Глава 6 ГЕОГРАФИЯ СЛАВЯН
Глава 6
ГЕОГРАФИЯ СЛАВЯН
— Историки не любят географии…
— Нет, что вы, историки-то любят. Это дураки географии не любят. А география — их…
Разговор на конференции по социоестественной истории
Русь — часть славянского мира
Русь так велика, что разные группы русских живут в очень разных условиях. Не принимать это во внимание попросту рискованно — всегда есть опасность не понять, не учесть каких-то важных обстоятельств.
Но Русь занимает только часть славянского мира. Ее судьба — часть судьбы других славян. А судьбы славянского мира тесно связаны с огромностью пространства между Балтикой и Средиземным морем.
Где появились первые в истории славяне, народная память удержала очень слабо. По «Повести временных лет», славяне — «родом с Дуная» и по дороге на Днепр пересекли Карпаты.
В пользу отрогов Карпат, обращенных к Дунаю, говорит контрастность, мозаичность ландшафтов в этом месте. Может быть, «Повесть…» и не врет.
Но так же «подозрительны» все вообще места, где есть лесные поляны, заканчиваются горы или проходят леса и степи. Северные отроги Карпат ничуть не менее контрастны, чем южные, и некоторые ученые всерьез полагают, что славяне появились в верховьях Вислы. Стоит ли упоминать, что первыми высказали такое предположение ученые-поляки? Честно говоря, сам не могу сказать, важно ли это.
Есть теория появления славян на Верхнем Днепре. Ее очень любят ученые русского происхождения.
Существует теория возникновения славян на востоке Карпат, в долине реки Тисы, на территории современных Волынской и Львовской областей Украины. Ученые какого народа особенно любят эту теорию, не так уж трудно догадаться.
Есть и другие теории, еще более экзотические — например, итальянской прародины или выводящая славян с Северного Кавказа.
Место появления славян, как видит читатель, остается куда как неясным. Но хорошо известно, какую территорию славяне считали «своей» и на какой территории они обитали в VIII–X веках. Тогда землей славян была огромная, редко заселенная территория: от Балтики до Адриатического моря и от центра Европы до бассейна Дона.
Это Центральная Европа — территории, на которых располагаются сейчас Польша, Чехия, Словакия, восточная часть Германии от бассейна реки Эльбы-Лабы. И это западная часть Восточной Европы. Но далеко не ВСЯ Восточная Европа! Это центр и север Украины, юг Белоруссии, крайний запад современной Российской Федерации.
На этой территории известны самые древние археологические культуры, которые уже наверняка созданы славянами: тушемли-колочинская, черпеньковская, пражско-корчакского типа, мощинская и т. д.
Южная Европа, все, что к югу от Дуная, — изначально не славянская земля. Но, возникнув, новая культура и должна распространяться везде, куда в состоянии проникнуть. А имперские земли манят и богатством, и цивилизацией — каменными строениями, письменностью, многолюдством, разнообразием, яркостью жизни. Так же «тянуло» германские племена в Италию, Галлию, Испанию. И к богатству, и к новым возможностям.
Что происходило со славянами в IV–VI веках, нам судить очень непросто, — письменности у славян еще нет, археологические данные отрывочны, неточны. К счастью, есть книги, написанные представителями более цивилизованных народов.
В IV–VI веках Дунай перестал быть рекой романизированных племен иллирийцев и стал славянской рекой. И к северу, и к югу от Дуная славянское население преобладало. В Македонии, где когда-то в Пелле кривой Филипп приглашал Аристотеля для обучения Александра, возник славянский этнос с таким же названием: македонцы. Даже в саму Грецию славяне проникали, и не по одному человеку. В VII веке славяне составляли 80 % населения Пелопоннеса (правда, уже к X–XI векам они оказались полностью ассимилированы). В 622 году славянский флот появился даже у берегов Италии. Славяне переселялись на субтропические имперские земли — на Крит, в Малую Азию, в Италию.
Арабы тоже хорошо познакомились со славянами. Ибн-Фадлан в VIII веке обнаружил славянских переселенцев на Северном Кавказе.
Византийский писатель Прокопий Кесарийский много писал о славянах, и от него мы знаем, как именно в это время славяне проникали на юг, за Дунай, в коренные земли Восточной Римской империи.
Прокопий написал несколько книг, из которых основные — официозная книга «Войны», в которой он возводил императора Юстиниана на пьедестал почти что живого бога; и книга «Тайная история», где Прокопий смешивал императора-благодетеля с грязью. Но в обеих этих книгах, написанных в 550–553 годах, он уделял большое место славянам, подробно описывал их вторжения в Империю. От него мы знаем, что славяне взяли такую крупную крепость, как Топер [53].
Много интереснейших вещей о славянах написал Иордан, по происхождению гот [54]. Он хорошо знал славян, проникающих за Дунай, а уже Поднепровье и территория современной Чехии были для него дикой северной периферией, где слишком холодно и о которой мало что известно.
О чем это свидетельствует? О том, что в VI–VII веках родина славян сильно приросла югом.
Вообще «нечто» постоянно и упорно влекло славянские племена на юг (даже когда обстоятельства требовали от них движения на север и восток, в холодные области). Движение русских и малороссов на юг в XV–XVIII веках удерживалось только татарской опасностью. Но при первой же возможности славяне начали заселение Кубани и Причерноморья — причем явно без качественного изменения привычных форм хозяйства.
Не забираясь на север дальше южного берега Балтики, славянские племена сумели расселиться даже в полусубтропических и субтропических землях Балканского полуострова.
И все-таки «южный вектор» славянской экспансии дал не очень большие результаты. Возник, конечно, мир задунайских славян, но в большей части земель они не прижились. Ни Северный Кавказ, ни Крит так и не стали славянскими.
На юг, во-первых, двигаться оказалось очень непросто — юг плотно заселен, и никто добром своих земель не отдает.
Во-вторых, проникшие на юг быстро ассимилируются — то есть смешиваются с другими племенами и народами, в тамошней-то разноплеменности и плотности населения! На юге живут народы цивилизованные, сильные, и именно они поглощают полудиких пришельцев-славян, а вовсе не славяне их. В жилах современных сирийцев, греков, турок немало славянской крови. Ну и что? К распространению на юг славян это не привело, а скорее только усилило местные народы притоком славянской крови, и только.
Почти одновременно с «южным вектором» славянского расселения возник и «восточный». Если славяне и появились на Днепре, то получается, на восток они начали двигаться даже несколько позже. В IX веке под современным Воронежем появляется одно-единственное славянское поселение. Но и в X веке весь бассейн Дона — не славянская земля.
Точно так же и по Оке, и Волге, и по всей территории, которую мы сейчас называем Русским Севером, в VIII веке совсем нет поселений славян. В IX веке там появляются отдельные славянские поселения. В X веке славянское население там уже присутствует, к XIII — преобладает.
Только в XV веке славянское население становится преобладающим в междуречье Оки и Волги, и только в XIV веке славянское расселение достигает Заволжья.
Получается, что целое тысячелетие, с IV по XV век, славянский мир становится все больше по территории, и в основном за счет восточных, в меньшей степени южных земель. Но есть в этом еще одна сторона, и ее необходимо обсудить.
На всей восточной территории расселения славян одновременно обитают и другие, неславянские племена: балтские, финно-угорские. Вся территория Волго-Окского междуречья, Северо-Восточной Руси — это земля финского племени меря. Финские племена водь, весь, чудь заселяют весь Русский Север и северо-запад.
Впрочем, и это все в истории достаточно обыденно. Расселяясь как можно шире, новый народ занимает, завоевывает, захватывает земли с разноязычным, разнокультурным населением. Это население совсем не обязательно так уж радо пришельцам, и очень часто приходится покорять их силой оружия. Другое дело, что при благоприятном стечении обстоятельств «завоеванные» постепенно перенимают культуру «завоевателей», их язык, образ жизни и даже самоназвание. «Завоеванные» сливаются с «завоевателями», перестают отделять себя от них, и возникает новый народ, состоящий из потомков и «завоевателей», и «завоеванных».
Потомки славянских поселенцев на востоке и местных финно-угорских племен говорили на славянском языке, называли себя «славянами» и «русскими», и все дружно считали своей родиной Волго-Окские ополья и Поволжье.
Итак, славянский мир становится все больше и больше, распространяясь на юг и восток. И оставался пока чем-то единым — даже в VIII–X веках. Намереваясь перенести столицу в Искоростень на Дунае, Святослав скорее «возвращался домой», чем «уходил из дома». Кирилл и Мефодий в том же IX веке создавали письменный и церковный язык не для одного какого-то племени, а для всех славян.
Но вот дальше судьбы разошлись. Огромность территории с неизбежным разнообразием климатов, почв, фаун, речных систем быстро привела к сложению у славян нескольких и разных систем хозяйственной деятельности. Слишком в разных условиях они жили. Соответственно, сложились разные типы славянских культур.
Славяне расселились на территории, где при всем желании нельзя было вести хозяйство одними и теми же методами. На разные народы, даже на разные цивилизации, развела славян не история, а сама по себе география.
Север и юг
На юге славянского мира тепло. Южнее Дуная климат близок к субтропикам. Здесь не надо много земли, чтобы прокормиться самому и прокормить семью. Земледелие здесь важнее скотоводства, и люди готовы распахать почти всю землю, которая годится под посевы.
Там, где такой земли много — то есть на всех равнинах, где горы и море не теснят человека с плугом и мотыгой, — во всех таких местах люди будут жить очень плотно. В каждой деревне будет жить много людей. Ведь главное для земледельца — доступность своей земли. Если каждому земли нужно много — приходится селиться подальше друг от друга. Если земли каждому нужно меньше, участки невелики — можно селиться тесно, вплотную друг к другу. А ведь люди в прошлом старались далеко не расходиться без нужды: вместе и веселее, и безопаснее.
На юге часты сильные ветры, особенно опасные потому, что леса на равнинах давно нет. На юге — проблемы с водой. Тем более что людей много. Большие, многолюдные села юга не стремятся к возвышениям, наоборот. Большие села юга жмутся в понижения, чтобы спастись от ветров и оказаться поближе к воде.
На юге выгодно разводить сады. Яблоки, груши, орехи, персики — вовсе не лакомство, а самая обычнейшая пища. При осадах, нашествиях, войнах сушеные фрукты — очень выгодный вид запасов: легкие, долго хранятся. И вкусные. Значит, окрестности сел юга, их неказистые домики скроет сплошной покров фруктовых деревьев. Весной нежное бело-розовое кипение вызовет обострение романтических чувств у юношей и девушек. Осенью звук падения спелых плодов — интерес совсем другого рода.
На юге тепло. Не нужны бревенчатые срубы, не обязательна каменная кладка. Можно сделать не избу, а хату. По мнению многих ученых, само слово «изба» — не коренное славянское слово. Оно происходит от германского stube — штабель и занесено к славянам германским племенем готов. «Штабелем» клали бревна, делая теплое в любом климате, надежное, удобное жилище.
А вот хата, по мнению тех же ученых, — как раз типично славянское, искони славянское жилище, и первоначально хата не имела ничего общего с избой. Потому что стены хаты делались из переплетенного лозняка — плетня, обмазанного сверху глиной. Сделать такую хату можно быстро, и трудовых затрат на постройку нужно немного, особенно если и пол сделать земляной или обмазанный глиной.
На юге мало хороших пастбищ, трудно прокормить рабочую лошадь. К счастью, рабочая лошадь на юге и не особенно нужна. Земли у хозяина мало, лошадь можно заменить медлительным, туповатым, но более выгодным волом. На воле так много не вспашешь, но и поле на юге маленькое, и лето долгое — торопиться не надо.
На севере леса теснят пашни, окружают небольшие деревушки. Почвы скверные, большое значение имеет скотоводство. Для ведения хозяйства нужно много земли, и люди живут на расстоянии друг от друга. Дома строят из бревен, снабжают большими печами. Нужно возить лес на постройки, потом дрова на всю зиму. Распахать нужно большие поля, вдалеке от дома. Каждую весну нужно вывезти много зерна для посева, много навоза для удобрения поля. Каждую осень — вывозить урожай.
Значит, необходима рабочая лошадь. Обширные пространства лугов, полян, лесного высокотравья делают выгодным скотоводство. Некоторые ученые считают даже, что и корова на севере нужна была вовсе не только для мяса и молока, но и для навозного удобрения. Само земледелие властно требовало тут соединять земледелие со скотоводством.
На севере выгодно использовать лес. Зачем разводить сады, тратя неимоверные силы, если можно собирать прямо в лесу малину, землянику, голубику, чернику? Если там же можно брать грибы и орехи-лещину? В лесу можно охотиться, в том числе и на крупного зверя. Один лось или медведь дадут столько же мяса, как и забитая свинья или корова. А их ведь не надо выращивать.
Если читатель утомился следить за моими рассуждениями между севером и югом, я попрошу — поверьте, это очень важно! Эти различия крайне важны для того, чтобы понять разницу между славянским севером и югом. Потому что за этими различиями в образе жизни, в способах ведения хозяйства, даже в облике жилища стоят огромные различия в общественной психологии. Такие большие различия, что людям становится трудно понимать друг друга.
Чтобы жить на севере, нужно вести более сложное, многовариантное хозяйство. Нужно и пасти разные породы скота (а пасти их надо в разных местах), и заготавливать им сено или веники на корм. Нужно постоянно помнить, что сеять и на каком из каменистых, бедных полей. Надо собирать ягоды, грибы, выращивать огородные овощи, ловить рыбу и охотиться… то есть нужно постоянно думать, рассчитывать, решать самому, брать на себя ответственность. И делать это приходится волей-неволей несравненно чаще, чем южанину.
Населенные пункты лежат далеко друг от друга, в случае несчастья, нападения волков или врагов помочь чаще всего некому. Значит, надо быть самостоятельным, умелым, объединяться с соседями, но самое главное — уметь помогать себе самому.
И еще… Северянин много может получить от своего многосложного хозяйства.
На юге повседневная еда — фрукты, которые лакомство для северянина. Но на севере масло и мясо — тоже повседневные продукты. На густо населенном, бедном юге лакомство — как раз скорее масло.
Но сколько бы ни получал северянин, немного он может отдать. Ему нужен крепкий, теплый дом. Теплая одежда — те самые меха и кожи, которые роскошь на юге. Калорийная еда — без нее он не сможет работать. Даже лошадь на севере надо подкармливать овсом, вместо того чтобы съесть этот овес самому. Нужно расчищать лес под пашню, рубить на дрова — нужен железный топор. На плуг нужен железный сошник. Слишком многое необходимо северянину отставить себе для жизни и для ведения хозяйства. Слишком мало можно отнять от его хозяйства без риска погубить самого земледельца.
На юге крестьянин мог взять с земли гораздо больше, чем ему необходимо потребить. И для ведения хозяйства не так много ему было нужно и не нужен был прочный, большой дом, теплая одежда зимой. На юге всегда оказывалось много тех, кто сидит на шее у земледельца.
На севере лес присутствует в повседневной жизни людей. Лес начинается тут же, зубчатая стена видна с крылечка, рисуется на фоне заката. Красиво, интересно… и далеко не безопасно. Потому что в лесу есть грибы и ягоды, но еще там есть медведи, волки и рыси. А лось, кстати говоря, бывает опасней медведя. Летом медведь человека обычно не трогает, а вот лосю, бывает, очень не нравится, когда по его территории ходят всякие двуногие.
Уютные девичьи занятия типа сборов ягод и грибов легко прерывались зверьем и тоже требовали храбрости, силы характера, ответственности.
А охота?! Даже в наше время, с карабинами и двустволками, охота на крупного зверя требует, как иногда говорят, мужских черт характера. Говоря попросту, это бывает и опасно, и страшно. Что ж говорить о временах, когда медведя брали у берлоги на рогатину, а лося — во время гона, в октябре: тогда разъяренные быки не замечают ничего вокруг. Охота для средневекового человека означала необходимость идти против обезумевшего, дико храпящего зверя весом в полтонны, с горящими глазами, рогами-лопатами, копытами побольше коровьих.
Для жизни на севере необходимо было быть не только активным и самостоятельным, но и смелым. Необходимо было уметь владеть оружием, преодолевать страх, боль, томление тела, не желающего рисковать.
В феодальных обществах Европы охота считалась не просто привилегией знати. Она была способом тренировать молодежь, приучать будущих воинов к определенному образу жизни, формировать в них нужные задатки. Известен случай, когда арабские послы, прибывшие от знаменитого Гаруна Аль-Рашида к престолу Карла Великого, позорно бежали во время охоты на зубров [55].
В обществе, образом жизни которого была война, считалось необходимым научить будущего рыцаря-всадника скакать весь день на лошади, точно пускать стрелу, принимать на копье огромного зверя. И уметь подстраховывать друг друга, помогать товарищам, надеяться на выручку стоящих и скачущих рядом. Наконец, он должен был привыкать к чувству опасности, к виду крови, смерти, туш зверей со страдальческим смертным оскалом, самому акту убийства. И получать от всего этого удовольствие!
Не случайно же вся атрибутика европейских охот, этого развлечения знати, включает столько черт ведения боевых действий. Выезжали на охоту коллективно, во главе с сеньором, строго соблюдая все общественные ранги и различия. Действовали корпоративно, точно так же, как будут действовать на войне. Даже охотничий рог прямо происходит от римского буксина, которым созывали «своих» в рыцарских дружинах европейской земельной аристократии.
В Европе дворянство далеко не случайно сделало охоту своей наследственной привилегией. Дело здесь, право, вовсе не только в бедности охотничьих угодий. Допустим, лесов и правда было мало в южной, субтропической Европе — в Италии, на юге Франции — в Лангедоке, в Провансе. А в Британии?
В знаменитом Шервудском лесу, прибежище Робин Гуда, простолюдин вполне мог бы застрелить оленя. Во-первых, умел застрелить. Во-вторых, оленей было еще много. Ясное дело, не потому введена была смертная казнь за убийство животного, что король был патологически жаден и жесток. А потому, что не нужны были королю и его приближенным простолюдины, умеющие пройти лесными тропками, уловить движение в кустах, успеть натянуть лук, послать стрелу. Если им позволить, они ведь смогут так же стрелять и не только в оленей, а чего доброго, и в королей?! Или уж, по крайней мере, в шерифов?! Кстати, Робин Гуд как раз и доназывает, что подозрения феодалов очень даже не беспочвенны.
Ну так вот — та самая охота на славянском севере была самым обычным, повседневным занятием. Так сказать, видом хозяйственной деятельности.
В Британии же, получается, феодалы пытаются жить так, как мужики живут на славянском севере… а для простолюдинов устроить образ жизни жителей славянского юга. Без привычки к оружию, самоорганизации, дисциплины… Без бытовых привычек европейского дворянства и крестьянства севера Европы.
Такие же различия между севером и югом были, конечно, не только в славянском мире, но и в романо-германской Европе. Не случайно у норманнов была поговорка: «На юге легче гнутся спины». Неудивительно — на севере (Скандинавия, Дания, Германия, Польша) активное, самостоятельное крестьянство привыкло к оружию, которым и охотилось, и отбивалось от противника.
Вот и корни социальной психологии. Жизнь на севере формировала типы людей, которые различались, прошу прощения, как лошадь и все тот же неизменный вол.
Северянин просто по необходимости оказывался несравненно инициативнее, активнее, бойчее южанина. Он даже говорил быстрее, напористее, меньше выяснял ранг незнакомого собеседника. И уж, конечно, он несравненно больше уважал самого себя, и спина его гнулась непросто.
Люди севера — самостоятельные, предприимчивые, свободолюбивые — вовсе не привыкли, что ими кто-то командует, тем более завоеватель. И взять с них можно сравнительно немного, хотя привыкли они жить… ну, богато — это сильно сказано. Но обеспеченно — это уж точно.
Даже завоевав землю северян, трудно было сделать их рабами. Само хозяйство требовало никак не рабских черт характера: инициативы, самостоятельности, предприимчивости. А даже сделав их рабами, трудно было разбогатеть их трудом.
На юге было легче завоевывать людей, подчинять их своей воле («легче гнулись спины»). А завоевав, легче было использовать их труд для обогащения.
Любопытная деталь — в крестьянских погребениях севера, скажем Новгородчины, довольно часто попадаются золотые украшения. В сельских кладбищах Болгарии века с IX золота практически нет. На Юго-Западной Руси — Украине века с XII — тоже нет. На юге общественное богатство быстро перераспределяется. Рядовой сельский работник там быстро становится беден.
Весь юг — и славянский, и европейский (кстати говоря, и Византия) — это нищее крестьянство и сравнительно обеспеченное дворянство, феодалы на Западе; сравнительно обеспеченные горожане, бюрократы — на востоке. Таковы Лангедок, Прованс, да вообще почти вся Франция, Италия, Испания, Балканы — и Греция, и славянские земли к югу от Дуная.
Но совсем не таковы Скандинавия, Дания, Новгородская Русь да и Британия, где так и не возникло никогда слоя зависимых крестьян-рабов. А национальным героем стал Робин Гуд, а вовсе не ноттенгемский шериф.
В славянских землях очень легко определить границы распространения южного типа хозяйства. Для этого вовсе не нужно быть профессиональным историком, нет нужды поднимать документы… Для этого достаточно сесть на поезд, идущий из Петербурга в Крым или на Кубань, и разница между севером и югом предстанет предельно наглядно.
Чем дальше на юг — тем меньше лесов, тем виднее рука человека во всем. Но примерно до Харькова поезд будет грохотать на стыках, проносясь через сравнительно редкие деревни, в каждой из которых живет несколько десятков, самое большее — несколько сотен человек.
Эти деревни хорошо видны. Если даже их не поставили на возвышении, они все равно выделяются на местности, среди полей.
Южнее Харькова деревни становятся все больше, занимают все большую площадь и станут менее заметны. Эти большие деревни начнут жаться к понижениям, где меньше чувствуются ветра и где не так далеко до воды. Деревни прижмутся к днищу логов, распадков, балок.
Итак, вся Белая Русь (Белоруссия), вся Польша, вся Российская Федерация от широты, по крайней мере, Брянска и Смоленска — это зона северного типа хозяйства. Разумеется, четкую границу-линию провести никто не сможет, но вся современная Украина, кроме, может быть, крайнего запада, и все страны славян к югу от Дуная — Болгария, Македония, Сербия, Черногория, — это зона распространения южного типа хозяйства.
Это следует иметь в виду, говоря о многих социальных и культурных размежеваниях и даже о политических событиях, например о польско-казацкой войне XVII века. В этой войне друг против друга идут люди, разделенные не только политически.
Сталкиваются люди, сформированные непримиримо разными системами ведения хозяйства. Люди с разными бытовыми привычками, разным пониманием общественной иерархии, вообще понимания, что даже это такое — «общество». Люди с разной картиной мира, разными системами ценностей. Люди с совершенно разным мировоззрением и миропониманием.
Восток и запад
Границы севера и юга в славянских землях еще можно выявить, хотя по неизбежности примерно.
Границы востока и запада определить невозможно в принципе, потому что восток — понятие совершенно условное. Это не географическое понятие. В каждую историческую эпоху «восток» славянской истории оказывался в другом месте, постепенно смещаясь к географическому востоку. Так же и Дикий Запад США в каждую историческую эпоху чуть ли не каждое десятилетие находился в другом месте, постепенно «дрейфуя» на запад.
Славянам изначально повезло — у них было куда больше земли, чем у германцев. Все племенные земли всех германских племен, в общем-то, невелики: от Рейна до левых притоков Эльбы, от Северного моря до северных отрогов Альп. Всего-то километров 200–250 на 450–500. Вот и все они, пространства ранней германской истории.
Не случайно ведь германцы еще до Рождества Христова захватили и заселили Скандинавию, уже во II–III веках по Р.Х. начинают расселяться на юг, в земли Западной Римской империи. Идут целыми племенами, под командой вождей; идут не просто завоевать и ограбить, а чтобы осесть на захваченных землях.
Напомню, с чего началось германское завоевание территории Римской империи. В 365 году готы просили римлян отвести им хоть какое-то место под поселение. Римское правительство согласилось взять готов в союзники-федераты, то есть выделить им земли для поселения и нанимать на службу в армию. Была выделена и своего рода «гуманитарная помощь», то есть помощь продовольствием. Но римские чиновники помощь попросту украли. Готы не получили того, что обещало им… более того — что уже выделило им римское правительство! А голодали готы жестоко; так жестоко, что были случаи продажи в рабство собственных детей. Этих детей, кстати, тоже скупали римские чиновники, укравшие пищу целого народа.
И тогда готы восстали. Считается, что боеспособные мужчины составляют примерно 20 % всего народа. Народ из 350–400 тысяч человек мог выставить не менее 60–70 тысяч солдат — по самому скромному подсчету.
Готы взяли Рим в 410 году. Расселяясь по Италии, готы отобрали треть всех земель у владельцев. Грозные численностью, готовые превратить всех мужчин в воинов… шли в земли Империи и все остальные племена — грозные, но и полуголодные, в самом прямом смысле слова. Бургунды, франки, лангобарды, вандалы, саксы, англы… все они шли в Империю, буквально спасаясь от голода. Эти германские племена стремились к ПЕРЕСЕЛЕНИЮ. Уходили с родины, переселялись до последнего человека готы, вандалы, бургунды, свевы, лангобарды, франки.
В отличие от германских племен, славяне имели много свободных земель. Плотность населения у них была гораздо меньше, меньше и земельный голод. Не случайно же на востоке Империи, имевшей дело со славянами, давление варваров на имперские земли было несравненно слабее, чем на западе. Есть, конечно, много причин, по которым пала Западная Римская империя и сохранилась Восточная. Но одна из них, несомненно, состоит именно в этом: у славян было много земли. Не было необходимости любой ценой ворваться в Константинополь, которая привела в Рим вандалов и готов.
Славяне не переселялись, а РАССЕЛЯЛИСЬ. На новые места уходила лишь часть населения, а все старые земли славяне полностью сохранили.
Что вытекает из обилия земли? Славяне могли брать от леса, реки и степи больше и непринужденнее, чем германцы. Брать можно было любым способом, не очень задумываясь о последствиях. Истощили участок земли? Есть другие, ничуть не меньше и не хуже. Не ловится рыба? Будем ловить в соседней.
Разумеется, никакая земля не может оставаться неистощимой. Вопрос только в том, как долго удается ее насиловать. В этом плане интересно проследить, какую роль в жизни славян играли самые примитивные формы использования земли: охота и рыбная ловля.
Археологи давным-давно научились изучать кухонные ямы, в которые человек сбрасывал пищевые остатки после своих обедов и ужинов. По костям, которые находят в этих ямах, легко сделать выводы — домашние или дикие животные шли в пищу и в каком соотношении, много ли ловили рыбу и какой и т. д. Если в кухонной яме находят кости бобров, зубров, оленей, лосей, кабанов, а кости домашних коров и овец встречаются редко, какой вывод следует сделать? Ясное дело: домашнего скота было мало, резали его редко, берегли. А охота на разных животных занимала в хозяйстве очень заметное место. Такой состав костей типичен, например, для поселений лужицкой культуры, распространившейся в Польше на рубеже II и I тысячелетий до Р.Х.
А в дальнейшем кости диких зверей в кухонных кучах последовательно убывают. Особенно в кухонных кучах сел и деревень: охота все больше становится занятием все менее значительным, а там и делом феодалов, а не основной части населения.
Уже в кухонных кучах ранних славян, в VIII–IX веках, кости диких зверей и домашних животных составляют примерно 15–20 % всего костного материала. А вот на востоке у славян, живших по Дону, на крайней восточной периферии, — порядка 50 %. Как в культурах, предковых для славян!
В кухонных кучах сел Польши, Чехии, Волыни уже в IX веке кости диких зверей — скорее исключение из правила. На Украине они исчезают чуть позже — к XII веку.
На северо-востоке кости зверей в сельских кухонных кучах обычны и в XIV, и в XV веках, составляя в отдаленных районах до 30 % всех костей. А посещавшие Московию в XVI–XVII веках иностранцы описывали, что в хозяйстве охота занимает несравненно большее место, чем в хозяйстве европейских стран.
На западе Московии охота перестает быть такой уж значимой в XVI–XVII веках, но на востоке Московии, в Заволжье, а тем более на Урале, в Сибири роль охоты сохраняется и позже. В Восточной Сибири — до XX века.
Ничуть не менее интересные выводы можно сделать, выясняя, где и когда исчез метод земледелия, который называется длинно и красиво: подсечно-огневой.
Первоначально леса всей Европы умеренного пояса осваивались этим методом. Состоит он в том, что человек ищет подходящий, удобный участок леса. Умение его найти — такое же искусство хозяина, как выбирать семена на посев или хранить урожай всю зиму. Участок чаще всего небольшой — ведь работать на нем будут не на рабочей лошади, а мотыгами. Семья может обработать вручную не больше гектара земли — вот и предельный размер участка.
Участок выбирают заранее, за год-два до того, как на нем будут работать, а то и за несколько лет. За год-два деревья подсекают, чтобы движение соков прекратилось, деревья погибли бы и хорошенько просохли. А весной, выбрав сухую погоду, участок поджигают. Это тоже одно из ценных умений сельского хозяина — выжечь участок так, чтобы не заполыхал весь лес. А потом участок с еще дымящимися корневищами и еще теплой золой обрабатывают и сажают зерно.
В первый год урожай колоссальный — с целинного участка, удобренного пеплом сгоревшего леса, можно получить в сорок, пятьдесят, даже в сто раз больше зерна, чем посадил. На второй год урожай поскромнее — сам-30, даже сам-10. На третий год может быть еще меньше. За эти годы ищут, намечают новые участки, а на четвертый-пятый год истощенную землю забрасывают. Может быть, к ней вернутся через много лет. Может быть, не вернутся никогда.
Способ ведения хозяйства, конечно же, очень примитивный. Для такого хозяйства нужно много незаселенной, покрытой лесом земли. Как только плотность населения станет больше, для подсечно-огневого земледелия земли начинает не хватать. Люди вынуждены жить на большом расстоянии друг от друга, без крупных деревень и сел и жить полуоседло — с полной готовностью, что в один прекрасный момент подходящих участков поблизости не окажется и придется уходить в другое место, где такие участки еще есть, переселяться туда, откуда они доступны для пешего хода.
Это очень расточительный способ ведения хозяйства. При нем постоянно гибнут большие массивы леса, а вместе с ними — множество мелких животных и растений (не говоря о самой древесине). Такой способ ведения хозяйства могут позволить себе только люди, у которых очень, очень много земли.
Большинство ученых считают, что подсечно-огневое земледелие характерно для носителей пшеворской археологической культуры. Эта культура распространена была в Южной Польше, в примыкающих к ней областях Украины во II веке до Р.Х. — V веке по Р.Х. Носители этой культуры знали и двуполье, но подсечно-огневое и переложное земледелие у них, судя по всему, преобладало.
Но в VII веке по Р.Х. подсечно-огневого земледелия уже нет ни в Польше, ни в Галицко-Волынской Руси.
В X веке подсечно-огневое земледелие исчезает во всех землях Киево-Новгородской Руси, кроме Северо-Востока.
На Северо-Востоке Руси подсечно-огневое земледелие исчезает только к XV–XVI векам, к эпохе Ивана III и Ивана IV Грозного.
Уже из этих данных видно, что граница варварских, примитивных форм хозяйства все время смещается на восток. Что во всем славянском мире давно вынуждены были уйти от тех форм природопользования, которые на Северо-Востоке Руси, в Московии, продолжали сохраняться как самые обычные до самого недавнего времени.
Это касается не только форм ведения хозяйства, но и общественных отношений. «Большая семья», в которой взрослые братья и их семьи не разделяются, ведут общее хозяйство, в России-Московии исчезла только после реформ Петра Великого. Петр I ввел подушную подать, взимая ее с каждого взрослого мужчины. До него подать взималась с «дыма» — то есть с домашнего хозяйства. И получается, что государство само делало выгодным не разделять хозяйства, сохранять совместное проживание как можно большего числа людей.
Крестьянская община в Германии исчезла уже в XIII веке. В Польше, на Волыни — в XV веке. В Российской империи общине нанес удар П. А. Столыпин в 1905 году, а в СССР крестьянскую общину-колхоз сохраняли до самого последнего времени.
Дело, разумеется, вовсе не только в охоте и в подсечно-огневом земледелии. И трехполье можно вести очень по-разному. Например, можно забрасывать землю, как только она становится менее урожайной, и переселяться на еще не тронутые, целинные земли. Там тоже вырубается лес, заводится трехпольное хозяйство… до того, пока земля родит. Вроде бы мы имеем дело с вполне оседлым населением… а на самом деле деревня переезжает каждые 20–30 лет.
Реалии и подсечно-огневого земледелия, и «переезжающих» деревень заставили ученых ввести хитрый термин «относительная оседлость», или «частичная оседлость».
Восток славянского мира — это и есть те области, где еще сохраняется первобытное изобилие природных ресурсов, где можно вести формы хозяйства, исчезнувшие во всем остальном мире.
Славянский восток — это область, где можно не заботиться о сбережении природных ресурсов, где можно брать все что хочешь и в каком угодно количестве.
Восток — это место, где можно не заботиться об отходах. Ни об отходах производства, ни об отходах собственной жизнедеятельности. Где нагадил — можно не убирать, можно уйти на восток.
Птичка какает на ветке,
Баба ходит за овин,
Так позвольте вас поздравить
С днем ваших именин.
Так хулиганил Александр Сергеевич Пушкин в 1822 году. Так сказать, молодой поэт резвился.
Но и в 1905 году Антон Павлович Чехов замечал, что «пренебрежительное отношение к отхожему месту» в России приводит ко множеству болезней и эпидемий.
А Вам, дорогой читатель, я советую ровно одно: побывать в любой из стран Прибалтики или в Польше. Ну, и посетить там это самое отхожее место — хоть в частном доме, хоть в любом учреждении… А если вы последуете моему совету, вам останется только одно — сделать выводы. Делать их за вас я не вижу никакой нужды.
Но славянский восток — еще и область, где все проблемы хозяйственного и общественного развития можно решать предельно просто — переходя на новые земли. А это имеет очень серьезные психологические, нравственные, культурные и даже политические следствия.
Кризисы природы и общества
Всегда и во всех случаях кризис начинается с того, что земля оказывается не в состоянии прокормить столько людей. Историки давно ввели термин «относительное перенаселение». «Относительное» потому, что перенаселена страна только при существующем способе производства; а стоит изменить систему производства, и никакого перенаселения не будет. В Скандинавии времен викингов (X–XII вв.) жило меньше миллиона человек, и им — при тогдашнем-то малолюдстве — остро не хватало хлеба. Сегодня, при вдесятеро большем, подходящем к 12 миллионам человек, населении Скандинавии, вопрос о голоде, что называется, не стоит.
Во время относительного перенаселения людям не хватает еды, и это сразу вызывает множество не только материальных, но и духовных проблем, сомнений, поисков. Раньше-то ведь всем хватало пищи! Что же произошло теперь?!
Возникают сомнения и в религиозных догмах, и в «правильности» собственного поведения, сомнения в самых фундаментальных духовных ценностях, в богах, во всем привычном, устоявшемся за века (казалось, что и на века!) комплексе представлений о самих себе, о человеке, о мире.
Общество ведь всегда полагает, что должно жить и живет «правильно», в соотвествии с коренными законами мироздания. И пока оно «правильно» живет, будет этому обществу благо — в том числе и хлеб насущный.
Есть в этом убеждении что-то детское, что-то от «если я буду хорошо себя вести, мама даст мне конфету». Да, есть. Но такова человеческая психология, что поделать! В ней и правда очень много детского.
Когда начинается кризис природы и общества, это достаточно страшно. Земля перестает родить; исчезают привычные с детства пейзажи и ландшафты; начинает не хватать еды; появляется множество нищих, больных и несчастных, обездоленных людей; начинаются эпидемии; появляются новые, невиданные болезни. Вся жизнь общества и все существование привычной природной среды одновременно оказывается под угрозой.
И люди невольно задают вопрос: что же все-таки произошло? Одни пытаются понять, что они сделали не так? Другие — что всегда было не так? Третьи приходят к выводу, что в мире вообще ничего особенно хорошего нет, рассчитывать не на что и миром правит зло и Сатана. Во всяком случае, «правильными» ответами на вопросы пока не обладает никто. Эти ответы предстоит еще найти.
Когда начинается кризис природы и общества, перед испуганным, мечущимся обществом стоит выбор из четырех перспектив. Одна, казалось бы, самая простая: научиться получать с той же земли больше продуктов. Но как раз эта перспектива требует жесткого переосмысления всего прежнего пути, пройденного обществом. И поиск нового пути. Такого, в котором появятся новые ответы на самые основные вопросы: кто я такой? Как устроен мир? Где границы дозволенного? Это — поиск новой гармонии с окружающим миром. Гармонии, при которой можно будет получать больше всего необходимого с той же площади земли.
Например, так было при переходе от подсечно-огневого земледелия к регулярному трехполью, а потом к многополью. Когда стало необходимым жить всю жизнь в одних и тех же многолюдных деревнях, возделывать из года в год одно и то же поле. Прогресс очень долго рисовали строго в розовых тонах: как обретение новых возможностей, решение проблем и так далее. А есть ведь и другая сторона прогресса, страшная и безобразная.
Во-первых, не все в состоянии перейти к новому мировоззрению, к новому образу жизни. Хорошо, если можно просто бежать… например, на редко заселенный, богатый ресурсами восток. А если бежать уже некуда? Все верно, тогда — умирать. Между прочим, некоторые племена индейцев Южной Америки выбрали именно такой путь. Жизнь оставила им только два выбора: переход к земледелию или смерть. И люди выбирали смерть. Садились на деревенской площади, приносили маленьких детей. Потесней прижимались друг к другу, пока были силы — пели песни. И умирали.
Не уверен, что история «прогресса» наших предков была менее драматичной. Только индейцы яна умирали в XIX веке на глазах у европейских путешественников, а славяне становились земледельцами, отказывались от подсечно-огневого земледелия уже очень давно. Грязь, жестокость и кровь — давно забыты, осталось лучезарное зрелище «прогресса». Так сказать, восхождения к более совершенным формам жизни.
Во-вторых, за «прогресс» всегда есть и цена — отказ от какой-то части своей культуры. И потому «прогресс» — путь не только приобретений, но неизбежных потерь. Что мы утратили вместе с подсечно-огневым земледелием, наверное, мы никогда так и не узнаем. По крайней мере, до конца.
Люди всегда если и не понимают этого сознательно, то уж, во всяком случае, чувствуют двойственность «прогресса», даже самого необходимого. И еще раз повторяю с полной убежденностью: люди не любят «прогресса».
Скажем откровенно — общество очень не любит развития. Потому что развиваться — это изменяться. А изменения непредсказуемы и для общества в целом, и для его отдельных членов. Никто не знает, что будет лично с ним, если начнутся изменения. С ним лично, с его детьми и внуками, с его общественным кругом, с людьми, похожими на него психологически.
Люди не любят развития, не любят любых перемен. Если есть хоть малейший шанс избежать развития — общество будет его избегать до последнего. Или уж если перемены неизбежны, пусть их будет поменьше…
Во время кризиса природы и общества есть и еще три возможности, кроме развития.
Можно завоевать богатую и культурную страну и какое-то время жить за ее счет. Рано или поздно завоеванная страна или стряхнет с себя завоевателей, или ассимилирует их. Но какое-то время так жить можно! В этом случае можно и не решать никакие вопросы развития общества. Не надо отказываться от наследия мудрых предков, пересматривать привычные нормы человеческого общежития, не надо работать ни больше, ни лучше, чем раньше. Можно еще какое-то время жить так, как привыкли, совершая только одно усилие — чтобы завоеванная страна, паче чаяния, не освободилась.
Так жили норманны в Бретани и в Сицилии, франки в Галии, готы — в Италии, вандалы — в Северной Африке.
Есть и другая возможность — расселиться в географическом пространстве, освоить новые земли. Для этого нужно иметь большой запас свободных земель, причем таких, на которые можно переселиться, не меняя привычных форм хозяйства. Тогда тоже можно не решать никаких насущных проблем. У тебя мало хлеба? Переселяйся! Так двигались по земле племена индоарийцев, завоевавших Индию, но не для того, чтобы ее ограбить (грабить было особенно нечего), а чтобы в ней поселиться и жить. Так действовали буры в Южной Африке, уходя жить от побережья океана в богатые саванны за реку Вааль. Так расселялись племена германцев в Скандинавии.
Третий способ выглядит страшнее всех, но он и легче: надо, чтобы людей опять стало поменьше. Хорошо, если сам бог послал подходящую эпидемию или голод. Как, например, стало просторно в Европе после пандемии чумы в XIV веке! То уже начинался протестантский переворот, коренное изменение религии, образа жизни и форм человеческого общежития. Начинался, кстати, в славянской Чехии, о чем еще пойдет речь. А тут погибла треть населения, и на какое-то время стало ненужным ни открывать Америку, ни реформировать католическую религию! Вот радость-то!
Но общество умеет и организовывать свою жизнь так, чтобы людей все-таки становилось поменьше. Те же походы викингов… В морские походы на непрочных дощатых судах-драккарах, «драконах моря», отправлялась молодежь. Молодые мужчины, цвет нации. Без труда, без усилий которых не сможет существовать народ. Гибель каждого из которых будет означать и гибель не родившихся от него детей, и гибель всех, кто не сможет прокормиться без именно этой пары рук.
Сколько скандинавских парней ушло на дно морей, было убито в сражениях, умерло от непривычной пищи и скверной воды в чужих странах, знает только Господь Бог. Но, во всяком случае, цифру эту надо помножить, по крайней мере, на б или 7 — это и будет цифра человеческих потерь Скандинавии в эпоху викингов.
На примере Скандинавии, кстати, очень хорошо видно, как совмещаются все три способа избежать развития.
Удастся завоевать большую и богатую страну? Например, Бретань или Сицилию? Очень хорошо! Избыточное население уходит туда, проблема снимается.
Удастся найти «пустую» страну с похожей природой и климатом? Исландию, Гренландию, Америку? Еще лучше! Туда можно расселиться — и проблема тоже будет снята.
А если даже завоевать никого не удается, а новые страны не находятся — тоже неплохо! Молодежь гибнет, людей становится меньше, проблемы можно уже не решать, развиваться необязательно.
Скандинавия времен викингов успешно избегнула «ужасов» развития. Вот только впоследствии это ей мало помогло — все равно настал момент, когда пришлось меняться и меняться.
Вернемся к славянскому миру
В славянском же мире этот момент отсрочить оказалось много проще. Славянский восток всегда имел возможность не развиваться, снимая все проблемы перенаселения простым перемещением людей на еще «пустые» земли. На самом деле земля могла быть вовсе и не пустой, но финно-угорские племена чуди, мери и муромы всегда были слабее славян, менее развиты, разобщены. А то, что для мери и муромы было густонаселенными землями, для славян представлялось вполне «ничейными» лесами.
Разумеется, этот «восток» все время перемещается, движется, не остается на одном месте. Этот «восток» исчезает там, где поселения людей уже не окружены сплошным массивом непроходимых, никем не населенных лесов. Где волей-неволей приходится переходить к более сложным формам хозяйства… и к более сложным видам общественных отношений — тоже.
Постепенно, по мере продвижения славян на этот «пустой» для них восток, появляются и такие славянские общества, у которых физически нет возможности неконтролируемого использования природных ресурсов и нет перспектив расселения.
Во-первых, исчезала «дикая» природа, и вместе с ней иссякали и все «халявные» природные ресурсы.