Проницающее жало сатиры

Проницающее жало сатиры

Кантемир имеет прямое отношение к становлению сатирического жанра в русской литературе нового времени. Конечно, произведения этого рода существовали и раньше; они ярко представлены в фольклоре (например, «Повесть о Ерше Ершовиче»), имеются образцы их в силлабической поэзии (у Симеона Полоцкого и др.). Однако в первой половине — середине XVIII в. вопрос ставился еще так: могут ли сатиры считаться явлением литературы и иметь право на самостоятельное существование? Сатиры Кантемира стали первой систематической разработкой данного жанра в литературе XVIII в. Кантемировские сатиры, как отмечал Белинский, «пользовались большою известностью в обществе». В 1748 г. Ломоносов в отзыве на эпистолы Сумарокова ссылался именно на сатиры Кантемира: «в российском народе сатиры князя Антиоха Дмитриевича Кантемира с общею апробациею[21] приняты, хотя в них все страсти всякого чина людей самым острым сатирическим жалом проницаются». Когда в 60-х годах XVIII в. представилась возможность издать сатиры, именно Ломоносов активно способствовал этому.

Сатиры Кантемира представляют собой цикл с определенной тематикой. Первая сатира — «На хулящих учение. К уму своему». Основное заглавие и подзаголовок[22] взаимосвязаны — уму, говорит Кантемир, впору оставаться в бездействии, поскольку «Науку невежество местом уж посело». Кто же назван среди «невеж и презирателей наук»? Это прежде всего церковник Критон «с четками в руках», который «просит, свята душа, с горькими слезами Смотреть, сколь семя наук вредно между нами». Дворянин Силван, считающий, что науки не дворянское занятие и в хозяйстве можно обойтись без них («Сколько копеек в рубле — без алгебры счислим»); его рассуждения очень напоминают Простакову из «Недоросля» Фонвизина. К ним присоединяется щеголь, который «Не сменит на Сенеку... фунт доброй пудры». Ополчается против знаний судья, основное правило которого: «Брани того, кто просит с пустыми руками».

Вторая сатира написана в виде диалога между Филаретом («любителем добродетели») и Евгением («дворянином», в первой редакции добавлено: «всякого благонравия лишенным»). Дворянин жалуется, что не получает наград, хотя принадлежит к знатному роду и предки его имели заслуги. Кантемир затрагивает злободневный вопрос, поставленный всем ходом петровских преобразований, — он утверждает, что «благородство» и почести достигаются только личными достоинствами и «потом и мозольми в пользу отечества». Это положение писатель защищает с большим пафосом и высказывает немало острых замечаний: «Адам дворян не родил», «Благородными явит [нас] одна добродетель», «Разнится — потомком быть предков благородных Или благородным быть». Данная тема в сатирической форме была, как известно, позднее развита И. А. Крыловым в басне «Гуси» (1811). Одно из самых сильных мест этой сатиры (его отмечал Белинский) — наряжающийся щеголь и мот: «Деревню взденешь потом на себя ты целу». В примечаниях эта строка дополняется: «Взденешь кафтан пребогатый, который стал тебе в целую деревню. Видали мы таких, которые деревни свои продавали, чтоб себе сшить уборный кафтан». Специальную обобщенность придает Кантемир еще одному персонажу — льстецу Клиту, добивающемуся своих целей: «Спины своей не жалел, кланяясь и мухам».

Вереница образов проходит в третьей сатире «О различии страстей человеческих», посвященной Феофану Прокоповичу. Автор начинает с вопроса, чем объяснить различие нравов («страстей»), если физическая природа людей одинакова, и фактически дает ответ — в их социальном положении и поведении. Здесь торговец, наживающийся на том, что «у аршина умерял вершок, в ведре — кружку». Клеарх живет в роскоши, но его богатство «набрано обманом, слезами, Клятвами и всякими подлыми делами». Сатира четвертая — «О опасности сатирических сочинений. К музе своей» имеет для Кантемира принципиальное значение. Он утверждает право на сатирическое творчество и свою принадлежность к этому жанру («сатиру лишь писать нам сродно»). Кантемир подчеркивает, что пишет не «гладко», как знаменитые и зарубежные авторы, его слог «грубый», образы резки, жизненны. Сатиры приносят ему не славу, а нарекания «сильных глупцов». Так, в сатирах «нечистый дух... бороду злословит» (имеется в виду образ епископа в сатире I) — это почти точно совпадало с известным антиклерикальным сатирическим стихотворением Ломоносова «Гимн бороде» (1761). В конце Кантемир определяет подлинное намерение своих сатир, эти слова относятся к литературному кредо писателя:

А коим бог чистый дух дал и дал ум здравый,

Беззлобны — беззлобные наши стихи взлюбят

И охотно станут честь, надеясь, что сгубят,

Может быть, иль уменьшат злые людей нравы.

Пятая сатира «На человеческие злонравия вообще» написана в Москве (1731) и позднее (1737) переработана. Здесь опять диалог — Периерг («любопытный») слушает рассказ Сатира, которого лесной бог Пан послал к людям для изучения их нравов. Эта сатира отличается остротой, подчас гротескностью изображения. Одной из центральных является сцена всеобщего пьянства в городе ^в один из «дней свят Николаю». Пьянство — постоянная мишень в творчестве Кантемира. Вот как выглядит пьяница Клитес в сатире III: «глаза красны, весь распух», «пищ, дряхл, презрен». Колоритны и другие описания в сатире, например, забияка, который «за словцо неважно Ищет ссору и драку... Не щадит и саму жизнь». В этой сатире описано бедственное положение крестьянина, его Мечты:

Для меня б свинья моя только поросилась,

С коровы мне бы молоко, мне б куря носилась;

А то все приказчице, стряпчице, княгине

Понеси в поклон, а сам жирей на мякине.

В последующие годы Кантемир перерабатывает ранее написанные сатиры. Для новых сатир (начиная с VI) также характерна критическая направленность, но главным становится прямое изложение защищаемых принципов и взглядов. Такова шестая сатира «О истинном блаженстве», которая как бы противопоставляет доброе начало в жизни тем порокам, о которых говорилось прежде: «Добрым быть — собою мзда есть уже немала». Особенно показательна в этом отношении седьмая сатира «О воспитании», адресованная другу писателя Никите Юрьевичу Трубецкому. Кантемир спорит с теми, кто считает зло в человеке врожденным. Напротив, большая часть качеств человека зависит от воспитания, роль которого, таким образом, велика. «Главная причина злых и добрых наших дел, — говорит Кантемир в примечаниях, — воспитание». Оно начинается с самого раннего возраста, и материальные заботы не должны отвлекать родителей от главной задачи — вложить ребенку «в сердце нравы Добры». В вопросах воспитания Кантемира отличает гражданственность:

Главно воспитания в том состоит дело,

Чтоб сердце...

В добрых нравах утвердить, чтоб чрез то полезен

Сын твой был отечеству.

Писатель подчеркивает большую роль личного примера родителей («Часто дети были бы честнее, Если б и мать и отец пред младенцем знали Собой владеть и язык свой в узде держали»), дает трезвые и разумные советы в воспитании детей («младенцев»). Они нисколько не устарели. Недаром Белинский в свое время писал о сатире VII: «Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали ее наизусть».

Восьмая сатира «На бесстыдную нахальчивость» посвящена скромности, добросовестности, отвращению от стяжательства. Характерны для Кантемира замечания о высокой творческой взыскательности писателя, который должен отрешиться от всяких корыстных или личиых побуждений («Когда за перо примусь, совесть испытаю: Не с страсти ли я какой творцом стать желаю»). Художник уподобляется лекарю, осторожно и в сознании своей ответственности производящему операцию: «Когда стихи пишу, мню, что кровь пущаю». (Девятая сатира «На состояние сего света. К солнцу», как мы знаем, хронологически не последняя и примыкает к первым пяти сатирам.) Сатирические образы проходят через все рассмотренные произведения Кантемира. Фигурируют они и в данной сатире. Это, например, купец, который занимается мошенничеством, но «прийдет до иконы — Пол весь заставит дрожать, как кладет поклоны». Сатиры Кантемира вошли в сокровищницу русской литературы, они остаются замечательным памятником русского литературного языка XVIII в.