Вояж во Францию

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вояж во Францию

Нежданно-негаданно пришлось мне на довольно-таки длительный срок — около полугода в общей сложности — оторваться от своей любимой летной и парашютной работы, покинуть обжитую Гатчину и переключиться на другой род деятельности, о котором я никогда и не помышлял.

В конце сентября 1935 года в штаб части, где я служил, пришла телеграмма: «Начальнику парашютной службы Кайтанову. 5 октября прибыть в управление кадров Военно-Воздушных Сил».

Сразу подумалось: «Куда это меня хотят перевести?»

По правде говоря, не хотелось мне никуда уезжать из части, где я прослужил около пяти лет, где все вокруг было знакомым и даже родным. Но приказ есть приказ. Пришлось собираться в дорогу. Верно, сборы были весьма недолги. Все мое дорожное имущество уместилось в кожаном планшете, в первом отделении которого под тонким целлулоидом лежала навигационная карта — неразлучный мой спутник в полетах. Получив необходимые документы, в указанный срок я прибыл в Москву и представился начальству. Немолодой уже человек, с ромбом в петлицах, внимательно посмотрел на меня, обратил внимание на мои не совсем чистые сапоги и сказал:

— Вот с этим пакетом сегодня в шестнадцать ноль-ноль будьте по указанному на пакете адресу. Идите.

Лихо, как мне показалось, я откозырял начальству, повернулся через левое плечо и, печатая шаг, вышел из кабинета.

До назначенного времени оставалось еще несколько часов. Пришлось мне погулять по Москве, но за полчаса до срока я прибыл по указанному адресу.

Ровно в 16.00 я постучал в дверь и услышал «войдите». Вошел в комнату, где за громадным письменным столом сидел человек в штатской одежде. Я доложил о себе и протянул запечатанный пакет. Штатский товарищ молча взял пакет, вскрыл его и начал читать, как я увидел сразу, мое личное дело. Все это время я стоял по стойке «смирно» и старался по возможности не дышать.

Внимательно прочитав мое довольно тощее на вид личное дело, этот товарищ наконец пригласил меня сесть и медленно спросил:

— Знаете ли вы, зачем вас сюда вызвали?

Резко замотав головой, я всем своим видом показал, что это мне неизвестно.

— Мы решили послать вас во Францию! Как вы на это смотрите?

Все что угодно я ждал услышать, но только не это. Целая вереница мыслей мгновенно прокрутилась в моей голове. Но по возможности спокойно и не торопясь я отвечал, что пока не знаю, зачем мне надо ехать во Францию. Выслушав мое объяснение, этот товарищ сказал:

— Едете вы туда в качестве инструктора парашютного дела. Будете учить прыгать с парашютом французских офицеров. Как, справитесь с этой задачей?

Все стало на свои места. Задача была ясна. Не задумываясь, я ответил:

— С заданием справлюсь!

— Так вот, сейчас пройдите в комнату, — он назвал номер комнаты и фамилию сотрудника, который займется мною, — а пока есть время до отъезда, почитайте литературу о той стране, куда едете, познакомьтесь с ее историей и географией да выучите хотя бы десятка два — три французских слов. Ну, желаю удачи.

И он протянул мне через стол руку. От души стиснув ее, я направился искать нужную мне комнату.

Как же так, размышлял я, идя по длинному коридору. Франция — родоначальница парашютизма, и вдруг мне учить французов парашютному делу?..

В противоположность штатскому товарищу, человек, к которому я пришел, был в форме авиационного командира с двумя прямоугольниками в петлицах. С ним мы быстро нашли общий язык. А поговорить было о чем. Как выяснилось, мне нужно было заказать штатский костюм, так как было решено, что я поеду в цивильном, сшить по моей фигуре комбинезон, пальто и купить целый ворох бессмысленных с точки зрения военного, но, оказывается, необходимых для гражданского человека вещей, которых у меня, естественно, не было. Надо было, кроме того, оформить заграничный паспорт, для чего потребовалась моя фотография.

Несколько дней ушло на хлопоты и беготню по магазинам и портновским ателье.

Наконец все было готово. В том числе и заграничный, по выражению Маяковского, «серпастый, молоткастый советский паспорт». Документ был весьма внушительный. В добротном красном переплете с тисненным золотом советским гербом. На листах паспорта было до десятка всяких штемпелей и печатей. Это были визы на проезд через Литву, Польшу, Германию и на въезд во Францию.

Скажу прямо, меня распирало от гордости за то, что мне оказана такая честь. Но по своей парашютистской привычке я постарался взять себя в руки и посмотреть на свою задачу с другой стороны. Честь-то честь. Но и ответственность на мне огромная. Ведь я буду во Франции не просто Кайтанов — а представитель советского парашютизма.

В Москве я сразу же облачился в штатский костюм, чтобы хоть немного привыкнуть к нему и чувствовать себя свободнее в этой странной для меня одежде. Да и костюму было полезно немного обмяться по моей фигуре, чтобы не выглядеть только что снятым с манекена. Этот совет мне дал один товарищ из управления кадров, куда я зашел, чтобы сдать на хранение свои документы и орден Ленина. Его мне в мае того же года в Кремле за успехи в парашютном деле вручил наш Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин…

25 октября на самолете смешанного авиаобщества «Дерелюфт» мы вылетели из Москвы и взяли курс на Великие Луки, где была первая остановка.

Следующая остановка — аэропорт Ковно. Это уже заграница. Идет проверка документов. Первый раз за границей предъявляю свой красный паспорт. Чиновник пытливо вглядывается в мою фотокарточку, бросает быстрые взгляды на меня, находит нужную визу и молча возвращает паспорт обратно.

В Кенигсберге я прощаюсь с советским летчиком. На Берлин мы полетим в другом самолете, который поведет немецкий пилот. Во второй половине дня самолет совершает посадку на Темпельгофском аэродроме, и я, взяв такси, еду на Унтер-ден-Линден — в советское посольство. Три дня целиком уходят на осмотр Берлина.

А там — курс на Кельн, короткая остановка, и во второй половине дня мы приземляемся на аэродроме Ле Бурже близ Парижа.

Все пассажиры выстраиваются в очередь, идет проверка документов и багажа. Подходит моя очередь. Французский таможенник и полицейский офицер внимательно осматривают вещи в моем чемодане. Не найдя ничего запретного, молча кивают головой, предлагая закрыть чемодан.

Вдруг полицейский на чистом русском языке говорит:

— Предъявите ваш паспорт.

Молча вынимаю и показываю документ. Полицейский долго читает и прямо-таки исследует все листы паспорта. Стоящие сзади пассажиры начинают роптать. В чем дело? Что еще нужно? Об этом и я спрашиваю полицейского. Вместо ответа слышу «сильвупле», беру паспорт, кладу в карман и вместе со всеми усаживаюсь в аэропортовский автобус, который довозит нас до окраины Парижа. Здесь я беру такси и еду в наше посольство.

Минут двадцать пять езды, и вскоре я представляюсь атташе Васильченко, в прошлом боевому летчику, участнику гражданской войны, лично сбившему несколько неприятельских самолетов.

Начались, как водится, расспросы о новостях на родине, о делах. Потом нашлись общие знакомые, и наш раз-говор затянулся до позднего вечера.

Придя рано утром в посольство, я застал нашего атташе уже за работой.

— Что мне с тобой делать? Какое воинское звание тебе дать? — встретил он меня от порога. — Здесь без этого нельзя.

Я сказал, что мне присвоена седьмая категория, это значило, что я отношусь к старшему командному составу.

— Все это здесь не годится, — ответил Васильченко. — Звание старшего лейтенанта — мало, майора — много. Вот что, предложим Москве, чтобы ты был здесь капитаном.

В тот же день шифровка полетела в Москву, и на другой день прибыл ответ: «Согласны со званием капитана». С этого дня я стал именоваться капитаном и вскоре в качестве такового был представлен генералу, ведавшему боевой подготовкой и обучением парашютистов в военно-воздушных силах Франции.

Прежде чем приступить к работе, меня застраховали на очень большую сумму на случай какого-либо несчастья со мной.

Как-то утром я пришел в посольство, и Васильченко сказал мне, что генерал, которому меня представили, просил показать завтра в Вилла-Кублэ прыжок с парашютом.

Вилла-Кублэ, небольшой городок, где располагался научно-исследовательский центр военно-воздушных сил Франции, находился в нескольких десятках километров от Парижа. Решили ехать туда на посольской автомашине.

В Вилла-Кублэ нас встретили представители центра, и мы согласовали с ними все практические вопросы, касавшиеся предстоящего прыжка. Васильченко пригласили посмотреть кое-какие авиационные новинки, а я отправился в комнату для укладки парашюта. Там находилось несколько десятков тренировочных парашютов ПД-6, которые были заранее куплены Францией у нас. Пользуясь тем, что дул свежий ветер метров около десяти в секунду, я раскрыл два парашюта, осмотрел их и уложил для прыжка. На это ушло около часа времени. Уложенные парашюты по моему настоянию заперли в отдельную комнату и поставили к ней часового с приказанием никого не пускать. Я отвечал за прыжок. Я представлял во Франции парашютное дело своей страны и не хотел допускать никаких случайностей и недоразумений.

Уточнив силу и направление ветра на высоте до тысячи метров, я договорился о работе в воздухе с пилотом двухмоторного самолета, с которого предстояло прыгать. Все вроде было ясно и понятно.

В три часа дня мы взлетели и с левым разворотом пошли по кругу, набирая высоту. Зашли на расчетную прямую, и я дал сигнал технику самолета открыть дверь. Подошел к ней и, глядя на землю, стал подворачивать самолет, действуя то правой, то левой рукой. Пилот самолета в зависимости от того, какой рукой я давал сигнал, поворачивал в нужную сторону.

Подходим к точке отделения, которую я мысленно наметил еще на земле. Пора. Прикладываю руку к летному шлему, приветствуя экипаж самолета, и, не берясь за вытяжное кольцо, резко отталкиваюсь и выбрасываюсь в воздух. Воздушным вихрем от левого мотора меня резко бросает под хвостовое оперение и я, кувыркаясь в воздухе, начинаю падение. Постепенно принимаю горизонтальное положение и, ведя счет времени, гляжу на землю. Все идет нормально. В воздухе Франции падение идет точно так же, как и в воздухе Гатчины, где я совершил большую часть своих прыжков…

До земли остается около четырехсот метров. Взглядом ловлю вытяжное кольцо, беру его правой рукой и резко дергаю. Сильный хлопок раскрывшегося парашюта — и затем плавное снижение. На высоте двухсот метров, учитывая сильный ветер на земле, я отстегиваю ножные обхваты и грудную перемычку, вывожу правую, а затем и левую руку из окон подвесной системы и, крепко держась за нее, вытянутыми ногами встречаю быстро идущую под меня землю.

Резкий толчок, отпускаю руки, и подвесная система, увлекаемая куполом парашюта, соскальзывает с меня, а я, проехав по инерции около полутора метров по земле, быстро встаю на ноги. Купол парашюта, увлекаемый ветром, пролетает еще несколько десятков метров в воздухе и ложится бесформенной грудой на земле. Все. Демонстрация прыжка выполнена.

Подъезжает автомобиль, два солдата в традиционных красных широких шароварах подбирают парашют, и скоро мы подъезжаем к стоящему возле здания Васильченко, который с большой группой летчиков и работников института наблюдал за моими действиями. Кто-то подходит ко мне и пытается заговорить, но я беспомощно развожу руками и показываю на Васильченко, который переводит на русский язык задаваемые мне вопросы.

Кратко отвечаю. И когда в ответ на чей-то вопрос я называю количество совершенных мною прыжков, в толпе проносится легкий шум одобрения. В то время в моем активе числилось около четырех сотен прыжков. Сейчас эта цифра не звучит, но тогда это было внушительно.

Выполнив кое-какие формальности, мы прощаемся и на той же машине едем домой. Уже в дороге Васильченко рассказал мне, что, по его наблюдениям, эффект от прыжка был хорошим.

Каждый вечер я выходил из отеля и бродил по улицам Парижа. Заблудившись, опускался в метро и по карте, висевшей на стене, восстанавливал ориентировку. Впрочем, парижское метро не шло ни в какое сравнение с нашим московским метро, которое открылось в начале мая. Мне как участнику воздушного парада представилась тогда возможность проехать по линии первой очереди и осмотреть эти подземные дворцы.

Для того чтобы как-то объясняться в повседневной жизни с французами, я купил русско-французский разговорник и скоро смог уже кое-как говорить с окружающими…

В первых числах ноября офицер воздушных сил Ле Фор и я отправились на юг Франции в авиационный гарнизон небольшого городка Истр. Там были размещены курсы парашютистов, с которыми мне предстояло проводить занятия.

…Утром следующего дня состоялось мое первое знакомство со всеми шестнадцатью слушателями курсов. Майор Жей построил всех в одну шеренгу. На правом фланге стояли офицеры, лейтенанты Папа, Вильямс, Лефевр, затем сержанты Диде, Орват, Пишо и другие. Майор называл фамилию, названный делал шаг вперед, и я по очереди пожимал всем руку.

Занятия с парашютистами я проводил на русском языке, а переводчик переводил на французский. Слушатели были весьма понятливы, и заниматься с ними было легко. Я делал все точно так же, как у себя дома, больше всего применял метод показа, действия. Словом, не зная языка друг друга, мы все же ухитрялись достигать взаимопонимания.

Прежде всего мы осмотрели металлическую парашютную вышку, построенную по советскому проекту. Кое-что надо было доделать, исправить. Вокруг вышки не было, в частности, мягкого грунта для приземления.

Когда вышка была готова, началась отработка прыжков и техники приземления. И тут случился небольшой казус. Начав прыжки утром при слабом ветре, мы продолжали работать и по мере того, как ветер усиливался. Когда он достиг такой силы, что приземление могло произойти за чертой мягкого грунта, я посоветовал прекратить занятия. Майор Жей, однако, не внял моему предостережению. Подойдя к переводчику, я снова попросил передать начальнику, что дальше прыжки проводить опасно. И верно, минут через пятнадцать налетевшим порывом ветра один парашютист был отнесен за черту мягкого грунта и во время приземления получил растяжение правой ноги.

Вообще ветер сильно досаждал нам. В это время года всегда задувал знаменитый марсельский мистраль, который имел обыкновение не прекращаться по нескольку дней. В «дни мистраля» прыжки с вышки не производились, и все занятия проходили в классе.

Мы уже закончили всю теорию прыжка, изучили укладку нашего тренировочного парашюта — словом, подошли к прыжкам с самолета. А прыгать нельзя. Мистраль не прекращался. Пользуясь вынужденным бездельем, я несколько раз ездил осматривать Марсель.

В один из дней моего петровского «сидения» в гарнизон приехал американский промышленник Ирвин, владелец нескольких фабрик, изготовлявших парашюты. Вместе с техническим директором Турнером Ирвин продемонстрировал свои спасательные и тренировочные парашюты в надежде получить солидный заказ на изготовление их от французского правительства.

Мистер Ирвин, рыжеватый человек среднего роста, лет что-то около пятидесяти, на мой вопрос, не тот ли он Ирвин, который совершил прыжок с задержкой раскрытия в 1919 году, ответил, что это он самый и есть.

Циркач по профессии, он стал капитаном американских ВВС в первую империалистическую войну и очень увлекся парашютизмом. Об этом он рассказывал сам на английском языке. Парашютист Вильямс переводил его рассказ на французский, и уже де Стольгане передавал мне все на русском. Теперь Ирвин был уже миллионером, владельцем нескольких предприятий, изготовлявших парашюты. На них он сделал свой бизнес.

После того как американцы вдвоем показали укладку своих спасательного и тренировочного парашютов, ловко действуя двумя никелированными крючками для укладки строп в соты ранца, мне было довольно трудно доказывать легкость укладки нашего тренировочного парашюта.

Как я потом понял, Ирвин не без оснований опасался конкуренции со стороны молодого советского парашютизма. Видимо, бизнесмену Лесли Ирвину что-то было нужно от руководителя парашютных курсов майора Жея, они несколько раз встречались в одном из кафе и подолгу вели какие-то переговоры. На одну из таких встреч нечаянно попал и я. Однако мое присутствие, по-видимому, им было не желательно, разговор у них не клеился, и я поспешил откланяться… Позже я узнал, что французские авиационные круги ограничились закупкой небольшой партии американских парашютов, предпочитая их изготавливать силами собственной промышленности.

Между тем время шло, мистраль дул не утихая. Парашютные курсы решено было перебазировать в другое место — с более благоприятными погодными условиями. Во второй половине ноября мы переехали в старинный живописный городок Авиньон, известный тем, что в средние века здесь была резиденция признанных и непризнанных пап — глав католической церкви.

Аэродром находился всего в трех километрах от города, сразу же за рекой Рона, и представлял собой небольшую площадку с травяным покровом, со всех сторон окруженную виноградниками. И мне, и другим парашютистам впоследствии не раз пришлось побывать в этих виноградниках, так как наши расчеты не всегда были удачными, иногда приходилось приземляться прямо на ряды лоз.

Только мы начали работать с авиньонского аэродрома, как теперь уже настоящее стихийное бедствие снова прервало нашу деятельность. Бурно разлилась река Рона и затопила все вокруг. Улицы Авиньона и первые этажи домов оказались под водой. Передвигаться по городу можно было только на плотах и лодках. Такого наводнения, как писали газеты, в Авиньоне не было более семидесяти лет. Курсанты и я, естественно, вместе с ними помогали, чем могли, попавшим в беду. Но, поскольку прогнозы на будущее были весьма неутешительны, всех слушателей отпустили по домам на двадцать дней. На месте остались только начальник курсов да несколько технических работников. Чтобы как-то убить время, я занялся составлением инструкции для парашютистов, различного рода таблиц, графиков, методики расчета приземления — словом, той работой, на которую обычно не хватает времени.

А выполнив намеченное на день, я выбирался из города на лодке, шел до ближайшей остановки автобуса и скоро объездил все мелкие городки вокруг Авиньона.

Мало-помалу воды разлившейся реки стали входить в свои берега, вернулись все наши курсанты, и мы снова занялись делом.

Управлял самолетом обычно майор Жей. Взяв на борт самолета пять курсантов, мы поднимались в воздух. Я уточнял расчеты и за каждый заход по кругу отправлял на землю одного парашютиста. Так без всяких происшествий за короткое время мы, выполнили все, что было намечено программой.

Мои французские ученики все время прыгали на наших тренировочных парашютах. Когда же начальник курсов запланировал прыжки на американских парашютах фирмы Ирвин, я объяснил ему, что в этом случае выброску парашютистов пусть производит инструктор фирмы Ирвин, а я этого делать не буду.

Несколько раз на аэродром во время прыжков приезжали корреспонденты газет и писали потом, что капитан русской авиации Кайтанов, технический советник французских парашютистов, демонстрировал прыжки с парашютом, который он умышленно не раскрывал сразу, а как бомба падал 400–500 метров.

В программу подготовки слушателей не входило обучение затяжным прыжкам, но всю теорию я прошел с ними и без утайки поделился своим опытом. Вне плана, по просьбе слушателей, пришлось выполнить несколько прыжков с задержкой раскрытия парашюта до пятнадцати секунд. Во время падения я показывал вход и выход из штопора, а также демонстрировал свой стиль падения. Сразу после прыжка, тут же на аэродроме, я объяснял, почему избрал такой стиль, как действую руками и ногами для сохранения стабильного падения.

Не знаю, пошли ли мои уроки впрок. Возможно, французские парашютисты избрали свои пути. Но потом, через несколько лет, 6 марта 1938 года мой бывший курсант Вильямс установил мировой рекорд затяжного прыжка, пройдя с нераскрытым парашютом около 11 300 метров. Оставив самолет на высоте 11 420 метров, Вильямс открыл парашют в 90 метрах от земли. Увы, 14 августа 1938 года Вильямс разбился на глазах многочисленной толпы зрителей. Совершая затяжной прыжок с высоты 1000 метров, он все время через микрофон сообщал о своих ощущениях во время падения. Несколько громкоговорителей в разных углах аэродрома передавали его слова зрителям. Парашют, который он раскрыл на малой высоте, не сработал, запасной не успел раскрыться, Вильямс упал на землю и разбился…

Итак, моя работа подошла к концу. Слушатели курсов в день моего отъезда устроили прощальный обед и в полном составе проводили меня на поезд Авиньон — Париж.

В Париже я доложил нашему атташе о выполнении задания. Снова мы побывали во французском министерстве воздушных сил. Там мне вручили подарок за работу, и вскоре я уехал на Родину.

Много впечатлений вывез я из заграничной командировки. Круг моих знаний расширился, в этом была несомненная польза. Но увы, эта поездка принесла и некоторые минусы. В 1936 году меня срочно вызвали в Москву и предложили поехать в Испанию помочь нашим испанским товарищам защищать завоевания рабочего класса. Я сразу же с радостью согласился. Но в процессе разговора возник вопрос, какие языки я знаю. Я ответил, что бегло говорю по-французски и что научился этому будучи в командировке во Франции.

Последовала небольшая пауза, и мой собеседник велел мне прийти к нему завтра. А наутро мне было сказано, что поскольку я был во Франции и меня знают в лицо, посылать меня в Испанию нецелесообразно. Несмотря на все мои бурные возражения, решение осталось в силе…

И еще я хочу рассказать об одном эпизоде, который произошел в 1963 году, но живо напомнил командировку во Францию.

В числе моих учеников 1935 года был скромный молодой сержант по фамилии, если произносить ее на русский лад, Орват.

Сержант успешно прошел теоретическую подготовку и хорошо выполнял прыжки с самолета. Во время разлива Роны мы как-то с майором Жеем плыли в лодке, направляя ее ход шестами. Орват сфотографировал эту сцену и попросил написать на фотокарточке несколько слов. На лицевой стороне фото я написал: «Симпатичному и скромному Horvattu — Кайтанов. Авиньон 31.12.35 года».

И вот в начале 1963 года я получил письмо от работника штаба Военно-Воздушных Сил, известного парашютиста-рекордсмена. Он писал, что французское посольство переслало в штаб письмо-просьбу Орвата выслать ему знак парашютиста, так как его, дескать, учил прыгать с парашютом русский инструктор Кайтанов. А в качестве доказательства он приложил копию фотоснимка с моей подписью.

Такой знак пришлось этому французскому парашютисту Орвату выслать, хотя прыжок он совершил ни много ни мало 28 лет тому назад.