Глава вторая Расставание
Глава вторая
Расставание
У командира части Бориса Михайловича Константинова красноватые от постоянного недосыпания глаза. Увидев меня, генерал быстро вышел из-за стола. Поборов усталость, он ласково улыбнулся.
– Проходи, проходи, дорогой, давно тебя жду. Такое время – и без заместителя!.. Да ты что – никак докладывать собрался?
Генерал берет меня под руку, подводит к столу. Садимся.
– А теперь расскажи, что со здоровьем… Кое-что я уже слышал, но лучше расскажи сам. Серьезное что-нибудь?
– Потерял сознание, Борис Михайлович. Очнулся на земле. Что со мной было, как оказался во Львове, – ничего не помню. Сначала чуть с ума не сошел: думал, что самолет разбил…
– Ну, а медицина что?
– Врачи установили диагноз – инфаркт миокарда, а потом сказали, что инфаркта не было…
– На чем остановились?
– Ни на чем.
– Как так?
– Не знают, что со мной было. А летать, конечно, запретили.
Генерал поднялся со стула и начал ходить по кабинету.
– Сколько лет тебе, Муса?
– Сорок один…
– М-да… обидно… Самый возраст для летчика. Как думаешь?
– Жизнь нас не спрашивает.
– А ты, я вижу, уже руки опустил? Не рано ли?
– Хочу латать, товарищ генерал!
– Я тоже хочу, чтобы ты летал. Даже больше: чтобы ты командовал дивизией. Через несколько месяцев ухожу на учебу…
– Так ведь, товарищ генерал…
– Разве я раньше не говорил тебе об этом? Ты – летчик грамотный, с большим опытом. За плечами война…
Молодой… У тебя еще все впереди!
Помолчав, он походил еще некоторое время по кабинету, затем вернулся к столу и уже другим голосом, тихим и участливым, сказал:
– Я знаю, тебе сейчас нелегко. Но постарайся пересилить себя, найти в себе точку опоры. Меньше думай об этих медиках! Лучше отдохни как следует. А потом-на комиссию. Глядишь, все и обойдется!
– Постараюсь, Борис Михайлович.
– Вот и хорошо. А пока иди. Дома, наверное, заждались. Привет передавай…
Разговор с командиром дивизии несколько ободрил и успокоил меня. Отдохнув, я решил, что теперь можно пройти и комиссию. Но что хорошего скажут мне врачи?..
В госпитале, куда меня положили на исследование, тихая светлая палата с окнами в сад.
Весна 1964 года. Быстро летит время! Врачи понимают, что все мое будущее зависит от одного их слова, которого я терпеливо жду вот уже много дней… Каким оно будет, это слово?
Однажды я спросил:
– Мои анализы, наверное, готовы. Чем вы меня обрадуете?
Седой врач, полковник медицинской службы, который навещал меня почти ежедневно, поправил на носу очки и нерешительно подошел к моей койке.
– Я понимаю – вы волнуетесь, но придется еще потерпеть. Должен сказать, что это очень сложный случай. Не будем спешить с окончательными выводами.
– Я согласен подождать еще два или три месяца, только бы разрешили летать! Возможно ли это?
Полковник снял очки и долго протирал их полой белого халата. Присев на край моей постели и глядя мне в глаза, спрашивает:
– Скажите, как вы смогли так загнать себя? У вас когда-то, надо полагать, было отличное здоровье, но такие перегрузки могут сломить и железного человека. Или вы думаете, что ваши нервы крепче железа?
– Нет, доктор, я этого не думаю. Просто некогда было жалеть себя. Одна война сколько взяла, да и после войны не сладко приходилось… Понимаете?
– Понимаю, понимаю… Однако нельзя забывать: человек не вечен…
Полковник вышел, его ждали в других палатах. А я всю ночь пролежал с открытыми глазами, вспоминая и заново переживая минувшие годы. Со дня окончания войны их набралось более двадцати. Разве это мало? Да ведь это, можно сказать, целая жизнь!
Первые месяцы после войны были насыщены до предела. В мае я съездил домой, потом принимал участие в параде Победы, затем готовился к воздушному параду и в полку появился только в ноябре.
Зимой 1946 года снова побывал на родине: трудящиеся Башкирии выдвинули меня кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР и я поехал на встречу с избирателями. После этой поездки все, наконец, вроде улеглось, но ненадолго: весной состоялась врачебная комиссия, которая принесла много неожиданных волнений и тревог.
Это была первая серьезная медицинская комиссия после войны. Многим нашим летчикам не повезло. Списали моего друга москвича Виктора Протчева. Меня признали ограниченно годным для службы в боевой авиации и годным лишь для работы во вспомогательной и транспортной.
Обсудив сложившееся положение с Виктором, мы решили поехать в Москву. Но и московские врачи не обрадовали, повторили то, что мы уже слышали: Протчеву летать запрещается, Гарееву – только во вспомогательной или транспортной авиации!
Что делать? Куда идти дальше?
Походив несколько дней по Москве, я решился на последнее: зайду в Управление кадров Военно-Воздушных Сил, может, там сумеют чем-нибудь помочь. Не помогут там – придется рассчитывать только на себя.
Начальник Управления принял меня быстро, но предложил одно:
– Если хотите остаться в боевой авиации, могу направить на должность адъютанта эскадрильи.
– Но на этой должности не нужно быть летчиком. Вести дела эскадрильи может любой другой, – возразил я.
– Как хотите. Между прочим, вы уже тоже не боевой летчик…
– К сожалению… Поэтому я и пришел к вам. Надеялся на вашу помощь… Хочу летать! Пусть даже в транспортной авиации, но летать! Понимаете?
– Понимаю, но и в транспортной свободных мест нет.
– Этого не может быть! – запротестовал я.
– К сожалению, это так. Но я попытаюсь вам помочь. Поезжайте на аэродром транспортной авиации. Знаете, где он находится?
– Найду.
– Ну, так вот. Если там предложат вам работу и вы согласитесь, приезжайте, мы оформим.
– Благодарю…
Командира части на месте не оказалось, обратился к его заместителю. Подполковник Зайцев отнесся ко мне внимательно. Узнав, кто я и в чем состоит моя просьба, тут же позвонил в полки, пригласил начальника отдела кадров. Однако не повезло мне и здесь.
– Плохо с вакансиями. Если согласны, возьмем заместителем командира эскадрильи,-сказал подполковник и, помолчав, добавил;
– Будешь летать.
– Я кончил войну штурманом полка. А заместитель командира эскадрильи – это должность капитанская…
– Все это так, но лучшего предложить не могу. Решай сам. А должность пусть вас не смущает – наверстаешь!
– Хорошо, я посоветуюсь с товарищами… На следующий день я приехал в часть с документами. Выхода не было, я согласился. С этого дня для меня началась новая жизнь.
Служба в транспортной авиационной части трудная, но интересная. Стал много летать, и за короткое время я побывал во всех концах Советского Союза и во многих странах мира.
Летчики транспортной авиации летали во всякую погоду, в любое время суток. Часто неделями не бывали дома. А если и появлялись, то ненадолго. Так пролетели два года.
В 1948 году некоторые мои товарищи стали поступать на учебу. Сдал свои документы в Военную Академию имени М.В. Фрунзе и я.
Условия приема были нелегкие. Но все вступительные экзамены я сдал на «хорошо» и был зачислен слушателем.
Годы учебы останутся в памяти надолго. Я занимался с увлечением, много читал. Учебные предметы в академии изучались с учетом опыта Великой Отечественной войны и меня это очень интересовало.
Я шел в числе передовых и в дни больших праздников на парадах мне поручали нести знамя академии. До меня знаменосцем был Покрышкин, окончивший академию в 1948 году.
В 1951 году слушатели сдали выпускные экзамены и разъехались по местам назначений. Меня назначили заместителем командира части точно такой же, в какой я служил два года до поступления на учебу.
Снова началась напряженная, тревожная, не знающая ни дня, ни ночи работа. Как и прежде, много летаю. Изучаю новые самолеты, учусь и учу других.
Полеты, полеты, полеты…
День сменяется днем, год годом. И вот уже 1956 год. Командование назначает меня командиром полка. Выполняю ряд серьезных и сложных заданий и начинаю ощущать: не хватает знаний, нужно учиться дальше. Направляю документы в Академию Генерального штаба Советской Армии. Но лишь в 1957 году под Октябрьские праздники меня пригласил к себе командир дивизии:
– Подполковник Гареев, подготовьте полк к сдаче. Постарайтесь, чтобы это не отразилось на работе эскадрилий.
– Сдать полк? Почему, товарищ генерал?
Теперь удивился он:
– Как? Разве вы не знаете? Тогда позвольте поздравить; приказом Министра обороны СССР вы зачислены слушателем Академии Генштаба. Собирайтесь на учебу…
Два года напряженных занятий в высшей академии – и опять служба. На этот раз получаю назначение в ту же самую авиационную часть, которая приютила меня в трудном для меня сорок шестом году. Когда-то я работал здесь на скромной должности заместителя командира эскадрильи. Сейчас дел и тревог у меня будет больше: работаю заместителем командира части.
Но трудности меня не пугают.
Четыре года службы в этой части проходят быстро. Я по-прежнему много работаю над собой, много летаю, осваиваю современные машины.
И вдруг все опять рушится. Вместо гулкой пилотской кабины я снова сижу в тихой, пропахшей медикаментами больничной палате и гляжу в окно. Но вот как-то вечером ко мне зашел летчик, с которым я был в своем последнем неудачном рейсе. Посидели на диване, поговорили о делах в части. Под конец я попросил рассказать, что было с самолетом потом, после того, как я потерял сознание…
Пилот немного подумал, вспоминая подробности, и, смущаясь, стал рассказывать:
– Летели мы ночью, погода была плохая, но вы мастерски вели самолет. Теперь признаюсь, я следил за каждым вашим движением. Ну, стало быть, летим. Вдруг, смотрю, вы как-то на бок завалились, словно вниз смотрите.
– Вниз, говоришь? – спросил я.
– Да, да. Я удивился: и чего он там интересного нашел? Ночью, на такой высоте вниз глядит и глядит… А потом заметил: кренится машина, все больше и больше…
– Ну? – не удержался я. – А ты что?
– Ясно; подправил раз, другой, третий… Потом окликнул. Вы – молчите. Выправил машину и позвал наших. Вы были без сознания. Что было делать? Связались по радио с ближайшим аэродромом, доложили: командир потерял сознание, прошу разрешить посадку. Так мы оказались во Львове. Было уже утро, и я довольно сносно посадил самолет…
После разговора с летчиком через несколько дней мне сообщили заключение врачебной комиссии: работать в авиации запрещается. Это и было мое расставание с небом. Да я и сам понимал, что это правильное заключение.
Вернулся домой, хожу из угла в угол – места себе не нахожу. Пришлось рассказать обо всем жене. Галя, конечно, успокаивает, говорит о том, что я еще молод, найду себе любимую работу, и все будет как прежде. И даже лучше: никто не будет тревожить по ночам, вызывать на аэродром, я буду больше с детьми, которые очень скучают без отца…
Все это, наверное, было убедительно, но глубоко до меня как-то не доходило. Я целыми днями ходил по городу, пробовал подыскать новую работу, но какое дело могло удовлетворить меня после 25 лет, проведенных на аэродромах и в небе? Я всей душой любил свою нелегкую и беспокойную профессию, а когда неожиданно лишился ее, мне показалось, что вместе с ней я потерял все.
Однажды, находясь в Москве, я оказался перед библиотекой имени В. И, Ленина. И сразу мне вспомнился отец, его рассказы о большом доме, в котором будут жить книги, его частые поездки на работу в Москву и Ленинград…
Мне страстно захотелось в далекую тихую Таш Чишму, где я знал каждый овраг, поляну, каждое деревце. Там прошло мое детство, там находятся могилы моих родных и близких, там я непременно решу, как мне жить дальше.
Через несколько дней я с семьей выехал на Урал…