Последние предвоенные дни и часы
Последние предвоенные дни и часы
В Москве действительно не решались отдавать такой приказ, надеясь, что шанс втянуть Германию в переговоры остается. Однако встревоженное мыслью о возможности англо-германского соглашения и отсутствием реакции Берлина на советские инициативы, прежде всего на сообщение ТАСС, правительство СССР 15 июня 1941 г. дало указание командованию Красной Армии начать выдвижение дивизий второго эшелона ближе к государственной границе. Частям укрепленных районов на самой границе было, тем не менее, запрещено занимать предполье, т. е. полевые позиции в передовой полосе обороны, чтобы не спровоцировать немцев на выступление. Командованию Одесского и Киевского Особого военных округов, которые предприняли такого рода действия, было приказано немедленно возвратить подразделения в места основной дислокации[223].
Кремль по-прежнему медлил с принятием более решительных оперативных и мобилизационных мер. Хотя обстановка осложнилась, слухи о том, что в самое ближайшее время предстоят советско-германские переговоры и германское руководство, видимо, пригласит Сталина или Молотова с визитом в Берлин, именно 13–17 июня 1941 г. достигли своего апогея[224]. Чтобы подкрепить эти слухи, германское внешнеполитическое ведомство 15 июня 1941 г. провело еще одну акцию — оно дезинформировало союзников Германии относительно подлинных планов Берлина. В этот день Риббентроп дал указание германским послам в Риме, Токио и Будапеште довести до сведения тамошних правительств, что Германия намерена "самое позднее в начале июля внести полную ясность в германо-русские отношения и при этом предъявить определенные требования"[225]. Ставка, по всей видимости, делалась на то, что информация германских послов так или иначе станет известна Москве.
18 июня 1941 г. надежды Кремля на мирный диалог с Берлином начали таять. Немцы по-прежнему молчали. Никаких предложений о встрече руководителей двух стран от них не поступило. Наоборот, семьи германских дипломатов, а также германские специалисты в спешном порядке начали выезжать на родину. 17 июня покинула Москву также часть персонала итальянского посольства, начался выезд из страны персонала других иностранных представительств, в том числе британского[226]. Перехваченные и дешифрованные НКГБ СССР 18–19 июня 1941 г. депеши иностранных дипломатов уже не содержали рассуждений о возможности советско-германского соглашения, а прямо указывали на подготовку рейхом и его союзниками военного выступления против СССР[227]. В зарубежной прессе с 18 июня 1941 г. спекуляции относительно сохранения мира между Германией и Советским Союзом отошли на второй план. В ней прямо ставился вопрос: "Когда ждать немецкого нападения на СССР?" и давался однозначный ответ: "Очевидно, в самое ближайшее время"[228].
Понимая, что обстановка приобретает взрывоопасный характер, Кремль решил выступить с новой важной дипломатической инициативой. Гальдер записал в дневнике: "г. Молотов хотел 18.6. говорить с фюрером"[229]. Прямой диалог с правительством рейха, надеялись в Москве, позволит составить ясное представление о его намерениях. Но такой диалог как раз и не входил в планы гитлеровцев. Усиленно внушая Москве мысль о неизбежности германо-советских переговоров, они отнюдь не намеревались затевать их в действительности. На просьбу Молотова, как свидетельствует дневниковая запись Геббельса, был дан "решительный отказ"[230].
Этот отказ, по сути дела, не оставлял советскому правительству места для сомнений в вопросе, быть или не быть войне с Германией в самое ближайшее время. Единственное, на что оно еще могло уповать, — это на "нормальную дипломатическую процедуру" ее объявления и на то, что ему удастся выиграть время, но уже не год и не полгода, а хотя бы несколько недель.
19 июня 1941 г. командование Красной Армии по согласованию с политическим руководством отдало приказ вывести управления западных приграничных округов, преобразовав их во фронтовые управления, на полевые командные пункты, маскировать аэродромы, воинские части, парки, склады, базы и рассредоточить самолеты на аэродромах[231]. Однако приказ о приведении войск в полную боевую готовность вновь отдан не был. Красная Армия явно запаздывала с сосредоточением и оперативным развертыванием у границы[232]. В условиях, когда исходная группировка, при которой советское политическое руководство и командование РККА могли рассчитывать на реализацию своей стратегической концепции войны, не была сформирована, им не оставалось ничего иного, как продолжать прежнюю линию и избегать действий, которые могли ускорить выступление немцев. Мерецков, характеризуя позицию, которая была изложена ему Тимошенко 21 июня 1941 г., писал в своих мемуарах: продолжала "действовать прежняя установка… Выиграть время во что бы то ни стало! Еще месяц, еще полмесяца, еще неделю. Война, возможно, начнется и завтра. Но нужно попытаться использовать все, чтобы она завтра не началась. Сделать максимум возможного и даже толику невозможного. Не поддаваться на провокации… Не плыть по течению, а контролировать события, подчинять их себе, направлять их в нужное русло, заставлять служить выработанной у нас концепции"[233]. Командование РККА, по свидетельству генерала армии М. И. Казакова, возглавлявшего накануне войны штаб Среднеазиатского военного округа и находившегося в те дни в Москве, к 18 июня 1941 г. уже ясно понимало, что войны с Германией в самое ближайшее время не избежать, но рассчитывало выиграть еще 15–20 дней[234], необходимых для сосредоточения и развертывания частей в соответствии с выработанным планом ведения войны.
"Нормальный дипломатический путь" ее объявления мог дать СССР определенный выигрыш времени. Как можно заключить из выступлений по радио Молотова 22 июня и Сталина 3 июля 1941 г., в Москве очень надеялись на то, что Гитлер не решится вероломно нарушить договор о ненападении, что без предъявления претензий и требований, т. е. без формального предлога, а также без предварительной денонсации договоренностей с СССР немцы не нападут[235]. Однако Берлин разыгрывал собственную партию и делал ставку на внезапность удара и захват стратегической инициативы.
В последние предвоенные дни и часы нацистская машина дезинформации продолжала работать на полную мощность. Германской прессе было запрещено вообще затрагивать тему германо-советских отношений и упоминать об СССР. В Берлине были пущены слухи о том, что многие высокие чиновники ушли в отпуска, а Гитлер и Риббентроп отбыли из столицы и, следовательно, никаких важных решений в ближайшие дни не ожидается.
Продолжалась "обработка" советского посольства. 21 июня 1941 г. Берлингс сообщил находившемуся на связи с ним Филиппову: "Посланник Шмидт и д-р Раше (руководитель подотдела по работе с иностранными журналистами министерства иностранных дел Германии. — О. В.) проявляют полное спокойствие и дали мне понять, что никаких далеко идущих решений в ближайшее время не предвидится… Д-р Раше с удивлением спросил меня, как вообще могло случиться такое, что иностранные корреспонденты (почти все) поверили слухам, что предстоит именно германо-русский конфликт". "По моему мнению, — продолжал Берлингс, — мы находимся в настоящий момент в состоянии войны нервов, и на сей раз немецкая сторона предпримет попытку предельно взвинтить нервное напряжение. Я же убежден, что войну нервов выиграет тот, у кого нервы крепче"[236].
21 июня 1941 г. советское правительство в очередной раз попыталось добиться диалога с германским руководством. В 21.00 Молотов пригласил в Кремль Шуленбурга и попросил его дать объяснение причин недовольства германского руководства правительством СССР и слухов о близящейся войне. Советское правительство, заявил Молотов, не может понять причин немецкого недовольства и было бы признательно, если бы ему сказали, чем вызвано современное состояние советско-германских отношений и почему отсутствует какая-либо реакция германского правительства на сообщение ТАСС от 13 июня 1941 г. Однако Шуленбург ушел от ответа на эти вопросы, сославшись на то, что не располагает необходимой информацией[237].
В это же время в Берлине Деканозов под предлогом вручения вербальной ноты о продолжавшихся нарушениях границы СССР германскими самолетами предпринимал тщетные попытки добиться встречи с Риббентропом, чтобы "от имени советского правительства задать несколько вопросов, которые… нуждаются в выяснении"[238]. Сообщения об этой встрече очень ждали в Москве. Но Риббентропа "не было в Берлине", и Деканозова, в конечном счете, принял Вайцзеккер. В Москве в это время была половина двенадцатого ночи. То совещание в Кремле, с которого мы начали разговор, где решался вопрос, следует ли отдавать войскам директиву (к этому времени уже запоздалую) о переходе в состояние полной боевой готовности, закончилось. Не имея информации из Берлина, Сталин решил не форсировать события.
Вайцзеккер принял от Деканозова ноту, но когда тот попытался поставить "несколько вопросов", свернул беседу, заметив, что сейчас лучше ни в какие вопросы не углубляться. "Ответ будет дан позже", — закончил он разговор[239].
Не прошло и нескольких часов, как ответ был действительно дан, но не тот, на который рассчитывали в Кремле. Германская армия, вероломно нарушив договор о ненападении, вторглась на территорию Советского Союза.