ВВЕДЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

1

Эта книга посвящена одному из важнейших вопросов древней и раннесредневековой истории нашей страны — процессу образования древнерусской народности — общего предка трех восточно-славянских национальностей — русской, украинской и белорусской.

Сложение народности — закономерное явление, свойственное периоду раннеклассового общества. Народности складывались в результате распада родо-племенных связей, в ходе объединения людей по территориальному признаку на основе новых, уже не первобытных, хозяйственных, социальных и политических отношений, в обстановке возникновения классов и государственности. Народность — это предшественница нации, первая ступень на путях ее формирования, историческая общность, сложившаяся из различных племенных групп, менее монолитная и прочная, чем нация.

Являясь процессом закономерным, характерным для определенной фазы в развитии общества, формирование народностей вместе с тем во многом зависело от конкретной исторической обстановки. Она определяла не только быстрый или медленный ход сложения народностей, не только протяженность их территорий, но и то, складывались ли народности из более или менее однородных, родственных друг другу этнических группировок или включали в свой состав людей различных, некогда чуждых друг другу племен. Границы народностей обычно не совпадали с границами предшествовавших им племен и племенных объединений. Древние племена жили, как правило, чересполосно, не имели строго ограниченных территорий. В ходe первобытной истории совершались значительные передвижения племен, ломавшие и перекраивавшие границы племенных областей. В период сложения народностей новые хозяйственные условия и общественные связи приводили к образованию более компактных и постоянных территорий, имевших определенные границы. Политика нарождающихся государств, их стремление к завоеваниям, к подчинению более слабых соседей способствовали объединению территорий различных ранее племен.

Древние государства сыграли значительную роль в процессе возникновения народностей; они нередко служили при этом как бы катализатором. Но формирование народностей далеко не всегда протекало адекватно истории политических образований. Раннесредневековые государства часто оказывались непрочными, лоскутными, а их границы — непостоянными. Формирование народности, т. е. сближение языков и специфических особенностей культуры, нивелирующее население определенной территории, было процессом длительным. В его основе лежали не частные извилины политической истории и не преходящие явления экономической жизни, а основные, глубинные процессы. Формирующаяся народность как бы интегрировала самое главное, отражала ведущее направление хозяйственного, общественного и политического развития.

То, что средневековые народности являлись историческими общностями, новообразованиями, качественно отличавшимися от древних племенных группировок с их родовыми и племенными связями, было очевидно уже давно. Такой взгляд на народность и следующую за ней ступень — нацию, представленный в прогрессивной социологической и исторической литературе, давно противостоял реакционным расистским теориям, рассматривающим племя, народность и нацию как последовательные звенья в развитии одной и той же популяции, якобы носительницы особых, прирожденных, только ей присущих качеств. Один из русских славистов начала нашего века — А. Л. Погодин, указывая, что народности были новообразованиями, писал: «.. в образовании прусского народа участвовали и славяне, и литовцы, и старонемецкие элементы. Французский народ образовался из ассимиляции кельтской (гальской) и германской стихий, испанский — из смешения древнеиберийских, германских, арабских и других элементов. Таким образом, повсюду и до самого последнего времени мы встречаемся с одним и тем же явлением, созданием новой народности из разнообразных и чуждых друг другу племен».[1]

Данное заключение является правильным; оно основано на беспристрастном анализе объективных и при этом многочисленных исторических фактов. Но в нем отсутствует, как нетрудно заметить, важнейшее звено — ответ на вопрос, когда и при каких условиях складывались народности, что было основной «движущей силой» этого процесса. В то же время ответ на этот вопрос — определение народности и нации как явлений исторически закономерных, свойственных определенным этапам в развитии общества, — уже давно был дан в марксистской литературе. Народность — один из итогов распада первобытного строя и возникновения классового общества; нация — результат возникновения буржуазного общества с его экономическими и политическими связями. В начале нашего века, когда большую остроту приобрела задача борьбы с национализмом, не раз обращался к этим темам В. И. Ленин. Развернутое определение буржуазной нации, данное в то время И. В. Сталиным, основывалось на ленинских положениях.[2]

В соответствии с этим в советской историографии и социологии принято обрисованное выше определение предшественницы нации — народности: историческая общность, складывающаяся из разных племенных групп, менее прочная, чем нация, определяемая социально-экономическими условиями, характерными для раннеклассового общества.[3]

Все сказанное в полной мере относится и к древнерусской народности, одной из крупнейших народностей раннего европейского средневековья. Она сложилась на рубеже I и II тыс. н. э. и просуществовала полтысячелетия, до того времени, когда изменившаяся историческая обстановка в Восточной Европе привела к распаду этой народности на три части — на русскую, украинскую и белорусскую народности, являющиеся непосредственными предшественниками соответствующих современных наций.

Термин «древнерусская народность», как и наименование Древняя Русь или Древнерусское государство, является «книжным», введенным в обиход историками. Само название народности произошло некогда от этнонима «русь»-«рос», издавна известного в Северном Причерноморье. Люди называли себя русскими, а свою землю Русской землей. Условный эпитет «древнерусская» был продиктован стремлением подчеркнуть разницу между русской народностью раннего средневековья и сохранившей это же наименование русской народностью XIV–XV и последующих веков.

Вопрос об образовании древнерусской народности рассматривают по-разному, в разных хронологических рамках: узких и более широких. Если исследование основывается преимущественно на письменных источниках, этот вопрос ограничивается нередко узкими рамками, определяемыми русской летописью — «Повестью временных лет». Летопись знает время, когда не было ни народности, ни Древнерусского государства, а имелись отдельные восточнославянские группировки: поляне, древляне, северяне, вятичи, кривичи и др. Вместе с образованием и укреплением феодального строя все эти группировки — одни раньше, другие позже — сошли с исторической сцены, растворились в формирующейся народности. Наряду с ними, судя по летописи, в этот процесс были вовлечены «инии языци»: некоторые финно-угорские группировки Севера и Волго-Окского междуречья, подвергшиеся ассимиляции. Так выглядят основные контуры картины образования древнерусской народности в узких хронологических рамках.

Но такое решение вопроса представляется далеко не полным. Рассматривать образование народности на Руси в узких хронологических рамках было бы правомерно лишь в том случае, если бы перечисленные в летописи восточные славянские группировки представляли собой исконные первобытные племена или племенные союзы, в недрах которых процесс распада первобытного строя и возникновения классового общества прошел все свои стадии, от начальных до заключительных. Но летописные группировки такими не являлись. Это были объединения, возникшие на исходе первобытного строя, в значительной мере поднявшиеся над его верхними рубежами. Об этом говорят не только прямые указания летописи и других источников, но и все то, что известно об общей исторической обстановке, царившей в Европе начиная с рубежа нашей эры. Распад первобытного строя в среде европейских «варварских» племен, протекавший в условиях тесных — мирных и враждебных — контактов этих племен с Римской империей, ко времени ее крушения в середине I тыс. н. э. повсеместно зашел достаточно далеко. При этом отнюдь не все племена прошли этот путь целиком, от начала и до конца. Многие из них в ходе неоднократных переселений и нескончаемых войн потеряли самостоятельность и подверглись ассимиляции. Повсеместно в Европе происходили большие изменения в области культуры и языка, забывались старые традиции. Словом, на протяжении I тыс. н. э. в Европе господствовала историческая обстановка, способствовавшая разрушению старых племен и форсировавшая процесс образования народностей. Но так как внутренние социально-экономические условия для их образования у значительной части европейских племен тогда еще не вполне сложились, а политическая обстановка неоднократно и коренным образом изменялась, процесс этот шел мучительно, с перерывами, с переменным успехом. «Недозревшие» народности не раз ломались, их обломки группировались по-новому.

В этой обстановке распадался первобытный строй и у славянских племен. Они издавна жили бок о бок со скифами, сарматами, фракийцами и кельтами, у которых классовое общество стало складываться еще до начала нашей эры. Они сталкивались с германцами, даками, гуннами и другим разноязычным населением периферии Римской империи. В начале третьей четверти I тыс. н. э. славяне активно включились в «великое переселение народов», они боролись с Аварским каганатом, в течение ста лет вели войну с Византийской империей, в ходе которой заселили поречье Дуная и значительную часть Балканского полуострова.

В это же время — в I тыс. н. э. — славяне расширили свою территорию на северо-востоке, результатом чего явилась этногеографическая картина «Повести временных лет». Ее слагаемые — восточнославянские группировки — были далеко не первобытными объединениями как по своему социально-политическому уровню, так и по этническому составу. Поэтому историю образования древнерусской народности нельзя ограничивать узкими рамками — несколькими столетиями на рубеже I и II тыс. н. э. Тогда процесс уже завершался, шла окончательная кристаллизация народности. Этому предшествовал длительный период «подготовки», в ходе которого славянским населением, продвигавшимся из Восточного Повисленья и Днестро-Днепровского междуречья в северном, восточном, а позднее и в южном направлениях, были поглощены различные племена, в том числе и совсем чуждые славянам по языку и культуре.

Как теперь все более и более выясняется, особенно значительное место среди них занимали восточные балты: несколько больших и многочисленных племенных группировок, некогда владевших Верхним Поднепровьем, верховьями Окского бассейна и поречьем Западной Двины, родственных предкам современных национальностей балтийской (лето-литовской) группы — литовцев и латышей. В области Волго-Окского междуречья и на Севере в процесс формирования древнерусской народности были вовлечения целиком или частично многие финно-угорские племена: меря, мурома, весь, водь и др. Подобные же явления имели место и на юге страны — в Среднем Поднепровье и Прикарпатье, где восточные славянские племена на протяжении I тыс. н. э. близко сталкивались с остатками скифского, дакийского и сармато-аланского населения, а также с некоторыми тюркскими группировками.

Большая часть перечисленных племен включилась в процесс образования древнерусской народности еще «за границами истории». Русская летопись содержит некоторые сведения лишь о «перьвих насельницах» Белоозера, Ростова и Мурома — веси, мере и муроме, ассимиляция которых началась только в конце I тыс. н. э., когда процесс сложения древнерусской народности зашел уже далеко. В это же время утратили свое этническое лицо некоторые тюркские группировки на юге, по-видимому, очень незначительные. Все другие неславянские элементы слились с восточными славянскими группировками много раньше — в начале и середине I тыс. н. э., и об этом ничего не было известно составителям летописи. При изучении отдаленного периода в истории образования древнерусской народности основные данные черпаются из археологических и лингвистических материалов.

Роль неславянских группировок в образовании древнерусской народности была далеко не одинаковой и в целом не пассивной; процесс не сводился к простому поглощению их более многочисленным и сильным славянским населением. В той или иной мере все они вместе со славянскими племенами были создателями древнерусской народности и ее культуры.

Процесс образования народности шел, естественно, крайне неравномерно. Имелось множество конкретных причин, ускорявших или задерживающих его в тех или других местностях или пунктах.

На первых этапах очень большую стимулирующую роль сыграло славянское расселение. Но не только потому, что его неизбежным результатом была этническая чересполосица, а главным образом вследствие того, что оно происходило в период, когда первобытная экономическая замкнутость и обособленность начали разрушаться как в славянской, так и в неславянской среде. Разделение труда, ремесла и обмен — вот что связывало отныне людей значительно сильнее, чем старые родовые и племенные отношения.

Отделение ремесла от сельского хозяйства началось в славянской среде в VII–VIII вв. К этому времени относятся Пастырское поселение в бассейне Тясмина, правого притока Среднего Днепра, а также некоторые другие городища Среднего Поднепровья, где были сделаны соответствующие находки. В это же время, несколько позже, чем на юге, первые поселки городского типа появились и на Севере. А IX–X вв. были временем быстрого роста торгово-ремесленных городов и в Среднем Поднепровье и на Севере, и на Северо-Востоке, причем они далеко не во всех случаях возникли как славяно-русские города. Имеются бесспорные доказательства, указывающие на то, что Ростов и Муром были основаны местным финно-угорским населением, являлись результатом местных социально-экономических процессов. Позднее они, как и северные города — Белоозеро, Ладога, Новгород, Псков и др., стали местами оживленных контактов людей разного языка, главными лабораториями формирования народности, где стирались грани между восточнославянскими диалектами, шла ассимиляция неславянских группировок, складывались черты культуры, распространявшиеся как среди славянского, так и неславянского населения.

В городах жили выходцы из разных областей Руси — русских и нерусских. Достаточно обратиться к истории Киева, чтобы убедиться в том, что кроме славяно-русского населения там проживали представители разноплеменной Хазарии, свои дворы имели варяги, в центре города был двор Чудин, принадлежавший, вероятно, выходцу из земли эстов. В Новгороде жили чудь, водь, ижора, временами — много варягов. В Ростове Великом был Чудской конец, где до XIV в. стоял каменный идол.

Когда Олег из Новгорода пошел на Киев, в его войске были словени, кривичи, чудь, меря и весь, а его войско для похода «на греки» состояло из четырнадцати «племен», русских и нерусских. Словени, кривичи и чудь находились в новгородском войске Владимира Святославича.

В города-крепости, поставленные Владимиром на южных рубежах Руси, были поселены люди не из соседних, а из северных областей: «От словен и от кривич, и от Чуди, и от вятич, и от сих насели грады, бе бо рать от печенег». При раскопках курганного могильника около одного из Владимировых «градов» — Гочевского городища — было найдено детское погребение с чудскими, финно-угорскими вещами. Это следы людей, которые пришли сюда с далекого Севера.

А позднее, когда начало укрепляться феодальное землевладение, войны внутри Руси и вне ее сплошь да рядом сопровождались захватом «полона», который поселялся на новых землях. И такая инфильтрация населения продолжалась столетия.

Огромное значение в процессе образования древнерусской народности на поздних его этапах сыграла та значительная подвижка населения с юга на север, которая была вызвана нарастающей активизацией кочевников-половцев в XII в. Вскоре и центр Руси переместился из Среднего Поднепровья в Залесье, в Ростово-Суздальскую землю.

Не следует думать, что сложение древнерусской народности полностью завершилось сразу после образования Древнерусского государства. На первых порах средневековья народность являлась общностью весьма относительной: еще долго сказывалось своеобразие ее компонентов. Не только языковые особенности, связанные с древними диалектами различных славянских группировок и неодинаковым неславянским субстратом, не только специфические черты культуры, бытового уклада и религиозных представлений, унаследованные от прошлого, но и конкретные особенности в развитии общественного строя и различные хозяйственные традиции в первое время так или иначе отличали друг от друга отдельные части формирующейся древнерусской народности. Поэтому древнерусское население далеко не сразу стало воспринимать себя в качестве единой народности. Не только в IX–X вв., но и в XI–XII вв. Русью, Русской землей называлась обычно лишь сравнительно небольшая область в пределах Среднего Поднепровья, лежащая вокруг трех городов: Киева, Чернигова и Переяславля-Русского. Население других земель — галичских, смоленских, новгородских, залесских — русским первоначально не называлось. Древлянская земля, расположенная совсем недалеко от Киева, также находилась за пределами первичной Руси. Лишь позднее, после значительных изменений в жизни Древнерусского государства, прежде всего вместе с укреплением феодальных порядков и возникновением новой исторической обстановки, вызвавшей перемещение центра Руси и больших масс населения из Среднего Поднепровья на север, наименование Русь распространилось на все древнерусские земли, их население повсеместно стало считать себя русским.

В последующие столетия представление о единстве русской (древнерусской) народности продолжало все более и более крепнуть. И это происходило уже в период, когда Древнерусское государство стало дробиться на части, вступило в полосу политической феодальной раздробленности. Разве это не прекрасная иллюстрация того, что сложение народности и история государства — хотя и связанные друг с другом, но все же особые процессы?

2

До недавнего времени вопросами образования древнерусской народности в широких, хронологических рамках, охватывающих и тематику славянского этногенеза, занималась главным образом лингвистика — такие ее отрасли, как сравнительно-историческое языкознание, диалектология, изучение топонимики, «лингвистическая география». При этом обычно учитывались и исторические свидетельства о древних славянах и Руси, как известно, очень неполные и во многом противоречивые, но так или иначе конкретизирующие некоторые соображения, основанные на лингвистическом материале, ориентирующие их во времени и пространстве. Историко-лингвистические разыскания в данной области имеют без малого уже двухсотлетнюю традицию.

Здесь нет необходимости заниматься историей этих разысканий и разбором тех многочисленных и разнообразных соображений, к которым они приводили. Труды ученых XVIII–XIX вв. представляют сейчас в своей значительной части лишь историографический интерес. В их основе лежали далекие от истины представления о развитии человеческого общества, и в частности ложные, искусственные концепции глоттогонического и этногенетического процессов.

На рубеже и в начале нашего века в русской науке особенно большое значение имели исследования А. А. Шахматова. Такие его историко-филологические работы, основанные на огромном фактическом материале, как «К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей»,[4] «Исторический процесс образования русских племен и наречий»,[5] «Древнейшие судьбы русского племени»[6] и многие другие, в течение нескольких десятилетий пользовались широким признанием. Интересные исследования принадлежат младшим современникам А. А. Шахматова: историкам и филологам А. Л. Погодину и академику А. И. Соболевскому, автору в высшей степени спорной славяно-скифской гипотезы происхождения древних славян.

Языком и историей древнерусской народности много занимались и продолжают заниматься советские лингвисты А. М. Селищев, Л. П. Якубинский, С. П. Обнорский, Р. И. Аванесов, А. Л. Булаховский, И. И. Борковский и др. Особенно следует отметить работы Ф. П. Филина, посвященные древнейшему периоду истории славянского языка, его происхождению, диалектам древнерусских племен, вопросам сложения древнерусского языка. Ф. П. Филин вышел из школы Н. Я. Марра, что обусловило как некоторые слабые стороны его исследований 30—40-х годов, так и сильные стороны этих и последующих исследований, прежде всего неуклонное стремление рассматривать языковый материал в рамках закономерностей исторического процесса. Наиболее последовательно это осуществлено в обобщающей работе Ф. П. Филина «Образование языка восточных славян»,[7] речь о которой еще не раз будет идти ниже.

Отдавая должное тому вкладу, который внесла лингвистика в изучение процесса образования древнерусской народности, вместе с тем нельзя не указать на обычный для языковедческих работ недостаток: вольное или невольное стремление поставить знак равенства между историей языка и историей народности, в то время как эти тесно связанные между собой явления далеко не тождественны. История языка отражает, если можно так выразиться, лишь господствующее направление в истории образования народности, оставляя без должного внимания многие существенные стороны процесса.

Так, несмотря на то что наши представления о древнем, до-славянском населении Верхнего Поднепровья — восточнобалтийских племенах — основываются преимущественно на лингвистических (гидронимических) данных, языкознание оказалось не в силах правильно определить, какую роль сыграли эти племена в образовании древнерусской народности. Балтийский субстрат в дошедших до нас памятниках древнерусского языка еле заметен, в ряде случаев спорен. Между тем восточные балты послужили в свое время мощным компонентом древнерусской народности. Еще меньший след в истории языка оставила ассимиляция древнерусским населением ряда финно-угорских группировок в глубинах Волго-Окского междуречья и на Новгородском Севере. Если бы отсутствовали исторические, археологические и этнографические свидетельства, говорящие об ассимиляции мери, муромы, веси и некоторых западных финно-угорских группировок, то на основании языковых данных было бы известно лишь о том, что на северных и северо-восточных окраинах древнерусской территории до прихода туда славянского населения жили финно-угры. Вопрос об их дальнейшей судьбе, о том, куда они делись в X–XIV вв., были ли они ассимилированы или, подобно некоторым другим родственным им племенам, отошли на север и восток, оставался бы без ответа.

Сказанное справедливо не только в отношении оценки компонентов древнерусской народности. Давно известно, например, что древний болгарский (тюркский) язык оставил лишь еле заметный след в качестве суперстрата в болгарской славянской речи, тогда как роль аспаруховых болгар в истории балканских славян и их раннесредневековой государственности была бесспорно весьма значительной.

Подобных примеров можно привести немало. Они говорят о необходимости постоянно корректировать показания лингвистики с помощью данных, добытых при изучении других источников. В неменьшей мере это относится к выводам, сделанным по известиям древних или средневековых авторов и тем более по археологическим данным, нередко еще более лоскутным и изобилующим лакунами, чем письменные свидетельства, относящиеся к эпохе сложения народностей.

Наука знает случаи комплексного использования различных источников при решении вопросов древней и средневековой истории. Наиболее ярким примером среди них являются труды выдающегося чешского славяноведа начала нашего века Л. Нидерле, уделявшего значительное внимание восточнославянской и древнерусской тематике.[8] Если слависты-филологи, как уже указано, нередко согласовывали свои выводы с историческими свидетельствами, то Л. Нидерле широко использовал, помимо этого, также археологические, антропологические и этнографические данные. Комплексное их исследование привело Л. Нидерле к ряду объективных решений. По полноте охвата источников его труды не имеют себе равных. По тому же пути, привлекая различные данные, шел польский славист Т. Лер-Сплавинский. Но его исследования по сравнению с трудами Л. Нидерле ограничивались более узкой тематикой — вопросами происхождения славян и историей польских языка и народности.[9]

Нужно, однако, иметь в виду, что комплексные исследования, подобные трудам Л. Нидерле, в настоящее время и тем более в будущем вряд ли возможны. Если объем исторических (письменных) свидетельств о древних славянах и Руси за последние 50 лет существенно не изменился, то количество информации, которой располагают лингвистика, археология, антропология, увеличилось в десятки раз. Методика изучения лингвистических, археологических, антропологических данных значительно усложнилась. В результате всего этого вопрос о взаимном корректировании выводов, полученных на основании исследования разных источников, решается сейчас иначе, чем во времена Л. Нидерле, — не столько посредством комплексного изучения различных источников, сколько путем учета и согласования выводов, полученных в итоге специальных исследований.

Как уже указывалось, процесс образования древнерусской народности в своей значительной части протекал за нижней хронологической границей исторических познаний авторов русской летописи. Сведения, сообщаемые ими о расселении славян по Восточно-Европейской равнине, представляют собой не более чем отголосок давно забытых преданий. Среди сообщений о славянах и русах, принадлежавших восточным и другим древним авторам, также отсутствуют какие-либо определенные данные, освещающие ход сложения древнерусской народности в I тыс. н. э. Основная историческая канва этого времени, хронологические и территориальные вехи в жизни восточных славян прослеживаются преимущественно по археологическим данным. При этом следует указать, что по мере накопления археологических материалов, особенно за последнее время, выводы, из них вытекающие, все более и более согласовываются с соображениями, высказанными лингвистами.

Еще совсем недавно, в конце 40—начале 50-х годов, наиболее ранними бесспорно славяно-русскими древностями, исследованными археологами, были курганы и остатки поселений IX–X вв. Восточнославянские древности предшествовавших столетий оставались почти неизвестными; они не были отделены от восточнобалтийских и других древностей. История восточных славян в I тыс. н. э., основывающаяся на археологических данных, представляла собой область мало обоснованных гипотез, нередко исключавших одна другую.

В ходе археологических исследований, проведенных в послевоенные десятилетия в Среднем Поднепровье, поречье Южного Буга и бассейне Днестра, были отысканы и исследованы многочисленные и не вызывающие никаких сомнений славянские древности второй половины I тыс. н. э. — места поселений и могильники. Их изучение позволило определить некоторые известные ранее находки, прежде всего богатые среднеднепровские клады V–VIII вв. Соображения (гипотезы) о более ранних периодах в жизни восточных славян в результате этих исследований приобрели значительно большую конкретность и определенность.

В области Верхнего Поднепровья и по его периферии подверглись исследованию многочисленные поселения и городища восточных балтов I тыс. до н. э. и I тыс. н. э. В итоге открылась перспектива изучения балто-славянских отношений и их главного результата в области Поднепровья — ассимиляции восточных бал-тов, слияния их со славянами в ходе образования известных по летописи древнерусских группировок. В связи с этим выявилось кое-что новое и в древней истории финно-угорских племен Волго-Oкскогo междуречья, восточных соседей днепровских балтов.

Но далеко не все вопросы, относящиеся к истории образования древнерусских раннесредневековых группировок и древнерусской народности, получили законченный ответ. Исследования этой темы продолжаются. В настоящей книге будет сделана попытка осветить три вопроса, относящиеся к ней: расселение славянских племен в области Поднепровья и его периферии, когда славяне встретились с балтами; древнейшая Русь — основное ядро древнерусских народности и государства; роль финно-угорских племен севера Восточной Европы и восточной части Волго-Окского междуречья в формировании древнерусской народности.