1. Мастера пропаганды

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Мастера пропаганды

Королевские историки

Думал ли Людовик XI, как чуть позднее Ален Бушар, историограф герцогов Бретонских, что хроника, исторический труд, должна писаться на заказ, за деньги и под надзором господина? И что название «хроника» можно применять лишь к произведению, «сочиненному тем, коему оное было поручено, ибо никому не позволено писать хроники, если то не было ему приказано и дозволено»? Для государей и в кругу советников мысль о жестком контроле за изложением выдающихся событий царствования уже давно казалась естественной. Выбирать из множества событий, упорядочивать их, представлять в пристойном виде, а также замалчивать ненужное было слишком серьезным делом, чтобы позволить заниматься им случайным авторам, свободным ото всякого подчинения или еще того хуже — одержимым ненавистью и злобой.

Король Людовик считал, что сведение воедино под его надзором всего, что могло послужить написанию Истории, можно поручить людям не только ученым и одаренным, но прежде всего честным и достойным доверия. Он ясно заявил об этом, охотно и подолгу настаивая на обоснованности такого тезиса и подтвердив, по меньшей мере дважды, в частности, в 1482 году, привилегии коллегии нотариусов, созданной его предшественниками. Четыре книги Священного Писания были написаны евангелистами, говорил он. Затем святые отцы, папы и ученые-богословы, «преемники блаженных апостолов... учредили несколько протонотариусов при Святом папском престоле». Поэтому короли Франции, Божии помазанники, единственно обладающие правом передавать от отца к сыну звание христианнейшего короля, должны поступать так же, чтобы сохранить память о своем времени. Сообразуя свои дела с вышесказанным, короли избрали нескольких людей, нотаблей, обладающих большой ученостью и твердой репутацией, чтобы те изложили на бумаге все достославные и достоверные деяния, которые совершены или произойдут по указанию и распоряжению французских королей. Эти люди должны были сверяться с книгами и реестрами, эдиктами, законами и ордонансами, протоколами заседаний и всеми другими административными или правительственными документами. Писари, нотариусы и секретари числом пятьдесят девять (король шестидесятый) составляли коллегию под покровительством святого Иоанна Богослова. Получая жалованье, они назначались пожизненно, дабы, не опасаясь лишиться работы, могли лучше и смелее писать, удостоверять и подтверждать истинность событий, доходящих до их сведения.

Что же касается собственно исторических книг — связного и обработанного повествования, то Людовик поощрял и использовал искусство преподносить информацию и передавать ее потомству, которым и до него прекрасно владели с самого начала века. Создавать государю прекрасную репутацию со временем превратилось в профессию, вернее, в придворную должность, наравне с должностями духовника или камергера, находящихся в свите короля. При Карле VI Мишелю Пентуэну, регенту аббатства Сен-Дени, поручили написать «Историю Франции» и «Историю правления Карла VI». Он не получил ни жалованья, ни пенсии, но принес присягу и облекся в придворную ливрею. Его произведение известно под названием «Хроника Сен-Дени», но монахи говорили, что это для отвода глаз, чтобы никто не заподозрил, что его книга была написана кому-то в угоду. На самом деле, уверяли они, это был заказ короля.

Едва овладев Парижем в 1437 году, Карл VII поручил Жану Шартье, тоже монаху из Сен-Дени, продолжить сочинение Пентуэна. Он намеренно превратил этот труд в придворную должность: принесение присяги в присутствии нескольких высокопоставленных особ (в том числе королевского духовника, епископа Кастра Жерара Маше), жалованье в двести ливров, то же содержание для самого хрониста, двух его слуг и трех лошадей, как и для придворных слуг. Шартье написал «Латинскую хронику» и сам перевел ее на французский язык в 1445 году. Священнослужители и ученые-богословы Сен-Дени продолжали служить королевскому делу.

Людовик XI порвал с этой традицией раз и навсегда. Он разгневался на Сен-Дени и лишил монахов позволения вести хронику. Все знали, что тогда, в 1461 году, его гнев обратился на людей, верных его отцу. Он быстро отстранил от дела тех, кто писал хорошее о старом короле, о его свершениях и о судебных процессах того времени, и в этом не было ничего удивительного. Позволение вести летопись было даровано Жану Кастелю, монаху из Сен-Мартен-де-Шан, который, должно быть, приглянулся королю и имел поручителя. Внук Кристины Пизанской, он принадлежал к семье королевских чиновников и уже получил известность благодаря длинной аллегорической поэме, озаглавленной «Сосна», в которой выводились олень и волк — главные действующие лица в войне между королями Франции и Англии; он также сочинил несколько «сказов» во славу Богоматери. Королевским чиновником он пробыл до самой своей смерти в 1476 году, являясь аббатом Сен-Мор-де-Фоссе.

Король не спешил найти ему преемника и назначил нового королевского хрониста, Матье Леврие, монаха из Сен-Дени, только семью годами позже, в 1483 году. Аббатство снова вошло в милость, приобретя заказ на драгоценные хроники, но сам брат Матье не получил ни жалованья, ни настоящего «контракта». Должность отмерла сама собой. Однако сказать, что Людовик XI более не интересовался этой работой, столь полезной для его репутации, и мало заботился о том, чтобы его манера вести дела была оценена положительно, значит плохо его знать. Похоже, что необходимость платить привилегированному хронисту и гарантировать ему своего рода исключительные права уже не стояла так остро. Другие авторы также прославляли короля и воспевали его заслуги, в малейших деталях повествуя о его подвигах. Во время его царствования не было недостатка в таких рассказах, зачастую, конечно, анекдотических, но почти всегда вдохновленных политическими намерениями, стремящихся восславить своего господина и очернить его противников и бунтовщиков. Кто бы ни брался за перо, надеясь прокормиться им или, по меньшей мере, составить себе имя, творческий прием оставался неизменным. Кое-кто, разумеется, пытался получить должность и втереться в ближнее окружение государя. Некоторые даже потребовали для себя, без всякого на то основания, звания «королевского историка». К таким принадлежал Гильом Данико, монах из аббатства Сен-Жюльен в Оверни, который, когда Людовик был дофином, посвятил Шарлотте Савойской «Житие святого Юлиана». Он называл себя «королевским советником и историком», утверждая, что ему поручено «собирать и изыскивать истории и легенды, относящиеся к событиям в сем королевстве, и помещая их в книги». Таким же был Робер Гаген, который дважды, но напрасно, пытался снискать поручительство короля. Он родился в Артуа и стал монахом ордена Тринитариев. Людовик XI несколько раз отправлял его с поручениями в другие края, в частности в Германию в 1477 году, вскоре после смерти Карла Смелого, но не пожелал взять к себе на службу в должности официального историка. И все же в двух его произведениях, законченных и опубликованных позже, — «Кратком изложении деяний франков» (1501) и «Истории Франции от Фарамонда до Карла VIII» — этих рассказах и лирических отступлениях во славу королей, в особенности Людовика XI, не отражено никакой обиды, совсем наоборот.

В противоположность, например, итальянским «дневникам» или «счетным книгам», написанным без всякого принуждения купцами и нотариусами, принимавшими ту или иную сторону, французские хроники того времени, авторы которых на сегодняшний день с грехом пополам установлены или так и не определены, почти все пели хвалу государю. Жан Мопуэн, сын конного сержанта и парижский мещанин, ставший монахом в Сент-Катрин де ла Кутюр, а потом, после двух дальних путешествий — в Эно и Монпелье, — приором этого парижского монастыря, был не слишком строгим администратором. Ему несладко пришлось, когда настало время представлять счета и оправдываться перед королевскими агентами. Наверно, он больше интересовался тем, что видел и слышал в Париже, новостями, выкрикиваемыми на перекрестках, и слухами. По его «Дневнику», который он вел с 1460 года в одной тетради со своим бухгалтерским реестром, видно, что он был хорошо осведомлен о поездках короля, интригах и сношениях между принцами, о собраниях нотаблей и о том, что там говорилось. Он толкует обо всем: о войне с Лигой общественного блага и о сражении при Монлери, о последовавших мирных переговорах, о сложных интригах с неожиданными поворотами, в хитросплетении которых менее сведущий человек совершенно бы запутался. Его записи легко читать, так как он, в отличие от других, хуже разбирающихся или менее заинтересованных в происходящем авторов, пишет очень ясно, а его язык прост. Причем его речь — это речь ангажированного автора, решительного сторонника короля, которого он постоянно представляет в лестном обличье покровителя парижского люда и действий которого никогда не критикует.

Похоже, что аббаты, монахи или каноники имели тогда привычку отмечать в своих счетных книгах или реестрах приходских постановлений все, что им казалось интересным и что имело отношение к их церкви, городу или даже королевству. Миряне, советники или чиновники государя, тоже собирали массу информации, черпая ее из писем, посланий, квитанций и протоколов, попадавших к ним в руки. До нас дошло немного таких дневников или сообщений самого разного рода, но все же достаточно, чтобы почувствовать настоящую страсть, с какой люди того времени относились не только к своей личной жизни, к жизни их приходского или социального мирка, но и к жизни королевства, интересуясь конфликтами, передвижениями войск, а главное — деяниями короля. Искреннее желание этих случайных писателей услужить своему монарху, сказав о нем доброе слово или создав его незапятнанный образ, нельзя отрицать. Эти люди, не «уполномоченные» заниматься такой деятельностью, добросовестно старались говорить о чем-то ином, нежели мелкие текущие события. Они посвящали долгие рассказы тому или иному моменту в жизни их города, когда толпа громко клялась в верности королю. Королевские посещения известны нам не только из официальных хроник или по записям городских счетоводов, из протоколов заседаний советов и эшевенов, а непосредственно по рассказам частных лиц, местных жителей, чьи имена нам теперь неизвестны. По меньшей мере в трех из них, записанных сразу после прибытия Людовика XI в Париж в августе 1461 года, авторы не жалеют чернил, подробно рассказывая о пышном и стройном кортеже, об украшении улиц, о скоплении горожан и простонародья из пригородов и сел. И все это, в общем, служит иллюстрацией к долгому панегирику во славу города, королевства и короля. Авторы малых хроник, «повестей», написанных сразу после событий и ограниченных узкими временными рамками, выказывали такое же желание прославлять, как и «историки», которые, по прошествии некоторого времени, старались составить связный рассказ на хронологической основе, слегка отстраняясь от прошлого, чтобы лучше проанализировать причину вещей и расставить по местам всех действующих лиц политической игры и столкновений.

Война памфлетов

Авторы другого рода, а именно составители юридических трактатов, памфлетов и пасквилей, не испытывали никаких угрызений совести и открыто становились на ту или иную сторону, участвуя в масштабной системе пропаганды. И в этом плане в эпоху Людовика XI также следовали укоренившейся традиции.

В самом начале Столетней войны юристы, верные династии Валуа, беспрестанно взывали к общественному мнению, увлекая его за собой. Может ли английский король по праву претендовать на французский трон? Могут ли французы спокойно смотреть на то, как чужеземные армии захватывают их страну, сея повсюду разрушения и беды? Стоит ли доверять договору в Труа (1420), по которому Генрих V Английский считался наследником французской короны? Доверять договору, заключенному душевнобольным королем (Карлом VI), который, следуя дурным советам, лишил наследства своего сына, дофина Карла (будущего Карла VII), не имея на то никакого права? По всем этим вопросам и по многим другим подобного же рода писались одна за другой ученые диссертации, воззвания к закону, обличения, имевшие в свое время большой успех и аргументы из которых долго сохранялись в памяти. Когда дофин Людовик отправился сражаться с англичанами в Понтуаз и Дьеп, многие снова пустили в ход свой талант и мстительное рвение.

Позднее сговор или союзы между Эдуардом IV и герцогами Бретонскими или Бургундскими вызвали новый всплеск подобных писаний, обличающих коварство и жестокость англичан, которые «за сто лет перебили и уморили больше христиан, чем все прочие народы»; авторы-публицисты жалели Францию — измученную, опоганенную, израненную и опустошенную, ввергнутую в несчастья, беды и невзгоды. Англия оставалась непримиримым врагом. На протяжении всего царствования Людовика XI полемические трактаты времен Карла VI и Карла VII были в большом хо-ду. Списанные с оригиналов или переведенные, они занимали почетное место в коллекциях государей, вельмож, аббатов и некоторых королевских чиновников, которые черпали в них свое вдохновение, когда им приходилось отправляться в посольства и отстаивать дело короля. Большие отрывки из них обнаружились в компилятивных трудах; историки часто и помногу заимствовали из них для своих опусов. Некоторые писатели, профессиональные компиляторы, старались упростить эти зачастую перегруженные тексты, напичканные латинскими цитатами или аллегориями, слишком «темными» для мирян, в особенности для рыцарства, сделать их доступными для тех, кто, принимая во внимание «краткость и скоротечность человеческой жизни и великие дела, коими они заняты ради общего блага», не имел достаточно времени для чтения подобных трудов. Сокращенные версии, предоставленные в распоряжение более широкого круга читателей, высоко ценились в правление Людовика XI, который стремился воспитать хороших переговорщиков. В 1470 году один безвестный для нас автор обосновал свое желание повторно представить один из таких трактатов, который он озаглавил «Дабы истинное знание иметь»; он знал, что написанное им уже известно «многим дворянам, придворным или чиновникам», но он обращается к широкой аудитории и хочет просветить «простых людей, мужественных и добродетельных, кои желают охранять и защищать благородную корону и королевство Франция, дабы склонить к сему их сердца и доблесть».

Людовик XI, разумеется, поощрял такие труды. Его советники, секретари и особенно писцы видели в них необходимость. Текущие дела, борьба с вражескими государями не давали им передышки, и пропагандистские сочинения оставались все так же актуальны. Важно было опровергнуть английские доводы, ответить на них доказательно и аргументированно, утверждая права короля. Это было нелегко, ибо в данной области англичане, мастерски владевшие этим искусством, опередили французов, собрав больше текстов, и их дипломаты прекрасно знали, как ими пользоваться. На совещания и мирные переговоры они являлись во всеоружии, снабженные «самыми прекрасными и значительными трудами обо всем, чего они требуют во Франции». Французов это тревожило, поскольку речь шла об интересах короля; в конце концов, они тоже стали выискивать, сводить воедино и представлять тексты. При дворе и в Совете напоминали, что еще при Карле V Никола Орезм собрал для короля писания против англичан и наваррцев, а Жан Ювенал дез Юрсен представил Карлу VII один из своих трактатов, в котором обработал все, что нашел в старинных хрониках и сказаниях.

Ответ, аргументированный и пылкий, был дан в 1464 году в труде неизвестного автора под названием «Дабы многие...», в котором старательно доказывалось, что Эдуард III не мог унаследовать французскую корону от своей матери Изабеллы, поскольку она сама не имела на нее никаких прав. В очередной раз упоминался салический закон, закрывающий женщинам доступ на французский трон и запрещающий им владеть какой-либо частью королевства. Все, что ни было сказано или написано в противоположном смысле, «зиждется на столь слабых и прогнивших опорах, что им не выдержать». Спор о правах Филиппа VI Валуа и Эдуарда III Английского, длившийся около полутора веков, во времена Людовика XI оставался столь же оживленным, вызывал столько же страстей и порождал столько же сочинений. Более того, чтобы сильнее досадить английским королям, на него наслоились другие аргументы и обвинения, состоявшие, например, в том, что и Йорки, и Ланкастеры были только узурпаторами английского трона. Обе стороны, участвовавшие в Войне роз, сражались и памфлетами, которыми вдохновлялись и французы, получавшие с них списки. Автор трактата «Дабы многие...» утверждал, что Эдуард IV был на самом деле внебрачным сыном, родившимся от преступной любви Филиппа Кларенса; в этом автор опирался на пасквиль, написанный Джоном Фортескью. Этот же самый Фортескью в 1468 году прислал Гильому Ювеналу дез Юрсену, канцлеру Франции, длинный и обстоятельный меморандум, «в коем доказывал, что оный король Эдуард ни в коей мере не мог требовать для себя короны Франции и Англии, не имея на них никакого права».

Такие трактаты не оставались игрой ученых, усердных законников. Напротив, они очень часто использовались, в списках или в печатном виде, агентами французского короля во время многочисленных и трудных дипломатических переговоров, затеянных Людовиком, чтобы предупредить союз между Йорками и герцогами Бургундскими. Они также много способствовали утверждению идеи об «отечественной» войне, а тем самым выковывали и поддерживали ярую верность королю на территориях, отвоеванных у англичан.

Людовик XI старался привлечь к себе как нормандцев, так и жителей Гиени. Это было нелегко. Конечно, во времена Карла VII в Нормандии росло сопротивление английской оккупации, поддерживаемое, возможно, слухами, разносимыми французскими агентами. Во всяком случае, паломничества короля на Мон-Сен-Мишель, ставшую своего рода символом непокорности, подогревали антифранцузские настроения. В Гиени англичане подозревали, что местные жители преданы французскому королю, «храня в сердце цветок лилии». Но королевские чиновники и военачальники знали, что определенное число вельмож и мещан в городах смирилось со случившимся и без зазрения совести приняло сторону английского короля. Другие в 1465 году встали на сторону Карла, брата короля, и даже герцога Бретонского. В 1460—1470-е годы в этих двух провинциях, несомненно, имелись люди, которым нельзя было доверять. Самых отъявленных из их числа, причем выявленных должным образом, покарали. Оставалось привлечь к себе остальных. В первые годы своего правления Людовик XI призвал к себе на службу двух секретарей Карла VII — Ноэля де Фрибуа и Робера Блонделя, которые, оба родом из Нормандии, уехали в изгнание после завоевания их страны англичанами и были ярыми пропагандистами и защитниками французского дела. Фрибуа посвятил королю «Свод французских летописей», плод длительного труда, выдержавший, по крайней мере, пять разных изданий. Он восстанавливал историю наследования трона с 1328 года, к тому же излагал там краткий обзор нарушений божественного и человеческого права, с которыми покойный Генрих V Английский выступил против короля Карла VII. Робер Блондель, наставник Карла Французского, сочинил на латыни яростный памфлет против договора в Труа и франко-бургундского союза, который, тотчас переведенный на французский язык и значительно дополненный — до двух тысяч пятисот шестнадцати строк, — был представлен под заглавием «Жалоба добрых французов». Сверх того, его «Покорение Нормандии» — более полемическое и резкое произведение, длинное повествование о походах 1459 и 1460 годов — прославляло героев «французской реконкисты».

Меценат и политик

Король-меценат, друг талантливых людей и просвещенный почитатель искусства, ждал от художников, чтобы они служили его славе и воспевали его свершения точно так же, как все должностные лица. Они делали это сотней способов, не гнушаясь самыми скромными работами, зачастую составлявшими основу заказов. Жан Фуке, уроженец Тура, который работал для Карла VII и для казначея Этьена Шевалье, получил задание в 1461 году составить эскиз «царского места» и проект мистерий, которые будут сыграны в день вступления Людовика в Тур. Король не пожелал, чтобы его въезд сопровождался зрелищами, однако художник все же получил сто ливров за труды. «Королевский живописец» Фуке, получивший в 1475 году пенсион и обладавший тогда большой известностью, расписал балдахин для визита короля в Португалию. Эти в некотором роде домашние, совершенно обычные, казалось бы, задачи не считались малоинтересными, а служили к славе художника, как и другие. В Италии в ту же эпоху и даже позже прославленным художникам поручали создание, оформление или роспись повозок для карнавалов, триумфов государей, торжественных въездов высокопоставленных особ.

В декабре 1470 года Жан Фуке получил пятьдесят пять ливров за изготовление некоторых картин, заказанных ему королем для рыцарей ордена Святого Михаила. Эти картины, количество и содержание которых неизвестно, на сегодняшний день утрачены, но до нас дошла большая иллюстрация, выполненная его рукой и занимающая целую страницу на фронтисписе уставов ордена, переписанных для короля, где тот изображен в окружении пятнадцати первых рыцарей, сплошь в длинных белых одеждах. У их ног художник поместил двух красивых борзых, а еще ниже — двух коленопреклоненных ангелов, держащих в одной руке меч, а в другой — цепь, обрамляющую щит с гербом Франции, в которой чередуются раковины и узлы — символы ордена. Эта сцена была чистым вымыслом, ибо собрание капитула ордена, четко обозначенное в уставе, похоже, так ни разу и не состоялось. Однако сама идея была подтверждена картиной, не допускавшей никаких сомнений. Это значило придать ордену, детищу короля, особый блеск и признать за ним настоящую политическую роль: особая манера интерпретировать не слишком блестящую реальность, вернее, навязывать «свою правду».

Франческо де Лаурана — скульптор, вызванный королем Рене из Неаполя, — выгравировал (наверное, по просьбе своего государя) по меньшей мере три медали с изображением Людовика XI. На всех трех король изображен в правый профиль, в одной и той же фетровой или меховой шляпе. Его лицо ничем не напоминает злобного тирана и не выражает никакой дурной страсти, оно ясно, проникнуто благородством, спокойным достоинством. На обороте одной из медалей — сидящая аллегорическая фигура Согласия с непокрытой головой держит скипетр и пальмовую ветвь; подпись гласит: Concordia Augusta[10]. На другой — щит с цветками лилий, окруженный цепью святого Михаила, и подпись: Sancti Michaelis Ordinis Institutor MCCCCLIX[11]. Фуке и Лaурана прославляли добродетели короля, его умение окружать себя благонамеренными людьми, водворять согласие — залог мира и истинной власти; оба отвечали возлагаемым на них ожиданиям, подчеркивая решительное намерение господина, основателя великого рыцарского ордена, править со всем величием.

Подобно королевским историкам и юристам, художники тоже стремились создать лестный образ самого короля и его правления. Все участвовали в этой большой политической пропаганде, и отдельные хвалы сливались в общий хор. Иллюстрации к повестям и хроникам не были случайными, а выбор сцен — произвольным. Избранные эпизоды должны были представить короля в наиболее выгодном свете и показать его величие на протяжении всей книги. Фуке в нескольких сценах одного из экземпляров «Больших французских хроник» явно постарался превознести королевское величие. Эти «Хроники», имевшие значительный успех (в парижской Национальной библиотеке сегодня хранится тридцать два рукописных списка), заканчивались на смерти Карла V, но иллюстрации Фуке, выполненные в 1459 году, за два года до восшествия на престол Людовика XI, явно делались с учетом полученных наставлений. Восемь прекрасных картин на целую страницу рассказывают о приезде императора Карла IV, брата Бонны Люксембургской, матери короля, в Париж в 1377 году, и в этом плане представляют собой замечательное свидетельство намерений художника или, возможно, указаний, которые ему были даны.

Сначала мы видим трех послов, возвещающих об этом визите, преклонив колено перед Карлом V; затем прием, оказанный городом Камбре императору, сидящему верхом на белом коне — знаке его достоинства. В Санлисе его встречают герцоги Бургундский и Беррийский, он садится в носилки, которые прислал за ним король, носилки несут два белых коня. Снова белый конь в следующей сцене — встреча с парижским прево Гуго Обрио, с начальником стражи Жаном Кокатрисом и эшевенами. Но затем, в часовне Сен-Дени, происходит обмен лошадьми: у императора черный конь, присланный королем, тогда как он сам прибывает в обществе дофина, и оба на красивых белых конях. Сцена встречи у ворот Сен-Дени не оставляет никаких сомнений в желании подчеркнуть различие: кони, конечно, почти полностью скрыты широкими лазурными покрывалами с золотыми лилиями, но их ноги все же видны у копыт, и у королевского коня они белые, а у императорского — черные.

Король Людовик XI учел важность урока и сделал так, чтобы его запомнили. Несколько лет спустя, в его правление, повесть о визите императора к Карлу V в Париж неоднократно извлекалась из «Больших хроник» и издавалась отдельной тетрадью, что облегчало ее распространение. Сохранились два ее экземпляра того времени, которые разные художники постарались расписать таким же образом.

Вне двора, в более узких и менее престижных кругах другие художники, большею частью оставшиеся безвестными, работали в том же духе, по приказанию властей верных городов, стремившихся продемонстрировать свое усердие. Когда Людовик был дофином, было создано не менее трех иллюстраций к его въездам в Тулузу. На миниатюре 1439 года он изображен один, под балдахином, который несут восемь синдиков, членов городского совета. В 1442 году он следует за королем, и художник постарался сделать хорошие портреты. Наконец, в 1443 году две сцены изображают два последовательных въезда: короля Карла VII и дофина, который везет на крупе коня свою мать Марию Анжуйскую. В том же году в Тулузе на одной из стен в зале заседаний парламента повесили не дошедшую до нас картину, изображающую распятого Христа, Богородицу, святого Иоанна и коленопреклоненных Карла VII и дофина по обе стороны от креста, одетых в свои цвета и со своими гербами.