На перекрестке национальных интересов: декабристам налево, императору направо, народу прямо

На перекрестке национальных интересов: декабристам налево, императору направо, народу прямо

Русская история считает декабристов и Николая I антиподами. С этим согласны как монархисты, так и последователи «культа пяти повешенных». Между тем два столь разных плода имеют схожую генетику, да и выросли на одной и той же ветви, что в жизни случается нечасто.

Николай точно так же, как и декабристы, горячо переживал трагические события 1812 года, рвался в армию и лишь по настоятельной просьбе Александра I, по сути равносильной приказу, был вынужден остаться дома. В своих мемуарах Николай так пишет об этом времени и чувствах, которые охватили его и брата Михаила:

Наконец настал 1812 год; сей роковой год изменил и наше положение. Мне минуло уже 16 лет, и отъезд государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца и душа наша стремилась за ним!

Сомневаться в искренности приведенных слов, зная дальнейшую судьбу Николая Павловича, оснований нет. Патриотические (или националистические) чувства будущего императора-немца, ощутившего себя русским, питались из того же самого источника: война 1812 года потрясла и на короткое время объединила все русское общество. Снизу доверху, от крестьянской до царской семьи.

Образование Николая Павловича также идентично тому, что получили лидеры декабристов. Будущие политические оппоненты были воспитаны одними и теми же иностранными гувернерами. Не только воспитание, но и его карьера до декабря 1825 года была точно такой же, на какую могли надеяться очень многие русские офицеры-гвардейцы из знатных дворянских родов.

О реальной жизни российских низов великий князь знал, конечно, понаслышке, как, впрочем, и большинство декабристов, но о буднях армии и придворного мира был осведомлен прекрасно. Более того, многих будущих декабристов Николай хорошо знал лично, общаясь с ними то на военных маневрах, то в приемной императора, то в одном и том же кружке гвардейских офицеров. Поэтому его оценки, содержащиеся в мемуарах, носят не только политический характер – в них легко увидеть шлейф старых сугубо личных (добрых или дурных) отношений. Он принадлежал к их кругу, был одним из них.

Если говорить о логике действий императора 14 декабря 1825 года, в ней нет ни личной корысти, ни предвзятости. И в этом он также похож на своих политических противников. Шла борьба принципов, а не личностей, хотя по обе стороны баррикад находились люди безусловно колоритные и не лишенные страстей и амбиций.

«Ничего личного» – мог с чистой совестью сказать Рылеев, объясняя Каховскому накануне восстания, как лучше проникнуть во дворец, чтобы убить Николая Павловича. «Ничего личного» – мог с чистой совестью сказать Николай Павлович, утверждая смертный приговор Рылееву и Каховскому.

Четырнадцатого декабря, выстроившись в каре около Медного всадника, декабристы поставили на кон, как в рулетку, последнюю монету из наследства Петра Великого – и проиграли.

Все тот же Александр Герцен задавался вопросом:

Отчего битва… была именно на этой площади, отчего именно с пьедестала этой площади раздался первый крик русского освобождения, зачем каре жалось к Петру I – награда ли это ему?… или наказание? Пушки Николая были равно обращены против возмущения и против статуи; жаль, что картечь не расстреляла медного Петра…

В 1825 году правящая элита Российской империи подошла к историческому перекрестку, где разделилась. Одни проследовали налево, сначала на Сенатскую площадь, а оттуда на каторгу в Сибирь, другие вслед за Николаем пошли направо – укреплять пострадавшие 14 декабря бастионы самодержавия.

Простой обыватель к схватке аристократов отнесся в целом равнодушно. Народ не заметил исторического перекрестка, а потому по инерции проследовал прямо.

Лишь некоторое время спустя у себя дома он неожиданно обнаружил, что к двуногой дедовской табуретке, на которой ему испокон веку положено было сидеть, сохраняя равновесие, власть (под впечатлением 14 декабря) для большей устойчивости приделала третью ножку.

В дополнение к двум старым государственным устоям – православию и самодержавию – русскому народу официально даровали еще и народность.