9. «Время – это кровь». Сентябрьские бои

9. «Время – это кровь». Сентябрьские бои

Взятие Сталинграда стало первостепенной задачей вермахта. Гитлер, прежде не желавший ввязываться в уличные бои, намерен был захватить город на Волге любой ценой. Фюрер был буквально одержим Сталинградом и в то же время не забывал о провале наступления германских войск на Кавказе. Гитлер во всем винил фельдмаршала Листа, отказываясь признать, что сил для выполнения этой задачи у того было явно недостаточно. Когда генерал Альфред Йодль, только что вернувшийся из штаба Листа, заметил за обедом, что фельдмаршал лишь выполнял приказы самого фюрера, Гитлер гневно воскликнул: «Это ложь!» Позднее, словно стремясь доказать, что его речи намеренно искажались, Гитлер приказал стенографировать каждое слово, сказанное им на ежедневных совещаниях.

После триумфального захвата европейских стран Гитлер стал с презрением относиться к таким обыденным требованиям, как поставки топлива или нехватка продовольствия. К тому же его психическое состояние было крайне неустойчивым. Постоянные вспышки гнева по малейшему поводу и без приводили офицеров ставки в ужас. Генерал Варлимонт, вернувшись после недельного отсутствия, был так потрясен остановившимся взглядом фюрера, наполненным такой горячей ненавистью, что невольно подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознал, что его фатальной игре пришел конец. Он понял, что Россию не сломить». То же отметил и адъютант фюрера Николаус фон Белов: «Весь внешний облик Гитлера производил одинаково удручающее впечатление».

Он будто бы отрешился от всего, вероятно, понял, что неудача на Кавказе означает конец войны. И в то же время он никак не хотел с этим смириться! Ему во что бы то ни стало хотелось захватить Сталинград, как будто взятие этого города могло уничтожить врага. Опасный мечтатель готов был удовлетвориться символической победой. Гитлеру казалось, что достаточно одной-двух зрелищных операций, и превосходство германского оружия будет подтверждено. И это после того, как граф фон Штрахвитц, прославленный командир 16-й танковой дивизии, доказал, что успех длительных танковых боев зависит от холодного рассудка, точного прицела и скорострельности.

Русские продолжали посылать под Сталинград армады Т-34 и американских танков. Американские танки с высокой башней и тонкой броней оказались для немцев довольно легкой целью. Советские танкисты эту технику не любили. «Танки плохие, – поведал немцам пленный водитель. – Клапана летят, двигатель перегревается, да и трансмиссия никакая».

А вот воспоминания Лорингофена: «Русские атаковали с холма, наши же части находились на склоне. Два дня они следовали одним и тем же маршрутом. Прекрасные цели! Тогда мы сожгли не меньше сотни танков».

«Насколько хватало взгляда, – писал домой немецкий ефрейтор, – стояли подбитые и выгоревшие русские танки».

Вскоре Штрахвитц, которому тогда было 49 лет, получив «дубовые листья» к рыцарскому кресту, передал командование Лорингофену и вернулся домой в Германию. Официально считалось, что он покинул пост по выслуге лет, но вряд ли дело обстояло именно так.

Танковые атаки красноармейцев, сколь бы непрофессиональны они ни были, не могли отнять у русских твердой решимости защищать Сталинград до последней капли крови. И эта решимость оказалась сильнее воли агрессора.

«Час мужества пробил», – писала Анна Ахматова тогда, когда само существование России стояло под вопросом.

После падения Ростова цензурой были разрешены любые средства возбуждения ненависти к врагу. Для того периода показателен следующий рисунок, напечатанный в газете «Сталинское знамя». На нем была изображена девушка, связанная по рукам и ногам. «А что если вашу любимую так же свяжут проклятые фашисты?» – гласила подпись под рисунком. Характерны были следующие лозунги и воззвания: «В атаку, воин, стреляй врага!», «Не допусти, чтобы насильник надругался над твоей любимой!» Подобная пропаганда практически повторяла тему стихотворения Константина Симонова «Убей его!» Стихотворение безусловно жестокое, но его символика прекрасно отражает дух того времени. Такими же яростными были стихотворные строки Алексея Суркова. Позор унижения можно смыть лишь кровавой местью – такова основная мысль его творчества тех лет.

В начале сентября в газете «Красная Звезда» было напечатано обращение Ильи Эренбурга к советским солдатам. Обращение заканчивалось следующими словами: «Не считайте дни, не считайте версты – считайте только убитых вами врагов. Убей немца – вот молитва твоей матери. Убей немца – вот крик русской земли. Не раздумывай, да не дрогнет твоя рука. Убивай!»

Вне всякого сомнения, подобная пропаганда осенью 1942 года в значительной степени спровоцировала массовые насилия, совершенные солдатами Красной Армии на территории Германии в конце 1944 – начале 1945 годов.

В этот критический момент главной задачей для Еременко и Хрущева стали назначение нового командующего 62-й армией, 10 сентября 62-я армия с боями отошла в город. Когда 29-я моторизованная дивизия немцев прорвалась к Волге, войска 62-й армии оказались отрезаны от 64-й державшей оборону южнее. 11 сентября штаб Еременко находился близ реки Царица и подвергся сильному обстрелу. Именно в этот день в штаб прибыл писатель Константин Симонов. Он был поражен «скорбным запахом горелого железа», дымящимися развалинами Сталинграда. В душном бункере Хрущев, выглядевший мрачно и односложно отвечавший на вопросы, никак не мог прикурить – зажженная спичка тут же гасла. В бункере напрочь отсутствовала вентиляция. Симонов и сопровождавший его корреспондент легли спать прямо в шинелях в дальнем углу тоннеля. Когда рано утром они проснулись, оказалось, что в бункере уже никого нет – ни штабных офицеров, ни машинисток. В конце концов они случайно наткнулись на телефониста, сматывающего провод. Телефонист сообщил, что штаб эвакуирован на противоположный берег Волги. Единственным штабом, оставшемся на западном берегу, был штаб 62-й армии.

Следующим утром генерал Чуйков был вызван в штаб на совместный военный совет Сталинградского и Юго-Западного фронтов. Ему понадобились целые сутки, чтобы найти новый штаб среди развалин Сталинграда. Свет от пылающих домов был таким ярким, что, даже находясь на восточном берегу, генералу не понадобилось зажигать фары своего джипа. Когда Чуйков на следующее утро наконец встретился с Еременко и Хрущевым, они поставили его перед следующим фактом: поскольку о сдаче Сталинграда не может быть и речи, а командующий 62-й армией не верит в то, что город можно удержать, ему предлагается взять командование на себя. «Товарищ Чуйков, как вы понимаете свою задачу? – спросил Хрущев. „Мои войска будут защищать город. Выстоим или умрем“, – ответил генерал. Хрущев, смерив его глазами, заметил, что свою задачу он понял верно.

В тот же вечер Чуйков с двумя танками Т-34 отправился из Красной Слободы на пароме к центральному сталинградскому причалу, который находился чуть выше места впадения реки Царица в Волгу. Как только паром коснулся берега, сотни людей, в основном гражданское население, надеявшееся бежать из города, безмолвно поднялись из воронок. Чуйков молча прошел мимо них и в сопровождении своих офицеров отправился искать штаб. После долгих блужданий комиссар саперной роты вывел их к Мамаеву кургану, известному также, как высота 102/102 (действительная высота холма в метрах). Там-то и располагался штаб 62-й армии, где Чуйкова встретил начальник штаба генерал Николай Иванович Крылов. Резкий и прямолинейный Чуйков не сразу нашел общий язык с Крыловым, отличительной чертой которого был чрезмерный педантизм. Однако впоследствии оба эти человека прекрасно поняли друг друга и верно оценили ситуацию. Существовал единственный способ удержать Сталинград – оплатить его защиту жизнями русских солдат. Как выразился впоследствии Чуйков: «Время – это кровь».

При поддержке Крылова и Кузьмы Андреевича Гурова, мрачного вида армейского комиссара с бритой головой и густыми бровями, Чуйков провел среди командиров разъяснительную работу. Ни один его подчиненный и мысли не должен был допускать об отступлении. Кое-кто из высших офицеров спешно переправился на противоположный берег, бросив своих солдат. После ряда подобных случаев Чуйков приказал в обязательном порядке досматривать все плавсредства. Все дезертиры, независимо от звания, расстреливались на месте. О ненадежности войск свидетельствовали случаи и совершенно другого рода. Так, например, в 6-й гвардейской танковой бригаде старший сержант застрелил командира боевого экипажа, а затем, угрожая пистолетом водителю и радисту, вынудил их выбраться из танка. Захватив таким образом боевую машину, обезумевший сержант погнал ее к позициям 76-й немецкой дивизии. Поскольку у сержанта был с собой белый флаг, который он не замедлил укрепить на башне танка, сотрудники НКВД, расследовавшие это дело, заключили, что сержант изменник, который заранее спланировал все детали своего мерзкого, плана. Солдат, покинувших машину под угрозой пистолета, обвинили в трусости. Позднее они предстали перед военным трибуналом и, скорее всего, были расстреляны.

К сентябрю 1942 года от 62-й армии осталось лишь 20 000 человек и всего 60 танков. Многие машины были без траков и годились только как неподвижные огневые точки. Правда, следует отметить, что у Чуйкова было более семисот пушек и дальнобойных орудий. Кроме того, он хотел всю тяжелую артиллерию вернуть на восточный берег. Основной задачей генерала на данном этапе стало противоборство с Люфтваффе, для того чтобы хоть как-то сокрушить их подавляющее превосходство в воздухе. Чуйков успел заметить, что немцы неохотно атакуют на низких высотах, особенно в ночные часы. Чтобы окончательно измотать германских летчиков, необходимо было сделать так, чтобы каждый их пилот постоянно чувствовал себя под прицелом русского пулемета. Чуйков принял на себя командование незнакомыми войсками на новых позициях, да еще в тот момент, когда противник готовился к решительному наступлению. Генерал не раз говорил, что обнаруженные им защитные сооружения больше напоминали ветхие баррикады, которые с легкостью протаранил бы даже самый маломощный грузовик. Что касается штаба 62-й армии, то здесь наблюдался перекос совсем в другую сторону. Это были мощно укрепленные позиции с глубокими бункерами и дотами. Как вскоре обнаружили русские командиры, реальным препятствием для наступающих немцев стали городские развалины.

12 сентября Паулюс вместе с Гальдером и главнокомандующим группы армий «Б» Вейсом прибыл в ставку Гитлера под Винницей. Отчеты об этом военном совете весьма разнятся. Паулюс утверждает, что именно он поднял вопрос о левом фланге, растянутом от Дона до самого Воронежа. Если ему можно верить, то планы Гитлера базировались на твердом убеждении, что ресурсам русских пришел конец, а донской фланг может быть усилен за счет союзных армий. Фюрер, занятый исключительно Сталинградом, хотел знать, как скоро падет город. Паулюс повторил оценки, данные накануне Гадьдеру, – десять дней боев плюс две недели на перегруппировку.

Первая фаза немецкого наступления началась на следующее утро в 4.45 по берлинскому времени (6.45 по московскому). На левом фланге 295-я пехотная дивизия атаковала Мамаев курган, а на правом 76-я и 71-я пехотные дивизии пытались захватить центральную железнодорожную станцию и центральный причал на Волге. Офицеры 295-й дивизии постарались внушить своим солдатам мысль, что Волги необходимо достичь одним рывком. Артподготовка и авианалеты на русские позиции за сутки до этого были особенно интенсивны. «Тучи „мессершмиттов“ ринулись на Сталинград, – писал домой ефрейтор 389-й пехотной дивизии. – Трудно поверить, что после их налета хотя бы мышь осталась жива».

Бомбардировки продолжались и 13 сентября. Чуйков наблюдал за боем в бинокль со своего командного поста на Мамаевом кургане. Кирпичная пыль окрасила небо в бледно-бурый цвет. Земля сотрясалась от мощных взрывов. Внутри бункера песок сыпался из щелей между бревнами потолка словно в песочных часах. Офицеры штаба и связисты были покрыты пылью.

Снаряды и бомбы то и дело разрывали провода полевой телефонной связи. У солдат, посланных восстановить ее, было очень мало шансов остаться в живых. Нередко латать оборванный провод посылали даже молоденьких девушек-телефонисток. Чуйкову удалось связаться с Еременко всего один раз за весь день, а после полудня он совершенно потерял связь со своими дивизиями на западном берегу. Пришлось прибегнуть к помощи посыльных, продолжительность жизни которых в этих условиях была еще ниже, чем у связистов.

Хоть немцам и удалось продвинуться вперед на западной окраине города и захватить небольшой аэродром и казармы, все их попытки прорваться на север оказались безуспешными. Бой велся намного ожесточенней, чем можно было предположить. В тот день немецкие солдаты поняли, что, возможно, им придется всю зиму провести в Сталинграде.

Ночью Чуйков решил вернуться в старый штаб – тоннель, начинавшийся от устья реки Царица и имевший запасной выход на Пушкинскую улицу. Русло Царицы служило естественной границей между армиями Паулюса и Гота. Пока дивизии Зейдлица на севере пробивались к Мамаеву кургану, к главной железнодорожной станции, 14-я и 24-я танковые дивизии Гота вместе с 94-й пехотной дивизией на юге двигались вперед, чтобы нанести удар по прямоугольному бетонному элеватору, возвышавшемуся над Сталинградом. Весть о том, что 71-я пехотная дивизия прорвалась в центр Сталинграда, была встречена в ставке фюрера с огромной радостью. К вечеру та же информация достигла Кремля. Сталин как раз обсуждал с Жуковым и Василевским возможность мощного стратегического контрудара под Сталинградом, когда в кабинет вошел секретарь Сталина Поскребышев и сообщил, что у телефона генерал Еременко. Поговорив с ним, Иосиф Виссарионович передал генералам неприятные известия. Немного помолчав, Сталин повернулся к Василевскому и сказал: «Немедленно прикажите 13-й гвардейской дивизии Родимцева пересечь Волгу и подумайте, какие еще войска можно послать Чуйкову на подмогу». Часом позже Жуков уже летел в Сталинград.

На рассвете 14 сентября Чуйков в сопровождении штабных офицеров ехал к бункеру у реки Царица. Путь лежал через разрушенный город. Заваленные обломками рухнувших зданий улицы были труднопроходимы, и приходилось часто останавливаться. Чуйков торопился. Он отдал приказ контратаковать и теперь хотел быть наготове. В нескольких местах русским удалось застать немцев врасплох, но на восходе солнца все атаки красноармейцев захлебнулись во многом из-за атак Люфтваффе. Единственной ободряющей новостью для Чуйкова было то, что ночью 13-я гвардейская стрелковая дивизия должна форсировать Волгу. Однако продвижение германских войск оказалось столь мощным к быстрым, что многие начали сомневаться, удастся ли войскам Родимцева высадиться на западном берегу.

295-я пехотная дивизия вермахта пробилась к Мамаеву кургану, но не это таило в себе основную угрозу Сталинграду. Гораздо опаснее было продвижение вперед 71-й и 76-й пехотных дивизий. Атакующий клин достиг центрального вокзала в полдень, а около трех часов пополудни был захвачен городской водоканал. Примерно в это же время советские дивизии вышли к Волге. Вокзал трижды за один день переходил из рук в руки и в итоге был отбит у немцев стрелковым батальоном НКВД.

Генерал Родимцев добрался до штаба Чуйкова лишь к полудню. Его форма была вся в грязи. В тот момент Родимцев больше походил на студента, нежели на генерала Красной Армии, Героя Советскою Союза. Преждевременно поседевший интеллектуал и юморист Родимцев был человеком, открыто смеющимся над опасностью. Во время войны в Испании, где он был больше известен как «Паблито», Родимцев служил советником и сыграл не последнюю роль в битве за Гвадалахару в 1937 году. Солдаты, служившие у Родимцева в подчинении, считали его настоящим героем и больше всего боялись, что их переведут служить к другому командующему.

Родимцев прекрасно сознавал опасность создавшегося положения. Тем более, что Чуйков бросил в бой свой последний резерв – 19 танков, все, что осталось от танковой бригады. Чуйков посоветовал Родимцеву оставить всю тяжелую технику на восточном берегу. Его солдаты должны были иметь при себе лишь личное оружие: пулеметы, противотанковые ружья и как можно большее количество гранат. Позже Чуйков вызвал к себе полковника А.А.Сараева, командира 10-й стрелковой дивизии НКВД. В июле в подчинении у Сараева было пять полков (7 500 человек). За месяц Сараев значительно увеличил свою армию. Он создал личную гвардию, насчитывающую более 15 тысяч человек, взял под контроль все перемещения речного транспорта. Чуйков, которому уже нечего было терять, пригрозил Сараеву, что немедленно сообщит в штаб фронта, если тот откажется выполнять его приказы. Сараев понял, что в данном случае ему лучше подчиниться. Милицейскому батальону, находившемуся в подчинении у Сараева, было приказано занять все ключевые здания города и удерживать их до последнего. Регулярный батальон НКВД был послан на Мамаев курган, а двум стрелковым полкам было приказано блокировать продвижение противника к реке. Необходимо было дать гвардейцам Родимцева возможность высадиться.

Войска НКВД сражались храбро, но несли очень большие потери. Позднее дивизия получила орден Ленина и имя «Сталинградская». Сараев во время боев всегда оставался на своем посту, но вскоре потерял благосклонность начальства, и со второй недели октября командовать силами НКВД стал генерал-майор Рогатин, устроивший себе новый штаб на берегу.

В тот же вечер имела место еще одна неприятная встреча, но уже на другом берегу Волги. Секретарь ЦК партии Георгий Маленков собрал высший офицерский состав 8-й воздушной армии в штабе фронта. Офицеры полагали, что их вызвали для вручения медалей и заранее напустили на себя нарочито скромный вид. Однако дело было совсем в другом. Тот самый Маленков, который не поверил в первый день войны донесению адмирала Кузнецова о немецком авианалете на Севастополь, теперь обратил весь свой гнев на офицеров авиации. Он потребовал представить данные о всех вылетах подразделения, а получив их, обвинил офицеров в недостаточной активности. Маленков зачитал командирам приговоры военных трибуналов и, чтобы доказать свою безграничную власть, вызвал вперед одного офицера, невысокого роста майора с черными, зачесанными назад волосами и полным лицом. «Майор Сталин, – обратился Маленков к сыну Иосифа Виссарионовича. – Боевое мастерство ваших истребителей никуда не годится. В последнем бою не было сбито ни одного немецкого самолета. Что это? Вы забыли, как нужно сражаться? Как мы это должны понимать?» Затем Маленков устроил разнос генералу Хрюкину, командующему 8-й воздушной армией. Лишь вмешательство Жукова положило конец позорному судилищу. В заключение Маленков напомнил всем, что дивизия Родимцева должна вот-вот форсировать Волгу, а значит, полк истребителей, ответственный за прикрытие с воздуха, должен позаботиться о том, чтобы на головы гвардейцев не упало ни одной немецкой бомбы. Потрясенные летчики молча вышли из штаба. Вскоре Василию Сталину, бывшему по складу характера совершенным плейбоем, удалось увернуться от выполнения боевых задач. Он стал сниматься в пропагандистских фильмах о ВВС. Любопытно, что сыновья двух других советских лидеров, Владимир Микоян и Леонид Хрущев, также служили под Сталинградом.

Численность 13-й гвардейской стрелковой дивизии составляла 10 000 человек, но десятая часть солдат не имела оружия. Дивизия маскировалась от немецкой воздушной разведки под сенью кустарников на восточном берегу Волги в районе Красной Слободы. После марша из Камышина они получили слишком мало времени на подготовку. Родимцев, зная о сложности обстановки, всю дорогу подгонял своих командиров. Вода в радиаторах грузовиков закипала, вьючные животные нервничали, а поднимаемая техникой пыль была столь плотной, что бойцы маршевых колонн мгновенно покрывались ее толстым слоем. Заслышав гул «мессершмиттов», войска не раз разбегались, спасаясь от губительного свинца.

Выжженная пыльная степь кончилась. Кленовая рощица указывала на близость воды. Дивизия подошла к Волге. На стрелке, прибитой к дереву, было написано: «Паром». Над противоположным берегом клубился черный дым – предвестник смертельной битвы.

После получения боеприпасов и сухого пайка Родимцев отправился на встречу с Чуйковым. Обсудив ситуацию, они решили, что не имеет смысла дожидаться полной темноты, и первая партия гвардейцев была переправлена на западный берег еще до наступления сумерек. Вскоре заработала немецкая артиллерия. Один из боевых катеров был тут же потоплен прямым попаданием, погибли все находившиеся на борту. Некоторые солдаты из дивизии Родимцева старались смотреть только на воду, лишь бы не видеть далекого берега, озаренного всполохами взрывов. Другие, наоборот, не отрывали взгляда от горящих строений, которые с каждой минутой становились все ближе. На стальных шлемах бойцов отражались огни зловещего зарева. Их отправили прямо в ад, и многим было явно не по себе. В ночном воздухе плясали искры. Западный берег Волги казался кладбищем сожженной техники и исковерканных барж. Все явственнее становился запах разлагающихся под руинами трупов.

Гвардейцы Родимцева, не дожидаясь, пока лодки коснутся берега, прыгали на мелководье и бежали к песчаному откосу. Солдатам не нужно было объяснять, что в данном случае промедление смерти подобно. К счастью для русских, немцы не успели как следует подготовиться к атаке. Гвардейцы молниеносно прорвались к большой мельнице и в безжалостной рукопашной схватке выбили оттуда фашистов (развалины этой мельницы, сложенной из красного кирпича, по сей день сохраняются как мемориал). По прибытии второй партии гвардейцев 39-й гвардейский полк, усиленный подкреплением, атаковал железнодорожную ветку, проходившую мимо Мамаева кургана. За первые сутки боев 23-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием Родимцева потеряла тридцать процентов личного состава, но западный берег Волги был очищен от немцев. Выжившие (из 30 000 их осталось всего 320 человек) к концу Сталинградской битвы говорили, что их решимость исходила только от Родимцева. Следуя его примеру, они днем и ночью говорили себе: «За Волгой для нас земли нет».

Поначалу немцы восприняли контратаку Родимцева как временную неудачу. Они были уверены, что их продвижение к центру города уже никто не остановит. Дрожащие от холода солдаты вермахта уже мечтали о подземных зимних квартирах, жарких печках и письмах из родной Германии.

Германским пехотным ротам удалось прорваться к устью Царицы, и вход в подземный штаб 62-й армии Чуйкова попал под прямой огонь. Блиндаж наполнился ранеными. От влажности стало почти невозможно дышать. Штабные офицеры от недостатка кислорода падали в обморок. Чуйков вынужден был вновь сменить месторасположение своего штаба. Для этого пришлось переправиться на восточный берег, подняться чуть выше по течению реки и вернуться на западный берег.

Ожесточенный бой разгорелся за Мамаев курган. Если бы немцы его захватили, их артиллерия получила бы возможность свободно простреливать Волгу. Один из стрелковых полков НКВД удерживал небольшую часть холма до прибытия подкрепления. Теперь Мамаев курган очень мало напоминал тот парк, по которому любили гулять влюбленные парочки. На выжженной земле не осталось ни единой травинки. Склоны кургана обезобразили глубокие воронки. Впрочем, в этом была и своя выгода: во время многочисленных атак и контратак воронки служили солдатам естественными укрытиями.

Немало подвигов совершили советские солдаты во время битвы за Мамаев курган. Один из гвардейцев Родимцева заслужил славу героя, сорвав и растоптав немецкий флаг, установленный на вершине холма бойцами 295-й пехотной дивизии вермахта. Куда меньше известно об отнюдь не героических эпизодах. Так, командир одной русской батареи, страшась обвинения в трусости, бежал прямо с поля боя. Орудийные расчеты тоже ударились в бегство, когда их батарею атаковала немецкая пехота. Показателен следующий случай. 16 сентября в одиннадцать часов вечера командир взвода 112-й стрелковой дивизии, находившейся в пяти километрах к северу от кургана, обнаружил, что пятеро солдат отсутствуют на боевой позиции. Вместо того чтобы принять меры к их обнаружению, он просто доложил об этом факте командиру роты. Примерно в час ночи в расположение взвода для расследования прибыл комиссар Колабанов. С немецкой стороны доносился голос, по-русски обращавшийся к советским солдатам. «Вы должны дезертировать, – увещевал приятный баритон. – Немцы вас досыта накормят и будут хорошо обращаться. Бегите из Красной Армии, пока вас не настигла пуля работника НКВД». Многие бойцы были названы по именам. Не успел комиссар опомниться, как несколько солдат рванули к нейтральной полосе. Никто из бойцов взвода не стал стрелять в спину бывшим товарищам, чем вызвали ярость Колабанова. Впоследствии оказалось, что дезертировало десять человек, в том числе один сержант. Командир взвода тотчас же был арестован и предан суду военного трибунала. Расстреляли его или он попал в штрафной батальон – неизвестно. В той же дивизии капитан М. пытался уговорить двух офицеров дезертировать вместе с ним к немцам. Однако ручаться за достоверность этой версии нельзя, возможно, за ней скрывается сведение личных счетов.

Несмотря на то, что немцы контратаковали вновь и вновь, гвардейцам Родимцева и остаткам стрелкового полка НКВД все же удалось закрепиться на Мамаевом кургане. Наступление 295-й пехотной дивизии вермахта было окончательно остановлено. Потери в личном составе у немцев были крайне велики. В основном благодаря стараниям русских снайперов погибло очень много офицеров. За две недели боев в одной из рот 295-й пехотной дивизии сменилось три командира.

Бои на Мамаевом кургане продолжались. Немецкая тяжелая артиллерия продолжала обстреливать русские позиции еще в течение двух месяцев. Василий Гроссман так писал об этих сражениях: «Снаряды вздымали землю высоко в воздух, затем глина под действием силы тяжести падала вниз, а мелкая пыль взвивалась в небо. Горы трупов кругом, которые то засыпало землей, то вновь выбрасывало на поверхность». Много лет спустя на Мамаевом кургане были обнаружены скелеты немецкого и русского солдата, которые, судя по всему, закололи друг друга штыками. По утверждению Жукова, «то были очень тяжелые для Сталинграда дни». Посол США в Москве считал, что дни города сочтены. Да и в Кремле мало кто в этом сомневался. Вечером 16 сентября Поскребышев, ни слова не говоря, вошел в кабинет Сталина и положил на стол шифрограмму Главного разведуправления Генерального штаба. Это был перевод радиообращения из Берлина: «Несокрушимые германские войска захватили Сталинград. Россия разрезана на две части – север и юг – и скоро прекратит свое существование как суверенное государство». Сталин несколько раз перечитал донесение и молча встал у окна. Затем приказал Поскребышеву немедленно соединить его со Ставкой. По телефону он зачитал приказ: «Еременко и Хрущеву немедленно доложить обстановку в Сталинграде. Действительно ли город захвачен немцами?» Сталин потребовал прямого и правдивого ответа.

На самом деле опасность захвата Сталинграда войсками вермахта уже миновала. Дивизия Родимцева подоспела как раз вовремя. На подходе стояли 95-я стрелковая дивизия Горишного и бригада морской пехоты, призванные усилить 35-ю стрелковую дивизию, сражавшуюся южнее Царицы.

Много проблем было в русской авиации. Советские летчики все еще страдали от инстинктивного страха противника. «Как только в небе появляются „мессершмитты“, – жаловался в своем донесении комиссар 8-й воздушной армии, – летчики впадают в панику и бегут прочь от самолетов, стараясь укрыться от смертоносного свинца». Пилоты Люфтваффе, в свою очередь, заметили усиление зенитного огня русских. 16 сентября немецкий пилот Юрген Кальб был вынужден выброситься с парашютом из подбитого над Волгой «Мессершмитта-109». Опустившись в воду, он выплыл на берег, где его уже поджидали бойцы Красной Армии.

Бомбардировщики Люфтваффе не знали отдыха. Один немецкий летчик подсчитал, что за последние три месяца он совершил 228 вылетов, почти столько же, сколько за предыдущие три года. А ведь за то время были захвачены Польша, Франция и Югославия. Было чему удивляться. Нередко пилотам приходилось проводить в воздухе по шесть часов ежедневно. Германские летчики базировались в основном на импровизированных аэродромах в степи. Связь с командованием была очень плохая, карты и фотографии воздушной разведки тоже оставляли желать лучшего. С воздуха было очень трудно распознать цель, потому что внизу, насколько хватало взгляда, царил «невообразимый хаос развалин и пожаров». Из штаба то и дело поступали запросы на очередную бомбардировку. Например: «Атакуйте цель – квадрат A-II, северо-западный сектор, большой городской квартал». Пилоты Люфтваффе не видели в этом никакого смысла. Стоит ли ровнять с землей то, что уже превратилось в руины?

Команды наземного обслуживания – механики, специалисты по бомбам, радио, оружию – готовили самолеты к вылетам по пять раз на день. Естественно, у них не было возможности отдохнуть. Лишь на рассвете наступало некоторое затишье, но и тогда пилоты не могли оторвать глаз от неба этой «бескрайней страны».

Во второй половине сентября неожиданно ударили морозы. Температура резко упала, что вызвало большие проблемы для немецкой армии. Форма германских солдат к этому времени пришла в негодность и не спасала от холода. «Обмундирование наших бойцов, – записал в своем дневнике полковой врач, – столь изношено, что зачастую они вынуждены надевать форму противника».

Бои за Мамаев курган продолжались, но не менее ожесточенное сражение развернулось на огромном зернохранилище, ниже по течению реки. Быстрое продвижение танкового корпуса генерала Гота отрезало эту естественную крепость русских от основных частей. Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии, силы которых были уже на исходе. Ночью 17 сентября к ним смог пробиться взвод морской пехоты под командованием лейтенанта Андрея Хозанова. Взвод располагал двумя пулеметами и двумя противотанковыми ружьями. Когда немецкий офицер в сопровождении переводчика вышел на открытое пространство и, размахивая белым флагом, потребовал немедленно сдаться, красноармейцы не раздумывая пристрелили его и подорвали один танк. Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для 94-й пехотной дивизии. 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду. Условия, в которых они продолжали сражаться, были просто ужасны. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы пулеметы. Немецкие историки утверждают, что русские моряки охлаждали орудия собственной мочой, но советские источники ничего не говорят о таких подробностях.

К вечеру 20 сентября у русских кончились все боеприпасы, оба пулемета были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться. Ворвавшиеся в хранилище немцы стреляли на голос. Ночью чудом выжившие красноармейцы выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении. Раненых они бросили на поле боя. Зернохранилище было захвачено немцами, но вряд ли этот бой прибавил им славы. Правда, Паулюс думал иначе. Он даже выбрал бетонный элеватор в качестве эмблемы Сталинграда. Изображение зернохранилища красовалось на нарукавной нашивке, специально разработанной в штабе 6-й армии.

Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Гарнизоны Красной Армии, состоявшие из солдат разных дивизий, стояли насмерть, несмотря на голод и жажду. Ожесточенное сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. Еще одним редутом стал небольшой склад. В находившемся неподалеку от склада трехэтажном здании красноармейцы держались пятеро суток. Раненые умирали в подвалах, и некому было оказать им помощь. Единственная медсестра сама получила тяжелое ранение в грудь. Выжившие солдаты покинули здание лишь тогда, когда ломая стены в него въехал немецкий танк.

Самым серьезным достижением немцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Немцы стремились помешать подкреплениям русских проникнуть в город. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. В итоге германским солдатам достались лишь жалкие развалины. Чуйков приказал отодвинуть линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника. Солдаты Родимцева славились своей меткостью. Каждый гвардеец стрелял, как снайпер, так что немцы предпочитали передвигаться ползком. Неудивительно, что после таких потерь победное настроение покинуло солдат вермахта.

Артиллерия тоже сильно осложняла жизнь немцев, воюющих в городе. Разрывы снарядов были не единственной опасностью. При каждом попадании в высотное здание с неба сыпался град кирпичных осколков. Не лучше обстояло дело с авиацией. Во время налетов Люфтваффе немцы зарывались в землю точно так же, как и русские, потому что не всегда были уверены, что пилот разглядел красно-бело-черный флаг со свастикой, расстеленный на земле для обозначения германских позиций. Во избежание путаницы немцы запускали в воздух сигнальные ракеты.

Рев самолетных двигателей страшно нервировал солдат. Один немецкий офицер писал домой: «Воздух наполнен адским воем пикирующих бомбардировщиков. Прибавьте к этому еще грохот зениток, лязг танковых гусениц, перестук пулеметов и вы получите примерную картину мира, в котором я живу». Но больше всего солдат раздражали вопли раненых. «Это нечеловеческие звуки, – записал в своем дневнике германский капрал. Тупой крик раненого зверя – вот что это такое». Тоска по дому порой бывала невыносима. «Дом, прекрасный дом так далеко, – писал невесте немецкий боец. – Только сейчас мы осознали, как важно чувствовать, что тебя где-то ждут...» Русские же, напротив, считали тоску по дому непозволительной роскошью. «Привет, дорогая моя Полина! – написал 17 сентября своей жене неизвестный советский солдат. – Я здоров, со мной все в порядке. Никто не знает, что будет дальше. Поживем – увидим. На войне очень тяжело. О том, что происходит на фронте, ты знаешь из новостей. Задача каждого солдата и моя в том числе – убить как можно больше фашистов, а затем погнать фрицев на запад. Я сильно тоскую по тебе, но с этим ничего не поделаешь, ведь нас разделяет чуть не тысяча километров». Другой солдат по имени Сергей писал матери: «Немцам нас не одолеть». А о доме ни слова.

18 сентября провалилась очередная попытка русских атаковать левый фланг 6-й армии. Поддержка Люфтваффе в сочетании с контратаками 14-го танкового корпуса в открытой степи оказалась более чем эффективна. Своим наступлением русские добились только того, что 62-я армия двое суток отдыхала от налетов немецкой авиации.

Зная, что никаких послаблений не будет, Чуйков приказал переправить через Волгу 284-ю дивизию полковника Батюка, состоящую в основном из сибиряков. Дивизия должна была находиться в резерве под Мамаевым курганом на случай, если немцы, сосредоточив силы вокруг центрального причала, ударят вдоль реки в северном направлении.

23 сентября, всего через несколько часов после того как солдаты Батюка ступили на западный берег Волги, дивизия была брошена в атаку. Сибирякам поставили задачу выбить немцев с центрального причала и соединиться с советскими частями, которые оказались в изоляции южнее Царицы. Однако германские войска хоть и понесли большие потери, все же вынудили русских отступить. В этот день, который по иронии судьбы оказался днем рождения Паулюса, немцам наконец удалось создать широкий коридор, отрезавший левое крыло 62-й армии, южнее устья Царицы, от основных частей. Со свойственной им тщательностью немцы продолжали подавлять сопротивление русских в южном секторе Сталинграда. Вскоре им удалось прорваться в центр города. Это событие повергло в панику 2-ю бригаду милиции, у которой к тому времени кончились все продукты и боеприпасы. Но рыба, как известно, гниет с головы. Штаб Сталинградского фронта докладывал в Москву: «Командир 42-й специальной бригады, сделав вид, что отправляется посоветоваться со штабом армии, покинул линию обороны». Та же беда постигла 92-ю особую бригаду. Командир и бригадный комиссар, сообщив бойцам, что отбывают в штаб для обсуждения ситуации с командованием, на самом деле бежали на остров Голодный. На следующий день, когда солдаты узнали, что командиры их покинули, в большинстве своем бросились к берегу Волги и принялись строить плоты. Некоторые пытались добраться до острова вплавь. Немцы, заметив эти отчаянные попытки бежать, открыли артиллерийский огонь. Многие красноармейцы были уничтожены прямо в воде.

Командование 92-й бригадой принял на себя майор Яковлев. Очень скоро он обнаружил, что лишен связи, так как все телефонисты бежали на остров Голодный. Тогда Яковлев собрал оставшихся солдат и создал такую линию обороны, которая за сутки выдержала семь немецких атак. Все это время бригадный командир оставался на острове.

Чтобы скрыть правду, он посылал в штаб 62-й армии фальшивые донесения, но это мало ему помогло. Истина в конце концов восторжествовала, и бывший командир бригады был арестован. В донесении, отправленном в Москву, не говорится, какой приговор ему вынес военный трибунал, но трудно представить, чтобы такого офицера помиловали.