В огненном кольце
В огненном кольце
В ночь на 6 октября 19-я армия начала отход от реки Вопь к Днепру. Отход — сложный вид боя. Он требует большой выучки войск и крепкого, грамотного управления. И снова Лукин вспомнил довоенное время, Украинский военный округ и командарма Якира. На учениях, которые проводил Якир, одинаково тщательно отрабатывались все виды боя, даже отступление, или, как предпочитали тогда говорить, «отход на заранее подготовленные позиции». Некоторые начальники уклонялись от изучения такого «крамольного» вида боя, считая отход признаком слабости и несовместимым с нашей военной доктриной. Якир не боялся слова «отступление». Войска округа учились при отходе делать завалы на лесных дорогах, на открытой местности ставили минные поля, отрывали противотанковые рвы, создавали искусственные болота.
Обстановка, сложившаяся к 5 октября, казалось бы, требовала от Лукина немедленно сняться с позиций, оторваться от противника и выровнять линию фронта. В этом случае армия могла бы избежать угрозы окружения. Но сумеет ли армия оторваться и организованно отойти на новый рубеж? Ведь для переброски 50-й дивизии Лукин отдал последние автомобили. Теперь в армии основная тягловая сила — лошади, а враг хорошо моторизован, у него танки, автомашины, бронетранспортеры, мотоциклы, он быстро нагонит отходящие части Лукина, расчленит их, сомнет.
Лукин решил отходить медленно, с боями, сражаясь за каждый метр земли, изматывая противника. И дивизионный комиссар Шекланов, и второй член военного совета Ванеев, и начальник штаба Малышкин согласились с планом Лукина. Так в ночь на 6 октября армия, прикрывшись сильными арьергардами, начала отходить к Днепру.
Миновало благодатное бабье лето. Теплая малооблачная погода начинала портиться: подул холодный северо-западный ветер, небо заволокло свинцовыми тучами, заморосили дожди, развезло глинистые проселочные дороги.
Противник, конечно, заметил отход 19-й армии и усилил нажим на ее арьергардные части. Кое-где ему удалось прорваться и обойти их. 127-я танковая бригада генерал-майора Ремезова, в которой почти не было танков, попала в окружение. Гитлеровцы решили, что перед ними слабая, малочисленная группа красноармейцев, загнанная к тому же в лесные болота, и пошли в «психическую» атаку. Танкисты подпустили их совсем близко, а потом прицельным огнем буквально скосили первую цепь. Вторую и третью смяли танки. Уничтожив два батальона вражеской пехоты, бригада вырвалась из кольца и присоединилась к основным силам армии.
Упорный бой разгорелся в лесу под Василисином, где всего несколько часов назад находился штаб армии. В этом лесу была одна-единственная дорога, и именно на ней наши бойцы устроили засаду; здесь были уничтожены десять танков и больше сотни автомашин и бронетранспортеров с солдатами. Вся дорога была буквально усеяна подбитой вражеской техникой.
6 октября дивизии Лукина подошли к Днепру. Там располагались две дивизии 32-й армии. Они должны были пропустить через свои боевые порядки соединения 19-й и 20-й армий и остаться на месте в арьергарде, чтобы прикрывать дальнейший отход войск. Переправу дивизии 19-й армии обеспечивали части 2-й ополченской дивизии генерала Вашкевича. Чтобы предотвратить образование пробок на переправах, там несли дежурство специальные подразделения, помогавшие артиллеристам, шоферам и обозам преодолевать водную преграду. Счетверенные зенитные пулеметы прикрывали переправы от возможных налетов авиации противника.
С высокого восточного берега Днепра далеко просматривалась местность. Здесь проходил рубеж, подготовленный раньше соединениями 32-й армии. Рубеж имел развитую систему обороны. Возле железнодорожного и шоссейного мостов были установлены на бетонированных площадках шестидюймовые орудия, снятые с кораблей. Здесь держали оборону моряки-балтийцы.
Откуда же взялись здесь, на дальних подступах к Москве, моряки и корабельные орудия? Еще в начале июля по решению ГКО для усиления обороны на дальних подступах к Москве в верховьях Днепра, в районе станции Издешково, где пересекались шоссейная и железная дороги Москва — Минск, были установлены восемь морских артиллерийских батарей. В батареях было двадцать новейших для того времени корабельных орудий калибра 100–152 мм. Эти батареи составляли 200-й Особый артиллерийский морской дивизион. Личный состав дивизиона состоял из опытных комендоров боевых кораблей Балтийского флота и курсантов ленинградских военно-морских училищ. Командовал дивизионом капитан-лейтенант Остроухов. Всего в дивизионе было до восьмисот моряков.
Позиции на Днепре были хорошие, и Лукин рассчитывал здесь укрепиться. К тому же в его подчинение должна была перейти 32-я армия. Вскоре прибыл командующий армией генерал Вишневский. Его доклад озадачил Лукина и заставил менять план. Оказывается, севернее противник с ходу прорвал фронт 32-й армии и отбросил часть ее войск к Сычевке.
— Связь с этими войсками потеряна, — сказал Вишневский.
— Что осталось в армии, Сергей Владимирович?
— Вторая, сто сороковая дивизии и сто сорок третья танковая бригада.
— Вы знаете, что все ваши части переходят в мое подчинение?
— Да, я получил приказ передать армию.
— А лично вы что намерены делать? У меня есть самолет, можете улететь в штаб фронта.
— Хорошо, я полечу и доложу там обстановку.
В это время к Лукину подошел начальник оперативного отдела штаба полковник Маслов и доложил, что разведка, высланная к реке Вязьме, везде натыкается на заслоны противника.
— Еще несколько часов назад части проходили, а сейчас движение войск прекратилось. По всему видно, что кольцо замкнулось.
Выслушав полковника, Лукин посмотрел на генерала и тихо продолжил прерванный разговор:
— Конечно, вы можете еще улететь. Самолет в вашем распоряжении. Но…
— Я остаюсь с вами, — не дал договорить Вишневский. — Буду вам помогать.
— Спасибо, Сергей Владимирович! — И Лукин крепко пожал руку генералу. — А самолет… А самолетом мы отправим донесение. Верно?
— Правильно, — поддержал Вишневский.
— Тогда к делу. Думаю, на этом рубеже нам делать больше нечего. Немцы будут жать теперь не только со стороны Днепра, но и с севера, юга. Будем пробиваться на восток.
На берегу Днепра для прикрытия остались подразделения ополченцев и моряки-артиллеристы. В полдень передовые отряды гитлеровцев попытались с ходу овладеть шоссейным мостом. Батареи старших лейтенантов Егорова и Фокина с первых же залпов накрыли немцев. Когда разведывательные отряды врага на мотоциклах все же ворвались на мост, саперы взорвали его вместе с мотоциклистами. Спустя полчаса был взорван и железнодорожный мост.
К исходу 7 октября на Днепре оставались лишь бойцы арьергардной 2-й стрелковой дивизии, ожидая встречи с врагом.
В этот день противник прорвался к Вязьме с севера и юго-востока. В окружение попали 19, 20, 24, 32-я армии и группа Болдина. Военный совет фронта подчинил все эти войска командарму Лукину и приказал организовать их прорыв и вывод из окружения.
Надо сказать, что это большое доверие озадачило командарма. Ответственности он никогда не избегал, но ему казалось, что военному совету фронта следовало бы поручить руководство всеми окруженными войсками заместителю командующего фронтом генералу Болдину. Лукин считал, что в сложившейся ситуации это было бы логично. Но приказ надо выполнять. А выполнять не так-то просто. Во всех армиях войска понесли большие потери, снаряды, горючее, продовольствие на исходе. Все медицинские пункты переполнены ранеными, медикаментов и перевязочных материалов оставалось совсем мало.
Но главная сложность заключалась в самом управлении окруженной группировкой. У Лукина не было достаточных средств даже для управления своей армией, а тут прибавилось еще три и группа Болдина.
Лукин попытался было связаться с командующим 20-й армией Ершаковым — безуспешно. Не было связи и с командующим 24-й армией генералом Ракутиным. Где-то севернее воюет группа генерала Болдина. С ней тоже нет связи. Очевидно, штабу фронта легче было наладить связь с подчиненными армиями и, отдавая Лукину приказ, дать хотя бы координаты армейских штабов. Но этого не случилось. Видимо, Конев сам потерял связь с армиями фронта. Лукин также не был информирован о силах противника, окруживших группировку советских войск. Он мог располагать лишь сведениями армейской разведки.
А разведчики то и дело приносили неутешительные вести — враг то в одном, то в другом месте вклинивался в подвижную оборону армии. Едва штаб расположился в селе Ломы, как к нему с севера прорвался сильный отряд немцев. Комендант штаба майор Андреев быстро организовал оборону. Бойцы батальона охраны штаба под командованием капитана Прохорова, рота особого отдела и связисты армейского полка связи в короткой и яростной схватке отбили атаку немцев. Они отступили. Но в этом бою геройски погиб командир полка связи полковник Базилевич-Белый. Его похоронили в лесу на крохотной поляне. Над могильным холмиком поставили деревянный столбик с нарисованной химическим карандашом звездой и двинулись дальше по лесной просеке.
— Смотрите, немцы! — неожиданно воскликнул дивизионный комиссар Шекланов и показал в сторону шоссе, проходящего метрах в двухстах от леса. Там двигались танки, бронетранспортеры, мотоциклы.
Все поспешили углубиться в лес. Лукин собрал командиров и политработников, объяснил обстановку.
— Пойдем на юго-запад, в район Никулино, — сказал он.
Часть командиров отправилась выбирать новое место для штаба и командного пункта армии. Вместе с ними уехали член военного совета Шекланов и начальник политотдела дивизионный комиссар Шустин.
Когда через несколько часов штаб армии прибыл в Никулино, ни Шекланова, ни Шустина там не оказалось. Прибывшие сюда раньше бойцы рассказали, что севернее Никулино они слышали звуки сильного боя. Лукин тут же приказал организовать поиски пропавших комиссаров.
А дожди не прекращались. Дороги превратились в сплошное месиво. Грязь чавкала под ногами бойцов. И даже свинцовые тучи, низко плывущие под тяжестью влаги, едва не задевая верхушки сосен, казались забрызганными грязью.
Командарма беспокоила судьба раненых, которых становилось все больше. Об эвакуации их в тыл не могло быть и речи. Приходилось размещать раненых в сараях, палатках и прямо во дворах, на подстилках из лапника, под холодным дождем. Врачи, фельдшера, медицинские сестры сбивались с ног. Не хватало медикаментов и бинтов. Местные жители отдавали простыни, наволочки, полотенца для перевязки ран.
В одном из крестьянских дворов под яблоней грелись у костерка несколько бойцов. Лукин передал повод коноводу и направился к раненым. Кое-кто, увидев генерала, попытался подняться, но Лукин остановил их жестом. Сам присел на березовое бревно, протянул озябшие руки к огню. Бойцы молча посматривали на командарма, ожидая, что скажет он. Потрескивали в огне сырые ветки, испуская пар. Прислонившись к стволу яблони, держался за живот и корчился от боли сержант. Он кусал вислый прокуренный ус, старался сдержать стон. У самого костра, поджав под себя ноги, сидел боец с перевязанным лицом. Из-под грязного бинта блестели узкие глаза. Держа над огнем саперную лопату, он пек лепешку. От нее шел запах жареной конопли.
— Голодно? — спросил Лукин.
— Совсем голодно, товарищ генерал, — проговорил боец, не спуская глаз с лепешки. — Мала-мала конопля собрал, в каске мука сделал, а теперь лепешка будет.
— Когда же мучения кончатся? — хмуро проговорил длиннолицый, с впалыми щеками военврач третьего ранга. Он поглаживал забинтованную ногу и отрешенно смотрел в огонь. Очевидно, не рассчитывая получить ответ от генерала, продолжал: — Все, что осталось в огородах, поели, последние капустные кочерыжки. Колхозники все отдали, смотреть на них жалко. Мы пришли и ушли, а людям зиму зимовать. Чем питаться будут? Хотя бы лошадь завалить, товарищ генерал. Поумирают люди-то.
— Одну-другую прикажу зарезать на мясо, конечно, сдерживая дрожь в голосе, проговорил Лукин. — Но лошади нам нужны для боя.
— Ой, ой, не могу, — застонал раненный в живот боец. — Не могу больше. Пристрелите, товарищ генерал. Не жилец я…
Санитары унесли раненого в избу, где была оборудована операционная. Сухопарый военврач подбросил в костер веток. Охваченные огнем, они зашипели. Щурясь от дыма, доктор посмотрел на генерала и, чуть улыбнувшись, заговорил:
— А ведь я с вами встречался, когда вы были еще комкором, в Сибирском округе.
— Вот как? — оживился Лукин. — Не припоминаю.
— Немудрено. Годы прошли, да и война внешность меняет. Я тогда в Бурятии, в Наркомате земледелия работал, руководил ветеринарными отрядами. По долгу службы приходилось в кавалерийских частях бывать. Даже помню случай, как вы распекали одного командира за неполадки в ветеринарной службе. Тот ссылался на обстоятельства. Помню, вы сказали: «А вы командир Красной Армии, и обстоятельства не должны брать над вами верх». — Военврач поправил ногу, снова подбросил в огонь веток. — Я к чему это вспомнил, знать хочется, какие теперь обстоятельства?
— Как вас зовут, товарищ военврач третьего ранга?
— Авилов Михаил Александрович, — ответил тот и продолжил свою мысль: — Обстоятельства, конечно, понятны. Но что будет с нами завтра?
На огонек костра подходили те, кто мог ходить. Раненые обступали генерала, задние вытягивали шеи, стараясь разглядеть. Были среди них забайкальцы, были и те, кто впервые так близко видел командующего. Они выжидающе, с любопытством смотрели на него.
Лукин понимал, что нельзя уйти от объяснения.
— Предстоит тяжелая борьба, — проговорил он. — Армия дерется в окружении.
— Это нам известно, товарищ генерал, — спокойно сказал пожилой боец, стоящий рядом с Лукиным. И от этого его спокойствия Лукину вдруг стало легче. А боец, свернув цигарку, выхватил из костра горящую ветку, неторопливо прикурил и, деликатно разгоняя ладонью дым, продолжал: — На войне, конечно, всякое бывает. Я ее, проклятую, уж третью ломаю. Но такое, как теперь, видеть не приходилось. Но так думаю, что выдюжим и это.
— Так ведь кругом немцы, — послышался звонкий юношеский голос.
— Немцы, конечно, а кто же еще должен быть? — тем же спокойным тоном продолжал боец. — А окружение, что ж, прорываться надо. Верно я говорю, товарищ генерал? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Только вот мы, калеки, обузой стали. Как с нами-то будет, товарищ генерал, пропадем? Или как?..
Теперь боец смотрел прямо на генерала и ждал ответа. И все замерли. Слышен был только приглушенный грохот далекого боя и потрескивание веток в костре.
— Постараемся отправить вас в тыл, но вы сами понимаете, как это трудно, — тихо сказал Лукин.
Бойцы молчали, и командарм не знал, чем их утешить, как вселить в них хотя бы малую надежду.
— Неужто немец возьмет Москву? — опять заговорил пожилой боец и опять своим вопросом помог Лукину уйти от тяжелого разговора о судьбе раненых.
— Не может того быть, — проговорил Лукин, и голос его приобрел прежнюю твердость. — Москву защищает вся страна. И мы здесь тоже ее защищаем.
…С тяжелым сердцем покинул командарм этот импровизированный госпиталь. А сколько таких госпиталей сейчас образовалось в смоленских деревнях, разбросанных между Днепром и Вязьмой! Лукин знал, окажись он сейчас в любом из них, всюду будет такой же тяжелый разговор и те же требовательные взгляды, словно от него одного зависела судьба каждого раненого бойца.
Да, он был в ответе за судьбу каждого — и раненого и здорового. Но он был в ответе и за всю армию, а теперь и не только за свою, но и за всю окруженную группу армий.
8 октября Лукин получил радиограмму за подписью Сталина: «Из-за неприхода окруженных войск к Москве Москву защищать некем и нечем. Повторяю, некем и нечем». Лукин отлично понимал, какие надежды возлагает Ставка на четыре армии и группу Болдина, попавшие в окружение. Он усиленно искал связи с этими армиями. И наконец-то ему удалось связаться по радио с Ершаковым. В это время 20-я армия отступала и готовилась к прорыву на восток в районе Быково, южнее автомагистрали Москва — Минск. Лукин сообщил Ершакову, что сам будет прорываться севернее Вязьмы, и поинтересовался, нет ли у него связи с командующим 24-й армией генералом Ракутиным. Ершаков сообщил печальную весть: генерал Ракутин погиб, а 24-я армия отошла на восток. Лукин и Ершаков договорились держать постоянную связь и при выходе из окружения действовать согласованно. Но очень скоро связь между ними снова прервалась.
В ночь на 10 октября немцы навели переправы через Днепр у Филимоново. Часть автомашин и пехоты переправилась через реку по Билинскому броду. Форсировав Днепр, части 8-го и 27-го армейских корпусов 9-й полевой армии устремились по автомагистрали на Вязьму, рассекая окруженные войска на две части. Севернее автомагистрали остались войска 19-й и 32-й армий и группа генерала Болдина, южнее — 20-я и 24-я армии. 24-я после гибели генерала Ракутина отошла на восток. А где была 20-я? В последней радиограмме 8 октября Ершаков сообщал: «Боеприпасы на исходе, начальник штаба генерал Корнеев тяжело ранен. Вероятно, будем выходить группами южнее Вязьмы».
К этому времени территория севернее автомагистрали, занимаемая окруженными войсками, имела протяженность с запада на восток до двадцати четырех километров и с юга на север до двадцати километров. Здесь, на этом крошечном островке, не было тыла. Все, кто мог, даже женщины — санитарки, связистки, взяли в руки оружие. Днем и ночью шли тяжелые бои. Нельзя было разобрать, кто наступает, а кто обороняется.
Лукин расположился в небольшой деревушке Шутово, в четырех километрах западнее села Богородицкое. Здесь командарму сообщили печальную весть. Одна из групп, посланных на поиск пропавших члена военного совета Шекланова и начальника политотдела Шустииа, натолкнулась в лесу на место ожесточенного боя. Там они подобрали раненого лейтенанта, который рассказал, что группа Шекланова, отправившаяся на поиски места для штаба, попала в засаду. Дивизионный комиссар Шекланов был убит сразу, а Шустин, весь израненный, еще руководил боем, пока вражеская пуля не сразила отважного политработника. Лукин тяжело переживал гибель Шекланова и Шустина.
В это время гитлеровцы изменили тактику. Они уже не стремились наступать на окруженную группировку, потому что знали, что у Лукина не сегодня завтра кончатся боеприпасы и наступит агония. Но они ошиблись, рассчитывая, что окруженные войска смирятся со своим положением и пассивно будут ждать своего конца.
Трезво оценив обстановку, командарм понимал, что вряд ли ему удастся вырваться из этого огненного кольца. И тогда он решил как можно больше измотать противника.
Здесь, на наш взгляд, уместно привести откровенные признания командира 7-й танковой дивизии генерала Функа, действовавшей в ту пору непосредственно против армии Лукина. «…Последовавшие затем (после окружения) дневные и ночные бои, — писал Функ, — относятся к числу самых тяжелых, какие только приходилось вести дивизии.
Противник, руководимый железной волей своего командования, со все более возраставшим упорством вел энергичные атаки, стремясь вырваться из котла.
Направление его главного удара находилось не там, где первоначально ожидалось (в районе автострады), а северо-западнее.
Противник вел атаки под прикрытием ночи и тумана, используя лесистую, поросшую кустарником местность.
Бои изобиловали трагическими эпизодами. Целые гренадерские взводы были уничтожены до последнего человека. Последние резервы быстро таяли, и приходилось неоднократно снимать войска с неатакованных участков (например, из района автострады) и создавать импровизированные резервы. Едва удавалось заткнуть одну брешь, как возникала другая, еще большая.
Танковый полк, лишь часть которого осталась боеспособной, перебрасывался с одного очага боя к другому. Временами противнику удавалось прорываться вплоть до огневых позиций артиллерии…»[28]
Эти воспоминания Функ напишет позже, а в те октябрьские дни сорок первого он безуспешно рвался к Москве. На этого генерала гитлеровское командование возлагало большие надежды. Именно дивизия Функа первой вошла в Варшаву, первой вошла в Париж. По плану гитлеровского командования она в числе первых должна была войти и в Москву. Но до сих пор сидела в районе Вязьмы.
10 октября Лукину положили перехваченную радиограмму немецкого командования, адресованную генералу Функу: «Почему вы топчетесь? Идите на Москву». И ответ Функа, что командующий 19-й армией также рвется к Москве и что немцы едва удерживают прорыв[29].
Лукин воспрянул духом: значит, он принял верное решение — приковать к себе силы врага. Значит, враг боится оставить у себя в тылу группировку Лукина. Следовательно, дела немцев не так уж и хороши. У Лукина появился шанс прорвать кольцо окружения и вывести войска. Командарм, конечно, не знал о силах, окружавших его группировку. Но шанс упускать было нельзя.
Прежде чем принять окончательное решение, Лукин созвал военный совет армии, чтобы выработать наиболее верный вариант.
В небольшой избе деревни Шутово собрались член военного совета Ванеев, начальник штаба комбриг Малышкин, начальник оперативного отдела полковник Маслов. Прибыли сюда также генерал-лейтенант Болдин и генерал-майор Вишневский.
Командарм доложил обстановку:
— Я несу ответственность за вывод из окружения всей группировки. К сожалению, я не знаю, в каком положении сейчас находятся двадцатая и двадцать четвертая армии. Связи с ними нет. Мы должны выработать план прорыва девятнадцатой, тридцать второй армий и группы товарища Болдина. Предлагаю прорыв начать завтра, одиннадцатого октября, в полосе севернее и южнее села Богородицкое. Начало прорыва — шестнадцать часов.
— Мне кажется, время не совсем подходящее, — возразил полковник Маслов. — Уж лучше ночью или на рассвете, а днем…
— Ну, во-первых, в октябре в шестнадцать часов уже начинает смеркаться. Я мыслю так, что в сумерках мы сумеем прорвать вражеское кольцо, расширить брешь, а затем под покровом ночи выведем войска в район Касня, Федяево и дальше — на Можайскую линию обороны. — Доводы Лукина убедили присутствующих, и он продолжал: — Для прорыва я решил создать ударную группировку и атаковать немцев на узком участке фронта, вот здесь: лес севернее Богородицкое, Обухово. В центре поставим дивизию Вашкевича и отряд моряков. Левее Вашкевича будет действовать девяносто первая дивизия Волкова. Остальные дивизии составят второй эшелон. В резерве оставляю сто пятьдесят вторую дивизию Чернышева, сорок пятую кавалерийскую Стученко и несколько танков бригады Ремезова. К участку прорыва стянуть всю артиллерию и дивизион реактивных установок.
Получив одобрение присутствовавших на военном совете, Лукин вызвал всех командиров и комиссаров дивизий и объявил им план прорыва. Каждый из командиров получил конкретную задачу.
Проводив командиров и комиссаров дивизий, Лукин тут же передал радиограмму командующему фронтом, начальнику Генерального штаба Шапошникову и в Ставку Верховного Главнокомандования о том, что в 16 часов 11 октября, собрав снаряды всей артиллерии и дав последний залп «катюш», окруженная группировка будет прорываться через Богородицкое на Гжатск. В случае неудачи группа будет отходить к 20-й армии Ершакова, чтобы прорываться вместе.
Вскоре из штаба фронта пришла радиотелеграмма. Военный совет фронта согласился с планом Лукина на прорыв в районе Богородицкое и запросил координаты для нанесения удара авиацией в месте прорыва, чтобы облегчить выход войск из окружения. Радиограмма была подписана командующим Западным фронтом Жуковым.
Лукин приказал начальнику штаба Малышкину немедленно сообщить в штаб фронта эти координаты.
— Вы обратили внимание, Михаил Федорович, — проговорил член военного совета Ванеев, — телеграмма подписана Жуковым. Выходит, в верхах произошли перемещения.
Да, в окруженной группировке не знали, что в эти критические дни обороны Москвы происходило «в верхах».
В первую декаду октября на Западном направлении нависла реальная угроза прорыва немецко-фашистских войск к Москве. Обстановка требовала во что бы то ни стало остановить врага на подступах к столице. 5 октября Государственный Комитет Обороны принял специальное постановление о защите Москвы. Главным рубежом сопротивления была определена Можайская линия обороны, проходившая от Волоколамска до Калуги.
Для оказания практической помощи командованию Западного и Резервного фронтов в районы боевых действий выехали представители ГКО и Ставки Молотов, Ворошилов и Василевский. В Москву с Ленинградского фронта был отозван Жуков. Вот как вспоминал Жуков те дни: «Сдав дела по командованию фронтом начальнику штаба фронта генералу Хозину, я вылетел в Москву. В Москву прилетел уже вечером и сразу же направился в Кремль. Сталин болел гриппом, но работал. Поздоровавшись кивком головы, он предложил посмотреть на карту и сказал:
— Вот смотрите, какая сложилась обстановка на Западном направлении. Не могу, — говорит, — добиться ясного доклада, что происходит сейчас. Где противник? Где наши войска? Если вы можете, поезжайте немедленно в штаб Западного фронта, разберитесь там с обстановкой. Позвоните мне в любое время суток, я буду ждать…»
На Западном направлении сложилась крайне опасная обстановка. Все пути на Москву, по существу, были открыты. На Можайской линии находились наши небольшие части. Они, естественно, не могли остановить противника. Здесь выигрышное положение создалось в том, что немцы, все их главные силы, были скованы действиями наших окруженных частей.
10 октября войска Западного и Резервного фронтов были объединены в один — Западный. Командующим фронтом был назначен генерал Жуков. Ему удалось за короткое время разобраться в сложнейшей обстановке на Западном направлении, оценил он и трагическое положение, в котором оказались окруженные западнее Вязьмы армии. Главной задачей в те дни Жуков считал создание прочной обороны на линии Московское море, Волоколамск, Малоярославец, Тула, где предстояло остановить главные силы врага. Но создать эту линию обороны можно было лишь при одном условии: если немецкие войска не достигнут этого рубежа до того, как он будет укреплен. А достигнуть рубежа гитлеровцам не давала окруженная группировка генерала Лукина.
В ночь на 11 октября дивизии начали готовиться к предстоящему прорыву. Наступила тишина. Дождь, моросивший весь день, прекратился, и в просветах облаков появились звезды. По периметру фронта окружения темноту разрывали сотни осветительных ракет противника.
Наступил рассвет. Командарм вместе с разведчиками выехал на коне к предполагаемому месту прорыва, чтобы выбрать участок шириной примерно 6–7 километров.
Около 15 часов командарм со своей оперативной группой прибыл на свой наблюдательный пункт, который разместился на холме западнее Богородицкое. Командиры дивизий и артиллерийских групп доложили о готовности войск.
— Сообщили в штаб фронта координаты для удара авиации? — спросил Лукин начальника штаба.
— Координаты сообщили, — ответил Малышкин, — но подтверждения радиограммы нам почему-то не дали.
— Странно, — проговорил Лукин, доставая часы. Стрелки приближались к четырем. — Придется начинать без авиационной поддержки.
Ровно в 16.00 дивизион реактивных минометов обрушил на врага свой последний залп, и цепи пехоты пошли в атаку. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Особенно жаркие бои разгорелись на южной окраине Богородицкое и в районе Обухово. На берегу реки Бебря враг встретил наступавших плотным огнем. Неся потери, наши части продолжали продвигаться вперед. Наибольший успех наметился на участках 2, 91 и 244-й стрелковых дивизий. К исходу дня этим дивизиям удалось выбить противника из Богородицкое, овладеть населенными пунктами Обухово, Пекарево, Спас и уже в темноте прорвать вражеское кольцо окружения.
Воодушевленные первым успехом, бойцы овладели позициями противника на опушке рощи южнее Богородицкое. Немцы стали отходить. Вскоре были заняты еще несколько населенных пунктов. Вслед за наступающими двинулись саперы, связисты.
На наблюдательный пункт Лукина прибежал командир 91-й стрелковой дивизии полковник Волков:
— Товарищ генерал! Прорыв сделан, выводите штаб армии!
— Хорошо. А что касается меня лично, — сказал командарм Волкову, — то я не уйду до тех пор, пока не пропущу все или хотя бы больше половины войск. Идите, расширяйте коридор и держите фланги прорыва. Слышите, держите фланги! — громко повторил он.
Вместе с членом военного совета Ванеевым командарм выехал к месту прорыва. Но тут поступило донесение, что 2-я дивизия и часть 91-й стрелковой, не сдержав фланги, ушли вперед. Немцы вновь замкнули кольцо окружения.
Боль и гнев изобразились на лице командарма. Ведь он сделал все, что мог, и успех уже был! Священный солдатский принцип «Сам погибай, а товарища выручай» не был соблюден. Генерал Вашкевич обязан был, разорвав кольцо, расширить проход и держать фланги, пока не выйдут окруженные войска, но он оставил место прорыва, отвел части дивизии за восемнадцать километров, в район деревни Песково, и там пассивно ждал прихода других дивизий армии.
Спустя четверть века сам Вашкевич так описал ситуацию, сложившуюся в тот памятный день: «К рассвету 12 октября прорвавшиеся части рассредоточились в 18 километрах к северо-западу от места прорыва. Здесь находились подразделения 1282-го и 1286-го стрелковых полков, 970-го артиллерийского полка и часть отряда моряков, а также подразделения из соседних дивизий армии. Быстро сказалась физическая усталость и большое напряжение ночного боя. Все повалились спать.
В этом районе мы пробыли весь день 12 октября, ожидая выхода других частей…»[30]
Утром, в 9 часов 15 минут, Лукин получил радиограмму от Жукова: «Перед Ершаковым действует 252-я пехотная дивизия. Дивизия просила открытым текстом немецкое командование 11 октября сего года о помощи, так как не выдерживает натиска Ершакова. Видимо, перед Ершаковым наиболее слабое место во фронте противника. Учитывая слабость противника перед Ершаковым, немедленно разберитесь поглубже в обстановке перед вашим фронтом. Сможете ли вы успешно и быстро прорваться на вашем участке? Не лучше ли вам, закрывшись на своем участке от противника, демонстрируя прорыв, собрать танковую группу, артиллерийскую группу, помочь Ершакову мощным ударом смять противника и выводить все армии за Ершаковым на направление станции Угрюмово на Боровск, при этом в сторону противника иметь сильные заслоны, которым по мере выхода отходить за армией. Принятое решение доложить 12 октября».
Это была первая конкретная помощь Лукину со стороны нового командующего фронтом. Пусть не материальная (до сих пор не известно, почему Жуков не получил запрошенные им координаты для нанесения бомбового удара), но для Лукина очень ценная. Потеряв связь с соседними армиями, Лукин не знал, что происходит на их участках, какие силы противника противодействуют окруженной группировке и где у них слабые места. Теперь Жуков указал конкретно наиболее выгодное направление выхода из окружения.
Однако сразу же воспользоваться рекомендацией командующего Лукин не мог. Весь день 12 октября продолжались бои. С одной стороны, наши части на реке Бебря продолжали попытки вновь прорвать кольцо окружения, с другой — немцы предпринимали усилия, стремясь рассечь и задушить окруженных. Территория, занимаемая остатками 19-й армии, еще более сократилась. В бой вступили артиллеристы, оставшиеся без снарядов, танкисты, потерявшие в боях свои машины. Это значительно усилило возможности противостоять наступавшему врагу, и в течение дня немцам удалось продвинуться лишь на два-три километра.
К этому времени наиболее боеспособной оставалась лишь 45-я кавалерийская дивизия. Ее командир подполковник Стученко неоднократно просил командарма разрешить атаковать противника, чтобы пробить новую брешь. Стученко был храбрым, отважным человеком. Лукин уважал его и не случайно в критической обстановке начала октябрьских боев именно ему доверил командовать дивизией. Но порой Стученко проявлял излишнюю горячность. и Лукину приходилось сдерживать его.
— Ты пойми, Андрей Трофимович, твоя дивизия — последняя наша надежда. Бросать ее в прорыв — это авантюра. Что могут сделать твои сабли против танков и бронетранспортеров врага? И даже если часть конников прорвется, то остальные не успеют пройти — немцы снова замкнут кольцо.
И все же подполковник Стученко решил действовать самостоятельно. Он повел дивизию в направлении Жебрики. Командарм приказал остановить эскадроны и вернул дивизию в район Шутово, и, как вскоре оказалось, не напрасно.
Вечером в Шутово прямо в расположение штаба армии прорвались немцы. Подполковник Стученко повел своих конников в атаку и в коротком сабельном бою наголову разгромил гитлеровцев. Можно представить, чем кончился бы для штаба армии этот гитлеровский прорыв, не будь рядом кавалеристов.
Следует заметить, что не все подразделения 2-й стрелковой дивизии генерала Вашкевича ушли в прорыв к деревне Песково. Еще 11 октября 1284-й полк майора Герасимова но приказу командарма занял рубеж по реке Вязьма. Больше суток московские ополченцы, истекая кровью, держали здесь оборону и не пропускали врага.
Во второй половине дня гитлеровцам удалось прорваться к деревне Киево. Некоторые бойцы дрогнули и начали отходить. Тогда начальник штаба полка старший лейтенант Вяжлинский схватил ручной пулемет и поднял бойцов в контратаку. Отважный командир, участник гражданской войны, был сражен автоматной очередью. Но атака не захлебнулась. Командование батальоном в ходе боя принял на себя лейтенант Гребенюк. Вместе с политруком Терехиным они увлекли бойцов и отбросили фашистов от реки. На берегу наши бойцы увидели жуткую и героическую картину. Перед окопом валялось больше десятка трупов фашистских солдат. А в окопе, возле пулемета — погибшие старший политрук Сапелкин, командир отделения Дубинин и несколько бойцов-ополченцев. В их подсумках не было ни одного патрона, ни одной гранаты. Командир отделения лежал у разбитого пулемета, прошитый очередью фашистского автомата. Они не отступили ни на шаг.
В ночь на 12 октября оставшихся в живых командиров подразделений собрал помощник начальника штаба полка капитан Ундмунт.
— У кого сколько осталось бойцов? — спросил он.
Ответы были неутешительными.
— Слышите, там идет тяжелый бой. Это части нашей армии прорывают кольцо окружения. Вы храбро дрались, понесли большие потери. Но нам предстоит выдержать еще один бой. Скоро должна начаться эвакуация раненых и тылов. Мы должны обеспечить их выход. Никто из нас не оставит рубеж без приказа.
Капитан Ундмунт каждому командиру поставил задачу и указал рубеж обороны. Командиру пулеметного взвода младшему лейтенанту Баранову было приказано занять оборону севернее деревни Нечаево и не допустить немцев по дороге Нечаево — Бухоново. Во взводе было двадцать семь бойцов. Баранов рассредоточил пулеметные расчеты. На фланге он выставил пулеметный расчет Иконникова.
В десять часов утра на опушке леса появились немцы. Они развернули два орудия, а слева и справа от дороги установили два пулемета. Под их прикрытием колонна гитлеровской пехоты (до двух рот) двинулась к деревне. Когда головное подразделение приблизилось, все пулеметы взвода открыли огонь с фронта и с флангов. Попав в засаду, гитлеровцы заметались и, оставляя убитых и раненых, бросились к деревне под прикрытие домов. Придя в себя, немцы снова пошли в атаку. И снова были отбиты. Так продолжалось несколько раз. Таяли и силы ополченцев. Во взводе осталось лишь восемь человек. Младшего лейтенанта Баранова ранило в руку. Замолчал пулемет Иконникова. Баранов бросился к нему. А фашисты все ближе. Они ведут огонь на ходу. Баранов снова ранен, теперь в ногу, но ползет к пулемету. Пулемет цел, лента только начата. Превозмогая боль, младший лейтенант нажимает на гашетку, выпускает но фашистам все оставшиеся в ленте патроны и теряет сознание…
У автомагистрали Смоленск — Вязьма — Москва занимала оборону 29-я стрелковая дивизия комбрига Заикина. Эта дивизия была сформирована в Бауманском районе Москвы из студентов и преподавателей Высшего технического училища имени Баумана, других учебных заведений и государственных учреждений района. Ополченцы-москвичи проявляли стойкость и героизм. В районе Знаменки на 19-й стрелковый полк полковника Разуваева враг обрушил мощный бомбовый и артиллерийский удар, затем в атаку пошли танки. Но ополченцы не дрогнули. В критическую минуту секретарь партийного бюро полка Кожухов бросился со связкой гранат к вражескому танку и подорвал его. Примеру парторга последовали другие бойцы. Отбив вражескую атаку, ополченцы разделились на группы и вырвались из огненного кольца, сохранив Знамя полка.
Бесстрашно дрались в тот день моряки-балтийцы. Развернувшись в цепь, они устремились в атаку на гитлеровцев, засевших в селах Пекарево и Леоньково. Сильный пулеметный огонь прижал их к земле. На моряков обрушился шквал минометного огня. Потери росли с каждой минутой. И в этот момент моряки услышали голос комиссара дивизиона Белозерского:
— За Родину! Вперед!
Комиссар сделал несколько шагов, но тут же упал, скошенный пулеметной очередью. Моряки, презирая смерть, бросились в атаку и смяли фашистов. Но прорваться из кольца удалось не всем…
Попытки прорвать вражеское кольцо окружения предпринимались на других участках. Так, 152-я стрелковая дивизия под командованием начальника штаба полковника Кочеткова совместно с одним кавалерийским полком с рубежа Аношино, Нарышево нанесли противнику сильный удар в районе деревни Рожново. Враг попятился. Но брошенные сюда фашистские танки остановили дальнейшее продвижение этих частей, и они вынуждены были отойти.
Таким образом, 12 октября все попытки прорвать вражеское кольцо успеха не имели. Все это время Лукин пытался выйти на связь с армиями Ершакова и Ракутина, но тщетно.
Вечером командарм послал последнюю радиограмму командующему фронтом и в Ставку о том, что в ночь на 13 октября сделает попытку прорваться к Ершакову. «В случае неудачи сожгу машины, взорву артиллерию, уничтожу конский состав и будем выходить группами».
…Деревня Шутово. Ночь. Тускло горит свеча на столе. В крестьянском доме на лавках и скамейках разместились командиры и комиссары, среди них Болдин, Вишневский, Мостовенко, Красноштанов, Стученко и другие. Командарм созвал последнее совещание. Все молчали и смотрели на Лукина. Положение было критическим. В окруженных войсках не осталось ни горючего, ни снарядов, ни продовольствия, патроны были на исходе.
Лукин оглядел собравшихся. Какие слова найти? К горлу подступил комок…
— Управлять войсками и вывести вас из окружения я более не в состоянии, — произнес наконец командарм и не узнал своего голоса. — Приказываю выходить отдельными группами. Все орудия взорвать, машины сжечь. Командиров и комиссаров прошу об одном: поддерживать в войсках дисциплину. Сорок пятой кавалерийской дивизии держать фронт до четырех часов утра, после чего отходить на юг, прикрывая отходящие части и штаб армии.
13 октября войска разделились на две группы. Одну возглавил Лукин, другую — Болдин.
Прошла еще одна ночь. Враг не разжал свои тиски. Весь день не утихала перестрелка, но это уже вели боя отдельные разобщенные подразделения.
«Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, — напишет позже в своей книге маршал Г. К. Жуков, — мы выиграли драгоценное время для организации обороны на можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались ненапрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки»[31].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.