Изолированная Россия будет примером

Изолированная Россия будет примером

Впервые Сталин высказал эту идею в конце 1924 г., когда в ходе вновь разгоревшейся острой полемики с Троцким и его старой теорией «перманентной революции» предпринял попытку противопоставить тезисам противника позитивную платформу. Некоторые авторы считают, что сам Сталин лишь постепенно пришел к пониманию того, какой огромный потенциал заключался в этой теме. Однако уже в его первом выступлении содержались все те главные мотивы, которые послужат стержнем последующей широкой агитации. Троцкий считал, что лишь европейская революция могла освободить социалистическую революцию в России от трудностей, обусловленных отсталостью страны и связанных в социальном отношении с бесчисленными массами мелких сельских собственников. До этого момента за подобные идеи Троцкого упрекали в недооценке роли крестьянства. Теперь Сталин решил атаковать и по другому направлению. Он обвинил Троцкого в том, что, по его утверждению, «необходимые силы» можно черпать лишь «на арене мировой революции пролетариата», а не «среди рабочих и крестьян самой России». Он обвинил его в «неверии в силы и способности нашей революции», более того, в неверии уже не только в революционные способности крестьянства, но и «российского пролетариата». Следовал вывод, что теория Троцкого представляет собой «перманентную безнадежность», ибо, рассчитывая лишь на помощь со стороны Европы, она обрекает русскую революцию на гниение на корню или буржуазное перерождение в ожидании революции на Западе, ожидании, которое неизвестно сколько продлится. Даже в одиночестве и несмотря на свою отсталость Россия может построить социалистическое общество. Мало того, именно этим самым Россия окажет поддержку рабочим Западной Европы. По Сталину, получалось, что Ленин всегда думал так.

Непросто было протащить эти тезисы в советских руководящих кругах. Им противилась вся теоретическая традиция большевиков: как в силу того, что они всегда считали свою революцию частью международного революционного процесса, так и по той причине, что среди них не было ни одного, кто не представлял бы себе всю тяжесть экономической и культурной отсталости страны. Да и сам Сталин всего несколько месяцев назад отстаивал прямо противоположную концепцию. В разыгравшейся позже битве на ленинских цитатах лучшие шансы были скорее у противников сталинских тезисов, хотя всегда оставалась возможность для двусмысленных толкований, ведь у Ленина фактически не было развернутого ответа на вопрос именно по той причине, что он никогда не рассматривал его под тем углом зрения, под каким теперь ставил его Сталин. Сталинская историография (и сам Сталин) рассматривает резолюцию XIV партконференции о задачах Коминтерна, принятую в апреле 1925 г., как официальное признание лозунга «социализм в одной стране», в действительности этот документ куда более осторожен. Но когда борьба с оппозицией, возглавлявшейся уже не одним Троцким, возобновилась с предельной ожесточенностью, именно этот лозунг стал центральной темой столкновения. XIV съезд партии (декабрь 1925 г.) сделал из этого первый практический вывод: СССР должен завоевать «экономическую самостоятельность», не быть «экономическим придатком капиталистического мирового хозяйства». А это, в свою очередь, означало: превратиться «из страны, ввозящей машины и оборудование… в страну, производящую машины и оборудование». Это было предпосылкой индустриализации.

Решающую роль сыграли обстоятельства того периода, когда был выдвинут новый лозунг. Страна находилась в глухой изоляции. В марте 1925 г. большевики и Коминтерн отметили, что после вызванного войной кризиса капитализм вступил в фазу относительной «стабилизации». В период, когда Россию начали признавать буржуазные страны, родилась надежда на получение крупных зарубежных кредитов, но теперь она мало-помалу сходила на нет. Жесткий протекционизм, обусловленный государственной монополией на внешнюю торговлю в качестве специфического орудия накопления, стимулировал подъем отечественной индустрии. В 1924–1925 гг. в СССР предпринимаются попытки наладить производство тех машин, которые раньше импортировались – от грузовиков до тракторов. Этого требовали, в частности, металлисты, ибо предприятия машиностроения еще далеко не полностью использовали свои потенциальные ресурсы. В газетах можно было прочесть рекламные объявления: «Русская электролампочка не уступает заграничной».

Вокруг «социализма в одной стране» разгорелась жгучая дискуссия. Всех тех, кто не пережил ее лично и начинает изучать ее многие годы спустя, поражает одно обстоятельство: если оставить в стороне полемические обвинения, крайне трудно понять саму суть столкновения. Оппозиционеры – и Троцкий первым среди них – отнюдь не утверждали, что в ожидании мировой революции нужно отказаться от «строительства социализма» – напротив, именно тогда они были самыми рьяными сторонниками ускоренной индустриализации. Они лишь уточняли, что усилие это приведет к подлинно социалистическому обществу при наличии соответствующей международной, а не только национальной обстановки. Сталин, в свою очередь, поскольку слишком недвусмысленны были ленинские цитаты по этому вопросу, вынужден был признать, что «окончательная победа» социализма в одной, отдельно взятой стране невозможна. Однако в порядке толкования этого ограничительного положения он добавил, что невозможна она единственно из-за отсутствия гарантии от нападения извне: если бы не было этой внешней угрозы, все внутренние условия были бы вполне достаточны для построения социализма. И все же страсти были накалены не столько этими византийскими ухищрениями спорящих, сколько обвинениями, брошенными Сталиным своим противникам: обвинениями в том, что они утратили веру, стали пессимистами, готовы капитулировать перед трудностями, неспособны понять гигантские силы, таящиеся в рабочем классе и крестьянстве России.

Лозунг «социализм в одной стране» явился радикальным новшеством в истории СССР и русского большевизма. Но он был таковым не потому, что знаменовал новый этап в развитии марксистской теории или с самого начала представлял собой точный выбор политической и экономической стратегии. На деле под этим лозунгом проводились разные политические курсы. Когда он был впервые провозглашен, под ним понималось более осмотрительное отношение к крестьянству, союз с деревней, а следовательно, и более осторожная позиция по вопросу о темпах индустриализации. В таком виде его энергично защищал Бухарин. В этом смысле, кстати, его истолковал и такой осведомленный и проницательный иностранный наблюдатель, как Тольятти; и он даже писал, что на рубеже 1925–1926 гг. СССР «оказался перед лицом исторического поворота, равного по важности и аналогичного по смыслу повороту 1917 г.». Между тем позже, с развитием индустриализации и ростом ее трудностей, под этим же сталинским лозунгом проводился, как мы увидим, совсем иной политический курс.

«Социализм в одной стране» стал ответом на фактическую изоляцию Советского Союза, осуществленную странами развитого капитализма. Сначала, если воспользоваться советской терминологией, он стал ответом в качестве «лозунга агита». Потом, по мере того как он завоевывал успех, – в качестве идеологии, несущей в себе сильный заряд веры партии, которая переживала в тот момент фазу наиболее быстрого роста своих рядов, – он требовал, чтобы она стала «законом партии, обязательным доя всех членов партии». Лишь в таком качестве он позволит позже оправдать новые «лозунги действия».

Карр и Дойчер посвятили несколько отличных страниц анализу сильно выраженного национального характера нового сталинского тезиса. Стержнем сталинской агитации служили утверждения такого типа: «И без помощи со стороны мы унывать не станем, караул кричать не будем, своей работы не бросим»; «мы имеем в нашей стране все необходимое и достаточное для построения социализма». Мы говорили, что Сталин как бы экспромтом открыл «социализм в одной стране» в 1924 г. Следует отметить и другое: в отличие от всех остальных руководителей большевиков ему давно была сродни эта идея, что именно Россия призвана указать другим странам путь к социализму. Мы обнаруживаем эту идею в одной из его речей в июле 1917 г., в «наброске» 1921 г. и, наконец, в очерке, в котором он выдвинул новый лозунг в 1924 г.: русская революция здесь характеризуется как «образец» применения теории пролетарской революции.