1. Тридцатилетняя война (1618–1648)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Тридцатилетняя война (1618–1648)

Эпоха Тридцатилетней войны исследовалась Поршневым на протяжении многих лет. Результаты этой работы отражены во множестве публикаций, начиная с 1935 года,[8] в том числе в фундаментальной трилогии, из которой только третий том вышел при его жизни, а второй — так и не вышел вовсе.[9] Эта фундаментальная трилогия была для Поршнева опытом исторического исследования специально выбранного «синхронического среза», толщиной в несколько десятков лет и охватывающего — в идеале — все пространство человеческой ойкумены.

Необходимость именно таких синхронических срезов в исторических исследованиях была им обоснована в упомянутом докладе «Мыслима ли история одной страны?»

«Пока опыта горизонтального среза истории в масштабах ойкумены еще никто не делал, таких книг нет. […] Технически каждый из них представляет необычайно сложную задачу. Ни один историк не может обладать необходимой филологической подготовкой и даже библиографической информацией. Один горизонтальный срез — задача для широкой кооперации специалистов. Пока, очевидно, возможны лишь частичные и предварительные опыты. Но как некое предельное понятие горизонтальный срез должен занимать свое место в мышлении историка».[10]

О своих многолетних исследованиях Тридцатилетней войны, о своем «частичном и предварительном опыте» синхронического среза в масштабе Евразии Поршнев пишет:

«Всякий горизонтальный срез должен охватывать не одно мгновение истории, а какой-то ее промежуток. Например, я взял темой мировую историю второй четверти XVII века. Внутри такой пластины синхронический и диахронический методы взаимодействуют».[11]

Стержнем исследований событий Тридцатилетней войны был тщательный и скрупулезный анализ синхронического взаимодействия различных стран, связь их внешней и внутренней политики, причем не только стран Европы, но, отчасти, и Азии. Среди прочего Поршневым были предложены и специальные инструменты — графические схемы, демонстрирующие структуру «геополитических» межстрановых связей и динамику этой структуры.[12]

В целом результаты этих исследований достаточно хорошо известны как в России, так и за рубежом. Поэтому совсем кратко затрону лишь одну тему.

Именно анализ синхронических связей позволил Поршневу «увидеть» (и доказать), что знаменитый «блицкриг» Густава II Адольфа в значительной мере финансировался Московским государством, тогда как прежде многими считалось, что в Московии даже не подозревали о войне, идущей в Европе.[13]

Финансирование осуществлялось по простой и хорошо знакомой многим сегодняшним российским предпринимателям схеме, которую на современном экономическом жаргоне следовало бы назвать «эксклюзивной либерализацией внешней торговли»: шведы получили право закупать в Московском государстве зерно по внутренним ценам и вывозить его затем через Архангельск для продажи на Амстердамской бирже уже по ценам европейским.[14]

Среднегодовые масштабы такого субсидирования Швеции Московским государством примерно соответствовали масштабам помощи со стороны Франции, которой до Поршнева, главным образом, и объясняли военные успехи Швеции. Однако за год до «блицкрига», в 1630 году, «когда не было еще», — пишет Поршнев, — «шведско-французского военного договора (1631 года) и французских субсидий», шведская казна получила около 1 млн. 200 тыс. рейхсталеров реальных дотаций, что в три раза превышало «среднегодовую норму».

«Становится сразу понятным», — продолжает Поршнев, — «почему именно в 1630 году Густав II Адольф решился начать войну с германским императором и почему опьяненный надеждами Оксеншерна полагал к началу 1631 года, что, если так пойдет дальше, Швецию ждут самые радужные перспективы».[15]

Помощь Швеции со стороны Московского государства оказалась для последнего весьма нелегкой ношей, чреватой, как принято говорить у современных российских политиков, «назревающим социальным взрывом»:

«[…] Хлебные цены на внутреннем рынке быстро взвинтились […], себестоимость в Архангельске составляла не […] более 35–36 денег в 1628 году, а в 1631 году уже 152 деньги и не менее 100 денег в 1632–1633 годах за четверть. Таким образом, субсидии Швеции легли, в сущности, на плечи посадского, то есть городского населения Московского государства, ибо именно оно было покупателем хлеба на внутреннем рынке и оно расплачивалось своими достатками за вздорожание хлеба. Если бы закупки хлеба для отправки „за море“ не были сокращены в 1632 году, волна посадских беспорядков и восстаний, несомненно, прокатилась бы в Московском государстве уже в 30-х годах XVII века».[16]

В результате к 1631 году Густаву II Адольфу удалось развернуть крупные военные силы в Германии и уже осенью этого года осуществить свой стремительный бросок в глубь ее территории. Дальше, однако, все застопорилось и, в конечном счете, успех Густава II Адольфа был сведен на нет. Одним из важнейших факторов такого исхода (хотя и не единственным) послужила последовательность обуславливающих друг друга событий, ради обнаружения которых (этих последовательностей) Поршнев, собственно, и предлагал заняться исследованиями «синхронических срезов»: под давлением нарастающего «социального недовольства» Московское государство сокращает субсидии Швеции (эмиссионное финансирование государственных расходов тогда не практиковалось), а также прекращает войну с Польшей; в результате у Густава II Адольфа одновременно сокращаются ресурсы и появляется серьезный противник, освободившийся от «восточных» проблем.

Упомяну и один крайне интересный пример упущенной в то время возможности глубокой и долгосрочной интеграции Московского государства в «прогрессивную» Европу. Анализируя взаимосвязь «внутренних дел» Московского государства с европейской политикой, Поршнев обнаружил следы неудавшейся попытки подвести под «антигабсбургскую коалицию» надежный религиозный фундамент, а именно — осуществить «антипапежский синтез» православия и сразу нескольких ветвей протестантизма.[17]