Глава 16 ПРОКЛЯТАЯ ПРОБЛЕМА ПОЛЬШИ И РУСИ
Глава 16
ПРОКЛЯТАЯ ПРОБЛЕМА ПОЛЬШИ И РУСИ
Идут славянофилы и нигилисты,
У тех и у других ногти нечисты.
Ибо, если они не сходятся в теории вероятности,
То сходятся в неопрятности.
И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее
Русского безбожия и православия.
Граф А. К. Толстой
Почему же все-таки XV век стал последним веком роста Великого княжества Литовского? Почему во время Витовта, в начале — середине XV столетия, достигнут предел территориального расширения княжества? Еще что-то, конечно, происходит — идут какие-то войны, принимаются решения, заседают сеймы и сеймики. Впереди — весь XVI век, несколько войн с Московией (1500–1503; 1507–1508; 1512–1522; 1534–1537). Еще будут создаваться Литовские статуты, впереди Волочная помера и превращение любого шляхтича едва ли не в суверена. Строятся костелы, монастыри, гробницы, частные дома. Создаются великолепные произведения искусства. Иван Федоров, Петр Мстиславец и Франциск Скорина печатают книги на русском и славянском языках.
Но уже произошел надлом. В конце XV века отъезжают в Москву князья областей с Верхней Оки — Новосильские, Одоевские, Воротынские, Белевские, Вяземские. Вместе с ними «отъезжают» и их земли, — ведь они вассалы, а не рабы Великих князей.
В 1500 году от Литвы отторгаются владения князей новгород-северских и черниговских.
В начале XVI века Литва отдает Москве десятки городов, в том числе Брянск и Смоленск.
К середине XVI века Великое княжество Московское начинает новую агрессию, вторгаясь в пределы Ливонии. И в 1569 году Великое княжество Литовское принимает Унию с Польшей, сливается с ней в одно государство.
Объединительный сейм, в работе которого приняли участие феодалы и Литвы, и Польши, начал работу в январе 1569 года, в пограничном городе Люблине.
Литовская сторона, правда, в марте прерывает переговоры… по их мнению, поляки пытаются не соединить государства, а включить Литву в Польшу, Литва же настаивает на полном паритете объединяющихся государств.
И тогда поляки делают ход неоднозначный, но, несомненно, очень умный: польский король обратился к местным сеймикам, обещал при присоединении к Польше равные гражданские права, участия в совместном сейме и помощь Польши в обороне восточных границ Литвы (то есть против татар и московитов).
Шляхетская республика манит сильнее, чем возможность участия в делах господаря! Сбывается мечта русской шляхты о равных с католиками правах. Шляхта подляшья, Волыни, в Брацлавском и Киевском воеводствах хочет тех же привилегий, что и в Польше, сеймики этих областей заявляют, что уходят под польскую корону. Остановить их нет ни закона, ни сил, ни серьезных оснований, и в результате Великое княжество уменьшается более чем вдвое. От государства Витовта отрывается южная, самая теплая, плодородная и населенная часть.
Об этих событиях и думает герой Л. Никулина: «И виновники тому сами же русские дворяне, отдавшие в шестнадцатом веке Киевскую Русь и крестьянство во власть польской короне и фанатикам ксендзам». Все почти так, только сама-то русская шляхта получила полные руки прав и привилегий. Как в Польше. С этих пор не одни поляки-католики, но и православные русские люди имели право «либерум вето» и выбирали своих королей. Это-то чем так уж плохо?
Уния все-таки подписана 28 июня; 1 июля ее утвердили раздельно депутаты польского и литовского сеймов.
Согласно Люблинской унии 1569 года возникало новое государство, в которое входили и Польша, и Литва — Речь Посполитая (Rzeczpospolita), что в переводе означает «республика». «Польское королевство и Великое княжество Литовское есть один единый и неделимый организм, а также не разная, но единая Речь Посполитая», — говорится в акте Унии.
Республика имела общего короля, избираемого совместно шляхтой Польши и Литвы. Единообразное государственное устройство предполагало введение одних и тех же административных единиц: воеводств и поветов. Создавалась одна денежная единица — злотый; отменялись взаимные пошлины. Согласно Унии Ливония рассматривалась как общее владение Литвы и Польши. На международной арене Речь Посполитая выступала как одно государство.
При этом Речь Посполитая состояла из двух частей: Короны и Княжества. У Короны столицей был Краков. Он был столицей и для православных русских людей, людей, живущих в Киеве или во Львове. Столицей Княжества был Вильно. А новой и общей столицей всей Речи Посполитой становилась Варшава.
Согласно Унии в Литве сохраняется свое особое законодательство и суды; отдельные высшие административные должности; своя казна, войска. Официальным государственным языком Княжества остался древнерусский. На русском языке писались все официальные документы вплоть до 1791 года: Конституция 3 мая 1791 года в Речи Посполитой отменила остатки литовской государственности.
Фактически Люблинская уния завершила давно шедший процесс объединения Литвы и Польши, начавшийся Кревской унией 1385 года.
«По единодушному и обоюдостороннему постановлению, воле и согласию мы присоединили, склонили и привели Польское королевство и Великое княжество Литвы к братскому союзу, желая им быть господином и повелителем» — так говорилось в «Привилее», который подписал Казимир Ягеллончик в 1447 году.
Поляки любят подчеркивать равноправный характер Унии, равенство двух государств, вошедших в единую Унию. Если многих сведений вы не найдете в учебниках и справочниках Российской империи и СССР, то в польских учебниках и исторических сочинениях для массового человека вы не найдете ни малейшего упоминания о восстании Свидригайло и о том, что за ним стояло.
Так же точно поляки совершенно справедливо подчеркивают более передовой, более европейский характер Польши в сравнении с Литвой, но очень не любят упоминания того, что в Речи Посполитой польский элемент абсолютно преобладал. Именно в эту эпоху часть летописей Великого княжества Литовского написана на польском языке, а у литовской шляхты обостряется комплекс неполноценности. А «на самом деле» Литва вошла в Речь Посполитую на условиях, которые гораздо ближе к «инкорпорации», чем принято полагать (во всяком случае, принято в Польше). Временами у самих польских историков прорываются убийственные признания — например, когда на одной из карт Речи Посполитой в учебном пособии под надписью «Великое княжество Литовское» стоит: «к Польше с 1569». Но как вы понимаете, под надписью «польское королевство» отнюдь не стоит аналогичная надпись — «к Литве с 1569». И становится очень ясно, кто же к кому присоединился.
Что называется, вот и проговорились…
В середине XVI века у начавшего отставать и разваливаться Великого княжества Литовского выбор оказался небогатый — или под Москву, или под Краков. И получается, что возможности самостоятельного развития Великого княжества Литовского оказались исчерпаны всего за сто лет после «века Витовта».
Почему?! Официальное мнение советской историографии — потому что разные территории Литвы очень различались по уровню социально-экономического развития и потому что не было жесткой централизации. Великие князья литовские сохранили в присоединенных землях большую автономию — и это-то привело к гибели их государственности.
По поводу системы вассалитета уже приходилось говорить — в XIV веке Великое княжество Литовское было ничуть не менее централизованным, нежели любое другое государство, в том числе и в Западной Европе.
Другое дело, что в XV, тем более в XVI веке система вассалитета становится, мягко говоря, несколько архаичной… Как видно, Литва не прошла ни того же пути, что и страны Западной Европы (но этого пути не прошли и Польша, и Германия), ни пути, аналогичного пути «собирания русских земель» Московией. Так что главный вопрос следует задавать все же иначе, в иной редакции: не «почему Литва недостаточно централизована?». А скорее так: «что помешало Литве в XV–XVI веках стать более централизованным государством?»
Во всяком случае, «неравномерность развития» тут решительно ни при чем. В Московию вошли цивилизованные земли русского Запада и Северо-Запада, а вместе с ними — и первобытные племена «самояди», для которых не только строительство каменных городов, но и самое примитивное земледелие — далекое будущее. И ничего, «неравномерность развития» нимало не мешала Москве усесться чугунной задницей что на Новгород, что на самоядь.
Иногда упоминается и «национальный гнет в белорусских и украинских землях»: особенно настаивают на этой версии на Украине и в Белоруссии. Причем если при советской власти они говорили о национальном гнете Польши, то теперь речь последовательно ведется о «национальном гнете» и поляков, и русских.
Ну допустим, ни украинцев, ни белорусов не было еще в XVI веке. Но ведь и действительно именно русские составляют большинство населения Великого княжества Литовского, но не они создают эту империю. Не они — имперский народ, совершивший завоевания. Они — потомки тех, чьи земли завоевал аукшайт Гедиминас и его полурусские потомки. То есть русские — на положении завоеванного большинства. Как китайцы под маньчжурами или как славяне в империи немцев Габсбургов. Восстание Свидригайло как раз и показывает, что противоречия между русскими землями и аукшайтскими — были.
Ни в Польше, ни в Литве русские не составляют правящего слоя, а вот в Московии — составляют, и в этом — ужасный соблазн! Великому княжеству Литовскому приходится совершать специальные усилия, чтобы оставаться «королевством литовцев, русских и жемайтов». В этом они очень проигрывают Московии, нет слов.
Но есть много причин сомневаться, что «национальный гнет» так уж помешал бы единению жителей Великого княжества Литовского. Дело в том, что — ну хоть вы меня убейте — не было никакого такого национального гнета ни в Литве, ни даже в Польше!
Могло быть неравноправие земель, но никак не народов. 90 % всей знати Литвы — русского происхождения, включая и саму династию потомков Гедиминаса. Литература, официальное делопроизводство, богослужение, обучение в учебных заведениях — все это в принципе осуществляется строго на русском языке. И если русский человек поднимается в верхи общества, получает образование, он «выходит» исключительно из своей локальной этнокультурной группки, из своей местности; но получение образования, карьера, проникновение в придворные круги даже вовсе не требовали отказа от своего языка или национальной принадлежности.
Скорее надо уж тогда говорить о национальной дискриминации литовцев — им-то приходилось учить неродной язык для поступления на государственную службу, для занятия науками и искусствами.
И в Польше, как хотите, не вижу я никаких «антирусских» или там «антиукраинских» настроений. Для них, собственно говоря, не было и никаких оснований до того, как Юго-Западная Русь, будущая Украина, не оказалась в составе коронных земель. Пока совместное бытие под польской короной не оказалось чревато сплошными гражданскими войнами, да еще и прямым приглашением Московии поучаствовать в них (во внутренних, казалось бы, делах Речи Посполитой).
Естественно, антирусские настроения в Польше очень укрепились после разделов Польши и особенно после всего, что наворотили в Польше русские каратели, действовавшие от лица и Российской империи, и Советского Союза. В 1795, 1831, 1863, 1920, 1945 годах. Но это все — дела только грядущих дней; то, что сбудется очень не скоро, после XVI века.
А вот в XV, XVI, даже в начале XVII века определенно не было в Польше никаких дурных чувств в отношении русских. Более того — «русская шляхта» составила очень заметный процент шляхты Речи Посполитой. Самые знатные, самые богатые магнаты всей конфедерации Республика — это русские по происхождению: Чарторыйские, Сапеги, Вишневецкие, Радзивиллы, Огинские, Острожские, Лисовские, Потоцкие. Некоторые из моих читателей наверняка встречали эти фамилии в числе «польских панов» и очень может быть — в числе злейших врагов Руси. Хотя бы в тексте озорной песенки времен Гражданской войны:
Сахар Бродского,
Шинель Потоцкого,
Красна армия жида Троцкого.
В этой песенке потомок «русской шляхты» князь Потоцкий выступает в роли то ли поляка, то ли еврея, но уж никак не русского человека.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны.
Песенка, в которой за одни скобки выносятся «псы-атаманы и польские паны», анекдотична до предела. Ни один уважающий себя «пес-атаман», что называется, не сел бы какать на одном гектаре с «польским паном», и это отношение вполне взаимное. А кроме того, «польские паны», если вдуматься, — в лучшем случае наполовину русские.
Эти же фамилии «поляков» мелькают в тексте Алексея Константиновича Толстого, в его «Ночи перед приступом»:
Валя толпою пегою,
Пришла за ратью рать,
С Лисовским и Сапегою
Престол наш воевать.
Лисовский и Сапега — в качестве врагов Русского престола, в качестве завоевателей… До чего грустно!
В исторической перспективе «русская шляхта» переходила в католицизм — при том, что для каждого семейства сроки были, разумеется, свои. «Русская шляхта» верно служила польским королям; так получилось, что служила даже вернее этнических, природных поляков — она меньше была развращена неимоверными привилегиями. В отношении русской шляхты польское государство проявило исключительную терпимость, и именно эта терпимость, полное равноправие православного шляхтича и шляхтича-католика приводили к такой легкой, естественной полонизации.
Разумеется, «русская шляхта» постепенно смешалась с поляками, перешла в католицизм и постепенно перестала вообще от поляков отличаться.
Но, во-первых, процесс этот очень постепенный, занимающий буквально века. В XVI веке мы имеем дело с русскими православными магнатами. В XVII — начале XVIII века — с уже, как правило, окатоличенными, но все еще осознающими себя «русской шляхтой». И только к середине XVIII века, к эпохе разделов Польши, понятие «русской шляхты» полностью утрачивает всякий смысл.
Как прикажете приписывать «антирусские» настроения, какую-то специфическую «русофобию» потомкам русских православных людей?! Даже Потоцким и Чарторыжским XX века, отстреливавшимся от банды Тухачевского и подумывавших о судьбе предков, отбивавших казачий «потоп» в XVII столетии, русофобия вряд ли так уж свойственна. А еще в начале XVII века, как мы увидим, «русская шляхта» вполне могла мечтать о воссоединении всей Руси в едином униатском государстве…
Проклятым вопросом, расколовшим Великое княжество Литовское (да и Речь Посполитую), стал вопрос не национальный, а религиозный.
Волею судьбы вероисповедные проблемы оказались гораздо сложнее, чем проблемы национальные. Хотя, конечно, одна проблема, один тип разделения людей легко накладывался на другой: для огромной массы русских православных людей католицизм оказывается привилегированной религией привилегированного меньшинства завоевателей.
Ягелло принял католицизм не потому, что таково было его убеждение, а потому, что такова была цена за восшествие на польский престол.
Играло роль, несомненно, и желание принадлежать к богатому и энергичному западнохристианскому миру. Уж коли креститься — то чтобы стать частью этого мира, а не периферийного, все более поглощаемого мусульманами православного.
Возможно, была и еще одна причина…
«Ему самому ведь (Ягелло. — А.Б.), его братьям и литовскому окружению Польша импонировала своей культурой и своей позицией… Крещение по латинскому обряду… не только лишало крестоносцев аргумента, оправдывавшего их непрерывные походы на Литву, но и возвышало одновременно Великого князя и его братьев…и литовскую знать над русскими князьями и боярами, устраняя присущее им ощущение неполноценности по отношению к русинам», — полагает современный польский историк Юлиуш Бардах.
Итак, религия самоутверждения…
Ну что с того, что часть католиков Речи Посполитой были не поляки, а русины?! Католицизм стал религией шляхты; религией барских фольварков, шляхетских сеймов, богатых городов, управлявшихся по Магдебургскому праву. Что еще более важно — религией официальной, религией государственной. И притом религией насаждаемой, порой почти что насильственно… а бывало, что и без «почти что».
Кревская уния 1385 года с Польшей уже включала такой пункт: переход в католичество всего Великого княжества Литовского. То есть, говоря более конкретно, окатоличивание тогда еще почти совсем языческой Аукшайтии и перекрещивание Руси в католицизм.
В 1387 году Ягелло дал «привилей» феодалам, исповедующим католичество. Подтверждались их вотчинные права, они освобождались от части натуральных повинностей в пользу Великого князя, получали право заседать в сейме, получать должности, иметь гербы.
От положений этого «привилея» часто отступался Витовт, разумная политика которого удержала Литву от перспективы и гражданской войны и выхода из состава Литвы всех православных земель.
Но и Витовт скорее всего не очень понимал, насколько серьезные проблемы стоят перед его православными подданными. Сам Витовт в 1382 году стал католиком. Получив во владение русские православные уделы Берестье и Городню, перешел в православие; в 1385 году снова перешел в католицизм. Очень может быть, закоренелого язычника, глубоко равнодушного к вере, удивляло, даже раздражало упрямство его подданных. Ну что мешает им менять веру так же легко, как меняет веру он сам?! Они что, считают себя лучше своего Великого князя?!
Во всяком случае, некоторый ледок между православными и католиками к XV веку уже возник.
А Польша нажимает на Литву, требует заключения нового договора, который еще теснее свяжет государства; Витовт идет на заключение такого договора. По Городельской унии 1413 года Литва должна иметь своего государя, но под верховенством польского короля. После смерти Витовта Великий князь будет выбран, но по совету с Польшей. А если Ягайло умрет без наследников, нового короля будут выбирать с ведома и совета литовцев.
Пока все замечательно, все только к укреплению союза двух государств. Но тут же и еще один пункт: на литовских бояр распространяются все права польской шляхты. Но — только на бояр-католиков. Гербы могут иметь только католики. И все высшие должности в государстве могут занимать только католики. 50 семей бояр-католиков получают гербы. Православные — нет.
Если в конце XIV века Витовт еще колебался — какую позицию занять, то теперь он однозначно определил православных как неравноправное, второстепенное по своему значению большинство.
Время от времени православным кидается нечто, некая толика привилегий. В 1434 году и православным разрешается иметь шляхетские гербы. Но и в 1434 году, и после только католики входили в великокняжеский совет и занимали высшие должности в государстве.
По мнению многих историков, Польша давила на Литву не только из-за религиозного фанатизма. Пока борьба католиков и православных раскалывала Литву, Польша оставалась лидером в этом союзе. Могучая православная или православно-католическая Литва могла оказаться «чересчур» равноправным союзником, а то и сильнее Польши.
Мне трудно судить, насколько это мнение обоснованно. Но вот что православные оказались в положении неравноправном и унизительном — это факт.
Восстание Свидригайло могло изменить положение дел, но Великое княжество Русское не состоялось. Год смерти Свидригайло — 1452-й — это, видимо, и есть год последних надежд на разумное решение вопроса. В конце XV века от Литвы откалываются верхнеокские русские княжества: началось…
В начале XVI века, когда Московия отгрызает у Литвы кусок за куском, в смоленской «Авраамкиной летописи», написанной в 1460–1470 годы, очень недвусмысленно выражена идея объеднения с Московской Русью.
Середина и конец XVI века несут новые осложнения. В 1563 году православные получают те же права, что и католики… Но большая часть того, что можно потерять, уже потеряна.
Люблинская уния 1569 года, возникновение Речи Посполитой мало что меняют для тех, кто продолжает жить в пределах Великого княжества Литовского. Но она меняет очень многое для православных Киевщины, Подолии и Волыни, оказавшихся в составе польских коронных земель.
Шляхта в Польше была свободна до такой степени, что никаких средств заставить пана поменять веру, конечно же, не существовало. Для людей этого круга происходило постепенное, очень медленное ополячивание, процесс сближения с придворными королей, сослуживцами и однополчанами иной веры, с коренными поляками, постепенное растворение уже в польском шляхетстве. Но подчеркну — растворение медленное и добровольное.
А вот православным горожанам приходится гораздо хуже: в некоторых городах им пытаются запретить заниматься торговлей и ремеслом, то есть низвести до положения наемных работников.
Что же касается простонародья, то для него в польских землях как-то даже и забывают о «принципе кнута и пряника». Пряник исчезает, потому что, и перейдя в католицизм — чужую, барскую религию, мужик или мещанин останется тем же, что есть сейчас, — глубоко бесправным, униженным и нищим человеком, чья интеллектуальная, нравственная и духовная жизнь глубоко безразлична «тем, кто наверху».
Остается кнут — оскорбительная кличка «быдло», применяемая к крестьянину только что не в официальных документах, ограничения в правах, бесправие, дикий произвол панов — и католических, и православных.
Разумеется, такими методами не только нельзя склонить человека к чему бы то ни было, в том числе и к католицизму. Совершенно очевидно, что рано или поздно замордованный человек восстанет, и последствия могут быть решительно какими угодно.
Для большинства поляков и для нового короля из династии Ваза совершенно неприемлемым было существование православной церкви, не подчиняющейся римскому папе. Новый польский король Сигизмунд IV из шведской династии Ваза однозначно считал Унию совершенно обязательной для православных. Он считал возможным даже и открытое насилие: вплоть до закрытия церквей, отнятия церковного имущества, вплоть до смещения священников, не поддерживающих Унию.
В октябре 1596 года в Бресте собрали церковный собор, специально чтобы творить Унию. И король, и папа римский очень этого хотели. Униатская церковь сохраняла многие черты православия: служба велась на церковнославянском языке; сохранялась православная обрядность, браки белого (немонастырского) духовенства; но все это — при неукоснительном подчинении папе римскому.
Подготовлено было многое, от мнения короля до новых почестей послушным: согласившись на Унию, православные иерархи получили бы сенаторское достоинство.
Церковный раскол произошел на самом же соборе. За Унию выступил сам глава православной церкви в Речи Посполитой, митрополит Киевский Михаил Рагоза. Его поддержали епископы: Гедеон Балабан, епископ Львовский; Леонтий, епископ Пинский; Кирилл Терлецкий и Ипатий Потей — епископы Луцкие; Дионисий — епископ Холмский.
Как видно, многие православные действительно были готовы пойти на Унию.
Но были пошедшие против: архимандрит Киево-Печерский Никифор Тур и его преемник — Елисей Плетенецкий; ректор Острожской академии Герасим Смотрицкий. Особенно выделился в борьбе против Унии монах Иван Вышенский, который писал против сторонников Унии «обличительные послания» (порой очень хулиганские).
Брестская уния 1596 года была все же принята, хотя и не всеми православными. Разумеется, униатство страшно не нравилось властям ни Российской империи, ни СССР.
В 1839 году униатам «посоветовали» попроситься «обратно», в состав Московской патриархии, и некоторые приходы «вернулись в лоно православия» (напомню, что православные Западной Руси отродясь не подчинялись Московской патриархии; в Киеве был свой митрополит, подчинявшийся Константинопольскому патриарху).
Но власти Российской империи не додумались опротестовать саму Унию. Власти СССР пошли дальше: в 1946 году на церковном соборе во Львове Брестская уния была официально расторгнута.
Но это — перспектива; то, что будет через века. Пока вернемся в XVI век, в Речь Посполитую, где, кроме послушных униатов, оказалось еще и немало мятежных православных! Тех, кто отверг Унию, не желая сливаться с католиками.
После Унии православные стали превращаться в культурное меньшинство на собственной родине. И начали создавать так называемые братства — объединения «своих», какие бывают у людей в рассеянии, но редко бывают на родине. Живущим на родине такие объединения попросту не нужны.
Вообще-то братства в Западной Европе известны с XIV–XV веков. Сложились они как объединения ремесленников, выполнявшие роль общины или профсоюза: функцию социальной защиты. Братства собирали взносы, зарабатывали деньги и организовывали похороны, свадьбы, учение членов братства.
В Средневековье подмастерье был учеником, который вполне реально мог сам сделаться мастером. По мере того как подмастерья все больше превращались в наемных рабочих, у которых уже нет шансов стать мастерами, братства все больше превращались в своеобразные профсоюзы.
В XVI–XVII веках братства во Франции были официально запрещены, именно потому, что вели работу по типу профсоюзной: боролись за сокращение рабочего дня или за повышение зарплаты.
Так что идея братств пришла из Европы — никуда от нее, подлой, не денешься! Но как часто бывает в России, пришедшая из Европы идея преломилась так, что ее уже и узнать трудно.
Православные братства стали объединениями не подмастерьев и не мастеров, а православных людей вокруг своей церкви. А целью их существования стала поддержка своей веры и всего пласта православной культуры Западной Руси.
Первые православные братства появились еще в XV веке во Львове и Вильно — там, где давление католицизма было сильнее всего. То, что Вильно находилось в Великом княжестве Литовском, а Львов — в Польше, играло меньшую роль. Во Львове православные испытывали особенно сильное давление: городская Рада даже пыталась запретить православным заниматься ремеслом и торговлей.
В Каменец-Подольске и в Рогатине братства появились в 1589 году; в Могилеве — в 1590 году; в Бресте — в 1591 году; в Перемышле — в 1592 году.
Братства возникали при православных церквах, на основе ремесленных и цеховых организаций. Это были по духу ярко выраженные организации горожан. Братства основывались на самых демократических принципах; войти в братство мог всякий православный человек, который внес установленный взнос на общие расходы. Основной контингент «братчиков» составляло местное мещанство, но вступали в братства и шляхта, и духовенство, и крестьяне: все русские люди, всех сословий, кто не хотел принимать католицизм. В 1620 году в Киевское богоявленское братство вписалось все казачье войско во главе с гетманом П. К. Сагайдачным.
Братства имели свои уставы; по своей организации они напоминали сразу и средневековые цеха, и рыцарские ордена.
Братства жили на взносы, пожертвования. Имели право на православные праздники варить мед и пиво, доход шел в казну братства.
Первоначально братства ставили задачи очень скромные: религиозно-благотворительные. Объединиться по признаку веры и выжить в мире, который становится все более католическим.
Братства заботились о своих церквах, распоряжались церковным имуществом и церковными должностями, устраивали общественные богослужения, общие праздничные пиры, оказывали помощь нуждающимся членам, хоронили умерших братчиков.
Многое изменилось в XVI веке, особенно в его конце. По мере того как росла общественно-политическая роль братств, они приобрели большое культурно-политическое и общественно-политическое значение. И даже международное: в условиях, когда шляхта стремительно ополячивалась и окатоличивалась, восточные иерархи пытались опереться на православное мещанство Западной Руси. Для Московии — и для властей, и для Московского патриархата —: православные братства становились ценнейшим инструментом политической интриги. Внутри Речи Посполитой у Москвы оказывалась «пятая колонна», которую грех было не использовать.
Львовское братство возникло в 1453 году, когда Львовская городская рада пыталась запретить православным заниматься ремеслом и торговлей.
Но уже в середине XVI века Львовское братство пользовалось поддержкой знатнейших могущественных шляхтичей: А. Вишневецкого, К. Острожского, А. Киселя и других. Это давало и немалые средства, и «крышу»: обидевший скромных трудолюбивых горожан вступал в конфликт с очень могущественными людьми.
Насколько могущественных, можно показать на примере хотя бы Василия Константиновича Острожского (1526–1608), князя из рода князей Острожских, известных с XIV по XVII век. Главные владения Острожских находились на Волыни — города Острог, Заславль, Новоград-Волынский, всего 25 городов, 10 местечек и 670 селений, дававших ежегодный доход более 1 миллиона злотых.
В. К. Острожский, киевский воевода и великий противник Унии 1596 года, был убежден: для противостояния католицизму необходимо просвещение, особенно среди священников.
В 1572 году он основал школу в городе Турове, в 1577-м — в городе Владимире-Волынском, в конце 1570-х годов — в Остроге и в Слуцке. Школу в Остроге он даже пытался превратить в академию, и не так уж и безуспешно, создав первую на Украине школу для преподавания «вольных наук» — грамматики, риторики, диалектики, арифметики, музыки, астрономии. После смерти Василия Константиновича Острожская академия оказалась нежизнеспособной, но в конце XVI века она стала основным центром русской культуры в Литве и Польше.
Крупный военачальник, строитель крепостей и замков, Василий Константинович организовывал ярмарки, заботился о развитии хозяйства. Он учредил типографии в Остроге, Дерманском монастыре и в Киево-Печерской лавре, издавал богослужебные и полемические книги, направленные против католицизма. Он широко покровительствовал православным в Литве и Польше, снабжал деньгами и землями духовенство и духовные учреждения.
Под покровительством таких магнатов, как Острожский и Вишневецкий, Львовское братство могло вести очень независимую политику. И вело. Например, братство самостоятельно поддерживало связи с Московией и Румынией. Помня о том, как легко православный митрополит Киевский стал униатом, братство хотело подчиняться не местным православным иерархам, а непосредственно Константинополю: то есть было самостоятельным субъектом внешней международной политики.
Братство имело большую библиотеку, создало школу греческого и славянского языков, поставлявшую учителей в школы Киева и Вильно. Разумеется, все это позволяло братству вести активнейшую антикатолическую пропаганду и пропаганду против Унии 1596 года.
Другие братства тоже поддерживали связи с православными в Румынии, на Московской Руси, в Болгарии и Сербии, вели культурно-просветительскую работу, открывали школы и типографии, распространяли книги. В типографии Киево-Печерской лавры печатались «Протестация» против полонизации и католицизации, «Послания» Исайя Копинского, разоблачавшие и клеймившие Иеремию Вишневецкого как «предателя» (он перешел в католицизм).
Вокруг братств собирались немалые культурные силы — все, кто не хотел окатоличивания и ополячивания. Другие братства тоже стремились подчиняться не местному духовенству, а непосредственно патриарху в Константинополе.
Киевское братство возникло при Богоявленском монастыре в 1615 году, а уже в 1620 году в братство вступил Петр Кононович Коношевич-Сагайдачный — гетман реестрового казачества, участник и руководитель походов в Крым и в Турцию 1614, 1615, 1616, 1620 годов. В 1621 году он сыграл видную роль в битве при Хотине, где армия турецкого султана Османа II потерпела сокрушительное поражение от армии польского короля.
Наивно рисовать деятелей прошлого строго черной или розовой краской. Одной рукой Петр Кононович пытался расширить число реестровых казаков — тех, кому польское правительство платило жалованье; расширить привилегии казацкой старшины; уверить польское правительство, что если оно захочет опереться на верхушку казачества и не будет посягать на его образ жизни и веру, то Украина останется лояльной короне. Прекратите ополячивать и окатоличивать — и мы будем верны польскому королю! В чем было и стремление оградить от преследования православных, и стремление усилить свою власть и власть своих людей.
Другой же рукой Петр Кононович в 1620 году отправил посланцев в Москву с заявлением: реестровое запорожское войско желает служить Московскому царю! То есть, называя вещи своими именами, совершил государственную измену. Пренебрег и клятвой вассальной верности, и военной присягой.
В том же, 1620 году при активнейшем участии Петра Кононовича на Украине восстанавливалась православная иерархия, ликвидированная после Брестской унии 1596 года, а все казачье реестровое войско в полном составе вступило в Киевское богоявленское братство.
Братство тоже снеслось с Москвой и высказалось в пользу присоединения Украины к Москве. А Московское правительство помогало Киевскому братству деньгами.
Появление десятков тысяч вооруженных до зубов, провоевавших всю жизнь братчиков тут же сделало Киевское братство уже не мещанским, городским объединением, а своего рода легальной верхушкой мощной православной оппозиции и к тому же агентурой Москвы.
Отмечу еще раз, что скромные объединения горожан возникли из-за внешнего давления: из-за того, что православных пытались дискриминировать. В нормальном обществе, без внешнего прессинга, без попытки заставить православных перекреститься, они или вообще не появились бы, или не вышли за пределы самых скромных, почти бытовых начинаний. Но польское правительство начинает новый нажим в виде Унии 1596 года — и скромные объединения превратились в нешуточную оппозиционную силу.
И в мощную культурную силу. Первая братская школа возникла во Львове еще в 1586 году, всего же известно более 20 братских школ. Это было нешуточное начинание. В школах преподавались: латинский, греческий и церковнославянский, арифметика, пение. Давалось религиозное образование и воспитание.
Великий чешский и польский педагог, основатель существующей до сих пор классно-урочной системы Ян Амос Коменский многое заимствовал из практики братских школ.
Подчеркиваю это особо, чтобы не возникла мысль, будто православие в Западной Руси только обороняется. Такая позиция совершенно бесплодна в окружении динамичного, активного католицизма. Тут нужно уметь создавать новое, быть самим гибким и восприимчивым. Братские школы, как и все, что делали братчики, не были простым заповедником, добровольной резервацией православия. Это было конкурентоспособное учебное заведение, способное давать своим выпускникам образование, вполне сравнимое с тем, которое давали гимназии и университеты.
Очень печально, что правительство Речи Посполитой оказалось неспособно отнестись к этому адекватно и оценить таланты своих подданных.
Славяно-греко-латинская академия в Яссах — столице Молдавского княжества — сложилась как своего рода православный университет. Учили в Яссах церковнославянский, польский, латинский, греческий, иврит, немецкий и французский, историю, географию, математику, астрономию, катехизис, поэтику, риторику и диалектику (умение вести диспут), философию и богословие.
При Киево-Печерском монастыре архимандритом Петром Могилой открыта школа, уже в 1631–1632 годах она объединилась с братской школой в Киево-Могилянскую коллегию (Указом Петра I в 1701 году переименована в академию).
В Киево-Могилянской коллегии учились юноши со всей Руси (в том числе из Восточной) и из южных славян. В середине XVIII века там было 1200 учащихся. Значение Киево-Могилянской академии очень упало после открытия Московского, потом Харьковского университетов. В 1804 году, после открытия Харьковского университета, ее преобразовали в Духовную академию. Но, по крайней мере, сто лет славной истории у этого заведения — было.
Из братских школ и академий вышло много писателей, ученых, политических деятелей, деятелей книгопечатания, просвещения, искусства: Иов Борецкий, Лаврентий Зизаний, Захарий Копыстенский, Епифаний Славинецкий, Памва Берында, Лазарь Баранович, Ионикий Галятовский, Иннокентий Гизель, Феофан Прокопович, Симеон Полоцкий, Григорий Сковорода, Епифаний Славинецкий. Имена некоторых из них упоминались или еще будут упоминаться на этих страницах. На книгу Иннокентия Гизеля мне доводилось ссылаться.
Братства возникли не от хорошей жизни и обречены были исчезнуть, как только изменится ситуация. Для католиков они были бельмом на глазу и с укреплением католицизма на Украине неизбежно исчезали.
Во второй половине XVII века львовским епископом становится И. Шумлянский, который все же склонил Львовское братство к Унии. Сыграло роль и давление со стороны католиков и официальных властей, и разорение 1704 года. Захватив Львов, шведские солдаты не особенно разбирались, действительно ли местные православные — такая уж и агентура Москвы; воспользовавшись предлогом, они ограбили братство. В 1708 году Львовское братство прекратило свое существование.
Киевское братство как будто достигло всего, что хотело: воссоединения с Московией. Пусть даже Киев не раз еще переходил из рук в руки, но с 1710 года остался в составе Российской империи «навсегда» — до 1991 года. Мавр сделал свое дело, мавр мог и уйти. Никто не запрещал деятельности братства, но никто и не подкидывал ему денег, и уж, конечно, никто не допустил бы, чтобы братство сделалось самостоятельным субъектом внутренней или внешней политики.
Это касается и православных братств в Могилеве, Перемышле и Бресте: они просто тихо зачахли, никому больше не нужные.
Диагноз
Да, пора поставить диагноз: необходимость выбора между католицизмом и православием расколола Западную Русь, вбила клин между людьми одного народа. Великое княжество Литовское погубили вероисповедные разногласия.
Иногда мне кажется, что у поляков и литовцев-католиков совершенно отсутствовали не только качества, вроде бы необходимые для христианина, но и элементарное ощущение опасности и чувство самосохранения.
Польский дворянин (в том числе ополяченный русский) рассматривал русские земли как огромный колонизационный фонд, а «быдло» — как будущих рабов. Примерно так, замечу, смотрел на Польшу и на самого польского шляхтича немецкий рыцарь из Тевтонского и Ливонского орденов. Ну, поляки и пожали серии казацких восстаний, ненамного лучше Жакерии. Но что самое скверное — православные русины так и остались в Речи Посполитой неравноправным большинством. Они были им в Литве со времен Кревской унии.
Что характерно, современные польские историки (вероятно, и многие современные поляки) хорошо видят губительность этой политики.
В 1658 году преемник Хмельницкого, украинский гетман Ян Выговский, в Гадяче подписал договор, коренным образом менявший структуру Речи Посполитой. Возникала федерация трех государств: Польского королевства, Великого княжества Литовского и Русского княжества, соединенных «как равный с равными, как свободный со свободными, благородный с благородными». Русское княжество включало три украинских воеводства. Казацкие старшины получали шляхетство и земельные пожалования, входили в сенат и в депутатскую палату сейма Речи Посполитой. Гадячская уния не могла быть расторгнута без согласия русского (то есть реально — уже начавшего осознавать себя украинского) народа.
Так вот, современными польскими историками «Гадячская уния» сравнивается по значению с Люблинской унией, давшей начало Речи Посполитой двух народов. «Однако слишком поздно пришло понимание того, что русины должны стать равноправными членами федерации, образованной в 1569 г.» [69. С. 125].
К этому добавлю одно: русинов неплохо было бы считать «равноправными членами федерации» не только в 1569-м, но и в 1385 году. Принимая уже самую первую Унию, не нарушать того равноправия, которое существовало в Великом княжестве Литовском.
Быть может, это в слишком большой степени вывод русина, но попробуйте оспорить: навязывание католицизма было для поляков способом ослабить Литву, рассматривать ее как «второсортное» государство, а в Речи Посполитой стать основным и привилегированным элементом.
Эта глупейшая политика:
— не дала возможности создать Речь Посполитую, включающую королевство Польское, Великое княжество Литовское и Великое княжество Русское как три равных (хотя бы в декларации равных) государсвенных образования;
— невероятно укрепила Московию, в противном случае обреченную на то, чтобы войти в Речь Посполитую или влачить самое убогое прозябание на задворках цивилизации вроде Сибирского ханства.
Такая Речь Посполитая была бы способна не только приобщить к европейскому пути развития всех славян (а не одних за счет других), не только остановить наконец агрессию мусульман, выйти к Черному морю, но и сделала бы невозможной бесконечную тупую конфронтацию, принесшую столько горя и бед всем ее участникам.
Польша, по существу, сама вырастила могильщиков Речи Посполитой: Пруссию и Российскую империю. Пруссия возникла потому, что поляки пустили на свою землю крестоносцев. Московия — Российская империя — сложилась и окрепла, потому что Польша в своем глупом высокомерии не сумела сделать русинов равноправным элементом Речи Посполитой.
Поляки, которые умирают на полях сражений в 1795 и 1831 годах, чью землю делят Пруссия и Российская империя; Польша, вынужденная судорожно отбиваться от большевистской Советской России в 1920 году, истекающая кровью в 1939-м, — это прекрасный пример того, как потомки расплачиваются за дурь предков.
Наверное, я бы даже позлорадствовал, произнес бы что-то в духе «так им и надо!» — да только очень уж много течет в русинах польской крови, а в поляках — русинской. Слишком уж тесно повязала нас всех история, и ничего тут не поделаешь. Мы — братья и по королевским дворцам, и по свальным братским могилам. За шизофренический гонор надутого спесью дурака-шляхтича расплачивался и расплачивается до сих пор и польский, и русский, и украинский народ — одинаково.
Так же точно все мы равно расплачиваемся за параноидальные идеи Третьего Рима, за бредни такого же надутого спесью, но несравненно более злобного и невероятно невежественного москаля, «несущего свет» истинной веры или истинной идеологии (и не очень понимающего, что есть вера и что есть идеология).
И точно такой же счет следует предъявить дикому казаку… но о нем просто не хочется и говорить.
Нередко я слышу, и не от самых глупых людей, что, мол, никакого выхода в те времена все равно не было. Поскольку в XVI–XVII веках не было равнодушных к вероисповеданию — говоря попросту, не было атеистов, то и не было никакого выхода из клубка вероисповедных разногласий и распрей. Мол, не могли католики не требовать Унии любой ценой — даже ценой распада собственного государства; даже ценой гражданской войны, ценой потери Волыни, Киевщины и Подолии.
Не могли православные пойти на Унию, не могли проявить большей терпимости к идефикс католиков — подчинению папе римскому.
Осмелюсь утверждать: выход был. Даже два выхода, на выбор.
Способ первый: объявить религию частным делом граждан, не имеющим никакого отношения к делам государства. Даже не надо расставаться с католицизмом как с государственной конфессией. Достаточно определить и четко оговорить в законах, что следовать любой из версий христианства — частное дело каждого и не влечет за собой никаких последствий и никаких ограничений.
Допустим, до этого в XV–XVI веках общество еще не доросло… Хотя почему бы и нет? Вспомним широчайшую веротерпимость польского католицизма в XVI веке… Но есть и еще один способ.
Способ второй: объединение церквей. В конце концов, католическая (кафолическая на Востоке) церковь и православная — лишь две ветви единой Апостольской церкви, лишь исторически сложившиеся реалии. При минимальной терпимости друг к другу — тем более при понимании последствий разделения, при понимании, как это опасно для всех, — объединение вполне могло бы состояться.
Разумеется, состояться такое объединение могло никак не на уровне Речи Посполитой, тут дело высших церковных иерархов. И решительно никакое православие моих предков, никакая личная вера в Бога не помешают мне назвать политику этих самых высших иерархов несусветной дуростью, идиотской блажью, глупейшей игрой в «кто главный». Игрой, совершенно недостойной людей взрослых и к тому же облеченных огромной ответственностью.
А по отношению ко множеству рядовых людей в Польше, Великом княжестве Литовском, княжествах Южной Руси эта идиотская политика обернулась прямым предательством. Потому что пока папа римский, Патриархи Константинопольский и Московский науськивали друг на друга православных и католиков, самым преступным образом провоцировали междоусобные войны, мусульмане продолжали набегать на все славянские земли, грабить их и уводить рабов.
Сколько именно людей прошло с арканом на шее по Перекопскому перешейку, уже никто точно не скажет. Называют разные цифры: от 100 тысяч до миллиона человек. Именно в эти времена, в XV–XVI веках, складывается поговорка, что турок только с отцом и начальником говорит по-турецки. С муллой он говорит по-арабски, с матерью — по-польски, а с бабушкой — по-украински.
К этому стоит добавить, что людокрады не брали взрослых мужчин, особенно обученных войне. Не брали стариков и маленьких детей, которые наверняка не выдержали бы пути. И что из детей 10–12 лет, которых все же брали с собой, до невольничьих рынков добиралась хорошо если половина. От 300 тысяч человек до трех миллионов — вот цифра человеческих потерь Польши и Южной Руси от мусульманской работорговли.