Глава двадцать первая

Глава двадцать первая

Не знаю, когда у нас еще будет такая возможность, как эта.

Рональд Рейган

Рейкьявик был непредсказуемым саммитом. Неожиданный характер встречи и необычность места ее проведения лишили переговоры налета официальности и тщательно спланированного характера, присущего большинству встреч на высшем уровне. Заранее не было подготовлено никаких согласованных проектов, никакого совместного коммюнике, готового для передачи журналистам из десятка стран, съехавшихся в Исландию для освещения этого события.

Лишенный растительности вулканический пейзаж Исландии и бурлящие серные горячие источники придавали потустороннюю ауру месту встречи. Рейган и Горбачев отослали толпу помощников из комнаты для переговоров, пригласив только Шульца и Шеварднадзе остаться с ними за столом переговоров. (Русский и американский переводчики и по одному записывающему от каждой стороны также присутствовали в помещении.) Хофди Хаус, двухэтажное деревянное здание на морском берегу, в котором Рейган и Горбачев встречались, добавляло дополнительную простоту и неформальность этим переговорам. «Здесь мы можем обсудить все спокойно», – сказал Рейган Горбачеву. Весь антураж, казалось, позволял двум руководителям выйти за рамки традиционных условностей.

Что они и сделали. «Именно это так сильно встревожило народ в связи с Рейкьявиком, – вспоминал Шульц. – Собираются два руководителя без контроля со стороны своих соответствующих бюрократических структур».[418]

Рейган и Горбачев в значительной степени руководствовались своими внутренними инстинктами, нежели подготовленными для них справочными материалами. Рейган, мечтатель, не хотел больше ничего иного, кроме резкого сокращения ядерного оружия, отстаивая милый ему противоракетный щит. Горбачев, более чем прагматик, стремился к историческому соглашению по сокращению ядерного оружия с тем, чтобы сосредоточиться на внутренних политических реформах, но он не собирался принимать рейгановский план противоракетной обороны.

Рейкьявик помнят прежде всего потому, что это было время, когда две мировые ядерные сверхдержавы выложили на стол переговоров вопрос об уничтожении ядерного оружия. Такого раньше не бывало, и такое больше не повторилось. Это, несомненно, произвело неизгладимое впечатление на Джорджа Шульца и помогает объяснить его нынешние усилия, направленные на ликвидацию ядерных вооружений.

Однако исландские переговоры были гораздо более многоплановыми. Это не был просто знаменательный момент, когда Рейган и Горбачев вдруг согласились с тем, что они должны ликвидировать ядерное оружие. В течение двух дней Рейган и Горбачев обсудили поразительно большой круг вопросов в области обороны и дипломатии и очень близко подошли к достижению исторической договоренности, в соответствии с которой к 1996 году будут значительно сокращены их ядерные арсеналы и уничтожены баллистические ракеты. Но сделка провалилась, когда оба не смогли найти точки соприкосновения по противоракетному щиту Рейгана.

Имея всего несколько дней на подготовку саммита, обе стороны смешали все переговорные планы. Нетерпение Горбачева в стремлении выйти из тупика женевских переговоров о разоружении, давшее толчок его августовскому предложению организовать краткую встречу с Рейганом в Лондоне или Рейкьявике, все еще ощущалось, когда он разрабатывал стратегию со своими главными помощниками в начале октября, за несколько дней до поездки в Исландию. Вместо того чтобы стоять на своем мнении относительно проведения быстрого всеобъемлющего обсуждения с Рейганом, Горбачев в спешном порядке собрал воедино непродуманный набор предложений, призывающих к значительному сокращению ядерных вооружений.

Он отверг предложения о пошаговом решении вопроса, выдвинутые высокопоставленными представителями дипломатии, военных и коммунистической партии. Он хотел, как вспоминал его помощник по национальной безопасности Анатолий Черняев, «сбить Рейгана с ног своим смелым, даже рискованным подходом к главным проблемам мировой политики».[419]

Пропагандистская значимость выдвижения смелых идей была очевидна, но Горбачев сделал акцент на более важные вещи. Он понимал, что падающая советская экономика не могла выдержать все возрастающие расходы на оборону и дорогостоящую новую систему противоракетной обороны. Если бы началась гонка вооружений в оборонительных видах оружия, не было бы гарантии, что Советский Союз не отстанет по темпам развития от американской технологии. Проведение его амбициозной реформы внутри страны было бы более легким, если бы спала напряженность холодной войны.

Горбачев обозначил свое видение проблемы на встрече с руководством в Кремле за день до отлета в Рейкьявик. «Наша цель состоит в недопущении очередного этапа гонки вооружений, – напрямую заявил он. – Если мы этого не сделаем, угроза в наш адрес только будет нарастать. И если мы не пойдем на компромисс по некоторым вопросам, даже по очень важным вопросам, мы потерпим поражение в главном: нас втянут в гонку вооружений, и мы проиграем этот этап, поскольку в настоящее время мы находимся на пределах наших возможностей. …Если начнется новый виток, давление на нашу экономику будет немыслимым».[420]

Горбачев сомневался в том, что Рейган будет таким же смелым. Описывая свое понимание американской политической обстановки, Горбачев сказал на заседании политбюро, этого внутреннего круга кремлевского руководства: «Правые [политики] озабочены в связи с Рейкьявиком, они запугивают Рейгана».[421]

Отмечая, что в Вашингтоне вновь вспыхнула антисоветская риторика, он сказал: «Из всего этого вытекает, что встреча будет очень трудной. Нам не следует исключать возможной неудачи».

Горбачев проинформировал политбюро о том, что он готов пойти на уступки по ракетам среднего радиуса действия и на большое сокращение количества стратегического вооружения, но не сможет пойти на компромисс по рейгановскому плану противоракетной обороны. Он сказал членам политбюро, что не колеблясь сошлется на рост бедности, наркомании и криминального насилия в Соединенных Штатах, если Рейган поднимет вопросы прав человека в Советском Союзе. «Выдадим все это во время заключительной пресс-конференции», – пообещал им он. Его воинственное выступление, по всей видимости, было рассчитано на то, чтобы заверить более консервативно настроенных членов политбюро в том, что в Рейкьявике он будет решительным.

Трудно не задаться вопросом, какое воздействие на мышление Горбачева оказала чернобыльская ядерная катастрофа во время его подготовки к Рейкьявику. Взрыв 26 апреля 1986 года реактора на АЭС недалеко от Киева стал во многом поворотным моментом. «Авария на Чернобыльской атомной электростанции стала свидетельством не только того, какой устаревшей была наша технология, но также и провала нашей старой системы, – отмечал Горбачев в своих мемуарах. – В то же самое время, и в этом заключается ирония истории, она страшно повлияла на наши реформы, в буквальном смысле сбив страну с выбранного ею пути».[422]

Рейган, со своей стороны, полагал, что Чернобыль, несомненно, изменил подход Горбачева. «Чернобыль изменил мнение Горбачева в отношении опасности ядерной войны», – сказал он своим помощникам через два месяца после аварии – за несколько месяцев до встречи в верхах в Рейкьявике.[423]

Чудовищная смерть от радиационного излучения работников АЭС и ликвидаторов-спасателей, которых направили в реактор через несколько часов после взрыва, явилась суровым напоминанием опасностей атомного века. Распространение радиоактивного облака через широкие просторы западной части Советского Союза, Восточной Европы и Скандинавии дало возможность Горбачеву увидеть серьезные последствия для здоровья, которые будут иметь место в случае ядерной войны. В Японии произошло подобное озарение в 2011 году, когда произошла утечка радиоактивных частиц и газов из поврежденных реакторов атомной электростанции «Фукусима», в результате чего были отравлены продовольствие и запасы воды и потребовалась эвакуация сотен тысяч людей из опасной зоны.

Американская подготовка к Рейкьявику, в основе которой было утверждение о том, что эта встреча будет преимущественно посвящена подготовке давно откладывавшегося визита Горбачева в Вашингтон, носила менее импровизационный характер, нежели планирование в Москве. Месяцы рассмотрений в Вашингтоне привели к выработке далеко идущего американского плана сокращения вооружений, включая уничтожение всех видов наступательных баллистических ракет. Рейган был готов рассматривать компромиссные варианты, которые могли бы вести к соглашению по ракетам среднего радиуса действия. Он был также открыт для того, чтобы обменяться с Советским Союзом технологиями противоракетной обороны, но не был готов отказаться от исследовательских работ по разработке противоракетного щита.

За неделю до встречи Шульц составил памятную записку Рейгану, в которой обрисовал свои ожидания на Рейкьявик. По словам Шульца, для подготовки вашингтонского визита обсуждения в Исландии должны подтвердить важность женевских переговоров по разоружению, урегулировать большинство остававшихся вопросов по ракетам среднего радиуса действия и лучше объяснить Горбачеву вопрос о противоракетной обороне. Шульц также подчеркнул важность оказания давления на Горбачева по проблемам нарушения прав человека в Москве. Он сказал Рейгану: «Горбачев должен отправиться домой с ясным пониманием того, что продолжающееся невосприятие Москвой гуманитарных параметров взаимоотношений будет иметь все большее значение по мере открытия перспектив в областях, представляющих взаимный интерес и озабоченность».[424]

Рейган прибыл первым в Исландию на борту президентского самолета номер один в четверг, вечером 9 октября. После краткой приветственной церемонии в аэропорту Рейган, который прилетел без супруги, направился с машинами сопровождения в резиденцию американского посла в Рейкьявике, расположенную в 45 минутах езды от аэропорта. Резиденция станет его местом пребывания на следующие три дня.

Горбачев прибыл в пятницу, 10 октября, с супругой Раисой и небольшой армией советских официальных лиц, которые вскоре рассеялись по небольшой столице и стали источником информации журналистов о характере горбачевской внутренней и внешней политики. Горбачевых сопроводили на советское судно, стоявшее на якоре в порту и ставшее их временным жилищем.[425]

Утром в воскресенье ровно в 10.30, как было запланировано, Рейган и Горбачев прибыли в Хофди Хаус.[426] Они остановились на короткое время для фотографирования, а затем приступили к работе в маленькой гостевой переговорной комнате с видом на океан. После небольшой вступительной беседы Горбачев предложил пригласить на их встречу советского министра иностранных Эдуарда Шеварднадзе и Шульца. Они это сделали. Рейган и Горбачев сидели на противоположных краях небольшого прямоугольного стола, Шульц и Шеварднадзе устроились на своих местах друг против друга по двум другим сторонам стола.

Рейган и Горбачев провели быструю пикировку по правам человека – Горбачев был явно раздражен тем, что Рейган поднял вопрос в начале дискуссии, однако беседа вскоре вышла на ядерные вооружения. Обращаясь к большой пачке бумаг, лежащих на столе, Горбачев изложил последние советские предложения. Он предложил 50-процентное сокращение стратегических, или дальнего радиуса действия, вооружений, включая межконтинентальные баллистические ракеты, а также ракеты, запускаемые с подводных лодок, и тяжелые бомбардировщики. Он также сказал, что готов уничтожить советские и американские ракеты среднего радиуса действия в Европе, хотя не был готов отказаться от аналогичных советских ракет, размещенных в азиатской части Советского Союза. Он меньше был готов к сотрудничеству по противоракетной обороне, предложив, чтобы разработка и испытания новых технологий космического базирования были ограничены лабораторными работами, что сопровождалось бы 10-летним периодом, во время которого обе страны обещали бы не выходить из Договора ПРО. С учетом всего пакет оказался разительным сдвигом от запросной позиции Москвы в Женеве и намного приблизил Кремль к американским предложениям.

Рейган говорил, что обрадован советским предложением, однако отметил сохраняющиеся разногласия и призвал Горбачева рассмотреть американское предложение относительно замены Договора ПРО новым соглашением, которое установило бы несколько сдерживающих элементов в отношении разработки противоракетной обороны. Рейган подтвердил свое желание освободить мир от ядерного оружия и прочувственно говорил о том, как противоракетный щит сможет открыть дверь к этой цели, сделав ракеты устаревшими. Он заверил Горбачева в том, что, если Соединенные Штаты добьются успеха в разработке противоракетного щита, они поделятся технологией с Советским Союзом и другими странами.

Раздраженный тем, что Рейган не слишком активно реагировал на его новые предложения, Горбачев сказал: «Мы рассмотрим ваши заявления как предварительный вариант. Я только что представил совершенно новые предложения, они еще не обсуждались ни на каких переговорах. Поэтому я прошу вас обратить на них надлежащее внимание и высказать ваше мнение позже».

Несмотря на взаимный обмен колкостями, первый раунд обсуждений вывел встречу на такой небывалый уровень, на котором советский и американский руководители серьезно обсуждали радикальное сокращение своих ядерных арсеналов.[427] «Это самое лучшее из советских предложений, которые мы когда-либо получали за 25 лет», – сказал Пол Нитце.[428] Шульц понял, что «весь характер встречи, который мы планировали на Рейкьявик, изменился». Участники ощущали, что здесь, возможно, творится история.

После возобновления переговоров во второй половине дня Рейган подробно ознакомил Горбачева с американским планом, призывавшим к полному уничтожению наступательных баллистических ракет в течение 10-летнего периода и общего 50-процентного сокращения стратегических наступательных вооружений. Рейган предложил широкие меры проверки с целью обеспечения того, чтобы обе стороны придерживались согласованных ограничений. Оба руководителя обсудили некоторые аспекты договора о ракетах среднего радиуса действия. Однако тупик в связи с разработкой противоракетной обороны оставался непреодоленным. Когда короткий северный день шел на убыль, Горбачев сказал Рейгану, что не может серьезно принять его предложение по поводу совместного использования технологии ПРО. «Вы не хотите делиться с нами оборудованием для нефтяных вышек, металлорежущими станками с цифровым управлением или даже доильными машинами. Если вы поделитесь противоракетной технологией, это будет вторая американская революция. Давайте будем реалистами и прагматиками».

«Мы занимались обсуждениями всю вторую половину дня», – позже говорил Рейган. Рейган вновь поинтересовался воздействием Чернобыля. «По мере того как день заканчивался, – вспоминал он в своих президентских мемуарах, – я стал интересоваться, не является ли авария в Чернобыле и пожар, случившийся на советской атомной подводной лодке за несколько дней до нашей встречи, причиной новой готовности Горбачева обсуждать вопрос об уничтожении ядерного оружия. Выброс радиации в Чернобыле лишил тысячи людей крова, а это было намного меньше того количества радиации, которая высвобождается от взрыва одной ядерной боеголовки. Когда мы говорили, я задал вопрос: не Чернобыль ли заставил Горбачева подумать о действии ракеты с десятью боеголовками?»[429]

До окончания дня Рейган и Горбачев дали указание своим помощникам разбиться на две рабочие группы, одна – по контролю над вооружениями, вторая – по правам человека, и работать всю ночь для преодоления разногласий и подготовки проекта соглашения.

В результате ночного марафона появилось соглашение о значительном сокращении ядерных вооружений, включая прорыв в тайных правилах подсчета бомбардировщиков. Группа по правам человека достигла значимой вехи, означавшей советское согласие относиться к вопросам о правах человека как к нормальной теме для обсуждения и отход от старой позиции, согласно которой утверждалось, что внутренние вопросы закрыты для влияния извне. Однако обе стороны все еще не находили взаимопонимания по некоторым вопросам соглашения о европейских ракетах, а их позиции по разработке и испытаниям противоракетной обороны были по-прежнему далеки друг от друга.

Сердце надрывается читать спустя 25 лет расшифровку записи последних раундов переговоров во второй половине воскресенья. Вполне понятно, что оба руководителя по мере развития хода переговоров понимали, что они на пороге заключения исторических соглашений. «Джордж и я поверить не могли в происходящее, – сказал Рейган. – Перед нами были удивительные соглашения. День заканчивался, и я чувствовал, что происходит нечто судьбоносное».[430]

И тем не менее разочарование нарастало по мере того, как время текло быстро, а решения по выходу из тупика противоракетной обороны не находилось. «Вы просто ощущали нарастание напряженности, когда все зашло в тупик», – вспоминал Том Саймонс, пишущий от Государственного департамента о последней встрече воскресенья. Рейган не пошел на уступки по своей оборонной инициативе, а Горбачев отказался принимать остальную часть сделки, которая лежала на столе переговоров, без каких-либо уступок от Рейгана в связи с разработкой противоракетного щита.

Идея полного запрещения американских и советских ядерных вооружений появилась почти случайно, когда два руководителя бились над глубоким сокращением вооружений. Рейган поднял этот вопрос. Саймонс считал, что Рейган будто «вырвался из ящика, в котором был замурован».

Ниже приводится важный обмен мнениями:

Рейган: «Позвольте мне спросить одно: имеем ли мы в виду, – a я думаю, это было бы очень хорошо, – что по завершении двух пятилетних периодов все ядерные взрывные устройства должны быть уничтожены, включая бомбы, системы поля боя, крылатые ракеты, оружие на подлодках, системы среднего радиуса действия и т. п.? Я не возражаю, если мы уничтожим все ядерное оружие».

Горбачев: «Мы могли бы согласиться, огласите весь список оружия».

Шульц: «Ну так давайте сделаем это».

Рейган: «Если мы согласны по завершении 10-летнего периода с уничтожением всего ядерного оружия, мы можем отправить это соглашение нашим делегациям в Женеву с тем, чтобы они смогли подготовить проект договора, который вы могли бы подписать во время вашего визита в США».

Горбачев: «Ну, хорошо. У нас есть возможность получить соглашение. Но я серьезно озабочен другим фактором. То, о чем мы говорим, это строгое соблюдение неограниченного Договора ПРО с целью принятия обязательства не реализовывать право выхода из договора в течение 10 лет. Мы делаем это при условии сокращения ядерного оружия. Американская сторона не согласна ограничить исследования, разработку и испытания лабораториями».

Несколько минут спустя Горбачев сказал: «Если вы согласитесь ограничить исследования лабораторией, не позволите выйти в космос, я готов через две минуты подписать соответствующие формулировки и принять документ».

Осознавая, что прорывные соглашения вот-вот могут быть достигнуты, Шеварднадзе призвал руководителей преодолеть существующие между ними разногласия. «Позвольте мне сказать эмоционально, поскольку я чувствую, что мы подошли близко к завершению этой исторической задачи. И когда будущие поколения прочитают запись наших переговоров, они не простят нас, если мы упустим эту возможность».

Рейган не сдвинулся с места, настаивая на том, что обязан держать свое слово перед американским народом и продолжить разработку противоракетного щита. Горбачев не отступил ни на шаг по вопросу об ограничении разработки противоракетного щита.

Рейган нацарапал несколько слов на листе бумаги и передал его по столу Шульцу. Он написал: «Я прав?»

«Да, вы правы», – шепотом сказал Шульц Рейгану.

Рейган почти что умолял Горбачева смягчить его позицию.

«Позвольте мне честно сказать, что, если я соглашусь на то, что вы просите, это определенно сильно навредит мне на родине», – сказал Рейган.

Через какое-то мгновение после того, как Горбачев решительно отклонил его призыв, Рейган сделал еще больший упор на личностный момент. «После нашей встречи в Женеве я был убежден, что мы с вами установили личный контакт такого характера, какого между руководителями двух стран не было никогда ранее. Вы и я понимали друг друга очень хорошо. Но сейчас, когда я попросил Вас лично сделать доброе дело, которое окажет огромное влияние на наши будущие отношения, вы отказываете мне».

Тупик был непреодолим.

«Плохо, что мы прощаемся вот так, – сказал Рейган, когда переговоры закончились ничем. – Мы были так близки к соглашению. Я думаю, вы в любом случае не хотели достичь соглашения. Жаль, очень жаль».

Горбачев ответил: «Мне тоже очень жаль, что так произошло. Я хотел соглашения и делал все, что мог, если не больше».

Рейган сказал: «Не знаю, когда еще у нас будет еще такой шанс и встретимся ли мы в ближайшее время».

Горбачев сказал: «Я тоже не знаю».

На этом оба взяли свои пальто и вышли в холодную исландскую ночь. Суровый внешний вид Рейгана, уловленный фотографами, передавал его подавленное настроение, когда он прощался с Горбачевым у особняка Хофди Хаус. Когда Рейган подошел к своему бронированному лимузину, Горбачев в последний раз призвал: «Еще есть время, господин президент, – сказал он. – Давайте вернемся обратно к переговорному столу. Не знаю, что я могу еще сделать».[431]

«Вы могли бы сказать “да”», – заметил Рейган, а затем уселся на заднее сиденье автомобиля, и агент секретной службы плотно прикрыл дверь. В течение нескольких минут пресс-центр быстро облетело одно слово о том, что переговоры завершились провалом.

Позже в своих мемуарах Рейган так описывал свои чувства. «Я был разочарован – и очень зол».

По мнению Рейгана, Горбачев вызвал его в Исландию «с одной целью: убить Стратегическую оборонную инициативу». Рейган писал: «Он с самого начала знал, что вынесет этот вопрос напоследок».

Как ни странно, но Рейган, возможно, принял бы требование Горбачева ограничить исследовательские работы по противоракетной обороне лабораторией, что не очень сильно повлияло бы на процесс разработки технологий, связанных с противоракетным щитом. В 1986 году самые новейшие технологии находились в зачаточном состоянии, и это заняло бы от пяти до десяти лет лабораторных исследований, чтобы довести до того момента, когда их можно было бы испытывать в космосе.

Шульц выглядел подавленным и эмоционально выжатым, когда появился перед десятком журналистов, собравшихся в Рейкьявике. Говорил он медленно, временами делая паузы, стоял перед стойкой микрофона. «Президент великолепно провел переговоры, я никогда не испытывал чувства такой гордости за моего президента, какое я испытал за эти раунды переговоров, особенно сегодня во второй половине дня», – сказал он.[432]

«Президент, очень много сделавший для подготовки к этим соглашениям необычайного масштаба и чрезвычайной важности, просто не мог отказаться от интересов безопасности Соединенных Штатов, наших союзников и свободного мира, от этой имеющей большое значение оборонительной программы. Он должен был помнить, и он хорошо помнил, что само наличие Программы стратегической обороны – не только главная причина того, почему мы могли потенциально достичь этих соглашений, но, несомненно, ее сохранение и потенциал явятся своего рода программой, очень необходимой в действительности для обеспечения того, что достигнутые соглашения могли бы эффективно претворяться в жизнь.

И таким образом, с большой неохотой президент, проработав так творчески и конструктивно на благо этих потенциально колоссальных достижений, в конце просто должен был отказаться пойти на компромисс в ущерб безопасности США, наших союзников и свободы, отказавшись от щита, который защищает свободу».

В нескольких кварталах от этого места Горбачев тоже выглядел мрачным, разговаривая с сотнями корреспондентов, но описывал встречу как потенциальный поворотный момент. «Моим первым и главным намерением было вдребезги разбить неуступчивую американскую позицию, проведя план, разработанными нами в Москве, – вспоминал Горбачев. – Я еще не собрался с мыслями, как вдруг оказался в огромном конференц-зале. Около тысячи журналистов ожидали нас. Когда я вошел в помещение, безжалостные, зачастую циничные и бесцеремонные журналисты молча встали. Я ощущал тревогу в воздухе и чувствовал себя взволнованным, даже потрясенным. Люди, стоящие передо мной, казалось, представляли человечество, ждавшее решения своей судьбы».[433]

Вспоминая, Том Саймонс считает краткий обмен мнениями по вопросу об уничтожении ядерного оружия второстепенным событием. «Этот обмен, – сказал он, – спустя 20 лет выглядит как главный, когда уже наступил режим ядерного уничтожения. Но в то время не это было главной темой для Рейкьявика. Главной темой Рейкьявика были те крупные сокращения наступательных видов вооружения и разрыв из-за СОИ».[434]

Замешательство по поводу переговоров царило на протяжении нескольких часов и дней после Рейкьявика, и Рейган, и Шульц подверглись резкой критике со всех сторон. При отсутствии записи переговоров, которую не представляли в то время для открытой печати, неполные и разрозненные отчеты циркулировали по мировым столицам. Ближайшие европейские союзники Америки опасались, что Рейган был на грани подрыва безопасности НАТО, выводя ракеты среднего радиуса действия из Западной Европы, не обращая внимания на преимущества Советского Союза и Варшавского договора в обычных вооружениях и войсках в этом регионе.

В связи с распространением информации о том, что Рейган и Горбачев фактически обсуждали вопрос о ликвидации ядерного оружия, Рейгана и Шульца жестко критиковали в Вашингтоне за саму мысль об этом. Сторонники установления контроля над вооружениями, со своей стороны, были в шоке от того, что Рейган отказался от сделки ликвидировать баллистические ракеты в пользу непродуманного плана создания противоракетного щита. Когда американская команда вернулась в Вашингтон, вскоре проявилась Маргарет Тэтчер и организовала визит Шульца в британское посольство. «Она буквально побила меня дамской сумочкой», – вспоминал он, описывая, как Тэтчер фигурально отхлестала его своей дамской сумочкой за то, что он не смог удержать Рейгана.[435]

Сэм Нанн раскритиковал эту встречу в верхах на слушаниях в Сенате через пять дней после встречи: «Возможно, я ошибаюсь – и действительно, я надеюсь, что я ошибаюсь, – но по полученной во время бесед на этой неделе с президентом Рейганом, госсекретарем Шульцем и другими высокопоставленными представителями администрации информации возникает естественный вопрос: действительно ли 12 октября 1986 года Президент Соединенных Штатов Америки достиг устного соглашения с Генеральным секретарем Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик об уничтожении всех, я повторяю, всех стратегических наступательных ядерных вооружений к 1996 году?»

После перечисления списка жалоб Нанн сказал: «Меня совсем не радует тот факт, что мне приходится затрагивать эти вопросы. Я считаю очевидным, что эти предложения не были тщательно продуманы, что они в действительности не были надлежащим образом изучены в плане того, куда они могут нас привести».

Он продолжил: «Я думаю, им следует вернуться на рабочие места и определиться в плане того, каковы наши подлинные цели в деле ограничения вооружений. Я считаю, что полное уничтожение ядерного оружия является желаемой целью. Я тоже могу лишь мечтать о том дне, когда мир станет свободным от ядерной угрозы. Тем не менее для наступления такого дня должны быть созданы соответствующие условия. Должно быть проделано очень многое, заложен прочный фундамент, возможно, дорогостоящий, перед тем как мы станем рассмативать вопрос о переходе к нулю в стратегических ядерных вооружениях».

Озабоченность Нанна разделяли многие. В то время подавляющим было впечатление, что Рейкьявик стал катастрофой. Как выразился Шульц, «реальность подлинных достижений в Рейкьявике, по иронии судьбы, не смогла преодолеть то ощущение, которое возникало от сцены прощания Рейгана и Горбачева у особняка Хофди Хаус и от моего собственного появления в шоковом состоянии на моей пресс-конференции».[436]

Он сказал: «Порой меня спрашивают, почему я выглядел таким усталым и разочарованным, и я отвечал: «Ну, потому, что действительно устал и был разочарован». Но мне следовало глубоко вздохнуть и тщательнее все обдумать, представ в ином образе. Я полагаю, что сплоховал на этой пресс-конференции, потому что говорил о том, как я себя чувствовал, и сказал, что произошло».[437]

Через несколько дней после встречи Шульц был настроен более оптимистически. Он сравнил разочарование общественности с ощущениями в XV веке по поводу того, что Христофора Колумба постигла неудача в его первом путешествии, потому что «он только высадился на парочке островов и не привез никакого золота в Испанию».[438] Напомнив, что люди в конечном счете осознали, что Колумб открыл Новый Свет, он сказал Рейгану: «В каком-то смысле вы открыли Новый Свет в прошедшие выходные».

Через несколько недель после Рейкьявика Шульц собрался с мыслями по поводу ядерного оружия в речи, которую он произнес в Университете Чикаго, всего в нескольких шагах от площадки для игры в сквош под трибунами стадиона «Стэгг Филд», где 44 года назад Энрико Ферми вызвал первую самоподдерживающуюся и контролируемую ядерную цепную реакцию.

Это было поразительное обращение как в том, что Шульц сказал о будущем контроле над ядерными вооружениями, так и в том, чего он не упомянул вообще.

Говоря о переговорах в Рейкьявике, он сказал: «В будущем мы, может быть, назовем состоявшиеся там дискуссии поворотным моментом в нашей стратегии предотвращения войны и сохранения мира. Рейкьявик открыл новые возможности в том, как мы рассматриваем ядерные вооружения и их роль в обеспечении безопасности».

Однако с учетом шумихи вокруг переговоров между Рейганом и Горбачевым об уничтожении атомного оружия Шульц специально не стал подтверждать наличие такой цели. Вместо этого он сказал аудитории: «Ядерный век нельзя отменить или ликвидировать; это наша постоянная реальность. Но сейчас мы можем впервые увидеть мир, свободный от постоянного и всепроникающего страха ядерного разрушения. От угрозы ядерного конфликта никогда полностью не избавиться, но ее можно намного уменьшить – постепенными, но существенными сокращениями наступательных ядерных арсеналов, которыми обладает каждая из сторон».[439]

Когда его спросили об этой речи в 2011 году, Шульц признался, что отошел от использования слова «уничтожение», которое звучало в Рейкьявике. «Я бился над тем выступлением, – сказал он. – По существу, Пол и я работали именно над этим, прилагая усилия для того, чтобы поставить ядерное оружие в рамки, которые были бы более приемлемы для людей».[440]

Для изучения этого «Нового Света», который Рейган открыл в Рейкьявике, советник по национальной безопасности Джон Пойндекстер рекомендовал Рейгану просить Объединенный комитет начальников штабов проанализировать состояние видов вооруженных сил на протяжении 10 лет без наличия наступательных баллистических ракет. Рейган одобрил предложение Пойндекстера, которое было зафиксировано в подписанной Рейганом 3 ноября 1986 года Директиве о решении по национальной безопасности № 250. В ней не упоминалось о том, что Рейган и Горбачев обсуждали уничтожение всего ядерного оружия.

«Я хочу обеспечить нашу готовность к разработке нашего предложения в случае желания Советского Союза присоединиться к нам в достижении этой цели, – говорится в директиве касательно достижения через 10 лет цели уничтожения наступательных баллистических ракет. – Для достижения этого сейчас должен быть заложен необходимый, детально разработанный и прочный фундамент. Таким образом, я прошу Объединенный комитет начальников штабов под руководством министра обороны и с привлечением в случае необходимости других министерств и ведомств представить план, который позволил бы США совершить благополучный переход к предложенному мной иному будущему состоянию».[441]

Находившийся в то время в Вашингтоне высокопоставленный представитель генералитета вспоминал, что реакция военных была «равнозначна панике». Официальный ответ Объединенного комитета начальников штабов на поставленную Пойндекстером задачу был весьма прямолинейным: ликвидация ракет приведет к росту бюджета Пентагона, который будет трудно обеспечить, поскольку вооруженные силы потребуют дополнительного числа личного состава и вооружений для восполнения создавшегося пробела. Ответственный секретарь Совета национальной безопасности Элтон Дж. Кил-младший обобщил первую реакцию Объединенного комитета начальников штабов в памятной записке на имя Рейгана от 19 декабря 1986 года. «Они, по всей видимости, выскажутся за то, что сухопутным войскам понадобится больше дивизий, ВМС – больше возможностей противолодочной обороны, а ВВС – большего количества бомбардировщиков/КРВП (крылатых ракет воздушного пуска) и укрепления возможностей противовоздушной обороны. При самых простых подсчетах они отметят, что эти дополнительные возможности обойдутся в гораздо большие суммы, нежели может быть сейчас запланировано на будущее».[442] По оценкам Кила, дополнительные расходы обойдутся приблизительно в 40–50 миллиардов долларов в год.

Ко времени направления Объединенным комитетом начальников штабов своего письма Рейган завяз в болоте скандала «Иран-контрас», в котором погряз Вашингтон всего лишь через несколько дней после подписания Директивы о решении по национальной безопасности № 250. Его пребывание на посту президента оказалось под угрозой разоблачений, связанных с тем, что вопреки давно установившейся американской политике администрация Рейгана секретно осуществляла сделки с Ираном на поставки оружия для того, чтобы обеспечить освобождение американских заложников, удерживаемых на Ближнем Востоке. Деньги от продажи оружия, в свою очередь, тайно переправлялись базирующимся в Гондурасе проамериканским военизированным формированиям, которые действовали в соседней Никарагуа в стремлении свергнуть левый сандинистский режим в Манагуа. Эти группировки были известны как «контрас». Переправка денег оказалась грубым нарушением «поправки Боланда», запрета Конгресса на американскую военную помощь «контрас».

На первый взгляд, все выглядело так, будто Рейган не сможет в политическом плане пережить это дело. Но он смог, едва-едва, но никогда полностью так и не восстановил своего положения. Шульц не был напрямую связан с этим скандалом, однако шумиха и разговоры за его спиной в Белом доме стали такими громкими, что он несколько раз рассматривал вопрос о своей отставке. В условиях ослабленной позиции Рейгана всеобъемлющее сокращение ядерного оружия больше не имело каких-либо реальных переспектив. Да, когда волнения утихли, Рейган и Шульц были готовы выйти с несколькими внешнеполитическими достижениями, чтобы компенсировать ущерб. Улучшение отношений с Советским Союзом и заключение соглашения об уничтожении ракет среднего радиуса действия как раз было бы тем, что нужно.

Горбачев дал согласие в подходящий момент, 28 февраля 1987 года, возобновив свое предложение уничтожить все ракеты среднего радиуса действия в Европе. На этот раз он был готов отделить этот вопрос от других ядерных проблем, включая дебаты о противоракетной обороне, из-за которых были сорваны переговоры в Рейкьявике. Сейчас, казалось, был открыт путь для переговоров о первом за период холодной войны соглашении между Соединенными Штатами и Советским Союзом, в соответствии с которым будет уничтожен целый класс ядерных вооружений.

Генри Киссинджер поддержал план Рейгана о противоракетной обороне. «В том, что касается СОИ, я рассматриваю эту программу так называемых Звездных войн как одно из плодотворных решений за время президентства Рейгана, – сказал Киссинджер через несколько дней после исландской встречи. – СОИ дает, по крайней мере, хоть частичный выход из нигилистической стратегии, основанной на взаимном уничтожении. По меньшей мере эта программа осложнит расчеты нападающей стороны. Те, кто обвиняет Рейгана за то, что СОИ сорвала встречу в Рейкьявике, должны помнить, что именно СОИ вернула Советы за стол переговоров и принесла все те уступки, какие с тех пор были предложены».[443]

Однако Киссинджеру не понравилось в целом, как Рейган и Шульц ведут дела с Москвой. Ричард Никсон, чьи взгляды на Советский Союз по-прежнему привлекают внимание, чувствовал то же самое. Оба считали, что договоренность о европейских ракетах даст подавляющее преимущество Москве и ее Варшавскому Договору в обычных вооруженных силах и вооружениях в Европе и ничего не даст Соединенным Штатам для противостояния советскому сухопутному вторжению в Западную Германию, если не считать запуска глобальной ядерной войны.

В апреле Никсон и Киссинджер согласились изложить свои взгляды в совместной обзорной статье, первой, которую они написали вместе после отставки Никсона в 1974 году. Это был пушечный выстрел, нацеленный непосредственно против Рейгана и Шульца. Касаясь возможности заключения договора о ракетах среднего радиуса действия, они писали: «Если мы заключим ошибочную сделку, то можем создать самый глубокий кризис в альянсе НАТО за всю 40-летнюю историю этой организации – альянс пережил семь администраций от обеих партий». Они также предупреждали об опасности подыгрывания «неискренним фантазиям Советов о безъядерном мире».[444]

Через несколько дней после появления статьи Никсон потихоньку проскользнул в Белый дом на неафишируемую встречу с Рейганом. Они встретились в жилой части на втором этаже, в одинаковых креслах, разделенные журнальным столиком и оттоманкой. Никсон подробно ознакомил Рейгана, руководителя аппарата президента Говарда Бейкера и нового советника по национальной безопасности Фрэнка Карлуччи со своей озабоченностью по поводу договоренности о ракетах среднего радиуса действия. А потом он набросился на Шульца, который отсутствовал. «Я обрушился на Шульца с критикой, которая, как я полагаю, была очень эффективной, – позже записал Никсон в памятке, которую он готовил для своих записей. – Я сказал, что когда-то он был отличным министром финансов, отличным министром труда и отличным директором АБУ (Административно-бюджетного управления), он проделал великолепную работу на переговорах с (председателем АФТ-КПП Джорджем) Мини. Но я сказал, что переговоры с Мини отличаются от переговоров с Горбачевым».[445]

Мнение Никсона о Рейгане было, грубо говоря, таким же, хотя он не сказал это в лицо президенту. Отметив, что нашел Рейгана при личной встрече выглядящим «гораздо старше, более усталым и менее энергичным, чем он выглядит на публике, – записал Никсон в своей памятке, – ему ни в коем случае нельзя разрешать участвовать в частной встрече с Горбачевым».

Киссинджер продолжал нападки на Шульца. Когда Шульц позвонил ему в сентябре, чтобы проинформировать Киссинджера о том, что две стороны в принципе достигли договоренности по поводу соглашения о ракетах среднего радиуса действия, Киссинджер предупредил, что это «уничтожит 40 лет НАТО».[446] В авторской статье в журнале «Ньюсуик» он унизил Рейгана и Шульца, сравнив их политику с антиядерными протестами. Он так писал: «Самая консервативная администрация США за послевоенную эру заклеймила позором ядерное оружие при помощи аргументов, практически ничем не отличающихся от используемых Комитетом за ядерное разоружение».[447]

Той осенью американские и советские переговорщики закончили подготовку договора о европейских ракетах, и Горбачев осуществил триумфальный визит в Вашингтон для того, чтобы подписать его 8 декабря 1987 года. Вашингтон приветствовал его как рок-звезду. На тротуарах моментально собирались толпы, когда он останавливал кортеж автомобилей, чтобы выйти и поздороваться с жителями столицы. Американские творческие работники прилетели в город на встречу с ним. Столица такого не видела уже много лет, и ничего подобного не было ни с одним советским лидером.

Однако выстрелы политических снайперов продолжали настигать Шульца, особенно со стороны Киссинджера. После государственного обеда в честь Горбачева в Белом доме Киссинджер кисло высказал свое мнение в «Ньюсуике» об «эйфории» на обеде и состоянии, «близком к экстазу», у американских официальных лиц.[448] «Я не мог сбросить с себя чувства подавленности, когда наблюдал руководителей страны, чья ядерная гарантия защищала свободные народы на протяжении 40 лет, внимающих горбачевским песнопениям о безъядерном мире, – цели, выдвигавшейся, может быть, с меньшей пышностью, каждым советским руководителем, начиная со Сталина».

Через месяц после визита Горбачева Киссинджер осудил администрацию Рейгана за отказ от подхода к Москве с позиции баланса сил. «Самая консервативная администрация США за послевоенную эру занята – можно сказать, зациклилась – контролем над вооружениями и личными обращениями к советскому руководству», – объявил он в авторской обзорной статье в «Вашингтон пост», которая появилась под заголовком «Лихорадка ограничения вооружений».[449] «Соглашения называются историческими, потому что они уничтожают два вида ядерного оружия, а потом их шизофренически оправдывают как безопасные, потому что все необходимые военные задачи могут выполняться силами оставшегося ядерного арсенала. Договоренность становится сама по себе наградой.

Эйфория в связи с визитом Горбачева в ретроспективе может показаться стремлением уйти от реалий нашей жизни, которое имеет дело с симптомами, а не с причинами этого. Глубинный политический кризис может, по сути, ускориться постепенным разрушением руководящей роли Америки и опасностью того, что Советский Союз может соблазниться стремлением Запада к спокойствию, какой бы временный характер оно ни носило, чтобы перевесить глобальный баланс сил в свою пользу».

Киссинджер изложил то, что, по его мнению, должны были бы сказать Горбачеву американские руководители. Среди его аргументов выделяются следующие: «Сдерживание обычными вооружениями редко срабатывает. К сожалению, Рейкьявик снизил ценность ядерного сдерживания, предложив соглашения по нулевому варианту для ракет среднего радиуса действия и по совершенно нереальной цели уничтожения всего ядерного оружия с ликвидацией стратегических ракет в качестве первого шага. Таким образом, разрешение политических конфликтов становится, соответственно, более настоятельным, потому что они вряд ли смогут сдерживаться одними только обычными средствами сдерживания. Действительно, на словах лицемерно утверждалась цель использования политического диалога. Но он еще должен получить соответствующее внимание с высочайшей стороны, или переговоры должны получить приоритетный характер».

Шульц, который слабо реагировал на непрерывные нападки со стороны Никсона и Киссинджера, выстрелил сердитым письмом в адрес Киссинджера после прочтения статьи в «Вашингтон пост». «Одно дело критиковать администрацию, если ты не согласен с ней; и совсем другое дело нападать на нас за то, что мы фактически делаем. Диалог, которого, по твоим словам, не происходит, имеет место на всех наших важных встречах с Горбачевым, и ведется он по существу.

Между прочим, я здесь не ощущаю никакой эйфории в связи с Горбачевым. Идет повседневная работа».[450]

Отношения между двумя этими людьми были довольно напряженными. Поэтому Киссинджер решил, что стоит заверить Шульца в том, что их споры по вопросам внешней политики не окажут негативного воздействия на их ежегодный выезд в июле в закрытый клуб «Богемская роща», сельское пристанище к северу от Сан-Франциско, в котором влиятельные финансисты, ученые и творческие работники собирались каждое лето. «Обращаю внимание на то, что мы будем вместе в Мандалае в следующем месяце, – писал Киссинджер, имея в виду один из лагерей в «Богемской роще». – Само собой разумеется, что какие бы незначительные разногласия нас ни разделяли по тому или иному аспекту внешней политики, Мандалай – это не то место, где следует их демонстрировать. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы отдых в выходные был приятным и расслабляющим. Рад буду снова видеть тебя».[451]

«Незначительные разногласия» едва ли отражают их фундаментальные противоречия по поводу будущего развития отношений с Советским Союзом. Как оказалось, зловещий комментарий Киссинджера относительно Горбачева и его намерений оказался ошибочным. Но Шульц был не из числа тех, кто таит обиду. «Его основным принципом в жизни является быть всеобъемлющим», – говорил о Шульце Гудбай. Намекая на готовность Шульца смотреть выше вызывающих раздражение жалоб, Гудбай сказал: «Хотел бы я обладать таким самоконтролем».[452]

В итоге Киссинджер призвал Сенат ратифицировать договор о ракетах среднего радиуса действия.[453] Сомневаясь по поводу этого соглашения, он говорил, что отказ его ратифицировать сам по себе принесет ущерб альянсу НАТО и, по всей вероятности, приведет к выводу американских ракет из Западной Европы.

Нанн, со своей стороны, настаивал на том, чтобы администрация внесла поправки, что договор окончательный и официальный до голосования в Сенате. Он не хотел повторения перебранки по поводу интерпретации Договора ПРО. Шульц представил необходимые заверения. Сенат проголосовал 93 голосами против 5 и одобрил договор 28 мая 1988 года. Он включал меры широкого контроля, в том числе проверки на месте, которые дали американским техническим экспертам возможность доступа к советским ракетным площадкам и на заводы по производству ракет, и наоборот.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.