Гонозов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Гонозов

Как уже упоминалось выше, первые обвинения против еретиков (по крайней мере, те из тех, что дошли до нас) выдвинул архиепископ Новгородский Геннадий Гонозов. Но, говоря о его свидетельствах и о том, в какой обстановке и с какой целью они написаны, мы не можем не заметить целого ряда моментов, дающих право усомниться в истинности того, что в них изложено. Начать можно хотя бы с того, что серьезные сомнения вызывают заявления Геннадия, будто он узнал о ереси, которая активно развивалась, можно сказать, у него под носом и была довольно распространенной лишь в 1487 году. «Три года минуло, и уж четвертый настал, как начато преследование еретиков»[39], — пишет он спустя три года после того, как был избран на свою должность[40]. Но уже в 1480 году попы Алексей и Денис, «главари секты», были приглашены государем в Москву, где они продолжали, и притом довольно открыто, делиться своими убеждениями. Можно с уверенностью предположить, что делали они это и ранее. Кроме того, до нас дошли сведения, что в Новгороде еще до архиепископства Геннадия имело место большое религиозное (или религиозно–философское) оживление, так что не только миряне, но и монахи начали «пытать о вере»[41] и этим поставили многих официальных лиц в трудное положение. Духовенство почувствовало свое бессилие дать удовлетворительные ответы на вопросы паствы. Новгородский епископ Феофил (1481—1483) отказался от архиепископства, откровенно сознаваясь, что при всей «своей грубости и недостаточности ума… словесных овец пасти и воздержати не возмог»[42]. Новый архиепископ Сергий, занявший его место, также вскоре (1484) заявил, что не хочет даже «архиепискупом нарицатися», так как «ничтоже мог святительскаа действовати»[43]. Геннадий же, похоже, был гораздо более высокого мнения о своих способностях, и, не затрудняя себя словесными прениями с еретиками, сразу же приступил к физической борьбе с ними.

Поводом же для активного вмешательства Геннадия в дела инакомыслящих послужило то, что ему удалось найти в их среде перебежчика — попа Наума, который покаялся, «указав» Геннадию еретиков, и позднее свидетельствовал против них. От Наума Геннадий и получил сведения о сущности учения еретиков, с его помощью раздобыл и тетрадку с жидовскими псалмами. Начинается борьба с жидовствующими, ход которой отображается в различных посланиях Гонозова.

Исследователь Зимин пишет о посланиях Геннадия, вышедших из–под его пера до 1490 г., следующее: «В конце XV века наиболее видные деятели еретического движения находились при дворе Ивана III, и новгородский владыка еще далек от той открытой фальсификации взглядов еретиков, которую мы находим в сочинениях Иосифа Волоцкого (нет, например, у Геннадия навязчивых обвинений еретиков в жидовстве и т. п.)»[44].

Есть, однако, в его трудах некоторые высказывания, которые указывают, казалось бы, на жидовство вольнодумцев. Говоря о том, как он узнал о еретиках, Геннадий пишет: «…Мне накрепко высказал их товарищ, поп Наум. Да и псалмы ко мне принес, почему они себе правили по Жидовски… И как мы тех еретиков велели пред собою поставити, и они те все своих действий позапрелися; а называются Христиане Православние; ино было как–то все уведати по их клятве, как они отметаются…» Что касается этого самого первого упоминания о жидовстве, то данное обвинение, если его можно так назвать, связано с теми псалмами, которые принес ему поп Наум и которые, как мы увидим ниже, были жидовскими лишь по своему происхождению (то есть вышли из под пера еврея–переводчика), но никак не по содержанию. Все, исходящее от евреев по плоти, в независимости от того, какую религию они исповедовали (иудаизм ли, христианство ли) считалось жидовским. Мы, однако, никак не можем согласиться с таким «обвинением», построенном на голом антисемитизме.

Сразу же после вышеуказанного «обвинения», видимо, для того, чтобы придать ему хоть какой–то вес, Геннадий пишет, что еретики «жидовским десятисловием людей прельщают»[45]. Но если обращение к Декалогу является иудейством, то что же тогда останется от христианства?

Геннадий, однако, не удовольствовался в борьбе с еретиками одними лишь посланиями. Начались массовые аресты в Новгороде, а со схваченными еретиками Геннадий поступал следующим образом:

«которые покаялись да свои действия писали на себе сами своими руками, и аз тех покаяние принял, да и епитимью есми держати указал. А которые не покаялись, и хваля жидовскую веру, и аз тех послал к Якову, да к Юрью к Захарьичем, а велел их градскою казнью казнити»[46].

Иосиф Волоцкий писал о Геннадии, что тот «яко лев пущень бысть на злодейственыа еретики»[47], «…ногты своими растерзаа тех скверныя утробы… Зубы же своими сокрушаа и растерзаа и о камень разбиваа».

Здесь мы можем видеть методы, напоминающие западную инквизици»р. И хотя расцвет русской инквизиции наступил лишь спустя несколько лет (и именно в связи с расправой над ересью жидовствующих), все–таки очевидно, что доверять объективности показаний, взятых, вероятно, под пытками и под страхом заключения или казни, вряд ли стоит. Интересно будет отметить, что в это же самое время на Западе, в Испании, вел свою активную деятельность печально известный Великий инквизитор — доминиканец Торквемада. Многочисленные источники, повествующие о деятельности этого изверга рода человеческого, единодушны в том, что ни о какой объективности в инквизиторских процессах того времени не стоит даже и говорить. Достаточно было показаний всего–навсего одной личности против конкретного человека или целой группы, обвиненной в еретичестве, чтобы эти люди были схвачены по предъявленным обвинениям. Если человек, говоря языком Геннадия, «запирался», его подвергали самым ужасным пыткам, вынуждая признаться в еретичестве. Если же обвиняемый этого не делал, то его сжигали на медленном огне как нераскаявшегося еретика. Аналогичную картину мы наблюдаем и в Новгороде, где роль Великого инквизитора принял на себя архиепископ Геннадий.

Кстати сказать, где–то с 1493 года под крылом Геннадия в Новгороде проживал «мних обители святого Доминика» (т. е. доминиканец, а именно в руках доминиканцев была Западная инквизиция) «верою латынянин»[48], который около 1497—1499 годов по поручению Геннадия составлял специальный трактат «Слово кратко противу тех, еще в вещи священные… встречаются»[49]. Это сочинение, по сути своей папистское, оправдывало инквизицию и было сконцентрировано на превосходстве власти духовной над светской. В нем как бы переносится на русскую почву старая католическая теория о двух мечах — «вещественном» и «духовном», которыми Церковь должна защищать свое богатство «даже и до своего кровопролития»[50].

0 склонности Геннадия к методам Римской церкви и к самому ее устроению говорит и тот факт, что в начале 90–х годов именно в геннадиевском окружении возникла «Повесть о белом клобуке», автором которой, возможно, был Дмитрий Грек (Траханиот), лицо, близкое к новгородскому архиепископу. Белый клобук (знак достоинства новгородского архиепископа) в качестве символа высшей церковной власти перешел от римского папы Сильвестра к новгородскому архиепископу — так утверждает «Повесть». А значит, новгородский архиепископ становится по своему положению выше московского царя: «Белый же сей клобук» оказывался даже «честнее» царского венца[51].

Отыскивалась и монастырская преемственность Новгорода и Рима, откуда святой Антоний приплыл на камне, чтобы основать обитель в Новгороде; новгородский архиепископ, заключив соблазнявшего его беса в сосуд, в одну ночь съездил на нем в Иерусалим, чтобы поклониться святому гробу, и к утру вернулся к своей «святой Софеи»[52].

Возвращаясь к той борьбе, которую Геннадий вел против еретиков, отметим, что многие из них под пытками признались в своем еретичестве и, будучи отпущены на поруки, бежали в Москву, где думали найти защиту от притеснений, и жаловались великому князю на то, что Геннадий их «имал и ковал, и мучил изо имения, да грабил животы»[53].

«Если бы случилось, что их (Геннадия и Иосифа — примеч. автора) идеи осуществились, они стали бы основателями русской инквизиции»[54].

«Иосиф собирает «от писания» наставления о том, как нужно делать розыск еретиков: для целей розыска и потом доноса не только позволительно, но и благоразумно употреблять самый обман»[55].

«А священныя правила говорят, что те, кто узнает об еретиках и не предает их князьям, и те воеводы и начальники, которые не предадут еретиков, подлежат конечной муке»[56].

На соборе 1490 года Геннадий требовал казни еретиков, утверждая, что разговаривать с ними нечего. Накануне собора он писал в Москву:

«Дабы о вере никаких речей с ними не плодили; токмо того для учинити собор, что их казнити — жечи да вешати… Да пытали бы на них накрепко о том, кого они прельстили… Да не плошитеся: станьте крепко»[57].

Таким образом, как явствует из свидетельства еретиков, данных без принуждения, во–первых, их показания выбивались из них пытками, а во–вторых, одним из побудительных мотивов, по их словам, заставивших Геннадия преследовать вольнодумцев, было его сребролюбие. Действительно, по существующему положению дел дома и все имущество еретиков изымались в пользу Церкви и в пользу донесшего на еретиков. Не тут ли кроется и «активное» покаяние попа Наума? Интересно заметить, что среди арестованных Геннадием большой процент составляли люди состоятельные. Кстати сказать, в 1503 году Геннадий, этот, казалось бы, оплот, столп Церкви, был лишен архиепископского сана за «мздоимство» с поставляемых им священников, а попросту говоря, за взяточничество и корыстолюбие.

Итак, какой вывод мы можем сделать, говоря о тех «обвинениях» в жидовстве, которые, как может показаться, обнаруживаются в посланиях Геннадия? Во–первых, нужно отметить, что Геннадий не являлся беспристрастным свидетелем. Напротив, он был очень заинтересован в том, чтобы обвинить взятых под стражу людей в возможно больших грехах. И методы, которые при этом использовались, вряд ли можно характеризовать как способствующие даче объективных показаний. Однако даже если и отбросить вышеперечисленные «но» и расценивать обвинения Геннадия как документ, содержащий одну лишь истину, то и тогда вряд ли мы сможем в движении новгородских еретиков увидеть жидовство. Тот факт (если это факт), что именно из среды еретиков поп Наум принес Псалтирь, переведенную обращенным иудеем и не содержащую никаких антитринитарных идей или идей, отрицающих Божественность Иисуса Христа, ничего не говорит нам об антитринитаризме вольнодумцев.

Кроме того, вызывает сомнения и сама методология расследования, принятая Геннадием. «Книжный человек тогдашней эпохи по степени и характеру своего развития мало способен был от частных случаев доходить до общих начал и возводить частные явления к общим причинам; он видел только один частный, голый факт и оценивал его по какой–нибудь готовой рутинной мерке; до причинной связи, до системы ему не было никакого дела; он признавал в современном ему антицерковном движении нечто похожее на иудейство, маркианство и мессалианство, даже саддукейство, и не обинуясь, усвоял этому движению все три названия; ему не было никакого дела до того, что сходство это может быть чисто внешним (например, соблюдение субботы — Прим. автора), и что пункты ересеучения, напоминающие древние ереси, могли проистекать совсем из других начал, чем те еретические заблуждения, названия которых он усвоял им»[58]. Действительно, если посмотреть даже на XVII и XVIII века, на те обвинения, которые выдвигали друг против друга, к примеру, православные и раскольники, то мы увидим, как, найдя у противоположной стороны какое–нибудь несогласие со своими взглядами (например, в перстосложении), «правая» сторона находила это обусловленным сразу несколькими ересями, бытовавшими когда–то в древнем христианстве. Такими категориями тогда мыслили, и они как нельзя больше подходили для того, чтобы очернить и смешать с грязью обвиняемую сторону. Если только полемические приемы XV века не были более совершенными, чем приемы XVIII века, то перед нами налицо обвинение, построенное именно на такой логике. А в том, что эти приемы были такими же, только еще более грубыми, ежечасно убеждают нас сочинения как Геннадия, так и Волоцкого. Вот один из примеров: Иосиф прямо и определенно перечисляет по именам всех известных ему из истории еретиков и затем прибавляет:

«И мнозии иные, иже в тайне держаще ереси многи, десятисловием на жидовство учание и саддукейскую и мессалианскую ересь держаще, и многа развращения творяще»[59].

К сожалению, до нас не дошел самый первый документ, который Гонозов отправил в Москву с обвинениями против еретиков. Зато сохранились ответные грамоты на него митрополита и царя, по которым можно судить о характере выдвинутых Гонозовым обвинений.

«Писал еси к нам о том, — пишет митрополит Геронтий к Геннадию, — что прозябают ереси в Новгороде, хулы и поругания от священников… да и списки на тех еретиков прислал к нам, почему еси обыскивал, как они хулили Сына Божия и пречистую Его Богоматерь и ругались святым иконам, а величают жидовскую веру, а нашу православную веру хулят…»[60]

Мы говорили и будем еще говорить о степени объективности Геннадия и об используемой им и его современниками методологии, а сейчас же сделаем небольшое наблюдения относительно самого обвинения. Очевидно, что «хула на Сына Божия» может иметь здесь место (даже если Геннадий желал сгустить краски) именно в связи с «руганием святым иконам», т. е. отрицанием иконопоклонения. Если мы взглянем на другой памятник, на послание царя, то увидим все ту же монолитную триаду обвинений:

«Писал еси ко мне… о ересех и хуле на Христа Сына Божия и на пречистую Его Матерь и о поругании святых икон»[61].

Что же касается самих «еретиков», то они, как явствует из послания Геннадия к Иоасафу, никогда не сознавались в ереси и под клятвой утверждали, что они православные христиане (т. е. правильно славящие Триединого Бога Отца, Бога Сына и Бога–Святого Духа — таково изначальное значение слова «православие», родившегося в ходе христологических споров в IV веке). Очевидно, их стойкость и уверенность была основана на том, что они действительно были православными христианами в изначальном смысле этого слова, т. е. правильно славящими, правильно понимающими (как это было сформулировано на Никейском соборе) Божественную природу Иисуса Христа. Это подтверждается и тем, что Геннадий, в том же послании к Иоасафу отмечает, что еретики «образу Господа нашего Иисуса Христа и пречистыя Матери Его наругалися». В дополнение к ранним обвинениям Волоцкого в чистом иудаизме Геннадий обвиняет их еще и в «маркианской и мессалианской» ереси, хотя ни единого раза не упоминает, в чем же он увидел у еретиков характерные догматические черты этих ересей. Маркианство ведет свое начало от Маркелла, епископа Анкирского (около середины IV века), который учил о единосущии Сына Божьего с Богом Отцом, допускавшем совершенное их слияние. По учению Маркелла, Сын Божий не отличен от Бога Отца (так же и в савелианстве); Он всегда был в Отце как Его вечная премудрость и не имел отдельного от Него бытия. Мессалиане же предстают явными дуалистами, считавшими все материальное злым (как то делали некогда гностики), что и составляет главную сущность их учения. Это второе обвинение оказывается совершенно неуместно притянутым к разбираемой нами ереси, особенно если смотреть на догматическую сторону вопроса. Жидовствующие никогда не считали материальный мир злым, и их можно было менее всего обвинять в дуализме (взять, к примеру, их, хотя и не систематически изложенное, учение о психосоматическом единстве человека). Но то, что Геннадий обвиняет еретиков в мессалианстве, проливает свет на его логику и помогает нам проследить ход его мыслей. Мессалиане, в силу своего отрицательного отношения ко всему материальному, отрицали церковно–обрядовую пышность. То же самое делали и новгородско–московские еретики, но уже из совершенно иных предпосылок. Это, однако, не мешает Геннадию по чисто внешнему сходству идентифицировать их как мессалиан.

Подобным же образом формируется и обвинение в маркианстве, что достаточно легко проследить в его трудах. Так как маркиане в силу своих воззрений не принимали и не могли принять зримых изображений Божества, что было внешним проявлением их доктрины, которую они, конечно же, не скрывали, то Геннадий (сознательно или бессознательно) по этой внешней стороне идентифицирует новгородских еретиков с маркианами.

Что же касается обвинений еретиков в жидовстве, выдвинутых со стороны Геннадия, то при такой его методологии это обвинение было самым логичным, если учитывать их обращенность к Ветхому Завету, к Декалогу и в особенности к соблюдению субботы.

То, что подобной же логикой руководствовался и Иосиф, явствует хотя бы из его далеко идущих выводов, сделанных им из того, что Иван III сбрил бороду: «Чего ради закону Божию не повинуешься и супротивная твориши? Проклятую бритву накладаеши на браду… православную веру держа, побежавши ю зловерием, латынскаа мудрствуя»[62]. Также чисто по внешним, а не по догматическим признакам, укорял митрополит Филипп в 1471 году новгородцев в том, что они хотят «ввести мятеж велик и расколу в святой Божьей церкви, да оставя православную и великую страну, да приступиити к Латыном»[63]. Название «жидовская вера» у нас относили и к папистам, а латинскую литургию, совершаемую на опресноках, прямо называли жидовскою[64].

При таком подходе заработать прозвище «жидовствующих» ничего не стоило.