Марианна Сорвина Варшава в кольце

Марианна Сорвина

Варшава в кольце

В конце сентября 1914 года Варшаву с запада и с юга окружали германские войска. Они стояли в 20 километрах от города, но 4-му Сибирскому корпусу удалось отразить немецкое наступление. На фронте наступило затишье. Окопы были затоплены осенними дождями, немцы вели себя вяло, и в Варшаву ненадолго вернулась прежняя жизнь. Население приезжало из эвакуации, в столице возобновились праздники, посещение кофеен и театров. Торговцы на свой страх и риск продавали обывателям и военным запрещенный алкоголь, нарядные горожане заполняли ювелирные и антикварные салоны. Среди них было много военных. Возле Варшавы в то время располагалась 77-я пехотная дивизия из Ковно и бригада с дивизионом из Риго-Шавельского района, а в самой столице были расквартированы 4-я кавалерийская бригада, четыре бригады ополчения и бригада 68-й пехотной дивизии. Офицеры, очарованные польскими дамами полусвета, приглашали их в рестораны и театры, дарили украшения.

Осенью 1914 года Варшава все больше напоминала салонно-ярмарочный Харбин времен Русско-Японской войны. Люди жаждали передышки и развлечений, а хозяева охотно предоставляли им свои услуги. Обер-полицмейстер Варшавы, генерал Петр Мейер, находившийся на этом посту с 1905 года, начал принимать меры по наведению порядка в городе. Его поддержал начальник Двинского военного округа, князь Георгий Туманов. Они прикрыли публичные дома, деликатно называвшиеся «отдельными кабинетами», назначили штрафы за продажу спиртного, пригрозили трактирщикам высылкой и задерживали тех, кто болтался без дела.

К началу 1915 года жизнь в Варшаве стабилизировалась. Только ночная канонада напоминала о том, что фронт совсем близко – в 50 верстах от города. Но привыкшее к ней население не обращало внимания на орудийные залпы. Даже ночью в домах у варшавян горел свет. Люди жили политическими и городскими сплетнями, обсуждали победы на фронте и новости из русских окопов.

Это было время небывалого единения русских и поляков против общего врага, и, когда в сентябре фронт был отброшен на несколько километров, все считали это общей победой. Трудности варшавяне переносили стоически. Дома не отапливались из-за нехватки угля, не было сахара, мяса, молока, цены на продукты выросли. В школьных зданиях расположились госпитали, и учиться приходилось в вечернюю смену. Но варшавян не покидал оптимизм.

* * *

Поляки терпеть не могли долгие годы притеснявшую их Пруссию, при которой польский язык был запрещен даже в школах и костелах. Не изгладился из памяти Врёшенский инцидент июня 1901 года, когда школьники на уроке закона божьего отказались отвечать на немецком языке и были подвергнуты экзекуции. Тогда это вызвало международный резонанс. Но не доверяли поляки и «москалям», ведущим в Польше свою политику.

Теперь между двумя народами возникло взаимопонимание, и большинство жителей рассуждало, что лучше уж терпеть российские порядки, чем превратиться в немецкую казарму. Это рациональное решение не было связано с русской пропагандой, ведь большая часть поляков не читали газет.

Варшавяне готовы были сами идти на фронт и воевать вместе с русскими. Вслед за офицерами запаса поднялась молодежь. За одну неделю в Варшаве собралось три тысячи человек ополчения. И, когда прозвучало воззвание Верховного Главнокомандующего о мобилизации, это не только не лишило поляков жизнерадостности, но добавило им патриотизма и дружеских чувств. В знак признательности они хором исполняли российский гимн и ходили на демонстрации.

* * *

Отмежевание поляков от германо-австрийского лагеря и сближение с русскими происходило и на другой стороне фронта – в самом центре противоположного лагеря. В ноябре 1914 года в венском парламенте, одержимом поиском шпионов, была раскрыта «Восточно-галицийская секция польских легионеров» во главе с профессором Яном Заморским и графом Александром Скарбеком. Нескольким депутатам – Скарбеку, Заморскому, Биеге, Циенскому и Виерчаку – было предъявлено обвинение в предательстве.

Эта история имела весьма комичное продолжение в духе неразберихи и абсурда, царивших в австрийской политике военного времени. Задержанных приговорили к смертной казни, которая тут же была заменена тюремным заключением. Такая процедура была типична для Австрии 1914–1915 годов. Но даже после этого всем полякам, кроме Заморского, удалось уйти от преследования и скрыться в России. Арестованного профессора в наказание мобилизовали и отправили на австро-итальянский фронт, после чего он перебежал к итальянцам и разгласил им все сведения о военном положении австрийцев.

* * *

Были в Польше того времени и антирусские настроения, подогреваемые «людовцами» – движением, включавшим несколько националистических партий польского крестьянства. На стороне русских выступали их политические оппоненты «народовцы».

Славянско-патриотическое движение «народовцы» призывало к сближению всех сословий ради национальной идеи и устраивало для крестьян земледельческие кружки. Средства на них выделяло руководство центрального земледельческого общества. Деятельность «народовцев» была направлена против прусского влияния.

Девизом другого объединения, «людовцев» была идея «сам для себя»: они стремились отмежеваться от любой власти и добиваться своей цели «без ксендза и пана». Русские иронизировали, что без «ксендза» они обойдутся, но без «пана» никак невозможно: на место старых панов пришли новые – политические активисты, преследующие личные цели, вроде Максимилиана Малиновского и других польских прогрессистов. У «людовцев» тоже было около 120 кружков, но от субсидий они отказывались.

«Людовцы» осуждали русские порядки и русофильство поляков. Центр сторонников Австрии располагался в Галиции, частично занятой австрийцами. Там печатались прокламации, которые «людовцы» распространяли среди населения, пробираясь в Варшаву через русский фронт. Одним из ярких эпизодов стало появление в 1915 году в Варшаве группы «людовских» активисток, раздававших листовки. Политизированных девиц вместе с самим Малиновским арестовала польская охранная служба и препроводила в участок.

В начале войны это движение мало влияло на польское население, поскольку не смогло выработать достаточно ясную программу и сформулировать цели. Смущала поляков и австрийская ориентация Малиновского и его соратников.

Но в Польше существовали формирования более серьезные, чем «людовцы» – вооруженные отряды Юзефа Пилсудского, выступавшие на стороне Германии и Австрии. Пилсудский еще до войны начал создавать боевые курсы стрелков, и в них уже можно было заметить будущую силу государства.

* * *

Случалось, что причиной недоверия и обиды поляков становились русские поселенцы, не всегда отличавшиеся тактом. Национальные разногласия обычно начинаются с двух вопросов – топонимики и школьного образования. Первое недоразумение возникло, когда начальник Варшавско-Венской железной дороги вдруг распорядился заменить двуязычные топонимы русскими. После разбирательства выяснилось, что распоряжение исходило еще от его предшественника, а исполнение задним числом устаревшей резолюции было всего лишь бюрократической оплошностью чиновника.

Столь же анекдотично выглядело разрешение преподавать все дисциплины в школах на польском языке, но… без самих поляков: согласно прежним предписаниям все предметы должны были вести русские учителя. На таком положении настаивало министерство просвещения, и это вызвало возмущение. После переговоров местной администрации с министерством конфликт был улажен, а польские учителя допущены в школы. В этом случае причиной абсурдного распоряжения тоже оказались устаревшие законы.

Но даже в таких случаях многие поляки относились к ситуации с пониманием и не видели в ней злого умысла, поскольку причина недоразумений крылась в бюрократическом консерватизме и привычке следовать предписаниям.

* * *

Зимой 1915 года все активно обсуждали будущий строй польского государства. 23 декабря 1914 года был назначен новый генерал-губернатор Варшавы – князь Павел Енгалычев. Его задачей было проведение либерального курса, направленного на расширение прав поляков и сближение русского и польского народов. Приезд Енгалычева в Варшаву и его речь на официальном приеме в замке чинов гражданских учреждений, стали подтверждением того, что отношение России к Польше действительно изменилось. Политические реформы должны были устранить все разногласия. Впрочем, кое-что коренных жителей разочаровало. Они уже рассчитывали на создание автономии, а им был предложен всего лишь закон о городском самоуправлении. Поляки говорили, что раньше они бы этому порадовались, но не теперь, когда политическая ситуация изменилась. Муниципальные реформы казались ограниченными для городов, как и терпимое отношение к польскому языку. Но были реформы, принятые поляками с радостью: например, право поступления в высшие учебные заведения для выпускников частных польских гимназий.

* * *

Все происходящее в те дни было преждевременной надеждой на победу и свободу государства. Никто уже не допускал мысли, что Варшава может оказаться в руках немцев, а до этого оставались считаные дни. Поляки продолжали верить в помощь русских даже в то время, когда чиновники и их семьи, получив распоряжение сверху, начали упаковывать чемоданы. Роптали даже чиновничьи жены: им нравилось в Варшаве и совсем не хотелось отправляться в поход. Варшавянам же казалось, что никакой опасности нет: немцы, как и осенью 1914 года, постоят рядом с городом и уберутся восвояси.

Никто в тот момент не представлял, насколько ухудшилось положение на фронте. Северные и южные части германцев шли на соединение и вскоре замкнули Варшаву в кольцо, связанное с Российской империей лишь небольшим коридором в районе города Седлец.

Заметив движение в стане русского чиновничества, стали подумывать о бегстве и многие поляки, опасавшиеся преследования немцев. Полицейский департамент даже ввел бесплатные билеты на поезда и лишь позднее спохватился, что в городе остается все меньше защитников. Пресса начала публиковать призывы к исполнению гражданского долга и защите «польского характера».

«Только количеством и единством мы сильны. Если нас будет много, мы сумеем громадой дать отпор немецким притязаниям! – взывали газеты. – Будет легче, если вместе мы станем переживать беду. А на чужбине мы будем разобщены и никому не нужны».

К 25 июня 1915 года Варшаву покинули русские чиновники, а потом и некоторые поляки. Оживленная и нарядная столица обезлюдела.

В начале июля под руководством обер-полицмейстера Мейера началась эвакуация государственных учреждений – прежде всего заведений оборонной промышленности и складов с материалами военного назначения. То, что не могли вывезти, взорвали сразу после отъезда рабочих с семьями 22 июля, в последний день эвакуации.

В городе остались лишь жандармерия и канцелярия генерал-губернатора. Последней покинула город полиция, которой был дан приказ отступить вместе с воинскими частями и продвинуться в Седлец для получения дальнейших распоряжений штаба. Всего отряд полицейских состоял из 3 тысяч человек, в него входили 1200 человек городской охраны и 1 800 земских чиновников, многие из которых не осилили бы дальний поход. Для них снарядили обозы и отправили раньше остальных вместе с канцелярией обер-полицмейстера и документацией. Им выделили медные котлы для приготовления пищи и трехдневный запас крупы, хлеба и сала.

Этот план эвакуации был разработан Петром Мейером еще в сентябре 1914 года на случай поражения. В тот раз он не понадобился.

* * *

Несмотря на то, что город стремительно пустел, в православных соборах по настоянию фронтового уполномоченного Красного Креста А. И. Гучкова продолжались богослужения. Их проводили священники-миссионеры из Красного Креста.

Старинный Успенский собор на Медовой улице охранялся сторожем-католиком и парой нищих, решивших поддержать кормившую их православную обитель. Прихожан осталось мало, а молитва превратилась в их единственную надежду. Женщины и старики продавали желающим свечи и просфоры. Они были намерены и дальше присматривать за храмом, чтобы сохранить иконы святого Николая Угодника и Покрова Пресвятой Богородицы.

В Александро-Невском соборе, построенном сравнительно недавно, остались лишь стены с фресками и мозаикой. Церковную утварь, медный иконостас, иконы и облачения вывезли присланные из Москвы мастеровые.

Архитектор Петр Феддерс работал в Варшаве давно. Он проектировал церковь с колокольней в Творковском доме для душевнобольных, звонницу церкви Уланского полка, торговые дома Н. Шелехова, зал собраний в доме военного ведомства и многое другое. Коньком Феддерса была храмовая архитектура, колокольни, часовни, надгробные памятники. Поэтому именно ему поручили руководить спуском колоколов соборной колокольни. Девять небольших вывезли 22 июля, один 50-пудовый позднее забрала с собой полиция.

К эвакуации колоколов русское и польское население относилось по-разному. Если их снимали с костела, набожные польские крестьянки поднимали вой. Полиции приходилось ждать, когда разойдется толпа, и приниматься за дело. Утратив святыню, женщины бросались перед костелом на колени и в исступлении пели молебный канон «Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица».

* * *

В конце июля 1915 года в Варшаве остались только «комитеты обывателей», в которые входили лучшие жители города, и гражданская милиция, состоявшая из проверенных людей.

Польской милиции надлежало даже в этот роковой час поддерживать безопасность, предупреждать вылазки мародеров, а позднее – защищать горожан от притеснений захватчиков. Наказание за кражи и беспорядки в период безвластия выглядело несколько старомодно: задержанных нарушителей просто препровождали на пожарную конюшню и там подвергали порке. Даже в тех случаях, когда приговаривали к тюремному заключению, оно сразу же заменялось телесным наказанием. После этого виновного освобождали из-под стражи: такая мера была продиктована нестабильностью прифронтового города. Под арестом оставляли только уголовников, опасных для общества.

Было ясно, что, сохраняя порядок в период междувластия, при немцах милиция и обывательские комитеты уже при всем желании не смогли бы защищать права населения. В них самих немцы видели агентов русского влияния, и на них все бесправие обрушивалось в первую очередь. Комитеты, как и милиция, состояли из лучшей части населения, а новые хозяева стремились сразу же обезглавить город, сделать его безвольным и легко управляемым. Поэтому после захвата Варшавы члены комитетов нередко попадали в заложники, милиционеров заменяли немецкими жандармами – «шуцманами», а польских служителей порядка отправляли на рытье окопов.

Образованные незадолго до прихода немцев обывательские комитеты представляли собой хорошо организованную структуру, близкую по типу городскому и земскому самоуправлению. Во главе находился центральный комитет под руководством помощника генерал-губернатора Антона Оттовича Эссена, которого потом сменил сенатор Дмитрий Николаевич Любимов. Центральному комитету подчинялись губернские, уездные и городские комитеты, в которые входили польские общественные деятели и главы казенных учреждений, что позволяло осуществлять связь местного населения с администрацией.

Варшавский городской комитет возглавлял уроженец немецкой Прибалтики Александр Миллер, президент города с 1909 года. На российские благотворительные пожертвования комитетом была выделена ссуда в 10 миллионов рублей польским ремесленникам и крестьянам, хозяйства которых сильно пострадали от войны. На 23 миллиона были восстановлены разрушенные здания в Хомской и Люблинской губерниях. Организациям был выделен кредит в размере 50 миллионов. Получив еще 2 миллиона от генерал-губернатора Мейера, комитет обеспечил земледельцев лошадьми. Восстановлением края занимались и крестьянские присутствия, распределявшие пайки и ссуды.

Это устройство, направленное на спасение польской экономики, отчасти напоминало «государство в государстве». Помимо управления, в нем была исполнительная власть – комиссия под руководством князя Северина Святополк-Четвертинского и его заместителя Владислава Грабского, польского экономиста и будущего премьер-министра. Варшавскую исполнительную комиссию возглавлял князь Здислав Любомирский, будущий президент Варшавы.

Когда угроза захвата столицы стала особенно ощутимой, центральный комитет по стратегическим соображениям разделился: Любомирский остался осуществлять руководство в Варшаве, а Грабский возглавил центральный обывательский комитет в Петрограде – варшавское правительство в эмиграции.

Милиция была создана в начале июля 1915 года по решению городского комитета. Ее начальником избрали присяжного поверенного Поповского. Ему подчинялись 15 полицейских участков с комиссарами, которых всегда можно было узнать по бело-малиновым повязкам на левой руке. Пожарные тоже эвакуировались, и за неделю до захвата столицы была собрана добровольческая команда варшавян, которая сразу приступила к своим обязанностям, поскольку немецкая авиация уже бомбила город.

* * *

Перед сдачей Варшавы самолеты сбрасывали бомбы на мосты и жилые дома. Местные жители скоро заметили, что налеты происходят с трех до пяти часов дня. Такая педантичность немцев позволила сократить число жертв. К трем часам дня жители города собирались в Уяздовском парке и наблюдали, как вражеские самолеты обстреливаются снарядами. Их не пугала даже возможность обжечься падающей шрапнелью, от которой на небе то и дело вспыхивали облака красноватого дыма.

Позднее бомбардировщики стали прилетать и ранним утром, а 21 июля немцы использовали против поляков газ, от которого пострадали 20 человек.

Утром 22 июля во дворе ветеринарного института на московском шоссе был собран полицейский обоз. На этот раз военная обстановка складывалась неблагоприятно, и в половине одиннадцатого вечера был получен приказ выступать в сторону Новоминска.

Ночь с 22 на 23 июля прошла в тревожном ожидании. На следующее утро к вокзалу еще тянулись повозки с последними эвакуированными. На город упало несколько орудийных снарядов. Три разорвались на южной окраине, в районе Дворянской улицы. Один упал возле церкви на Мокотовском поле. Еще один ранил на железнодорожном переезде сопровождавшего обозы сапера.

К 10 часам канонада стихла, и варшавяне говорили, что атака на город была отражена, но в Вилянове идет бой, а вдоль московского шоссе продолжается артобстрел. Разрывы снарядов весь день были видны со стороны ветеринарного института. Возле станции «Варшава-Привислинская» местные жители растащили на топливо деревянный забор, а потом принялись за стоявшие рядом сараи.

Вечером началось минирование мостов и уничтожение промышленного оборудования. После взрыва на заводе «Ортвейн и Карслинский» начался пожар, и все постройки были уничтожены.

Без пяти 11-ти ночи обер-полицмейстеру позвонил по телефону военный губернатор Варшавы генерал-лейтенант Турбин: «Начался отход войск с позиций». Мейер сразу приказал полиции сдать охрану и собраться у здания ветеринарного института. Полицейские команды съезжались к институту до половины второго ночи, а потом двинулись в путь. Мимо них по Гроховской улице в сторону Московской заставы двигались военные обозы с артиллерией.

В оставленной полицейскими Варшаве принял вахту начальник милиции Поповский. Вместе со своими помощниками он вошел в ратушу, из которой было хорошо видно полыхавшее на юго-западе зарево: горели дома в Праге-Привислинской и Вавре.

За двадцать пять минут до полуночи генерал Мейер, его чиновники и сопровождавшая их конная сотня пересекли Александровский мост в направлении Праги. На другой стороне моста саперы снимали проволоку с трамвайных столбов…

* * *

После захвата Варшавы наметилось размежевание польских группировок. За «великую Польшу» выступали Дмовский и Грабский, придерживавшиеся русской ориентации. Малиновский и его соратники выступали за австрийское влияние. В конечном итоге польская политика раскололась на многочисленные кружки и группы. Тогда повсеместно входили в моду аббревиатуры, и никто уже не мог понять, какая партия и какое движение скрывается под тем или иным сокращением. Лишь в самом конце 1915 года началось движение, направленное на объединение этих кружков, но это уже было становление польского Сопротивления. Немцы относились к таким активным полякам как к заговорщикам и развернули против них борьбу на уровне разведки и контрразведки.

В середине декабря 1915 года в Варшаве и некоторых других городах действовали тайные организации, в которых проходили подготовку «стрельцы» и «соколы» Пилсудского. В организацию входило уже более полутора тысяч человек.

* * *

Осень 1914 года в прифронтовой Варшаве, несмотря на нехватку угля, оказалась настолько теплой и полной надежд, что захватившие столицу немцы и австрийцы не могли переломить ситуацию в свою пользу. Австрийский разведчик, полковник Максимилиан Ронге, работавший в Варшаве, отмечал, что тех, «которые мечтали об освобождении и присоединении к центральным державам» «были единицы, не имевшие никакого влияния на общую массу». Их, по словам Ронге, можно было «использовать только в разведывательной службе против России», а их пропаганда среди пленных никакого успеха не имела.

Большинство колонистов «были открыто враждебно настроены», военная диктатура пыталась подавлять выступления, но дискуссии о самоопределении государства продолжались. «Центральный национальный комитет» опубликовал воззвание, направленное против новой власти. Он требовал восстановить польскую государственность. Начиналась новая эра польской истории.