Цели дезинформации

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Цели дезинформации

Сомнительный характер сведений о военных планах и военных мероприятиях советского руководства, а также о политической ситуации в СССР, передававшихся в Берлин через "Информационсштелле III", позволяет задать вопрос: а не имеем ли мы здесь дело с дезинформацией, которую под прикрытием отдельных достоверных данных распространяла Москва? Думается, такую возможность исключать нельзя. НКИД СССР, а также органы советской разведки и контрразведки на кануне войны проводили целый ряд дезинформационных операций (например, имитация сближения Советского Союза с США и Англией[253]), с помощью которых пытались воздействовать на Берлин. Вполне допустимо, что донесения "Информационсштелле III" — это "след" еще одной акции такого рода.

Возникает закономерный вопрос: если данные агентурные донесения — дезинформация, то какие конкретно задачи надеялось советское руководство с ее помощью решить и могли ли вообще дезинформационные сообщения такого содержания отвечать интересам СССР? Если рассмотреть сведения сугубо военного характера, передававшиеся в столицу рейха через "Информационсштелле III", то нельзя не признать, что они вполне могли отвечать интересам Кремля. Информация о высокой степени боеготовности советской авиации и танковых войск, о подготовке командованием Красной Армии в случае германского нападения сокрушительного ответного удара по Восточной Пруссии[254] могла предназначаться для того, чтобы дополнить те мероприятия военного устрашения, которые проводились советским руководством в апреле-июне 1941 г. с целью удержать Германию от выступления против СССР. Подбрасывая же немцам ложные сведения о слабости отдельных участков советской обороны, Москва, вероятно, рассчитывала на то, что подтолкнет их в случае, если Гитлер все же решится развязать войну, к активным действиям на тех направлениях, где германскую армию ожидал наиболее мощный отпор.

Сложнее ответить на вопрос, какие цели мог преследовать Кремль, подбрасывая Берлину сведения о расколе и противоборстве в советском руководстве. Ответ на него, как нам кажется, следует искать в "германской политике" Сталина, а также в том, как оценивали в Кремле планы Гитлера в отношении СССР и ситуацию в правящих верхах Германии весной — в начале лета 1941 г.

Советское политическое руководство стремилось предотвратить войну с Германией либо, по меньшей мере, не допустить ее возникновения в 1941 г. Такая позиция Кремля объяснялась целым рядом политических и военных причин, о которых уже неоднократно говорилось в мемуарной и исследовательской литературе. С весны 1941 г., по мере нарастания военной опасности, советское руководство попыталось воздействовать на Берлин с помощью целого ряда дипломатических и военно-политических мер. Оно всячески демонстрировало свою расположенность к мирному диалогу, готовность к компромиссу, рассчитывая тем самым втянуть Германию в переговоры и если не предотвратить войну, то хотя бы выиграть время. Вместе с тем Кремль не мог не считаться с возможностью военного выступления Германии против СССР и принимал самые серьезные меры по укреплению обороны: концентрировал в западных приграничных районах все новые дивизии и боевую технику.

В советском руководстве допускали, что сосредоточение вермахта на границе с СССР Гитлер рассматривает пока что лишь как средство политического давления на Советский Союз с целью заставить его на предстоящих переговорах пойти на серьезные уступки, которые позволили бы рейху продолжать войну против Англии. Лишь после переговоров, в случае если на них не удастся достичь компромисса, полагали в Кремле, военная машина Германии будет приведена в действие[255]. Сталин опасался, что ответные военные мероприятия СССР в западных приграничных округах, явно противоречившие сигналам о желании урегулировать спорные вопросы мирным путем, которые советская сторона подавала Берлину, могут быть восприняты Гитлером как создающие угрозу безопасности Германии, перечеркнуть возможность советско-германских переговоров и спровоцировать немцев на выступление. Чтобы не допустить этого, Кремлю требовалось дать объяснение причин противоречивости своей политики, убедить Берлин в том, что советское политическое руководство во главе со Сталиным по-прежнему привержено идее мирного сосуществования с Германией и не помышляет о войне. Информация о противоборстве между Сталиным и командованием Красной Армии позволяла решить эту задачу, представив дело так, будто кремлевские руководители не допускают и мысли о возможности военного столкновения с рейхом, однако, испытывая давление со стороны оппозиции, сформировавшейся под влиянием слухов о каких-то непомерных требованиях, предъявляемых Германией СССР, и о близящейся войне, вынуждены лавировать и соглашаться на принятие определенных военных мер, которые они сами в общем-то не одобряют.

Думается, что возможность такого тактического хода со стороны советского руководства нельзя исключать и по ряду других причин. В Кремле ошибочно полагали (не в последнюю очередь под влиянием дезинформации, которую со своей стороны распространял Берлин для маскировки своих планов в отношении СССР), что в нацистской верхушке идет острая борьба по вопросам внешней политики, что министр иностранных дел Германии Й. фон Риббентроп выступает за продолжение сотрудничества с СССР, что Гитлер колеблется и обходит "русский вопрос" "полным молчанием", в то время как "пробританская группировка" (к ней причислялись Р. Гесс, Й. Геббельс и армейские круги во главе с Г. Герингом, Г. Гиммлером, В. Кейтелем и другими) стремится заключить мир с Англией и обратить острие германской экспансии на восток — против СССР[256]. В условиях, когда в Берлине шла "борьба" между сторонниками и противниками войны против Советского Союза, сведения о противоборстве в Москве между Сталиным и командованием Красной Армии, в центре которого находился все тот же вопрос — о перспективах советско-германских отношений и подчеркивалась готовность Сталина к определенным уступкам, его стремление сохранить мир с Германией, могли быть преднамеренно спроецированы на ситуацию в Берлине и нацелены на то, чтобы повлиять на Гитлера (расчет на взаимопонимание), укрепить в германском руководстве позиции сторонников мирного диалога с Советским Союзом.

Преследовалась, по-видимому, и еще одна важная цель.

Проводя мысль о приверженности руководства СССР политике мира с Германией, Кремль давал Берлину понять, что тот своими военными мероприятиями у советской границы, какие бы цели они ни преследовали, ослабляет позиции дружественных ему сил в Москве. В донесениях, поступавших в Берлин через "Информационсштелле III", постоянно сквозила мысль: "Сталин боится за свое правительство", оно может пасть даже, если Германия не объявит войну СССР, а лишь выдвинет на переговорах с ним далеко идущие требования военно-политического или территориального порядка. Подчеркнуть это для Кремля было особенно важно. Ожидая переговоров с Берлином, он давал тем самым ему понять, что "ввиду сложной внутриполитической обстановки" такого рода требования он не сможет ни принять, ни даже обсуждать. Не исключено, что германское руководство надеялось побудить воздержаться от предъявления СССР каких бы то ни было ультиматумов, требований и условий. В Кремле, по-видимому, опасались, что широко обсуждавшиеся мировой общественностью слухи о том, что в обмен на мир Гитлер потребует от советского правительства Украину, согласие на участие германских фирм в эксплуатации бакинских нефтяных промыслов, а также на проход вермахта через южные районы СССР на Средний и Ближний Восток, могли иметь под собой реальные основания[257]. В одном из агентурных донесений "Информационсштелле III" по сути дела открытым текстом говорилось, что любая попытка Германии навязать Советскому Союзу новое соглашение будет иметь негативные последствия. Если это произойдет, подчеркивал агент, то дружественное Германии правительство Сталина будет сметено "чисто русским патриотическим империалистическим движением"[258]. О том, что за этим последует, Берлин без труда мог сделать выводы сам. Они напрашивались сами собой: в Москве к власти придут антигермански настроенные силы во главе либо в союзе с военными, а это будет означать сближение Советского Союза с Англией и объявление им войны Германии. Рейх будет поставлен перед необходимостью вести войну на два фронта, значительно уступая своим противникам по людским и сырьевым ресурсам.

Как можно заключить из вышесказанного, информация, содержавшаяся в агентурных донесениях, поступавших в Берлин через "Информационсштелле III", вполне могла быть нацелена на то, чтобы повлиять на политику нацистского руководства, а также на его военное планирование в нужном советскому правительству направлении.

И все же, не совершаем ли мы ошибку, допуская, что агентурные донесения "Информационсштелле III" могли быть продуктом хорошо продуманной дезинформационной акции, проводившейся советской стороной? Не являлись ли не соответствовавшие действительности сообщения московского агента следствием случайности либо каких-то ошибок, допущенных им в оценке и интерпретации собранной информации? Как первое, так и второе, думается, можно исключить. Дело в том, что сведения как по вопросу о предполагаемом советским правительством направлении главного удара вермахта по СССР, так и по политическим вопросам о противоборстве между Сталиным и командованием Красной Армии методично подтверждались немцам и "советскими источниками за рубежом" путем "неосторожных высказываний" либо "признаний" во время "доверительных бесед". Показательно, что эти "зарубежные советские источники" были хорошо известны немцам как агенты НКГБ СССР (руководители советской резидентуры в Берлине А. З. Кобулов и И. Ф. Филиппов[259]) либо как агенты разведуправления Красной Армии (советский военный атташе в Стокгольме Н. Никитушев[260]). По всей видимости, сообщения, поступавшие из Москвы в Берлин через "Информационсштелле III", являлись лишь звеном широкомасштабной акции, которую проводили эти два ведомства. Не исключено, что с советской подачи вопрос о противоречиях между Сталиным и военными был затронут в середине июня 1941 г. на страницах американской прессы, в частности в "New York Times"[261], a также на некоторое время стал предметом дискуссий дипломатов в европейских столицах[262].

В связи с вышеизложенным напрашивается один весьма интересный вопрос: не являлись ли слухи о готовности Сталина к далеко идущим уступкам Германии и о предстоящем советско-германском соглашении, которые в мае-июне 1941 г. циркулировали во всем мире и горячо обсуждались политиками, дипломатами и журналистами многих стран, продуктом не только германской и британской, но и советской пропаганды? Причины спекуляций на этот счет официального Лондона и британской прессы вполне объяснимы. Английское правительство боялось такого поворота событий (его интересам отвечал германо-советский конфликт) и пыталось мобилизовать мировое общественное мнение против "нового сговора" Гитлера со Сталиным. Берлин со своей стороны всячески поддерживал и распространял эти слухи, чтобы поддержать у Москвы уверенность, что шанс предотвратить германо-советскую войну остается. Эти слухи нужны были ему для того, чтобы выиграть время, необходимое для завершения сосредоточения вермахта у советской границы и обеспечения внезапности нападения.

Но распространение этих слухов вполне могло отвечать и интересам советского руководства. С их помощью оно подавало Берлину сигналы о своей готовности выяснить отношения не на поле боя, а за столом переговоров. Показателен в этом отношении один немаловажный факт. Вплоть до 13 июня 1941 г., когда было оглашено известное сообщение ТАСС (опубликовано в прессе 14 июня 1941 г.), в котором подчеркивалось, что ни СССР, ни Германия не готовятся к войне друг против друга, Кремль ни разу не выступил с опровержением этих слухов, хотя по другим, менее важным вопросам его реакция в виде опровержений, сообщений или заявлений ТАСС следовала незамедлительно. Но и в самом сообщении от 13 июня 1941 г. слухи опровергались так, что у многих создалось впечатление, будто Москва готова к переговорам с немцами, настроена выслушать их "претензии" и "предложения" и лишь ждет, когда Германия выступит с соответствующей дипломатической инициативой.