Глава 4. Весна 41-го: от Киренаики до Белграда и Парфенона
Глава 4. Весна 41-го: от Киренаики до Белграда и Парфенона
Меморандум Канариса не успокоил фюрера… Так или иначе, а у него сейчас было три первоочередные проблемы, решение которых откладывать было нельзя: Англия, Россия, Африка.
Англия не шла на мир. И для Англии готовилась операция «Зеелеве» — «Морской лев».
С Россией он был в мире, но был готов объявить ей войну. Россия — это план «Барбаросса».
Африка же была средством разбить Англию, не вторгаясь на Остров. То, что это возможно, понимал уже Наполеон, потому что уже в его времена одним из ключей к Англии был Египет.
Итак, три проблемы, три главные головные боли. И даже не три, а четыре!
Четвёртой была нефть.
Источником же нефти для рейха была прежде всего Румыния. В 1941 году добыча румынской нефти должна была возрасти с полутора до почти шести миллионов тонн. Фюрер постарался максимально обезопасить промыслы Плоешти, и они были теперь прикрыты надёжно… Но — один удачный налёт, и…
Да, его румынской нефти угрожали англичане. И — возможно, русские…
Пока англичане не имели континентальных воздушных баз в Европе, непосредственной опасности Плоешти не было. А если эти базы там появятся?
Возможные английские плацдармы на Балканах — это Югославия и Греция. Югославы пока к рейху лояльны… В начале марта удалось, наконец, пригласить в Германию принца-регента Павла и договориться с ним о присоединении Югославии к Пакту трёх на условиях отказа «оси» от требований военной поддержки Югославией Германии и Италии и от права транзита немецких войск через югославскую территорию.
Греция же… В Грецию необдуманно сунулся дуче и тем растормошил англичан, дал им повод усилить активность на Средиземном море. И теперь они явно намерены сами оккупировать Грецию. Однако отдавать англичанам Грецию фюрер не хотел и не мог. Поэтому 13 декабря 1940 года он утвердил директиву № 20 об оккупации Греции по плану «Марита».
Но до Греции руки ещё не доходили… Зато много времени занимали русские планы и раздумья о возможности и необходимости их выполнения… Канарису Гитлер верил — настолько, насколько можно верить шефу разведки. Ведь любая разведка может ввести руководство в заблуждение или по недостатку информации, или в силу удачной дезинформации из враждебного лагеря.
Канарис дал фюреру точные данные по Франции, и это реально помогло в прошлогодней кампании. Так что над выводами адмирала относительно мощи и намерений русских стоило думать и думать.
* * *
А В МОСКВЕ вел свои провокации английский посол Стаффорд Криппс…
Левый лейборист Ричард Стаффорд Криппс прибыл в качестве посла в Москву бурным летом 40-го года и прибыл с приключениями — Французская кампания немцев сильно осложнила возможности перемещения англичан по Европе. Однако появился Криппс в русской столице не впервые — в феврале 40-го года он уже приезжал в Москву как депутат палаты общин, встречался с Молотовым. И у Криппса была устойчивая, широко известная репутация сторонника «системы коллективной безопасности» с участием СССР. Эта система была детищем наркома «Литвинова», и России отводилась в ней роль мальчика для битья то ли немцев, то ли — немцами. Но уж это-то никого в Англии не смущало, и назначение Криппса в Москву выглядело явной провокацией англичан по отношению к рейху. Тем более что Сталин имел с Криппсом беспрецедентно долгую, трёхчасовую беседу почти сразу после вручения последним верительных грамот.
В Москве этот живой символ «англо-советской дружбы» занялся тем, за чем и был послан — тонким расстройством германо-советских отношений. И одно время акции посла Англии как-то котировались в Москве, но в последнее время они лишь падали — в главном своём деле англичанин не преуспевал.
И вот 6 марта 1941 года Криппс, только что вернувшийся из Турции, созвал у себя в посольстве пресс-конференцию. Приглашены были англичане Чоллертон, Ловелл, Кассиди, американец Дюранти и американцы же Шапиро и Магидов.
— Господа, моя информация носит сугубо конфиденциальный характер и не подлежит использованию для печати… — сразу же заявил посол.
Газетчики понимающе переглянулись и — не особенно скрываясь — ухмыльнулись. Все прекрасно понимали, что заявления «не для печати» представителям печати делаются с одной целью — запустить в оборот то, что в просторечии именуется «хорошо проверенными слухами».
Криппс ещё раз обвёл всех взглядом простецки-лейбористских глаз и сообщил тоном почти обыденным:
— Советско-германская война неизбежна.
Шапиро и Магидов обменялись мгновенными взорами, а экспрессивный Дюранти тут же вскинулся:
— Откуда вам это известно, мистер Криппс?
— Из различных источников, в том числе и из Берлина, а также — в результате анализа ситуации британским имперским Генеральным штабом. Его глава сэр Джон Дилл считает, что боеспособность Красной Армии чрезвычайно низка…
— Но это же не так, — опять не выдержал Дюранти.
— Я, господа, сам так считаю и сообщил об этом Идену и Диллу… Русские значительно сильнее, чем о них думают, и с каждым днём становятся всё сильнее…
— Возможно, и так, — задумчиво произнёс Ловелл, — но зачем Гитлеру приобретать ещё одну головную боль, не решив проблем с нами?
— Вот это и есть одна из причин, — пояснил Криппс. — Война должна начаться именно в этом году, потому что Красная Армия все время крепнет, а мощь германской армии будет всё более слабеть, если война с Англией затянется. Поэтому Гитлеру выгоднее попытаться сломить русскую армию до того, как будет закончена её реорганизация.
= = =
В комнате наступила тишина… Журналисты обдумывали ими услышанное, а Криппс ещё раз оценивал им сказанное. Затем прибавил:
— Германский Генеральный штаб убеждён, что Германия может захватить Украину и Кавказ вплоть до Баку за две-три недели… Сэр Джон Дилл считает также…
= = =
В тот же день 6 марта 1941 года Криппс был у Вышинского. Первому заместителю Молотова выслушивать англичанина было не впервой, и он вежливо отвечал на светские любезности, а вскоре Криппс начал разговор по существу, «доверительно» сообщив, что турецкий посол в Берлине был информирован германским аусамтом о том, что если возникнет война между Турцией и Германией, то туркам придется иметь дело и с русской армией на Кавказе.
— Конечно, все это чепуха, — «успокаивал» Вышинского Криппс, — однако в Турции это кое-кого настораживает, и было бы неплохо, если бы со стороны советского правительства было высказано сочувственное отношение к Турции… Ведь турки убеждены, что немцы нападут на них в ближайшее время…
Для хитрого бритта Криппс вел себя неуклюже — провокация выпирала тут явно. Выразить сочувствие туркам на фоне их враждебности немцам (существовавшей, впрочем, более в речах Криппса, чем на деле) значило ухудшить наши отношения с Берлином. Но Криппс на это и рассчитывал.
Однако и это было ещё не всё…
— Ходят слухи, — продолжал англичанин, — что все действия Германии на Балканах в настоящее время имеют целью лишь защитить свой балканский фланг в предстоящем нападении на СССР… Нападение на СССР даст Германии возможность пойти на мир с Англией на основе отказа от Бельгии, Франции и прочего за счёт СССР.
Вышинский слушал, Криппс провоцировал:
— Что надо делать тем, кто против расширения сферы войны? Очевидно, создать сильное сопротивление Германии…
Вышинский мог бы тут ответить: «Что надо? Надо Англии пойти на мир с Германией, который Германия ей не раз предлагала. Вот и всё…» Но Андрей Януарьевич был умным человеком и знал, что в доме повешенного не говорят о верёвке. Так что он промолчал, а Криппс разливался соловьем:
— Югославию тянут в Тройственный союз, размахивая тряпкой «красной опасности»… Я у себя в Англии шесть лет боролся с избитой пропагандой по поводу этой якобы опасности…
Тут Вышинский не выдержал и бросил внешне безразличным тоном:
— И безрезультатно, кажется?
Криппс иронии не заметил (или не захотел замечать) и с жаром подтвердил:
— Да, увы, с результатами, несоразмерными с вложенной энергией… Но сейчас надо срочно улучшать положение на Балканах… К сожалению, первоначальный план по объединению Турции, Болгарии, Югославии и Греции не осуществляется… И было бы хорошо, если инициатива создания такого союза исходила бы от вас…
Англичане тогда вели активную работу по обеспечению собственного балканского фланга за счет открытия военных действий на Балканах самими балканскими странами против немцев — тогда Англии было бы проще вмешаться в ситуацию. Подключить к такой деятельности русских было бы для Лондона подарком судьбы, для чего, собственно, Криппс и мусолил язык в кабинете Вышинского уже второй час…
Криппс предлагал России «поддержать» Турцию и был готов «сообщить мнение господина Вышинского туркам через английского посла в Анкаре». Удивленный способностью бритта узнавать чужое мнение без его хозяина, Вышинский дипломатично ответствовал, что в таких вопросах личное мнение не имеет значения.
Криппс же не унимался:
— Но об этом мне говорил и господин Сталин в прошлом году, когда я был удостоен большой чести разговаривать с ним!
— Господин Криппс, — не выдержал Вышинский, — вам должно быть понятно, что без разрешения товарища Сталина я на ваш вопрос отвечать не могу.
= = =
Криппс ушёл не солоно хлебавши, а запись беседы Вышинского с ним легла на столы Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Микояна. Вскоре же нарком госбезопасности СССР Всеволод Меркулов получил сообщение о «пресс-конференции» Криппса в посольстве. Чуть позднее оно тоже оказалось у Сталина с Молотовым. А также — у Гитлера, поскольку Канариса заботливо обеспечили сведениями об «откровениях» Криппса и по агентурным каналам из Москвы, и непосредственно из Лондона…
* * *
СТАЛИН сейчас часто обсуждал ситуацию с Молотовым, но нередко говорил наедине и со Ждановым — Андрей Андреевич мыслил шире и оригинальнее. И первому секретарю Ленинградского обкома и горкома теперь приходилось бывать в Москве чаще и регулярнее.
В одной из таких бесед Жданов услышал:
— Мы успешно решаем свои политические и исторические задачи, и обе коалиции, по сути, ищут связи с нами, пытаются даже спекулировать фактами поддержания отношений с нами против другой стороны, в то же время не имея ни возможности вмешиваться активно в наши дела, ни помешать нам и тем более — втянуть нас в войну…
Сталин был, как всегда, нетороплив, и внутреннее напряжение последних месяцев внешне никак у него не проявлялось — разве что трубку он раскуривал тщательнее обычного, и тухла она у него тоже чаще, чем раньше.
И он негромко — как будто сам с собой — рассуждал:
— Снята ли проблема, которая может привести к войне с нами, сейчас, в разгар мировой войны? — И сам же отвечал: — Нет, не снята!
Жданов оживился и сообщил:
— Характерно, что в одной из газет Англии помещён «крик души» — мол, надо опомниться, что же мы делаем! Мы губим друг друга в то время, как СССР усиливается! По сути дела, враг номер один — это СССР!
— Вот-вот, — поддержал Сталин, — им очень хотелось бы, чтобы мы сцепились. Читали, Андрей Андреевич, что Криппс недавно заявил в посольстве?
— Читал…
— Ну, и что думаете?
— Думаю, что за всем этим стоит желание решить свои противоречия за счет нас и втянуть в войну, чтобы не оставлять нас арбитром в мировом конфликте…
Сталин мгновенно уставил в Жданова правый указательный палец и быстро оказал:
— Вот, Андрей Андреевич, вы и сказали главное слово — «арбитр»… Вроде бы все верно — если война идет империалистическая, то что нам принимать в ней сторону какой-то из сторон. Если идёт бойня и истребление двух враждебных коалиций империалистических держав, то что нам вмешиваться? И мы с вами всех так и настраивали, и настраиваем…
— Но, товарищ Сталин, — не понял Жданов, — вы же сами недавно указывали, что нам необходимо находиться в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакие фокусы наших внешних врагов не могли застигнуть нас врасплох…
— Указывал, — с нескрываемой иронией согласился Сталин, а потом весело взглянул на Жданова и уже серьёзно спросил: — Но правы ли мы, считая так?
Жданов вспомнил разговоры со Сталиным в прошлом году, когда Иосиф Виссарионович взвешивал — надо ли идти на дальнейшее сближение с немцами? И теперь, вспомнив это, спросил:
— Так вы считаете, что нам надо прямо встать на сторону Германии?
— Пока что я лишь раздумываю, Андрей Андреевич… В Бресте Гитлер произвёл на меня впечатление трезвого политика. Но его, как раз как трезвого политика, должна очень беспокоить Россия… Он ведёт войну, слабеет, а мы крепнем в условиях мира. Англии уже сейчас помогает Америка… Через пару лет Америка обязательно вступит в войну на стороне Англии… А за спиной у немцев в это время будем мы — с реорганизованной, перевооруженной Красной Армией… Тут, Андрей Андреевич, задумаешься…
— Так как же быть, товарищ Сталин? Воевать с Англией? Но это же…
— Нет, Андрей Андреевич, — поморщился Сталин, — речь не о том, чтобы немедленно воевать с Англией. Речь о том, чтобы Германия не обрела желание и повод воевать с нами…
* * *
ЧЕРЕЗ несколько дней Сталин беседовал уже с Молотовым:
— Правы ли мы в линии относительно Югославии, Вячеслав? Англичане делают всё для того, чтобы там закрепиться, но мы…
Сомнения Сталины были тут более чем основательны. Одно время Москва подумывала о перевороте в Югославии… По линии ведомства Берии — НКВД, потом — НКГБ Меркулова, а также по каналам военной разведки в Белград переправлялись средства, подыскивались подходящие кандидатуры в среде офицерства…
На первый взгляд, тут можно было прочно надеяться на успех — в Сербии всегда смотрели в сторону России с надеждой. Увы, у нас всегда упускалось из виду, что надежды эти всегда носили иждивенческий характер — русских любили не столько за то, что их язык очень схож с сербским, сколько за то, что русские всегда были готовы подставлять свои бока за интересы балканских славян.
А вот смотреть на интересы славянской опоры — России, как на свои, балканская масса не желала. И в Югославии очень вольно чувствовали себя, скажем, белоэмигранты. Для белогвардейцев Югославия была вторым удобным домом после Болгарии! Во Франции, в Германии их лишь терпели, но не очень-то привечали.
Итак, настроение балканских масс не было таким, чтобы югославские «верхи» отказались от антисоветской линии в политике под давлением масс. Югославский антисоветизм была силён настолько, что дипломатические отношения между Белградом и Москвой установились лишь 25 июня 1940 года!
Зато балканские «верхи» давно были повязаны связями с масонским Западом, и само преобразование Королевства сербов, хорватов и словенцев в Королевство Югославию в 1929 году прошло под трехцветным знаменем масонского образца. Соответственно, в этих «верхах» было много тех, кто склонялся к Англии и США.
Хватало, однако, и склонных ориентироваться на Германию, что было для Югославии экономически логичным. В 1932 году вывоз товаров в Германию составлял 11,3 процента, в 1936-м — 27,3 процента. К 1939 году он дорос до почти 32 процентов.
Похожая картина была и с импортом: в 1932 году Югославия ввозила из Германии 17,7 процента нужных ей товаров, через четыре года эта цифра возросла до 26,7 процента, а в 39-м — уже до 47,7 процента.
Сидеть на двух стульях — занятие не простое, и начало тридцатых годов оказалось для Югославии эпохой правительственных кризисов. В 1929 году первым «югославским» премьером стал генерал Живкович, руководитель «Белой руки» — тайной офицерской организации масонского толка. Однако уже в 1932 году национальные и социальные конфликты привели к замене Живковича Маринковичем, а затем пошло: премьеры Сршкич, Узунович, Ефтич…
В октябре 1934 года хорватские усташи — сепаратисты и сторонники союза с Германией и Италией — убили в Марселе югославского царя Александра. Тогда же был устранён и министр иностранных дел Франции Жан Луи Барту — престарелый, но опытный и энергичный слуга Золотого Интернационала. Регентство при 11-летнем сыне Александра Петре II принял принц Павел.
Вскоре Ефтич пал, а у Стоядиновича, сформировавшего кабинет в 1935 году, хватило ума расширить экономическое сотрудничество с рейхом. Началось и постепенное политическое сближение. Но активизация хорватских националистов, открыто ориентированных на Германию, привела к отставке и Стоядиновича. Премьером оказался крупный сербский собственник Цветкович. Пост министра иностранных дел занял бывший посол в Берлине Цинцар-Маркович, а хорват Мачек стал вице-премьером.
* * *
23 ФЕВРАЛЯ 1941 года министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп принимал нового посла Японии генерала Осиму. Пять месяцев назад предшественник Осимы — Курусу, Риббентроп и итальянский коллега Риббентропа граф Чиано подписали в Берлине Пакт трех, и теперь Осиме предстояло расширять связи своей империи с рейхом. Долгое время Осима был в Берлине военным атташе, и особо вводить его в курс европейских дел не требовалось, поэтому Риббентроп просто прояснял для Осимы текущее состояние дел:
— Благодаря нашему влиянию Болгария недавно заключила соглашение с Турцией, и это значит, что Турция отмежевывается от политики возможных военных действий Англии на Балканах…
— А Югославия? — спросил Осима.
— Государственные деят. ели оттуда были недавно у нас, чтобы засвидетельствовать свое желание жить с нами и Италией в мире…
— На какой основе?
— Думаю, — ответил немец, — рано или поздно югославы или присоединятся к Пакту трёх, или так или иначе перейдут в наш лагерь. Принц Павел колеблется, но и он будет вынужден подчиниться государственной необходимости…
= = =
Балканы всегда были для России местом, где русские — если пытались внедриться туда — приобретали только избыточные проблемы, но никогда не приобретали ничего прочного, положительного и весомого. Пытаться влиять на ситуацию в Югославии в этих условиях было для СССР, мягко говоря, неразумно. Но попытки такие начались — Москва все еще верила в искреннюю лояльность сербов к русским, не понимая, что эта лояльность издавна была сродни «дружелюбию» чужой собаки, имеющей хозяина: можешь дать ей жареную сосиску — она виляет хвостом; не можешь — она тут же бежит к хозяину, пусть тот и дает ей всего лишь кость.
И всё же генерал Судоплатов из НКГБ среди прочих хлопотных дел был обязан заниматься и «югославскими»… В Москве сумели завербовать даже югославского посла Гавриловича, но он же каждую неделю имел контакты и с Криппсом… Англичане ведь тоже активно готовили свержение Цветковича и замену регента Павла юным англизированным Александром. И было большим вопросом — на кого работает Гаврилович в действительности?
Так что Сталин теперь раздумывал — имеет ли смысл заменять германофила Цветковича на какого-нибудь англофила. Подлинный друг СССР во главе Югославии исключался, ибо подлинно влиятельных друзей у России там не было.
— Гитлер югославов обхаживает — это понятно, — говорил Сталин Молотову. — Но с какой целью?
— Понятно с какой — уставши за него глотки будут резать, и он станет в Югославии хозяином.
— Он и так там хозяин — экономически. Капиталы австрийских евреев, вложенные в Югославию, теперь пришли к нему. А вести дело к политической гегемонии — дразнить Италию и Муссолини…
Сталин задумался.
— Нет, Вячеслав, — отрицательно покачал он головой. — Ему Югославия нужна была бы как телеге пятое колесо, если бы он был уверен, что в неё не войдут англичане.
— Как? Через Грецию? Маловероятно…
— Зачем? Мы хотим помочь сербам сбросить Цветковича?
— Ну, хотим, — согласился Молотов.
— Допустим, что у нас это получится… Но не получится ли дальше так, что к власти приходит кто-то, кто на словах провозгласит нейтралитет, а на деле будет ориентироваться на англичан и пригласит их для защиты от немцев?
— Ну и пригласит… — не видел в том ничего плохого Молотов.
Однако Сталин объяснил:
— Чтобы этого не произошло, Гитлеру придётся Югославию оккупировать. Очень уж он за румынскую нефть боится… Да и фланги отдавать Англии нельзя…
— Этого нельзя допускать! — хмуро возразил Молотов.
— Чего?
— Германской оккупации…
— Как?
Молотов молчал, а Сталин резюмировал:
— Дразнить немцев нам невыгодно… А любое наше вмешательство в балканские дела будет для Гитлера красной тряпкой… И, пожалуй, Вячеслав, надо сказать Меркулову, чтобы он всю работу по Югославии свернул. Пусть идёт пока, как идет, но — без нас.
* * *
А ВЕСНА 41-го несла с собой не только бурное таяние обильных снегов — что обещало хороший урожай, но и не менее бурное половодье политических событий.
1 марта 1941 года Болгария присоединилась к Пакту трех, и на ее территорию прибыл контингент германских войск. В тот же день Турция закрыла Дарданеллы для всех судов, кроме тех, на которых находятся турецкие лоцманы.
5 марта Англия порвала отношения с Болгарией. И 5-го же марта английским рабочим запретили уходить с предприятий без разрешения органов министерства труда. Но считалось, что, в отличие от «тоталитарного» СССР, в Англии все делалось в интересах «демократии»…
8 марта люфтваффе после двухмесячного перерыва провели мощный воздушный налет на Лондон. В начале января 41-го года было официально объявлено, что за время декабрьских налетов 1940 года потери среди мирных жителей составили 3793 убитыми и 5044 ранеными. Впрочем, если учесть, что Би-би-си приуменьшало лишь потери английских истребителей, но охотно раздувало цифры «нацистских зверств», то эти «точные» данные можно было спокойно уменьшать втрое — тем более что в сводке отсутствовала графа «пропавшие без вести», без чего при бомбёжках крупного города обойтись не могло.
11 марта 1941 года американский конгресс подавляющим большинством голосов принял закон о ленд-лизе. Америка тогда не воевала с Германией и не состояла в союзных отношениях с Англией. Однако закон о ленд-лизе был принят именно для Англии, потому что без этого Англия могла выйти из войны. Довоенный британский золотой запас в четыре с половиной миллиарда долларов растаял в её огне уже к концу 40-го года. И 7 декабря 1940 года Черчилль направил Рузвельту письмо, где признавался:
«Как Вам известно, стоимость заказов, которые уже размещены или о которых ведутся переговоры… во много раз превосходят все валютные запасы Англии. Приближается время, когда мы не сможем более платить наличными за корабли и другие поставки…»
Наиболее разумным был бы в этой ситуации мир с немцами, но янки-то нужна была в Европе война. И Рузвельт на пресс-конференции 17 декабря 1940 года всех успокоил: «В конце концов, ни одна большая война никогда не была проиграна из-за недостатка денег». А 29 декабря он озвучил и еще одну «историческую» фразу, фактически принадлежащую его советнику — еврею Самуилу Розенмену: «Мы должны быть великим арсеналом демократий…»
Однако положение складывалось интересное — Рузвельт не мог дать Англии кредиты, потому что она еще не расплатилась с Америкой за свои государственные военные долги, сделанные в Первую мировую войну, организованную тоже в интересах установления экономической власти США над Европой. А по закону Джонсона от 13 апреля 1931 года должники, не внесшие причитающихся с них платежей, не могли получать какие-либо кредиты в США.
И тогда Америка «великодушно» согласилась дать англичанам возможность проливать кровь и слёзы во имя Америки на принципе ленд-лиза.
Ленд-лиз был задуман как система передачи Соединёнными Штатами союзным странам взаймы или в аренду вооружений, а также военных и других необходимых для ведения войны материалов. Рузвельт пояснил журналистам идею ленд-лиза так: раз Англии нечем платить за оружие, США дадут его «на время», как один сосед дает другому пожарный шланг, чтобы тот потушил пожар.
Пушка — не отвёртка, а танк — не молоток. Взятые «на время», они могут тут же превратиться в лом. Но об этом никто не спрашивал… Все (и прежде всего — сами янки) восхищались «благородством» Америки. Даром что из «пожарного шланга» ленд-лиза изливался бензин для подпитки пожара войны.
Расплачиваться же англичанам (и вообще всем, кого янки «осчастливливали» режимом ленд-лиза) предстояло после войны — или вернув полученное взаймы имущество, или возмещая долг товарами, деньгами, а также иной «приемлемой для США» компенсацией типа торговых и прочих уступок.
Собственно, нечто подобное уже практиковалось — 2 сентября 1940 года «нейтральные» янки обменяли свои залежавшиеся оружейные «неликвиды» на английские базы. За право аренды на 99 лет баз на Ньюфаундленде, Бермудских и Багамских островах, на Ямайке, Антигуа, Сент-Люсиа, Тринидаде и в Британской Гвиане США отдавали Англии полмиллиона винтовок, оставшихся с Первой мировой войны, несколько сот таких же старых орудий и 50 старых же эсминцев.
Теперь на Британский остров пошло потоком уже новейшее вооружение, а Черчилль в палате общин заявил:
— Самая могущественная демократия провозгласила в торжественном статуте намерение посвятить свою огромную индустриальную и финансовую мощь делу обеспечения победы над нацизмом, дабы народы, великие и малые, могли жить под сенью безопасности, терпимости и свободы…
Под солнцем Британской империи в тот момент жило немало великих и малых народов, лишенных свободы и безопасности англичанами, нетерпимыми к противодействию им… И с учётом этого неоспоримого факта парламентское витийство сэра Уинстона выглядело отвратительным лицемерием.
Да и было им!
* * *
В МОСКВЕ же 22 марта 1941 года в 13 часов Вышинский в очередной раз принял Криппса и опять — по его просьбе.
— Господин Вышинский, — не стал тянуть льва за хвост бритт, — в прошлый раз, шестого марта, я касался положения на Балканах, а сейчас обращаю ваше внимание на положение в Скандинавии…
И Криппс стал расписывать германскую активность уже в Финляндии (где немцев в количествах, что-либо значащих, тогда не наблюдалось).
— Моя жена недавно была в Стокгольме и была ошеломлена антисоветской пропагандой, благожелательной к Германии, — «по-свойски» сообщал британский посол.
В Стокгольме спокойно пребывала наш полпред Александра Михайловна Коллонтай, так что новости из Швеции нам не было необходимости получать через британский филиал международного информационного агентства «ОБС» («Одна баба сказала»). Но у Криппса хватило нахальства сюда и собственную жену приплести… И опять он пытался подтолкнуть СССР на «поощрение союза между Швецией и Финляндией в целях противодействия германской угрозе». Подобные действия России такую угрозу действительно уменьшили бы — для Англии. Автоматически увеличивая её для России.
Криппс удалился и на этот раз без особых достижений, но буквально через несколько минут после отъезда из НКИД вернулся и попросил о вторичном приёме.
— Господин Вышинский, я только что получил срочную телеграмму Идена и довожу до сведения советского правительства его заявление…
Суть новой провокаций сводилась к тому, что на Балканах дела англичан шли плохо и Лондон предлагал Советскому Союзу «принять немедленно меры, чтобы ободрить и поощрить югославское правительство и югославский народ в поддержании настоящего положения, то есть положения нейтралитета и независимости Югославии»… Сами англичане, к слову, уже высаживались на Балканах.
Выслушав английского посла, советский замнаркома обещал всё быстро передать правительству. И действительно, в 22 часа 22 марта 1941 года он принял Криппса в последний раз в этот непростой день и сказал:
— В связи с вопросами, поставленными вами, господин посол, в наших сегодняшних беседах, я имею поручение заявить, что в настоящее время при существующих отношениях между СССР и Англией нет необходимых предпосылок и условий для дружественного обсуждения поставленных вопросов…
Вышинский умел выдержать верный тон — школа жизни у него была отменная, и теперь он в лучших дипломатических традициях, вежливо, но твердо сообщал Криппсу вещи, вряд ли того радовавшие:
— Вы, господин посол, недавно говорили об антисоветской пропаганде в Скандинавии… Но в США со стороны английского посла лорда Галифакса имеют место прямые враждебные акты, наносящие политический и экономический ущерб интересам Советского Союза. В результате мы не смогли импортировать из США нужные нам машины, оборудование и сырьё…
Криппс пытался возражать. Но, как говорят статисты на сцене, изображая «шум толпы», что говорить, когда говорить нечего?!
Изволновавшись и изнервничавшись, Криппс через полтора часа уехал из особняка НКИДа окончательно.
* * *
А СОБЫТИЯ развивались… 31 марта 1941 года в Киренаике началось наступление итало-немецких войск. Подготовка к операции «Sonnenblume» («Подсолнечник») шла в ОКХ с января… И это кодовое наименование означало удар двух танковых дивизий Роммеля в Северной Африке. Операция на фоне всего остального не выглядела масштабной, но забот и хлопот с ней хватало… И генерал Гальдер, и его офицеры давно забыли о том, что называется нормальной жизнью.
Каждая всерьёз воюющая страна ведет как бы три войны: на фронте, в тылу и — в штабах.
Война на передовой пахнет кровью, потом и грязью.
Война в тылу пахнет потом и слезами.
А в штабах она пахнет мужским одеколоном, но от этого не становится легче и проще — доля штабника тоже непроста, если он делает свое дело честно. А честно свой хлеб, находясь вне передовой, штабной офицер может отрабатывать лишь постоянным, круглосуточным вовлечением себя в те проблемы, решению которых он способствует. Ведь чем тщательнее и детальнее поработал штаб, тем меньше крови и пота прольётся в окопах…
Это понимал Гальдер в Цоссене, понимал и Роммель в Ливии. Прибыв в феврале на свой новый театр военных действий, он начал с разведки, и она подтвердила его предположения: английские силы были сильно растянуты в глубину. По уставам «гения» Тухачевского на переднем крае должны были сидеть малые силы, а основные — подпирать их с тыла. Англичане тоже оказались стратегами еще «теми», и Роммель понял, что его удар должен быть максимально мощным и быстрым.
В последний день марта 1941 года он начал…
Против четырёх английских пехотных дивизий и танковой дивизии Роммель имел две танковые и одну пехотную дивизию плюс остатки итальянских войск, уцелевшие при их зимнем отступлении. Кроме того, он имел в резерве лично себя — резерв в той ситуации немалый.
Сразу же сломив сопротивление англичан в солончаках между оазисом Марада и прибрежным городком Гаср-Эль-Брега, немцы продвинулись вдоль берега залива Большой Сирт до Аджедабии, не встречая никакого сопротивления. 4 апреля 1941 года Аджедабия и порт Бенгази были взяты. В Бенгази немцы захватили в плен военного губернатора Киренаики и командующего силами Западной пустыни генерал-лейтенанта сэра Филиппа Нима и командующего британскими войсками в Египте сэра Ричарда О’Коннора.
Англичане были деморализованы, и Роммель решил трехсоткилометровым броском через безводную пустыню подрезать всю массу английских войск в Северной Киренаике. Риск был велик, к тому же начиналась долгая песчаная буря… Но стихии природы командующий корпусом «Африка» противопоставил волю и стихию своей натуры.
В начавшейся операции Эрвин Роммель быстро завоевал прозвище «Лис пустыни». Но его можно было бы назвать и, например, «Гепардом пустыни», ибо в своих действиях он был очень быстр… Адмирал Исаков на совещании в Ленинграде сказал в конце 40-го года так:
— Победители-французы почили на лаврах… Были канонизированы люди, являвшиеся носителями старых доктрин… Весь генералитет, который остался у власти, автоматически влиял на вооруженные силы… Вейган, Петэн, Гамелен — это же «бессмертные» из состава Французской академии. И вот эти «бессмертные» в кавычках вершили судьбу армии… А разгромленная Германия на основе нового государственного порядка, который был построен фашистами, призвала к жизни совершенно новых людей… Обратите внимание, что канонизированных старцев у немцев нет! А новые люди принесли свежие мысли… И старым доктринам, и старым людям были противопоставлены новые люди, работавшие над новыми доктринами на новой материальной основе…
То, что Исаков сказал о французах, можно было отнести и к англичанам. А иллюстрацией к его мнению о новом германском генералитете был пример Роммеля… Роммель умел разумно рисковать не только своими войсками и своей репутацией, но и своей жизнью, и в ходе операции не вылезал из легкого связного «шторха», следя за продвижением своих войск с воздуха, отдавая приказы иногда буквально сверху, по самолетной рации. В результате наступление не прекращалось ни на минуту в направлении к прибрежной крепости Тобрук.
На полпути к Тобруку в районе Эль-Мелькили в руки немцев попало ещё 6 английских генералов и 2 тысячи английских солдат. Англичане начали очищать Киренаику, отходя на восток к Египту, чтобы не быть отрезанными.
9 апреля 1941 года Роммель занял Бардию — это уже восточнее Тобрука — и перешёл египетскую границу. Но взять Тобрук 5-я легкая дивизия, подкрепленная итальянцами, не смогла. В крепости были блокированы английские войска — до полутора дивизий.
Да, сил у Роммеля было маловато. И хотя горючего и боеприпасов пока хватало, не хватало того, во что это горючее заливают, и того, из чего расходуют снаряды, — не хватало техники.
А её не хватало потому, что на морских коммуникациях положением владели англичане, и многие транспорты до Африки не доходили, уходя вместо Бенгази на дно Средиземного моря… Наступать в этих условиях было рискованно, и 3 апреля 1941 года Гитлер подписал директиву ОКБ, где приказывал:
«Главная задача немецкого корпуса „Африка“ заключается в том, чтобы обеспечить захваченные рубежи и связать в Северной Африке как можно больше сил англичан».
Начальник Генштаба Гальдер был, правда, Ром-мел ем очень недоволен, 23 апреля 1941 года в своем дневнике обозвал его «сошедшим с ума воякой» и пометил:
«Роммель совершенно не соответствует возложенной на него, как на командующего, задаче. Он носится целый день по далеко разбросанным частям, предпринимает разведку боем, распыляет силы… Автомашины сильно изношены. На танках пришлось заменять большое количество моторов…».
Но дело было не в личности африканского командующего, а в наличности техники, а точнее — в её катастрофической нехватке. И к 15 апреля 1941 года линия фронта стабилизировалась вблизи ливийско-египетской границы. А судьба английской армии «Нил», всего Египта и Суэцкого канала оказалась прямо связанной с «русской» политикой фюрера.
Бросив силы рейха на Россию, Гитлер давал Англии в Африке передышку. Сохранив мир с Россией, он мог нанести Англии если не убийственный, то во всяком случае сокрушительный, «африканский» удар уже в 41-м году.
* * *
ПОКА ЖЕ Англия была намерена нанести по рейху свой удар через Грецию и Югославию. Да, после начала греческой авантюры дуче положение рейха на балканском «фасе» обороны осложнилось, и тревожила прежде всего Греция…
В 1939 году, до начала войны, Англия кому только не давала «гарантий безопасности» для того, чтобы иметь возможность в нужный момент вмешаться в ситуацию. Кроме Польши, были даны в апреле 39-го года гарантии и Греции. Но когда Италия вторглась на ее территорию, англичане отклонили просьбу греческого премьера Метаксаса о присылке войск для защиты острова Корфу и Афин. Грекам отправили 4 эскадрильи самолетов, а войска англичанам были нужны на Ближнем Востоке. Однако 1 ноября 1940 года британские части высадились на острове Крит, и это сразу улучшило положение Англии на Средиземном море.
Тем не менее до весны 41-го года важных событий на греческом театре не происходило, и решающего перелома военных действий в ту или иную сторону не случилось. Итальянские войска воевали плохо даже в наступлении, и греки их ощутимо трепали. Но — не более того.
В начале марта 1941 года немцы вошли в Болгарию по союзному договору с ней и начали готовиться к наступлению на Грецию. Командование греческой армии «Эпир» известило премьера Коризиса, что война с немцами бесперспективна и надо начинать дипломатические переговоры. Однако премьер и король Георгиос II надеялись на Лондон. В конце марта в Греции начал высадку Британский экспедиционный корпус — 2-я новозеландская и 6-я австралийская пехотные дивизии, 1-я английская танковая бригада и 9 авиационных эскадрилий. Эти части были переброшены из Киренаики как раз перед наступлением Роммеля.
Одновременно англичане усилили нажим на Югославию… И 6 апреля 1941 года немцы с территории Болгарии двинулись на Грецию на салоникском направлении.
Первые бои в горах на линии имени бывшего греческого премьера Метаксаса стали ожесточенными — греки закрепились в скальных огневых точках на Рупельском перевале и блокировали 125-й немецкий полк. Однако фланговым обходом 2-я танковая дивизия обошла Дойранское озеро и уже 9 апреля взяла Салоники. Греческая армия «Восточная Македония» капитулировала. Танки генерала Листа двумя расходящимися группами двинулись по древней Элладе.
А вскоре лейб-штандарт СС «Адольф Гитлер» занял Янину, так памятную читателям «Графа Монте-Кристо»… Вторая группа из двух горнострелковых и одной танковой дивизии быстро вышла к Олимпу.
14 апреля 1941 года немцы вошли в боевое соприкосновение с частями Британского австралийского корпуса, и вскоре бои шли уже в районе знаменитого Фермопильского ущелья… В боевых приказах, сводках, штабных дневниках запестрели звучные названия: Олимп, Ларисса, Лепанто, Пелопоннес… 23 апреля Гальдер записал в дневнике:
«Наши войска наступают через Ламию к Фермопилам и переправились из района Волос на остров Эвбея. В Фермопилах противник ещё держится, но, по-видимому, это лишь слабые арьергарды. Англичане сожгли свои танки…»
25 апреля Фермопилы были заняты. На следующий день немецкий парашютный десант захватил мост через Коринфский канал и открыл дорогу своим подвижным соединениям на Пелопоннес. Парашютисты сохранили от разрушения и сам канал — важный путь для прохода судов.
А 27-го пали Афины.
Началась срочная, но — надо признать — образцовая эвакуация английских войск на Крит. Дюнкерк бриттам пошёл впрок, и на корабли было погружено около 45 тысяч английских, австралийских и греческих солдат и офицеров.
Король Георгиос вместе с англичанами отбыл вначале на Крит, затем — в Каир и, в конце концов, осел в Лондоне.
* * *
ОДНОВРЕМЕННО с вторжением в Грецию немцы начали наступление и на Югославию — тоже с территории Болгарии, которая стратегически выгодно для немцев граничила и с Грецией, и с Югославией.
Вынудил к этому фюрера сам ход событий, развивавшихся, впрочем, не самотеком, а по английскому сценарию, и развивавшихся скоротечно — как сход с гор лавины.
В ночь на 25 марта 1941 года югославский премьер Цветкович и министр иностранных дел Маркович выехали в Вену, где подписали договор о присоединении Югославии к Пакту трех. А уже утром 25 марта в Белграде начались массовые демонстрации протеста. Такая реакция со стороны сербов была не очень-то логичной — демонстрировать против Цветковича надо было, во-первых, раньше. Во-вторых же, Югославия к войне не была готова ни материально — технически более чем миллионная армия была очень слаба, ни морально — хорваты не ладили с сербами настолько, что на призывные пункты не являлось до 40 процентов призывников.
Был тут и ещё один пикантный момент… Кое-кто пытался выдать венский визит Цветковича как тайный, но и сама эта поездка, и намерение официального Белграда присоединиться к Пакту трех были не такой уж и тайной… Ещё 22 марта 1941 года (параллельно с «доброхотом» Криппсом) югославский посланник в Москве Гаврилович обратился к первому заместителю наркома иностранных дел Вышинскому.
— Господин Вышинский, — сразу заявил он, появившись в особняке НКИД на Спиридоновке, — не могу ли я сообщить югославскому правительству, — тут Гаврилович приложил руку к сердцу и заверил, — в порядке своего личного впечатления, личного впечатления, что советскому правительству не безразлично, присоединится или нет Югославия к пакту трёх, и что присоединение к Пакту будет иметь неблагоприятные стороны…
Гаврилович явно прорепетировал все это с Криппсом. Уж очень эта его просьба по якобы «личной» инициативе отдавала антинемецкой и проанглийской провокацией. И посол все гнул это «лично своё»:
— Я считаю, что такое заявление имело бы большое значение для югославского народа, который в настоящее время думает, что СССР оставляет Балканы и Югославию в сфере влияния Германии… И такое представление о вашей позиции необходимо, по-моему, устранить…
Выслушав это, Вышинский сухо ответствовал:
— Позиция СССР по балканскому вопросу хорошо известна. Что же касается вашей просьбы, господин Гаврилович, то я доложу о ней своему правительству.
= = =
Итак, когда-то Россию втравляли в чуждые ей балканские проблемы путём провокации несчастного студента Гаврилы Принципа, застрелившего австрийского эрцгерцога Фердинанда… Теперь тот же принцип пытался проводить в жизнь уже не Гаврила, а Гаврилович… Однако времена менялись. За полчаса до полночи Вышинский вызвал посла к себе и заявил:
— Мы имеем данные, что вопрос о присоединении Югославии к пакту уже решен и что югославское правительство и раньше стояло за присоединение к «оси»…
— Но, господин Вышинский…
— Нет, господин Гаврилович, поставленный вами вопрос является беспредметным.
И было это в ночь с 22 на 23 марта реального 1941 года.
* * *
ТЕМ НЕ МЕНЕЕ 27 марта 1941 года радикальные круги сербской буржуазии в расчёте на помощь Британского экспедиционного корпуса в Греции совершили государственный переворот. Новый кабинет сформировал генерал Симович — сербский националист и главком югославских военно-воздушных сил, насчитывавших четыреста самолётов, из которых на что-то были годны лишь двести.
Симович отстранил Павла, объявил Петра II совершеннолетним и заявил, что не желает вовлечения Югославии в войну. На деле же было ясно, что во внешней политике Симович будет придерживаться проанглийской ориентации, а это как раз и обеспечивало Белграду войну с немцами. И уже 27 марта Гитлер вызвал Гальдера из Ставки в Цоссене и потребовал быстрейшего вступления в Югославию. Собственно, фюрера вынуждали к этому сами англичане — не имея возможности ввести на Балканы значительные силы, они провоцировали на вооруженную борьбу с немцами сами балканские страны. Тактика для Британии традиционная.
31 марта 1941 года в Белград прилетел начальник английского Генерального штаба Дилл. С ним был и личный секретарь Антони Идена Диксон. 1 апреля из Афин в Белград ненадолго прибыл и сам Иден.
Два дня шли переговоры Дилла и английского посла в Белграде Кемпбелла с Симовичем, военным министром генералом Иличем и сербскими офицерами — генштабистами. Дилл уговаривал Симовича согласовать с Грецией военные и экономические усилия по «отпору германской агрессии», которую сами же англичане на Балканы и привели.
В тот же день, 1 апреля 1941 года, югославы обнародовали декларацию министра иностранных дел Момчило Нинчича о нейтралитете и довели ее до сведения всех великих держав. И в тот же день посланник Гаврилович опять пришел к Вышинскому, теперь уже — жаловаться:
— Представляете, когда я сообщил о декларации Криппсу, он был разочарован.
— Почему же?
— Он не скрывал даже недовольства, господин Вышинский! Англия явно хочет войны!
= = =
И вот тут Гаврилович высказывал явно личное (а не подсказанное из Лондона) мнение и… был прав. 3 апреля 1941 года на железнодорожной станции у греческого пограничного городка Кенали съехались греческий главком Папагос, командующий Британским корпусом Уилсон и начальник оперативного отдела югославского Генштаба генерал Янкович. Англичане действительно хотели войны. И — как всегда, войны за их интересы чужими руками. Греки же и сербы войны боялись. Однако она уже шла на них сама…
Югославия начинала распадаться… Но сербы в массе своей на борьбу не поднимались — они, как и всегда, рассчитывали на вмешательство России. Ведь демонстрации протеста 25 марта шли под лозунгами «Лучше война, чем пакт» и «За союз с Россией».
В Белграде очень рассчитывали на такой союз, но на этот же союз рассчитывали и в… Лондоне, в Вашингтоне. Поэтому прорусские лозунги были написаны на транспарантах белградских демонстрантов нередко английскими кистями и английскими красками. Россия не могла остановить немцев, но такая ее попытка серьезно поссорила бы нас с рейхом, а на это у англосаксов и был расчёт! 2 апреля 1941 года дипломатический корреспондент агентства Юнайтед Пресс оф Америка Ку встретился с первым секретарем советского полпредства в Англии и «доверительно» сообщил:
— Господин Корж, я только что от министра информации Даффа Купера…
— И о чем шел разговор, господин Ку?
— О, о многом! На перспективы балканского фронта он смотрит пессимистически, но вот о вас он выразился интересно…
— То есть?
— Он сказал, что убежден в том, что вы желаете победы «выдохшейся „оси“» и что немцы идут в этом направлении довольно быстро — к вашему удовольствию…
Такие разговоры велись, конечно, с целью усилить подозрения Гитлера относительно СССР. Но еще более мог усилить эти подозрения наш «союз» с Югославией. И Симович срочно обратился к Москве с предложением о заключении договора о дружбе и (не падай со стула, читатель!) ненападении…
Однако колебания Сталина закончились.
И он Симовичу отказал.
* * *
А 6 АПРЕЛЯ 1941 года 4-й воздушный флот люфтваффе нанёс первые удары по аэродромам в районах Скопле, Ниша, Загреба и Любляны. Танковые и пехотные дивизии 12-й немецкой армии перешли в трех местах болгаро-югославскую границу и начали движение на Белград, который уже бомбили 150 самолетов.
В приказе солдатам Юго-Восточного фронта о вторжении в Югославию и Грецию Гитлер писал: