз ко мне в гости в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович, командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты приезжай, другом будешь. Запиши адрес. – А сам, Мелитон, много ездишь? – Очень много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был – япочетный гражданин города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на купол комсомольцем. – О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал съезда? – Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, осколки, понимаешь, летят.. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым. Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны младшего сержанта надел. – А какое у тебя сейчас воинское звание? – Младший сержант. – Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить тебя в звании. – Я сам просил, чтобы не повышали. – Почему? – Когда я шел на рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для всех младшим сержантом Кантарией. – Как сейчас здоровье, ранения не сказываются? – На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут ранен, и тут, и тут, – он быстро показывает на руку, ногу, спину, – а все равно здоров! Гвардия, дорогой, не болеет! Мы говорили еще о многом. Мелитон был весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что таким же он был и в дни войны, и на параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. Много я их видел на фронте – разных национальностей: русские, украинцы, грузины, татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека служили слова: «Я бы с ним пошел в разведку». Мелитон Кантария из таких – верный, надежный, добрый, прочный человек!" Вот такие у меня происходили счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями – победителями.