Глава 5 «Послушай! Вспомни обо мне…»
Глава 5
«Послушай! Вспомни обо мне…»
Послушай! Вспомни обо мне,
Когда, законом осужденный,
В чужой я буду стороне —
Изгнанник мрачный и презренный…
М.Ю. Лермонтов. 1831 г.
Ровесник и приятель Лермонтова, адресат его писем Николай Иванович Поливанов (1814–1874) в студенческие годы поэта был его московским соседом и, так же как Лермонтов, жил на Большой Молчановке. Это был дом под номером 8. Во флигеле этого дома 23 марта 1831 года (спустя неделю после «маловской истории») Лермонтов вписал в альбом Поливанова стихотворение «Послушай! Вспомни обо мне».
Дружба их, начавшаяся в Москве, на этом не прекратилась, поскольку позднее Поливанов учился вместе с Лермонтовым в петербургской Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. По окончании школы Поливанов был направлен в лейб-гвардии уланский полк и стал впоследствии его командиром. Лермонтов учился в этой школе с 10 ноября 1832 года по 22 ноября 1834 года и был выпущен из школы корнетом в лейб-гвардии гусарский полк.
М.Ю. Лермонтовв вицмундире лейб-гвардии гусарского полка. Художник Ф.О. Будкин
Школа давала весьма широкий кругозор, как в области военных, так и общеобразовательных дисциплин. Все эти познания в полной мере получил Лермонтов. Биографы поэта отмечают: «В нем сложились черты военного человека». В 1832 году поэт писал М.А. Лопухиной, что «если будет война», то он будет «везде впереди». Возможно, что если бы судьба сложилась по-иному, то именно Лермонтов стал бы генерал-фельдмаршалом, а не его соученик князь А.И. Барятинский (1815–1879), впоследствии мешавший продвижению Лермонтова по службе.
С 1825 года школа размещалась на набережной реки Мойки у Синего моста, в здании, построенном в 60-х годах XVIII века архитектором Валлен-Деламотом. Здесь обучались молодые дворяне, которые согласно указу императора Александра I поступали в гвардию из университетов или частных пансионов, не имея военного образования и подготовки. В 1839 году школу перевели в новое здание (ныне Лермонтовский проспект, 54) и через двадцать лет переименовали в Николаевское училище гвардейских юнкеров, а еще через пять лет – в Николаевское кавалерийское училище.
Здесь свято хранилась память о Лермонтове: именно здесь в 1883 году открыли первый в России Лермонтовский музей. Перед зданием – изваянный в бронзе великий поэт, в военной форме сидящий с книгою на коленях. Скульптору Б.М. Микешину удивительным образом удалось передать печаль в огромных глазах поэта. Справа и слева от памятника Лермонтову – бронзовые бюсты двух других известных выпускников школы – композитора М.П. Мусоргского (29-й выпуск, 1856 год) и географа и путешественника П.П. Семенова-Тян-Шанского (18-й выпуск, 1845 год).
Последний оставил нам единственное свидетельство о том, что Лермонтов был на Мойке у дома умирающего Пушкина. Будущий путешественник, в ту пору десятилетний мальчик, приезжал сюда со своим дядей, цензором В.Н. Семеновым, чтобы справиться о состоянии здоровья смертельно раненного на дуэли поэта. Мусоргский в творчестве своем не однажды возвращался к поэзии М.Ю. Лермонтова. В 1865 году он написал романс на стихи Лермонтова «Молитва», автограф которого хранится в библиотеке Парижской консерватории. Романс С.И. Танеева «Казачья колыбельная», также на стихи Лермонтова, известен в обработке Мусоргского 1874 года.
М.П. Мусоргский в письме к В.В. Стасову от 18 октября 1872 года, отмечая всемирное значение русской культуры, напишет: «Глинка и Даргомыжский, Пушкин и Лермонтов, Гоголь… все большие генералы и вели свои художественные армии к завоеванию хороших стран».
Итак, Лермонтов в Петербурге продолжает свое, теперь уже военное образование в период с 1832 по 1834 год. В летние месяцы Школа юнкеров переводит своих воспитанников в лагеря под Петербургом. Приводимое ниже письмо поэта адресовано в Москву другу Лермонтова М.А. Лопухиной, старшей сестре предмета московской любви поэта Вареньки Лопухиной:
«С.Петербург, 4 августа (1833 г.).
Я не писал к вам с тех пор, как мы перешли в лагерь, да и не мог решительно, при всем желании. Представьте себе палатку, 3 аршин в длину и ширину, 2,5 аршин вышины; в ней живут трое, и тут же вся поклажа и доспехи, как-то: сабли, карабины, кивера и проч. Погода была ужасная; дождь без конца, так что часто два дня подряд нам не удавалось просушить платье. Тем не менее, эта жизнь отчасти мне нравилась. Вы знаете, любезный друг, что мне всегда нравились дождь и грязь – и тут, по милости Божией, я насладился ими вдоволь.
Мы возвратились в город и скоро опять начнем наши занятия. Одно меня ободряет – мысль, что через год я офицер! И тогда, тогда… Боже мой! Если бы вы знали, какую жизнь я намерен вести! О, это будет восхитительно! Во-первых, чудачества, шалости всякого рода и поэзия, залитая шампанским. Знаю, что вы возопиете; но увы! Пора мечтаний для меня миновала; нет больше веры; мне нужны материальные наслаждения, счастие осязаемое, счастие, которое покупают на золото, носят в кармане, как табакерку, счастие, которое только обольщало бы мои чувства, оставляя в покое и бездействии душу!.. Вот что мне теперь необходимо, и вы видите, любезный друг, что с тех пор, как мы расстались, я несколько переменился. Как скоро я заметил, что прекрасные грезы мои разлетаются, я сказал себе, что не стоит создавать новых; гораздо лучше, подумал я, приучить себя обходиться без них…
Но это очень грустный предмет; постараюсь в другой раз к нему не возвращаться. Когда приедете в Москву, дайте мне знать, любезный друг… Рассчитываю на ваше постоянство. Прощайте.
М. Лер…»
Первый приезд Лермонтова в Петербург для поступления в Школу юнкеров состоялся в 1832 году. «Из края дальнего сего», то есть из Петербурга, Лермонтов пересылает стихи друзьям в Москву. Поэт невольно сравнивает Северную столицу с недавно покинутой им Москвой – чиновно-полицейский Петербург, позже отправивший поэта в две ссылки на Кавказ, и доброжелательную патриархальную Москву, куда Лермонтов направляет стихотворение 1832 года (красный ворот – атрибут формы полицейского):
Примите дивное посланье
Из края дальнего сего…
Увы! Как скучен этот город,
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот
Как шиш торчит перед тобой;
Нет милых сплетен – все сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Все удивительно и ново —
А нет не пошлых новостей!
Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..
Позднее, в начале 1840 года, в поэме «Сказка для детей» (строфа 11) Лермонтов рисует уже другой Петербург, поэтический образ которого сродни тому, что дан в пушкинском «Медном всаднике»:
Задумчиво столбы дворцов немых
По берегам теснилися как тени,
И в пене вод гранитных крылец их
Купалися широкие ступени;
Минувших лет событий роковых
Волна следы смывала роковые;
И улыбались звезды голубые,
Глядя с высот на гордый прах земли,
Как будто мир достоин их любви,
Как будто им земля небес дороже…
И я тогда… я улыбнулся тоже.
Обратимся к «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова».
Год 1832, сентябрь. После переезда в Петербург Лермонтов подружился со Святославом Афанасьевичем Раевским (1808–1876). С.А. Раевский – чиновник, литератор, этнограф, ближайший друг Лермонтова, сыгравший немалую роль в судьбе поэта. В 1837 году деятельно распространял стихотворение «Смерть поэта», за что был выслан в Олонецкую губернию. В столицу вернулся в 1839 году, где вновь встретился с Лермонтовым.
Ноября 8.Заведующий Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров Нейдгардт отношениями своими на имя командира школы Шлиппенбаха дал знать, «дабы недорослей из дворян, просящихся в полки лейб-гвардии Александра Уварова в Конный, Михайла Лермантова в Гусарский, Николая Юрьева… в Преображенский… зачислить» в школу кандидатами.
Названный здесь вместе с Лермонтовым Николай Дмитриевич Юрьев – ровесник, родственник и друг поэта. По окончании школы – офицер лейб-гвардии драгунского полка, стоявшего под Новгородом. В частые свои приезды в Петербург Юрьев жил у Лермонтова. Он долго пытался уговорить поэта отдать в печать поэму «Хаджи Абрек». Наконец, тайком Юрьев отвез поэму редактору журнала «Библиотека для чтения» О.И. Сенковскому, и тот напечатал ее в августовском номере журнала 1835 года. Юрьев был хорошим декламатором и пропагандировал поэзию Лермонтова и в Петербурге, и у себя в полку в Новгороде. Офицеры полка выказывали желание познакомиться с поэтом.
Ноября 14.Отдан приказ по школе о зачислении Лермонтова на правах вольноопределяющегося унтер-офицером в лейб-гвардии гусарский полк.
Декабря 18.Отдан приказ по школе о переименовании Лермонтова в юнкера.
На фоне всех этих событий поэт не перестает работать творчески: 1832 годом датирован отрывок из его поэмы «Моряк». Он, покидая Москву, приобщает себя к «балтическим волнам» Петербурга, полностью отдаваясь на волю их стихии:
Как я люблю их дерзкий шепот
Перед летучим кораблем;
Их дикий плеск, упрямый ропот,
Когда утес, склонясь челом,
Все их усилья презирает,
Не им грозит, не им внимает;
Люблю их рев, и тишину,
И эту вечную войну
С другой стихией, с облаками,
С дождем и вихрем! Сколько раз
На корабле, в опасный час,
Когда летала смерть над нами,
Я в ужасе творца молил,
Чтоб океан мой победил!
«Моряк» с подзаголовком «Отрывок» написан в первой половине 1832 года в Москве. Автограф этих стихов принадлежал Н.Ф. Павлову и его жене Каролине Павловой-Яниш. Писатель Н.Ф. Павлов (1803–1864) публиковал свои стихи в московских журналах, за которыми следил Лермонтов. Павлов дал высокую оценку повести Лермонтова «Бэла»: «Как хорошо рассказана «Бэла»! Лучше Марлинского». Он искренне радовался публикациям поэта в журнале «Отечественные записки».
Дом Павлова и его жены Каролины Карловны Павловой, урожденной Яниш (1807–1893), был одним из центров московской интеллектуальной жизни. Дом этот по адресу Рождественский бульвар, 14 уцелел в Москве, хотя и был перестроен. Каролина Павлова – поэтесса и переводчица русских, английских и немецких поэтов на французский язык и западноевропейской поэзии на русский язык. Еще до своего замужества в московских литературных салонах она встречалась с Е.А. Баратынским, Д.В. Веневитиновым, А.С. Пушкиным, А. Мицкевичем. Затем сама она была хозяйкой известного в Москве литературного салона, который посещали П.Я. Чаадаев, П.А. Вяземский, А.И. Герцен, А.А. Фет и литераторы-славянофилы И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, С.П. Шевырев, Н.М. Языков, братья Аксаковы и многие другие.
Каролина Карловна Павлова
Лермонтов побывал в ее салоне в мае 1840 года перед своим отъездом на Кавказ. И ныне в Германской государственной библиотеке в Берлине хранится альбом Павловой с автографом стихотворения Лермонтова «Посреди небесных тел». После отъезда в Германию в 1856 году Павлова активно переводила произведения Лермонтова для немецких журналов. Так, известны ее переводы из «Демона» и стихотворения 1841 года «Родина» (Mein Vaterland), в котором удачно сохранена тональность русского оригинала:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям…
Год 1833. Января 7. Письмо А.А. Лопухина из Москвы, в котором он писал Лермонтову: «…надо было слышать, как тебя бранили и даже бранят за переход в военную службу».
Год 1834. Начало года.Лермонтов принимает участие в рукописном журнале юнкеров «Школьная заря». Здесь помещены поэмы «Гошпиталь», «Петергофский праздник», «Уланша» и юнкерские стихи.
Ноября 22. Высочайшим приказом Лермонтов произведен по экзамену из юнкеров в корнеты лейб-гвардии гусарского полка. И.Л. Андроников пишет: «Когда, по окончании Школы, Лермонтов вышел корнетом в лейб-гвардейский Гусарский полк, и впервые надел офицерский мундир, бабка поэта заказала художнику Ф.О. Будкину (1806–1850) его парадный портрет». Портрет, по мнению современников, весьма схож с оригиналом.
Декабря 4, вечером. Встреча Лермонтова с Е.А. Сушковой на балу у «госпожи К.». Лермонтов – впервые в гусарском мундире.
Работа над романом «Вадим» из времен Крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева.
Год 1835. Май. В Москве, в доме Лопухиных, на Молчановке, свадьба Николая Федоровича Бахметева и Варвары Александровны Лопухиной.
Июля 6, 7, 8, 9.«За бывшие в высочайшем присутствии смотры, парады, маневры и ученья» Лермонтов «удостоился получить в числе прочих офицеров высочайшие благоволения, объявленные в высочайших приказах 1835 года июля 6, 7, 8 и 9-го».
Бал у княгини Барятинской. Художник Г.Г. Гагарин
Августа 1.За подписью военного министра графа Чернышева. Военным министерством выдан Лермонтову офицерский патент, удостоверяющий производство его 22 ноября 1834 года в корнеты гвардии.
Августа 18.Письмо А.М. Верещагиной к Лермонтову, в котором она поздравляет его с получением офицерского чина и спрашивает о его литературных занятиях, рисовании и музыке.
Октябрь.В драматическую цензуру при Третьем отделении собственной е. и. в. канцелярии представлена на рассмотрение первая трехактная редакция «Маскарада».
Ноября 3.На докладе цензора Е. Ольдекопа по поводу первой трехактной редакции драмы Лермонтова «Маскарад» помечено: «Возвращена для нужных перемен».
Первая половина декабря. Лермонтов закончил четвертый акт «Маскарада» (вторая редакция драмы) и поручил С.А. Раевскому снова представить «Маскарад» в драматическую цензуру.
Год 1836.Начало января. Лермонтов проездом в Москве пережил какое-то любовное «происшествие» («Я влюблен… не описываю своего похождения в Москве»).
Января первая половина. Лермонтов приехал в Тарханы.
Февраля 2.Под стихотворением «Умирающий гладиатор» в авторизованной копии – дата рукой Лермонтова: «2 февраля».
Марта вторая половина. Лермонтов налицо в полку (Царское Село и Петербург).
Середина августа.Поездка Лермонтова с А.А. Столыпиным (Монго) из села Копорского около Царского Села на Петергофскую дорогу, на дачу Моисеева, к жившей там балерине Екатерине Егоровне Пименовой. Приключение, описанное в поэме «Монго».
Сентября первая половина. Написана поэма «Монго».
Октябрь. Запрещена представленная Лермонтовым в драматическую цензуру пятиактная драма «Маскарад» (под заглавием «Арбенин»).
Работа над романом «Княгиня Лиговская». Знакомство Лермонтова через С.А. Раевского с А.А. Краевским (1810–1889), издателем и журналистом. Через Краевского стихотворение «Смерть поэта» сразу стало известно В.А. Жуковскому, П.А. Вяземскому, В.Ф. Одоевскому. После гибели Пушкина Краевский редактировал пушкинский журнал «Современник» и содействовал публикации в нем стихотворения Лермонтова «Бородино» и поэмы «Тамбовская казначейша». Умелым цензурным хлопотам Краевского находившийся в ссылке Лермонтов был обязан в 1838 году публикацией «Песни про… купца Калашникова».
Год 1837. Января 28.М.Ю. Лермонтовым написаны первые 56 стихов «Смерти поэта». В копии при «Деле о непозволительных стихах» выставлена дата: «28 генваря 1837 г.».
Января 29. В 2 ч 45 мин пополудни умер Пушкин. «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров; перечитывались и выучивались всеми» (сообщил И.И. Панаев (1812–1862) – известный русский писатель, журналист).
Февраля 11. А.И. Тургенев читал поэту-романтику И.И. Козлову (1779–1840) стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». Известен одобрительный отзыв слушателя.
Февраля первая половина.Лермонтов написал заключительные 16 стихов «Смерти поэта» («А вы, надменные потомки…»).
Февраля 17.Записка А.А. Краевского к С.А. Раевскому: «…скажи мне, что сталось с Лермонтовым? Правда ли, что он жил или живет еще теперь не дома? Неужели еще жертва, заклаемая в память усопшему? Господи, когда все это кончится!..»
Февраля 20.У Лермонтова и Раевского сделан обыск. Составлены: «Опись письмам и бумагам Л.Г. Гусарского полка корнета Лермантова», «Опись переномерованным бумагам корнета Лермантова» и «Опись переномерованным бумагам чиновника 12 класса Раевского».
Резолюция Николая I по поводу стихотворения Лермонтова: «…старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он…»
Февраля 21–23. «Объяснение корнета лейбгвардии Гусарского полка Лермантова».
Как утверждает А.П. Шан-Гирей, «Лермонтова посадили под арест в одну из комнат верхнего этажа здания Главного штаба». Под арестом к нему разрешен был вход только камердинеру, приносившему обед. Лермонтов «велел завертывать хлеб в серую бумагу, и на этих клочках, с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес, а именно: «Когда волнуется желтеющая нива…», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…», «Кто б ни был ты, печальный мой сосед…» и переделал старую пьесу «Отворите мне темницу…», прибавив к ней последнюю строфу: «Но окно тюрьмы высоко…»
Здание Главного штаба, один из архитектурных шедевров Петербурга, построено по проекту зодчего К.И. Росси на Дворцовой площади. Лермонтов оказался через площадь как раз напротив царской резиденции – Зимнего дворца; ему как бы давали возможность прочувствовать, на что он, Лермонтов, «руку поднимал», создавая свое стихотворение. Образ этого места первого заточения Лермонтова дает в стихах ленинградский поэт Александр Кушнер:
О здание Главного штаба!
Ты желтой бумаги рулон,
Размотанный слева направо
И вогнутый, как небосклон.
О море чертежного глянца!
О неба холодная высь!
О, вырвись из рук итальянца
И в трубочку снова свернись…
Февраля 22.Юнкер Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров П.А. Гвоздев (1815–1851) написал ответ на стихи Лермонтова «Смерть поэта». Стихи Гвоздева, конечно, значительно слабее знаменитых стихов его соученика, но смелость юнкера, выступившего от имени воспитанников школы, несомненна: вскоре его разжалуют в солдаты и сошлют на Кавказ. Позже он дослужится до офицерского чина и в роковой день гибели Лермонтова 15 июля 1841 года окажется в Пятигорске, где напишет стихи «Машук и Бештау».
Николай Соломонович Мартынов
Февраля 23.Началось дело «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским».
Февраля 25.Военный министр граф А.И. Чернышев отношением за № 100 сообщил шефу жандармов графу Бенкендорфу высочайшее повеление: «Лейб-гвардии Гусарского полка, корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству стихов, перевести тем же чином в Нижегородский Драгунский полк, а губернского секретаря Раевского за распространение стихов, и в особенности за намерение тайно доставить сведение корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, – по усмотрению тамошнего гражданского губернатора».
Февраля 27. А.И. Тургенев в письме к московскому почт-директору А.Я. Булгакову из Петербурга пишет: «Лермантов – автор стихов на кончину Пушкина и строфы, к ним прибавленной, – под арестом. Бабушка Арсеньева – в отчаянии, а всему виной точно главная виновница – тетушка-публика, которая… но бог с ней:
Иного и обидеть можно,
А боже опаси того!»
Лермонтова отпустили домой проститься. Сохранился дневник московского почт-директора А.Я. Булгакова, где он именует Мартынова убийцей, который «поступил противу всех правил чести и благородства». И далее: «Армия закавказская оплакивает потерю храброго своего офицера, а Россия одного из лучших своих поэтов…»
Марта 19. Лермонтов выехал из Петербурга в ссылку на Кавказ через Москву.
Марта 23.Лермонтов приехал в Москву.
Начало апреля. В Москве. Два варианта эпиграммы на продажного журналиста Ф.В. Булгарина «Россию продает Фадей, и уж не в первый раз, злодей».
10 апреля. Лермонтов выехал из Москвы на Кавказ.
Минуло четыре с половиной года (1832–1837) с момента приезда поэта из Москвы в Петербург и до отправления его в ссылку на Кавказ. Блестящий гусарский офицер лейб-гвардии, успешно окончивший престижную Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, переводится прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ, где идут боевые действия. Но это уже признанный великий национальный русский поэт, прямой преемник Пушкина. Созданный Лермонтовым на одном дыхании реквием по погибшему А.С. Пушкину мгновенно поставил вчерашнего юнкера в один ряд с известнейшими людьми России. Известность Лермонтова сделалась всеобщей – от императора всероссийского и его окружения до культурного слоя журналистов, писателей, музыкантов и художников. Кто с восторгом, а кто и с недоумением повторял вещие строки:
Погиб Поэт! – невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!..
И так – все 56 строк величального и гордого реквиема величайшему сыну России. Лермонтов первоначально предваряет эти 56 строк эпиграфом – обращением к царю, эпиграфом, взывающим об отмщении убийце:
Отмщенья, государь, отмщенья!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.
Эти строки взяты из трагедии французского драматурга XVII века Жана Ротру «Венцеслав», в переводе русского драматурга и поэта-переводчика А.А. Жандра (1789–1873). Перевод «Венцеслава» сам Пушкин в свое время назвал «прекрасным». Но подлинную силу стихотворению придают заключительные 16 строк, написанные 7 февраля того же 1837 года и столь же моментально, как основной текст, распространившиеся в многочисленных списках.
Таким образом, полностью стихотворение «Смерть поэта», с угодливой жандармской припиской к заключительным 16 строкам: «Воззвание к революции», легло на стол к императору. Вот эти 16 строк, реакция властей на которые последовала незамедлительно:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Одной из задач, которые ставил перед собой автор при написании этой книги, являлось пробудить у читателя желание вновь открыть перед глазами сочинения Лермонтова. Перечитывая книги стихов и прозы великого писателя и поэта, я обратил внимание на тот факт, что творческий путь М.Ю. Лермонтова может быть подразделен на три приблизительно равные части. Первые его стихи в собраниях сочинений поэта отмечены 1828 годом, когда автору было всего тринадцать полных лет. Это время можно считать началом первого периода творчества. И этот период завершится через четыре с половиной года, в 1832 году, когда поэт поступает в Школу юнкеров в Петербурге, имея уже за плечами высшее образование, полученное в Московском университетском благородном пансионе и в Московском университете.
Окрестности селения Карагач. Кавказский вид с верблюдами.
Картина М.Ю. Лермонтова
Минует еще четыре с половиной года, и этот, теперь уже второй период завершается 1837 годом – ссылкой на Кавказ. И третий период – это годы 1837–1841, снова четыре с половиной года, вобравшие в себя и «всемилостивейшее прощение», и вторую кавказскую ссылку по ничтожному поводу, и патент о пожаловании 6 декабря 1840 года Михаила Лермонтова в чин поручика гвардии, и отвергаемые царем представления к орденам, к награждению золотой саблей с надписью «За храбрость»…
И что самое главное – это выход из-под пера Лермонтова именно в этот срок величайших литературных шедевров, принесших ему всемирную славу. И так хотелось бы продолжать эти периоды – ведь впереди у Лермонтова могла быть еще целая жизнь…
Но вернемся вновь ко второму периоду жизни и творчества поэта, к тому времени, когда его окружают «минутной младости минутные друзья».
Друг поэта Поливанов, с которым он сдружился еще в Москве, – это прототип Лафы, героя «юнкерских поэм» Лермонтова. Поэтом в период учебы в школе написаны три так называемые «юнкерские поэмы»: «Уланша», «Гошпиталь» и «Петергофский праздник». Конечно, нельзя по юнкерским поэмам буквально судить о времяпровождении юнкеров исключительно в услужении Вакху и Венере. Вспомним, воспитанникам школы всего по 18–20 лет, а устав школы достаточно суров, о чем можно судить по стихотворению Лермонтова «Юнкерская молитва» (1833):
Царю небесный!
Спаси меня
От куртки тесной,
Как от огня.
От маршировки
Меня избавь,
В парадировки
Меня не ставь.
Пускай в манеже
Алёхин глас
Как можно реже
Тревожит нас.
Еще моленье
Прошу принять —
В то воскресенье
Дай разрешенье
Мне опоздать.
Я, царь всевышний,
Хорош уж тем,
Что просьбой лишней
Не надоем.
Если ровесники Лермонтова, учившиеся вместе с ним в Школе юнкеров, за редким исключением, никак не предполагали в нем великого поэта, то спустя годы в Николаевском кавалерийском училище, как стала называться школа, имя поэта ценилось не менее, чем имя Пушкина в Царскосельском лицее. Любопытный факт: по воспоминаниям «старожилов» школы, при поступлении наряду со сдачей обязательных вступительных экзаменов кандидат в юнкера (пусть и негласно) должен был прочесть наизусть хотя бы одну из «юнкерских поэм» Лермонтова.
Князь А.И. Барятинский – герой поэмы «Гошпиталь»:
…Однажды после бурных прений,
И осушив бутылки три,
Князь Б., любитель наслаждений,
С Лафою стал держать пари…
В поэме «Петергофский праздник» рассказывается об одном из замечательных пригородов Петербурга, украшенном дворцами, садами и фонтанами. Сюда часто наезжал сам император, и в дни его приездов в парке Петергофа должны были дежурить воспитанники Школы юнкеров, как правило, выходцы из именитых дворянских родов. Бабушка поэта Елизавета Алексеевна Арсеньева арендовала дачу в Петергофе и переезжала сюда за 29 верст из Петербурга, чтобы быть поближе к любимому внуку и чаще с ним видеться. Одно из таких празднеств и поведение на нем юнкеров было предусмотрено специальным приказом по школе от 2 июля 1833 года. Лермонтов рисует в поэме яркую картину событий:
Гурьбу товарищей покинув,
У моста ……… стоял
И, каску на глаза надвинув,
Как юнкер истинный, мечтал…
На место многоточий можно подставлять фамилию конкретного воспитанника Школы юнкеров: например, князь Иосиф Шаховской, носивший прозвище Курок, юнкер Л.Н. Хомутов или сам Лермонтов («У моста Лермонтов стоял»).
А в «Уланше» Лермонтов рассказывает о переходе юнкеров из Петергофа в лагерь под Ижорами:
Но вот Ижорка, слава богу,
Пора раскланяться с конем.
Как должно, вышел на дорогу
Улан с завернутым значком.
Здесь вспоминается «Бородино»: «Уланы с пестрыми значками…» Но продолжим чтение «Уланши»:
Он по квартирам важно, чинно
Повел начальников с собой,
Хоть, признаюся, запах винный
Изобличал его порой.
Но без вина что жизнь улана?
Его душа – на дне стакана,
И кто два раза в день не пьян,
Тот, извините, не улан!
Сказать вам имя квартирьера?
То был Лафа – улан лихой,
С чьей молодецкой головой
Ни «доппель-кюмель», ни мадера,
Ни даже шумное Аи
Ни разу сладить не могли…
Н.И. Поливанов («Лафа») упражнялся в стихосложении и считал Лермонтова своим поэтическим наставником: пытался писать в его манере, но на французском языке. Оба любили рисовать. В московский период они встречались на Большой Молчановке, а летом Поливанов уезжал в свою подмосковную деревню в Богородском уезде, где его посещал Лермонтов. Имение Поливанова называлось Малые Петрищи и находилось в 50 верстах от Москвы. Интересны рисунки Лермонтова, изображающие Малые Петрищи. Рисунки эти сделаны по памяти уже после переезда поэта в Петербург, и на них представлен барский деревянный дом с мезонином-ротондой, флигель с тремя окнами, сад и пруд. До наших дней сохранились парк с липовыми аллеями, пруды. В двух верстах от Малых Петрищ в селе Душёнове – деревянная церковь 1670 года, обновленная в начале XIX века. Церковь и купольную роспись 1823 года, безусловно, видел Лермонтов во время частых своих прогулок в этих местах.
Я посетил Малые Петрищи несколько лет назад, где побывал в гостях у старой учительницы, жившей в небольшом домике на краю деревни.
«Отец Поливанова был камергером. Форменный мундир камергера предполагал изображение на спине серебряного ключа, – рассказывала мне учительница. – Давнишние владельцы выкопали у нас, в Малых Петрищах, пруд в форме ключа: заполненные водой бородка, стержень и кольцо. В настоящее время пруд сильно зарос, но все это и теперь различимо». Моя собеседница предложила мне резиновые сапоги, и мы пошли к пруду. В самом кольце «ключа», на острове, поднялись три старые сосны, ровесницы лермонтовских времен. И здесь мне тотчас вспомнились «Три пальмы» Лермонтова:
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли…
Пока еще нетрудно сохранить к юбилею М.Ю. Лермонтова этот мемориальный пруд-ключ. Затраты на расчистку небольшого пруда ничтожные, зато память о великом поэте сохранилась бы и здесь еще на многие годы.
В альбом Н.И. Поливанова Лермонтов вписал стихотворение:
Послушай! Вспомни обо мне,
Когда, законом осужденный,
В чужой я буду стороне —
Изгнанник мрачный и презренный.
И будешь ты когда-нибудь
Один, в бессонный час полночи,
Сидеть с свечой… и тайно грудь
Вздохнет – и вдруг заплачут очи;
И молвишь ты: когда-то он,
Здесь, в это самое мгновенье,
Сидел, тоскою удручен,
И ждал судьбы своей решенье!
Сам Поливанов разъясняет обстоятельства написания этого стихотворения: «23-го марта 1831 г. Москва. Михайла Юрьевич Лермонтов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке, ночью, когда вследствие какой-то университетской шалости он ожидал строгого наказания».
В числе друзей Михаила Юрьевича Лермонтова был Андрей Павлович Шувалов (1816–1876), граф и воспитанник М.М. Сперанского. Скажем несколько слов о Сперанском. Этот русский государственный деятель, министр, дипломат, с 1808 года известен как ближайшее доверенное лицо Александра I. Сперанский – автор проекта конституции, ограничивающей монархию. В 1812 году Сперанский впал в немилость, его отстранили от дел и сослали. Однако в 1816 году Сперанского назначили пензенским губернатором, а с 1819 года он генерал-губернатор Сибири. Сперанский был другом Аркадия Алексеевича Столыпина и регулярно писал ему письма из Пензы, в которых высказывал свою позицию по поводу распрей Е.А. Арсеньевой и Ю.П. Лермонтова из-за внука. В этом вопросе он принял сторону Арсеньевой и 13 июня 1817 года вместе с пензенским предводителем дворянства засвидетельствовал завещание Арсеньевой, разлучавшей отца с сыном до совершеннолетия М. Лермонтова.
Но возвращаюсь к А.П. Шувалову. Граф Андрей Павлович Шувалов (1816–1876) был знаком с Лермонтовым по Московскому университету. Еще в студенческую пору летние каникулы Андрей Шувалов любил проводить у своих родственников князей Голицыных в их подмосковном Знаменском, что в Звенигородском уезде.
Андрей Павлович Шувалов
Все ему здесь нравилось: и высокая Катина горка с превосходным видом на окрестности (свое название эта горка получила от имени императрицы Екатерины II, предполагавшей выстроить тут дворец), и стремительная Истра, впадающая в Москвуреку слева, напротив Знаменского, и увлекательные рассказы владельцев имения князей Голицыных. Оно и понятно.
Ведь по рассказам дяди Федора Николаевича Голицына, на Катиной горке любил сидеть за самоваром сам основатель и куратор Московского университета граф Иван Иванович Шувалов, тогдашний владелец Знаменского. Почетную должность куратора университета после Шувалова наследовал его родственник князь Федор Николаевич Голицын (1751–1827), писавший неплохие стихи и переводивший французские романы на русский язык.
Ф.Н. Голицын работал в Знаменском над интересными «Записками», излагая в них историю Московского университета. Проект университета составил, как известно, И.И. Шувалов вместе с М.В. Ломоносовым, и этот проект был утвержден императрицей Елизаветой Петровной 12 (25) января 1755 года – в день, ставший праздником российского студенчества. Знаменские «Записки» князя Голицына отражают немало любопытных подробностей из жизни Московского университета.
А.П. Шувалова принимал в Знаменском доме уже сын Ф.Н. Голицына князь Михаил Федорович Голицын, звенигородский предводитель дворянства. Шувалов был сослуживцем Лермонтова по лейб-гвардии гусарскому полку. Многие исследователи с уверенностью подчеркивают, что в образе Печорина в романе «Герой нашего времени» Лермонтов вывел своего приятеля графа Андрея Шувалова. Лермонтов и Шувалов часто встречались в семействе Карамзиных.
Рисуя портрет Печорина в своем романе, поэт словно списывает его с вполне реального графа Андрея Павловича Шувалова: «Он был среднего роста, стройный тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев.
Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб… Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черны – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтобы докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов.
Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак – или злого нрава, или глубокой постоянной грусти…»
Таким-то вот и был этот граф, гостивший в голицынском имении Знаменское. Шувалов вполне мог привезти с собой на берег Москвы-реки своего приятеля Михаила Лермонтова, но пути их слишком часто расходились. До нас дошла одна-единственная записка, адресованная Лермонтовым Шувалову. Ее датируют либо весной 1838 года, когда граф был освобожден из ссылки на Кавказе, либо весной 1840 года, ибо позднее Лермонтова перевели из лейб-гусар в Тенгинский пехотный полк и отправили тоже на Кавказ. Вот текст записки, написанной рукою Лермонтова по-французски: «Любезный граф! Окажите милость, ссудите мне вашего пса Монго, чтобы увековечить породу, которой он меня уже одолжил. Вы меня обяжете чрезвычайно, преданный вам Лермонтов».
Монго была кличка собаки, принадлежавшей двоюродному дяде и приятелю Лермонтова Алексею Аркадьевичу Столыпину (1816–1858). Собака эта часто прибегала на плац, где шли учения лейбгвардии гусарского полка. По имени собаки получил прозвище Столыпин-Монго, красавец и волокита, служивший вместе с поэтом в том же полку. Ему, Столыпину, посвящает Лермонтов поэму «Монго» в 1836 году:
Но прежде нужно вам, читатель,
Героев показать портрет:
Монго – повеса и корнет,
Актрис коварный обожатель,
Был молод сердцем и душой,
Беспечно женским ласкам верил
И на аршин предлинный свой
Людскую честь и совесть мерил…
Впоследствии граф А.П. Шувалов изберет себе в супруги светлейшую княжну Софию Михайловну Воронцову (03.04.1825—15.08.1879). А это дочь губернатора Новороссии и наместника Бессарабии, графа, а затем светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его жены Елизаветы Ксаверьевны, урожденной графини Браницкой. М.С. Воронцов, по меткой пушкинской характеристике, – «полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда» – это начальник А.С. Пушкина в период одесской ссылки великого поэта, адресат его эпиграмм.
Елизавета Ксаверьевна Воронцова.
Художник Ж.Э. Тельче
Елизавета Ксаверьевна – предмет страстного обожания Пушкина, многие стихи поэта посвящены ей: «Все кончено, меж нами связи нет», «Приют любви, он вечно полон», «Храни меня, мой талисман», «Пускай увенчанный любовью красоты», «Сожженное письмо», «Все в жертву памяти твоей», «В пещере тайной в день гоненья», «Ненастный день потух» и другие. По словам пушкиниста П.И. Бартенева, «Воронцова до конца дней сохраняла о Пушкине теплые воспоминания, просила ей перечитывать его стихи»:
Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стесненных волн
Не умолкает гул протяжный…
Невозможно об этом говорить с уверенностью, но некоторые биографы Пушкина допускают мысль, что светлейшая княжна София Михайловна Воронцова, в замужестве графиня Шувалова, была дочерью Е.К. Воронцовой и А.С. Пушкина. Доводы, возможно, и не самые убедительные, но это – вьющиеся от природы мелкими колечками волосы и еще стихотворный отрывок поэта 1825 года: «Прости, прелестное дитя, я не скажу тебе причины…»
Говоря о соседях Лермонтова в Москве, нельзя не вспомнить московское семейство Лопухиных, проживавших на Большой Молчановке, в доме напротив окон поэта. В предыдущих главах уже называлась эта фамилия; расскажу здесь о Лопухиных подробнее. Лермонтов познакомился с семьей Лопухиных в начале 1828 года. Прочтем воспоминания А.П. Шан-Гирея, относящиеся к этим годам: «В соседстве с нами жило семейство Лопухиных, старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал».
В летние месяцы 1832 года перед своим отъездом в Петербург для поступления в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров поэт встречался с Лопухиными в Середникове у Е.А. Столыпиной, гостями которой они были. Главой семьи являлся Александр Николаевич Лопухин (1779–1833), женатый на Екатерине Петровне, урожденной Верещагиной.
Со старшей из сестер Марией Александровной Лопухиной (1802–1877) Лермонтов был очень дружен. Поэт отвечал на ее дружескую опеку постоянным расположением и откровенностью со своей стороны. Ей посылал в письмах Лермонтов, когда он оказался в Петербурге, свои стихи и в их числе знаменитый «Парус». Мне всегда казалось, что лермонтовский «Парус» врисован поэтом в черноморский пейзаж, хотя на самом деле он подсмотрел этот удивительный образ на Балтийском море.
Вот отрывок из письма Лермонтова к М.А. Лопухиной от 2 сентября 1832 года: «Сейчас я начал кое-что рисовать для вас и, может быть, пошлю с этим же письмом. Знаете, любезный друг, как я стану писать к вам? Понемногу. Иной раз письмо продлится несколько дней: придет ли мне в голову какая мысль, я запишу ее; займет ли мой ум что примечательное, тотчас поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?
Вот уже несколько недель, как мы расстались, и, может быть, надолго, потому что я не вижу впереди ничего особенно утешительного. Однако я все тот же, вопреки лукавым предположениям некоторых лиц, которых не стану называть. Можете себе представить мой восторг, когда я увидал Наталью Алексеевну, она ведь приехала с вашей стороны, ибо Москва моя родина и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив! Пожалуй, лучше бы не быть ни тому, ни другому, ни третьему, но что делать?
M-lle Annette говорила мне, что еще не стерли со стены знаменитую голову… Жалкое тщеславие! Это меня обрадовало, да еще как! Что за глупая страсть: оставлять везде следы своего пребывания. Мысль человека, хотя бы самую возвышенную, стоит ли запечатлевать в предмете вещественном, ради того только, чтоб сделать ее понятною душе немногих. Надо полагать, что люди созданы вовсе не для того, чтобы мыслить, раз мысль сильная и свободная – такая для них редкость.
Я намерен засыпать вас своими письмами и стихами. Это, конечно, не по-дружески и даже не гуманно, но каждый должен следовать своему предназначению. Вот еще стихи, которые сочинил я на берегу моря…
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит;
Увы! – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Струя под ним светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Прощайте же, прощайте!..
P. S. Мне бы очень хотелось задать вам небольшой вопрос, но не решаюсь написать. Коли догадываетесь – хорошо, я буду доволен; а нет – значит, если бы я написал вопрос, вы не могли бы на него ответить.
Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит».
Я полагаю, что ассоциация «Паруса» с Черным морем приходит уже из нашего времени, когда лермонтовская строка стала заглавием повести «Белеет парус одинокий» советского писателя Валентина Катаева: «…таял парус дедушкиной шаланды, легкий и воздушный, как чайка». У Катаева – действительно Черное море. Но у Лермонтова – Балтика под Петербургом.
Упомянутая поэтом в письме Наталья Алексеевна – это Столыпина, родная сестра бабушки поэта Е.А. Арсеньевой, бывшая замужем за своим дальним родственником Григорием Даниловичем Столыпиным. «M-lle Annette» – Анна Григорьевна Столыпина (1815–1892), дочь Натальи Алексеевны, племянница Е.А. Арсеньевой. «Знаменитая голова», о которой пишет Лермонтов, – это им же профессионально нарисованный живописный портрет в красках на стене одной из комнат в доме Лопухиных в Москве, на Молчановке.
Варвара Александровна Лопухина-Бахметева.
Акварель М.Ю. Лермонтова
На портрете представлен продолжавший будоражить воображение поэта испанский герцог Лерма, которого поэт полагал своим предком и образ которого привиделся ему во сне. Лермонтов в письме своем опасается, что портрет герцога уже стерт со стены, но портрет этот проживет там, где его поместил поэт-художник, более века. И погибнет портрет только в хрущевские времена, когда тогдашнему хозяину Кремля захочется увидеть Киев из окон своего кабинета, для чего проложат «по живому» трассу Нового Арбата. При этом пустят под нож бульдозера украшавшие Москву арбатские переулки – не пощадят тогда ни дом на Большой Молчановке, ни находившееся в доме творение кисти великого поэта. Именно тот портрет герцога Франсиско Лермы до нас не дойдет…
В постскриптуме письма речь идет о младшей сестре Марии Лопухиной, предмете страстной любви Лермонтова – Варваре Александровне Лопухиной (1815–1851). И снова в датах жизни влюбленных наблюдаем ту же роковую «рокировку цифр»: у Лермонтова 1814–1841, у Вареньки Лопухиной 1815–1851. С ее старшим братом Алексеем Александровичем Лопухиным (1813–1872) Лермонтов был очень дружен. Это на стене его комнаты в московском доме поэт в 1833 году нарисовал вышеупомянутый портрет герцога. Алексей Лопухин учился вместе с Лермонтовым в Московском университете.
Встреча с Варенькой Лопухиной случилась в 1831 году в Москве. А.П. Шан-Гирей пишет: «Будучи студентом, он был страстно влюблен… в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В. Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная… Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей…»
Вынужденная разлука с Варенькой, когда Лермонтов в 1832 году переехал из Москвы в Петербург, прервала их встречи, хотя поэт не переставал интересоваться судьбой Вареньки. Свидетельство тому – вышеприведенное письмо Лермонтова к М.А. Лопухиной. Вопрос, деликатно заданный Лермонтовым в его письме, Мария Лопухина разгадала и отвечала поэту в письме из Москвы в Петербург, что Варенька проводит однообразные дни, охраняющие ее «от всяких искушений». Профиль В.А. Лопухиной постоянно сопровождает страницы юнкерских тетрадей Лермонтова.
Между тем ряд обстоятельств, в том числе отъезд Лермонтова из Москвы на учебу в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербург, так и не позволили поэту соединить свою судьбу с Варенькой. В 1835 году она выходит замуж за тамбовского помещика Н.Ф. Бахметева, семнадцатью годами старше ее. Свадьба состоялась в мае, в том самом доме Лопухиных, в Москве, на Молчановке. По утверждению историка литературы П.А. Висковатого (1842–1905), Бахметеву казалось, что все, читавшие «Княжну Мери», узнавали в образах Веры и ее мужа чету Бахметевых.
Так это или не так, но определенно известно, что Бахметев принудил жену уничтожить письма Лермонтова, а также все его подарки и посвящения. Лермонтов воспринял замужество Вареньки как измену, и в стихах своих и в сердце своем горько переживал утрату. В июне 1838 года Варвару Александровну видели в Петербурге, с мужем и маленькой дочерью. А.П. Шан-Гирей пишет в воспоминаниях: «Бледная, худая, и тени не было прежней Вареньки, только глаза сохраняли свой блеск и были такие же ласковые, как и прежде».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.