Второй удар по «новому учению о языке»

Второй удар по «новому учению о языке»

На второй вопрос — правилен ли с точки зрения марксизма тезис Н.Я. Марра о том, что язык был всегда и остается классовым, что общего и единого для общества неклассового, общенародного языка не существует, прозвучал не менее категорично: «Ответ. Нет, неверно»[429].

Сталин вновь сначала написал от руки карандашом первый вариант ответа, затем его перепечатали в двух экземплярах на машинке, после чего он принялся шлифовать текст. Опуская многочисленные редакционные правки, отметим самое существенное в рукописном и в первом машинописном экземплярах статьи.

Естественно, что в 1950 году Сталин не мог допустить даже мысли о том, чтобы в угоду Марру и его теории пересмотреть одно из фундаментальных марксистских положений о неклассовом характере догосударственного первобытного человечества. Сталин с ходу отмел всякие притязания марристов пересмотреть взгляды Энгельса на сей счет: «Не трудно понять, — писал Сталин, — что в обществе, где нет классов, не может быть и речи о классовом языке. Первобытно-общинный родовой строй не знал классов, следовательно, не могло быть там и классового языка, язык был там общий, единый для всего коллектива». Но даже здесь он не удержался и позволил себе очередной раз ошельмовать марристов, заявив, что они под классом якобы понимают «всякий человеческий коллектив, в том числе и первобытно-общинный коллектив»[430]. Напомню: начало истории этого вопроса относится ко времени завершающего этапа в формировании «нового учения о языке», когда Марр, отталкиваясь от хорошо изученных мертвых и живых языков, имевших письменность, через бесписьменные живые языки, археологию и этнографические наблюдения пытался проникнуть в эпохи догосударственные и доклассовые. Вспомним статью Чемоданова, процитировавшего заявление Марра во время «Бакинской дискуссии» 1932 года, о том, что у него не хватает термина, чтобы назвать социальные группы, без сомнения, существовавшие уже в первобытном обществе и вырабатывавшие, с точки зрения Марра, свои социальные языки. Дело в том, что Марр через эволюцию языка пытался нащупать фазу перехода от родоплеменной (кровной) организации человеческого общества к социально-групповой и классовой организации. И здесь он вступал в откровенное противоречие не только с марксизмом и в особенности с Ф. Энгельсом, заявлявшим, что в эпоху «первобытного коммунизма» в обществе отсутствовала частная собственность и эксплуатация, а значит, не могло быть и его деления на классы. Если в начале 30-х годов Сталин по этому пункту теории Марра промолчал или просто не обратил на него внимания, то в 1950 году он, уже построивший в СССР «общенародное государство», в котором «социализм победил полностью и окончательно» в качестве первой фазы бесклассового коммунистического общества, подобных вольностей допустить не мог и по отношению к «первобытному коммунизму».

«Что касается дальнейшего развития от языков родовых к языкам племенным, от языков племенных к языкам народностей и от языков народностей к языкам национальным, то везде, на всех этапах развития язык как средство общения людей в обществе был общим и единым для общества, равно обслуживающим членов общества независимо от социального положения.

Я имею здесь в виду не империи рабского и средневекового периодов, скажем, империю Кира и Александра Великого или империю Цезаря и Карла Великого, которые не имели своей экономической базы и представляли временные и непрочные военно-административные объединения. Эти империи не только не имели, но и не могли иметь единого для империи и понятного для всех членов империи языка. Они представляли конгломерат племен и народностей, живших своей жизнью и имевших свои языки»[431].

Никаких особых доказательств того, что везде и всегда все национальные языки развивались исключительно по восходящей линии, от родовых и племенных языков, конечно же, не приводилось. Вновь тот же прием «доказательства» через терминологическую монотонность — в самом конце первого абзаца Сталин пять раз повторил однокоренные слова: «общий», «общество». Знаменательна ссылка на языки мировых империй древности. Сталин любил читать исторические сочинения и с начала 30-х годов ознакомился с трудами нескольких десятков античных, западноевропейских, российских и советских историков. Тем не понятней его утверждение о том, что, например, империя Цезаря была непрочной и не имела своей экономической базы. Но дело даже не в этом. Разве после завоеваний Александра Великого греческий язык и греческая культура, как язык и культура завоевателей, не стали господствующими на значительной части эллинизированной ойкумены? И почему, собственно, нельзя говорить о том, что мидийский, греческий, латинский, франкский языки или средневековая латынь использовались как общеимперские языки народов-завоевателей и их верхами? Известный французский историк и современник Сталина Марк Блок писал в своем не менее известном сочинении «Феодальное общество» о государстве франков: «Как бы ни различались языком, обычаями и нравами нижние слои населения, управляла ими одна и та же аристократия и одно и то же духовенство, благодаря чему и могло существовать огромное государство Каролингов, раскинувшееся от Эльбы до океана»[432]. Как известно, правящая аристократия пользовалась франкским языком, а духовенство разных регионов использовало латынь. На варваризованных вариантах латыни говорило и большинство населения Каролингской державы. А разве в Испанской, Португальской, Британской или Французской колониальных империях Нового времени не было общеимперского языка, который наряду с военной и экономической мощью «титульной нации» поддерживал ее господство? Сталин в своих ранних работах сам говорил нечто подобное, когда рассуждал об Австро-Венгерской или Российской империях.

Хорошо понимая, что по отношению к многонациональным империям его высказывания звучат не очень убедительно, Сталин добавил: «Следовательно, я имею в виду не эти и подобные им империи, а те племена и народности, которые входили в состав империи, имели свою экономическую базу и имели свои издавна сложившиеся языки. История говорит, что языки у этих племен и народностей были не классовые, а общенародные, общие для племен и народностей и понятные для них»[433]. Что здесь имеется в виду, понять затруднительно. Как эксплуатируемые составные части империй могли иметь «свою экономическую базу» и бесклассовые общие языки? Одно исключает другое. Прописи марксизма-ленинизма гласят, что единство любого государства в первую и в последнюю очередь обеспечиваются единым рынком, единым экономическим пространством. Кроме того, Сталин почему-то забыл, что в многонациональных империях этнические и национальные верхушки подчиненных наций вынуждены были осваивать не только родной язык, но и общеимперскую речь. В длительно существовавших империях процесс ассимиляции культуры и языка постепенно охватывал все большие слои подвластного населения. Сталин сам был одним из тех, кто до революции активно выступал против насильственной ассимиляции народов Российской империи, в том числе против административного навязывания русского языка в Грузии и в других регионах Кавказа.

Несмотря на то что второй раздел работы составляет более шестнадцати машинописных страниц, Сталин здесь, по существу, на разные лады монотонно повторяет все ту же мысль, не раз воспроизведенную еще в первом разделе: классовых языков не бывает, язык во все времена обслуживал и обслуживает все общество в целом. Конечно, рассуждал Сталин сначала в черновом, а затем в первом машинописном варианте, есть диалекты, жаргоны, салонные «языки» аристократии, буржуазии, но поскольку «у этих диалектов и жаргонов нет своего грамматического строя и основного словарного фонда»[434], то их и нельзя считать языками. Вот и все доказательства. Затем эти «аргументы» он на разные лады комбинирует с теми, что были изложены раньше и т. д. Попутно Сталин парирует марристскую трактовку Маркса о том, что у буржуазии есть «свой язык», его же цитатой о «концентрации диалектов в единый национальный язык», нарочито «забывая» о других вариантах складывания общенационального языка[435]. Затем без смущения назидательно тычет в адрес Мещанинова, не называя его имени: «Выходит, что цитирующий товарищ исказил позицию Маркса, исказил ее потому, что цитировали Маркса не как марксисты, а как начетчики»[436]. Но в дальнейшем, дорабатывая статью во втором машинописном варианте, Сталин последовательно убирает личностное обращение к оппонентам, выделив для этой цели последний, четвертый вопрос.

До этого момента рукопись и машинописные тексты не имеют очень существенных отличий. Затем начинается более интенсивная авторская работа. В первом машинописном экземпляре Сталин сделал вставку о том, что Маркс не занимался лингвистическими исследованиями, а лишь говорил о противоположности интересов пролетариата и буржуазии. Но затем, сочтя это положение чересчур категоричным, вычеркнул его[437]. Другая значительная вставка, вошедшая с небольшими изменениями в окончательный текст, относилась к вопросу о классовости языка (вспомним его помету на статье В. Кудрявцева): «Очевидно, что если каждый класс имеет свой язык, то он должен иметь и свою грамматику: капиталисты — буржуазную грамматику, пролетарии — „пролетарскую“. Но разве бывает на свете „буржуазная“ или „пролетарская“ „грамматика“? У нас были в одно время „марксисты“, которые утверждали, что железные дороги, оставшиеся в нашей стране после Октябрьской революции, являются „буржуазными“, что не пристало нам, марксистам, пользоваться ими, что нужно их срыть и построить новые „пролетарские“ дороги».[438]

Развивая эту мысль, Сталин добавил, что классовые языки, если бы они были возможны, неизбежно привели бы к распаду общества. Над этой проблемой он поработал усерднее, расширяя и усиливая аргументы. Это видно не только из указанной вставки, но по тому, что Сталин написал на полях в свой собственный адрес. Рядом с фразой о том, что «классовость языка есть примитивная фантазия», написал: «По другому», то есть изложить иначе. Затем сам себе же предложил: «Включить о Лафарге»[439]. Во втором машинописном варианте он действительно добавит обширную вставку о Лафарге и расширит по сравнению с первым вариантом критику взглядов марристов на учение Ленина о двух культурах[440]. Точно так же забракует часть собственной критики марризма («не то») и напишет себя памятку о том, чтобы «вставить о моде на французский язык» у английской и русской аристократии[441].

Наконец, Сталин берется за второй машинописный экземпляр этого раздела статьи, окончательно дорабатывает его, правя стиль, внося обширные вставки, вычеркивая непродуманные реплики и фразы. Годами в советской лингвистической, учебной и популярной литературе пропагандировалась мысль о наличии во всех классовых обществах особых классовых же языков. При этом ссылались на Маркса, Энгельса, Лафарга, Ленина, Сталина. Сталин двенадцать страниц своей статьи посвятил опровержению мнений марристов о мнениях классиков на сей счет. Поскольку Сталин уже твердо установил, что «язык как средство общения людей в обществе (первоначально было: „нейтрален к борьбе враждебных сил в обществе…“ — Б.И.) одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам» . Однако совсем отрицать тот очевидный факт, что люди и различные социальные группы не безразличны к языку, Сталин не мог. Поэтому он добавил: «Они стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои особые термины, свои особые выражения». Отсюда, заявил Сталин, появляются диалекты, жаргоны, салонные «языки», которые противопоставляются «крестьянскому языку», «пролетарскому языку». «На этом основании, как это ни странно, некоторые наши товарищи пришли к выводу, что национальный язык есть фикция, что реально существуют лишь классовые языки.

Я думаю, что нет ничего ошибочнее такого вывода…

Думать, что диалекты и жаргоны могут развиться в самостоятельные языки, способные вытеснить и заменить национальный язык, — значит потерять историческую перспективу и сойти („с ума“ — зачеркнуто. — Б.И.) с позиции марксизма». Зачеркнул Сталин и заключительную фразу абзаца: «Наоборот, они имеют все шансы окончательно захиреть и исчезнуть»[442] (имеются в виду диалекты). Диалекты и жаргоны нельзя считать языками, потому что у них нет своего грамматического строя и основного словарного фонда. Таким образом, очередной круг тех же самых сталинских доказательств очередной раз замкнулся.

Затем вождь занялся классиками. Известный тезис Маркса из статьи «Святой Макс», в которой классик написал, что у буржуазии есть «свой язык» и что этот язык «есть продукт буржуазии», поскольку он проникнут духом меркантилизма и купли-продажи, Сталин противопоставил другому тезису из той же работы о том, что концентрация диалектов в единый национальный язык обусловлена экономической и политической концентрацией. (Напомню, что «концентрация диалектов» и, по Марру, означала процесс их «схождения» в единый язык.) Следовательно, продолжал Сталин, Маркс никогда не признавал «язык буржуазии» полноценным языком: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеет свой торгашеский жаргон»[443]. Вот так-то!

Затем наступила очередь Энгельса: «Ссылаются на Энгельса (имеется в виду Чемоданов. — Б.И.), цитируют из брошюры „Положение рабочего класса в Англии“ слова Энгельса о том, что „…английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия“, что „рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия“. На основании этой цитаты некоторые товарищи делают вывод, что Энгельс отрицал необходимость общенародного национального языка, что он стоял, стало быть, за „классовость“ языка. Правда, Энгельс говорит здесь не об языке, а о диалекте, вполне понимая, что диалект, как ответвление от национального языка, не может заменить национального языка. Но эти товарищи (было: „цитирующий товарищ“. — Б.И.), видимо, не очень сочувствуют наличию разницы между языком и диалектом…» После многоточия шла вычеркнутая позже фраза: «Ему теперь не до этого»[444]. Что имел в виду Сталин, можно только гадать. Указав, что цитата Энгельса приведена автором (Чемодановым) «не к месту», Сталин решительно отделил язык от идей, нравственных и религиозный представлений, от принципов, которые «у буржуа и пролетариата прямо противоположные».

Так же как он расправлялся с цитатами оппонентов, извлеченными из работ Маркса, Сталин теперь опровергает и их трактовку произведений Энгельса: «Но при чем здесь язык? Цитирующий товарищ попал впросак потому, что цитирует Энгельса не как марксист, а как начетчик». Но затем он зачеркнул эту излюбленную словесную фигуру и поверх нее написал: «Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу „классовости“ языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия. Признают упомянутые товарищи этот марксистский тезис? (или не признают?)».[445] Ну, кто в 1950 году не знал о сталинском определении нации и о ее важнейшем признаке — языке? Кто же мог позволить себе заявить, что не признает «этот марксистский тезис»? Похоже, что первоначально Сталин хотел «разобраться» с четырьмя марксистскими классиками, перечисляя их по порядку, вплоть до самого себя, по издавна сложившемуся ранжиру. После Энгельса следовало разобраться с Лафаргом или Лениным. Но приведенной только что вставкой Сталин привычный ранжир перебил. Получилось, что анализу лингвистических воззрений Ленина теперь предшествует основополагающая идея его скромного ученика Иосифа Сталина. Кроме того, марристы, как известно, особенно эксплуатировали работы Поля Лафарга. В рукописном варианте этой части статьи Сталин не упоминал Лафарга вообще, а в первом машинописном варианте сделал на сей счет себе памятку. Теперь, поразмыслив, Сталин сразу за процитированным текстом сделал знак вставки, а на обороте листа от руки написал:

«Ссылаются на Лафарга, указывая на то, что Лафарг в своей брошюре „Язык и революция“ признает „классовость“ языка, что он отрицает будто бы необходимость общенародного, национального языка. Это неверно. Лафарг действительно говорит о „дворянском“ или „аристократическом“ языке и о „жаргонах“ различных слоев общества. Но эти товарищи забывают о том, что Лафарг, не интересуясь вопросом о разнице между языком и жаргоном и называя диалекты то „искусственной речью“, то „жаргоном“, — определенно заявляя в своей брошюре, что „искусственная речь, отличающая аристократию… выделилась из языка общенародного, на котором говорили и буржуа, и ремесленники, город и деревня“ .

Следовательно, Лафарг признает наличие и необходимость общенародного языка, вполне понимая подчиненный характер и зависимость „аристократического языка“ и других диалектов и жаргонов от общенародного языка.

Выходит, что ссылка на Лафарга бьет мимо цели.

Ссылается на то, что одно время в Англии английские феодалы „в течение столетий“ говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу „классовости“ языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то… Как можно на основании таких анекдотических „доводов“ отрицать наличие и необходимость общенародного языка?»[446] Как опытный игрок, Сталин опять передергивает: никто и никогда не отрицал необходимости общенационального языка. Марр и его последовали говорили вслед за классиками марксизма о наличии в классовых обществах классовых языков. Они также заявляли о преимущественном использовании французского языка правящим слоем средневековой Англии на протяжении столетий, что общеизвестно и о чем писал в дискуссионной статье Чемоданов (и, конечно, еще раньше — Марр). Он же писал о том, что язык рыцарской поэзии в средневековой Германии так же носил сословный характер. Вслед за Чемодановым напомню тривиальный факт, — русская аристократия и дворянство в XIX веке использовали как средство внутри сословного общения французский язык. (Вспомним некоторые романы Л.Н. Толстого с обширными вставками на французском языке, которым изъясняется, как на родном, русская аристократия.) Русский же литературный и разговорный языки разночинной интеллигенции и крестьянский язык с его диалектами различались так, что крестьянство практически не понимало того, о чем рассуждает интеллигенция (особенно радикальная), а последняя написала тома книг, чтобы понять то, что говорит и думает крестьянский народ. Н.А. Бердяев с горечью писал после революции в эмиграции: «Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу — крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев»[447]. Недаром же Марр так настойчиво внушал непонятливым идею о неразрывном единстве языка и мышления.

Еще в начале дискуссии, взяв тезис Чемоданова на заметку, Сталин, теперь иронизируя, писал: «Русские аристократы одно время тоже баловались французским языком при царском дворе и в салонах (некоторых губернских городов)». Редактируя, он зачеркнул конец предложения и взял его в скобки, чтобы до крайности ограничить сферу французского языка в России. Затем продолжил: «Они кичились тем, что говорят по-русски, заикаются по-французски, что они умеют говорить по-русски лишь с французским акцентом. Значит ли это, что в России не было тогда общенародного русского языка, что общенародный язык был тогда фикцией, а „классовые языки“ — реальностью?»[448]

В первом варианте рассуждения о классовых языках заканчивалось так: «Классовость языка есть примитивная и несуразная фантазия, если, конечно, не думать, что буржуа и пролетарии могут объясняться друг с другом через переводчиков».[449] Затем Сталин это забраковал и, как я уже отмечал, стал то же самое доказывать более развернуто, справедливо грозя распадом общества, если классы и сословия перестанут друг друга понимать.

«Эти товарищи воспринимают противоположность интересов буржуазии и пролетариата, их ожесточенную классовую борьбу (далее было: „непримиримость их взглядов“, затем зачеркнуто. — Б.И.) как распад общества, как разрыв между враждебными классами (было — „всех тех нитей, которые связывают эти классы в одно общество“. — Б.И.). Они считают, что, поскольку общество распалось , нет больше единого общества, а есть только классы, то не нужно и единого для общества языка, не нужно национального языка». После этих слов Сталин сделал очередную вставку простым карандашом, ровным почерком и практически без помарок: «Что же остается, если общество распалось и нет больше общенародного, национального языка? Остаются классы и „классовые языки“. Понятно, что у каждого „классового языка“ будет своя „классовая“ грамматика, — „пролетарская“ грамматика, „буржуазная“ грамматика. Правда, таких грамматик не существует в природе, но это не смущает этих товарищей: они верят, что такие грамматики появятся. У нас были в ^{21} одно время „марксисты“, которые утверждали, что железные дороги, оставшиеся в нашей стране после Октябрьского переворота, являются буржуазными, что не пристало нам, марксистам, пользоваться ими, что нужно их срыть и построить новые, „пролетарские“ дороги. Они получили за это прозвище „троглодитов“…»[450] Неизвестно, кого конкретно Сталин обозвал «троглодитами». Скорее всего, ему вспомнилась одна из тех побасенок, которые имели широкое хождение в революционную эпоху и приписывались «левакам», пролеткультовцам, анархистам. Кроме того, Сталин, как всегда, пытался сблизить противника с каким-нибудь особенно неприятным и давно уничтоженным течением, чтобы и противник и те, кто ему еще сочувствовал, понимал серьезность обвинений и последствий: «Понятно такой примитивно-анархический взгляд (было: „слишком примитивен и далек от марксизма“. — Б.И.) на общество, классы, язык не имеет ничего общего с марксизмом. Но он, безусловно, существует и продолжает жить в головах некоторых наших запутавшихся товарищей. Конечно, неверно, что ввиду наличия ожесточенной классовой борьбы (зачеркнуто: „при капитализме“) общество якобы (зачеркнуто: „превратилось в фикцию, что оно…“) распалось на (зачеркнуто: „враждебные“) классы, не связанные больше друг с другом экономически в одном обществе. Наоборот. Пока существует капитализм, буржуа, и пролетарии будут связаны между собой всеми нитями экономики, как части единого капиталистического общества. Буржуа не могут жить и обогащаться, не имея в своем распоряжении наемных рабочих, пролетарии не могут продолжать свое существование, не нанимаясь к капиталистам». Далее Сталин вычеркнул три фразы: «Отсюда необходимость общего и единого для общества национального языка при капитализме. Национальный язык нужен здесь как средство общения людей и классов внутри единого общества. Классовость языка есть примитивная и несуразная фантазия, если, конечно, не думать, что буржуа и пролетарии могут объясняться друг с другом через переводчиков». Поверх он написал: «Прекращение всяких экономических связей между ними означает прекращение же всякого производства, прекращение же всякого производства ведет к гибели общества, к гибели самих классов. Понятно, что ни один класс не захочет подвергнуть себя уничтожению. Поэтому классовая борьба, какая бы она ни была острая, не может привести к распаду общества. Только невежество в вопросах марксизма и полное непонимание природы языка могли подсказать некоторым нашим товарищам сказку о распаде общества и „классовых“ языках, о „классовых“ грамматиках».[451]

Удивительно, что для Сталина 50-х годов именно это, то есть опасность распада общества, и было доказательством невозможности существования классовых языков. Сталин как будто начисто забыл о том, что накануне революции и в особенности во время Гражданской войны непонимание между различными классами воюющего российского общества достигло критической точки не только в сфере экономики и политики, но и на уровне мышления, языка, культуры, религии, морали, что и привело к его взрывообразному (революционному) распаду. Не случайно же одной из главных скреп сталинского общества стал десятилетиями вырабатывавшийся «общенародный» язык коммунистической пропаганды, состоящий по большей части из приспособленной общеевропейской лексики и таких же мыслительных конструкций. Так что социум — это не только по возможности гармонизированная совокупность сословий, классов, групп, этносов, наций, но и их языков, а значит, и гармонизация способов мышления. И вся эта пульсирующая совокупность может «сходиться» и «расходиться» под влиянием самых различных факторов. Вождь же все более упорно сводил вопрос к тоталитарному: один язык — одна нация.

Затем, так же как с цитатами Маркса, Энгельса и Лафарга, Сталин в окончательном варианте обошелся и с идеями Ленина, усилив тезис о том, что сторонники Марра неверно трактуют его учение о двух культурах внутри эксплуататорского общества, обвинив их в том, что они «поплелись по стопам бундовцев»[452]. Сталин первые фразы с рассуждениями о Ленине оставил без изменений, так как они были написаны еще в первом варианте статьи: «Ссылаются, далее, на Ленина и напоминают о том, что Ленин признавал наличие двух культур при капитализме, буржуазной и пролетарской, что лозунг национальной культуры при капитализме есть националистический лозунг. Все это верно и Ленин абсолютно прав. Но при чем тут классовый язык ?» (было: «национальный язык?»). После этого Сталин вычеркнул почти страницу машинописного текста: «Не думают ли наши начетчики, что ввиду буржуазного характера национальной культуры при капитализме Ленин отрицал необходимость национального языка и признавал „классовость“ языка? Бундовцы в этом именно в одно время обвиняли Ленина. Как известно, Ленин протестовал против этого, заявив, что он ведет борьбу не против национального языка, а против национальной буржуазной культуры. Странно, что эти товарищи прибегают к „аргументам“ бундовцев. Но согласятся ли товарищи, любящие цитировать, заслушать следующую цитату из Ленина…»[453] Затем шел ленинский текст, сохраненный в окончательном варианте. Вычеркнув этот текст, Сталин тем же простым, хорошо заточенным карандашом сделал две обширные вставки, вошедшие в окончательный вариант: «Ссылаясь на слова Ленина о двух культурах при капитализме, эти товарищи, как видно, хотят внушить читателю, что наличие двух культур в обществе, буржуазной и пролетарской, означает, что языков тоже должно быть два, так как язык связан с культурой, — следовательно, Ленин отрицает необходимость единого национального языка, следовательно, Ленин стоит за классовые языки. Ошибка этих товарищей состоит здесь в том, что они отождествляют и смешивают язык с культурой. Между тем культура и язык — две разные вещи. Культура может быть и буржуазной и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком, и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру. Разве это не факт, что русский, украинский, узбекский языки обслуживают ныне социалистическую культуру этих наций так же неплохо, как обслуживали они перед Октябрьским переворотом их буржуазные культуры? Значит, глубоко ошибаются эти товарищи, утверждая, что наличие двух культур ведет к образованию двух разных языков и к отрицанию необходимости единого языка». Здесь вождь чуть позже сделал знак абзаца и сделал еще одну внутреннюю вставку: «Говоря о двух культурах, Ленин исходил из того именно положения, что наличие двух культур не может вести к отрицанию единого языка и образованию двух языков, что язык должен быть единый. Когда бундовцы стали обвинять Ленина в том, что он отрицает необходимость национального языка и трактует культуру, как „безнациональную“, Ленин, как известно, резко протестовал против этого, заявив, что он воюет против буржуазной культуры, а не против национального языка, необходимость которого он считает бесспорной. Странно, что некоторые наши товарищи поплелись по стопам бундовцев.

Что касается единого языка, необходимость которого будто бы отрицает Ленин, то следовало бы заслушать слова Ленина…» После этой рукописной вставки шла уже упоминавшаяся цитата Ленина: «Язык есть важнейшее средство человеческого общения; единство языка и беспрепятственное его развитие есть одно из важнейших условий действительно свободного и широкого, соответствующего современному капитализму, торгового оборота, свободной и широкой группировки населения по всем отдельным классам». После этих слов Сталин от руки вставил заключительную фразу: «Выходит, что уважаемые товарищи исказили взгляды Ленина». На самом же деле это Сталин искажал взгляды своего «учителя». Ленин говорил о том, что единство языка еще только вырабатывается в развивающихся капиталистических обществах, поскольку этого требует единый капиталистический рынок и что капитализм тем самым консолидирует разделенное сословное население феодальных государств в капиталистическую нацию, у которой закладываются свои перегородки. Никакого искажения взглядов Ленина «уважаемые товарищи» не допустили. Напротив, они строго следовали духу ленинской работы «Развитие капитализма в России», откуда и взята эта цитата.

Наконец, перечислив старших классиков, нарочито соблюдая высочайшую скромность и строжайший политический ранжир, Сталин стал объяснять, как следует понимать Сталина: «Ссылаются, наконец, на Сталина. Приводят цитату из Сталина о том, что „буржуазия и ее националистические партии были и остаются в этот период главной руководящей силой таких наций“. Это все правильно. Буржуазия и ее националистическая партия действительно руководят буржуазной культурой, так же как пролетариат и его интернационалистическая партия руководят пролетарской культурой. Но при чем тут национальный язык? (затем исправил на „классовость языка?“. — Б.И.). Разве этим товарищам не известно, что национальный язык есть форма национальной культуры, что национальный язык может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру? Неужели наши товарищи не знакомы с известной формулой марксистов о том, что нынешняя русская , украинская, белорусская и другие культуры являются социалистическими по содержанию и национальными по форме, то есть по языку?»

Для современного читателя переведем «формулу» социалистической многонациональной культуры с языка сталинской эпохи на язык современный: говорим и поем на разных языках, но об одном и том же. Затем Сталин карандашом приписал угрожающе: «Согласны ли они с этой марксистской формулой ?»[454] Своим вопросом вождь окончательно «доказал» — классового языка не существует, а есть язык всенародный.

Очень тщательно проработал заключительные фразы раздела и скорректировал выводы: «Ошибка наших товарищей (зачеркнуто: „при ссылке на Ленина и Сталина“) состоит в том, что они не видят разницы между культурой и (было: „смешивают культуру с“) языком и не понимают, что культура по своему содержанию меняется с каждым новым периодом развития общества, тогда как язык остается в основном тем же языком (было: „без изменения“) в течение нескольких (было: „ряда“) периодов, одинаково обслуживая, как новую культуру, так и старую (было: „например, буржуазную культуру так же, как социалистическую культуру“).

Итак:

а) язык, как средство общения, всегда был и остается единым для общества и общим для его членов языком;

б) наличие диалектов и жаргонов не отрицает, а подтверждает (было: „предполагает“) наличие общенародного языка, ответвлениями которого они являются и которому они подчинены;

в) формула о классовости языка есть ошибочная, немарксистская формула (было: „фантазия“)».

В окончательном варианте Сталин вычеркнул заключительную фразу: «Вывод: положение о том, что язык всегда был классовым, что единого общенародного языка не существует, является неправильным, ошибочным»[455].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.