Чего ждать от патернализма?

Чего ждать от патернализма?

Можно констатировать, что до 1838 – 1839 гг. в своем отношении к украинскому крестьянству Петербург и польские помещики Правобережной Украины удивительно похожи друг на друга. Проявление человеколюбия как с российской, так и с польской стороны было скорее исключением, чем правилом. В тяжелые голодные годы о своей обязанности заботиться о крестьянстве вспоминали лишь некоторые польские аристократы. Вот одно из свидетельств того времени: «Наступило лето (1832 г.) и самая печальная жатва. Нечего было собирать крестьянину, и с грустью свозил он на гумно остатки дрянной соломы, пригодной разве для кормления его худой скотины. Неслыханно выросли цены на хлеб. На Волыни корец ржи стоил 30 злотых, немногим меньше – в Подолье и на Украине [то есть в Киевской губернии. – Д.Б.]. Имевшие прошлогоднее зерно помещики, хоть открыли свои токи, но этого было недостаточно, ведь еще нужно было оставить что-то для посева озимых себе и крепостным. К выделенному мизеру зерна приходилось домешивать измельченную кору молодых деревьев или иссеченную и высушенную солому, молоть и печь хлеб. Бесчисленные толпы совершенно нищих и изголодавшихся людей сновали кругом по дорогам и местечкам, вымаливая кусок хлеба…» Автор, приводя примеры чуткого милосердия графини Ожаровской, княгини Радзивилл и графини Дзялинской, утверждает: «По всей Волыни несчастье приводило к тому, что помещики делились с крепостными тем, что было у них на токах. Все ли действовали бескорыстно, сложно сказать, но многие делали это из любви к ближним…»465

В том, что касается российской стороны, следует сказать, что закон 1835 г. предусматривал конфискацию в пользу государства земель польских помещиков, проявивших наибольшую жестокость (в то время как земли русских помещиков в таких случаях отдавались под надзор опекунского совета), однако первоначально закон зачастую не соблюдался. Улучшение положения крестьян было возможно лишь в тех имениях, которые были конфискованы у поляков по политическим мотивам.

Однако 29 марта 1833 г. граф А.Х. Бенкендорф передал министру Е.Ф. Канкрину повеление проверить, насколько правдивы жалобы крестьян, писавших, что при прежних польских хозяевах им жилось лучше. По правде говоря, шеф жандармов считал, что все эти слухи «могут проистекать сколько от корыстолюбивых видов тех лиц, состоящих большой частью из польской шляхты, которые заведывают конфискованными имениями, столько и от неблагонамеренности сих управляющих, которые таковыми средствами желают, может быть, возбудить между крестьянами неудовольствие и ропот против Правительства». Тем не менее подольский гражданский губернатор организовал проверку. Он утверждал, что крестьяне платят обычный налог (3 рубля – двулошадный крестьянин, 1 рубль – однолошадный, 66 копеек – безлошадный). Киевский гражданский губернатор был поставлен в известность о тяжелом положении с тягловой силой и семенным фондом, его также просили оказать содействие в преодолении этих трудностей. В свою очередь, волынский гражданский губернатор констатировал, что управляющие в конфискованных имениях Вацлава Жевуского близ Ковеля, возможно, допускали злоупотребления, однако по сравнению с ними управление казенными лесами, до конфискации принадлежавшими овруцким монахам-базилианам, действительно применяет драконовские меры, в связи с чем необходимо разрешить крестьянам, как и раньше, продавать смолу и деготь, выжигаемые из собранных дров. В конце концов, на основании проверок на местах киевский генерал-губернатор сообщил 4 октября 1834 г. в Петербург, что к «конфискованным» крестьянам везде относятся хорошо, и они постепенно приходят к убеждению, что их нынешнее положение на порядок лучше службы у польских помещиков466. Однако это улучшение, как было показано, носило условный характер – после введения в 1837 г. военных поселений в связи с перестройкой Киселевым организации казенных крестьян положение «конфискованных» лишь ухудшалось.

В какой степени государство и помещики заботились о крестьянах? Патриархальный образ сельской жизни лишь создавал видимость опеки. В Киевской губернии царские власти содержали девять больниц, один сумасшедший дом и один приют для бедных; как и по всей империи, ими управлял Приказ общественного призрения. В сельской местности о здоровье крепостных должны были заботиться помещики, но к этой обязанности они, как правило, относились крайне небрежно. В 1850 г. предоставление медицинской помощи крестьянам в Киевской губернии было зафиксировано лишь в 53 поместьях. Большая часть землевладельцев заявляла о нескольких сотнях больных, в нескольких случаях речь шла о нескольких десятках. Самому большому количеству больных (1200 в течение года) была оказана помощь в имении Браницких (Белая Церковь, Ставище, Смела). Как и в 27 других имениях, помощь предоставлялась бесплатно, остальные помещики требовали платы. Тем не менее оказываемая помощь была недостаточной, среди крестьян наблюдалась высокая смертность.

Регулярно повторялись большие эпидемии. Наибольший урон приносила холера: крестьяне безуспешно пытались избежать ее, прячась по хатам. 15 августа 1848 г. Юзеф Крашевский в письме к матери сообщал: «По всей Волыни и Подолью ужасно свирепствует холера, особенно в местечках, но бывают случаи, когда и в селах обычная дизентерия превращается в холеру. Смертность большая, оторванность, разрыв связей с внешним миром, тишина, изредка нарушаемая криками, не может не волновать. Если и приходят какие-то вести, то, хоть и могут грешить преувеличениями, по сути своей ужасают. В Каменце – беспримерное количество смертей, в Кременце, в Дубне – огромное, в Луцке, Торчине – хоть и меньшее, но все же значительное. Люди мрут и мрут. У нас, слава Богу, до сих пор тихо, но почему-то страшно…»467 Если у помещика были такие впечатления, то что можно говорить о реакции крепостного?

Избежать барщины было практически невозможно. Однако для крестьян, пользовавшихся расположением богатого помещика, крепостная зависимость могла быть совершенно иной. Около 1850 г. в связи с ростом экспорта зерна через Одессу появляется немногочисленная группа привилегированных крестьян – чумаков, перевозчиков и доверенных лиц крупных производителей зерна, отвечавших за доставку зерна в порт, а из порта – вин и колониальных товаров из Марселя для своих господ. Некоторые крепостные, хотя в основном эти должности занимала безземельная шляхта, были управляющими, гуменщиками (смотрителями при гумне), атаманами (старшими пастухами). Другие же благодаря бытовавшей еще традиции держать в крупных польских поместьях «почетную гвардию» становились казаками. Они носили форму, известную еще в давние времена Речи Посполитой, или ливреи, цвета которых соответствовали цветам, характерным для того или иного магнатского рода. В такую гвардию выбирали физически развитых крестьян, выполнявших разные тайные поручения, выступавших посредниками между поместьями, ухаживавших за барскими детьми и т.п. Как правило, эти привилегированные крепостные забывали о своем происхождении и были готовы служить душой и сердцем своим хозяевам.

В неопубликованном дневнике Кароля Бжозовского, написанном, скорее всего, в 40-х гг. XIX в., отдельная глава посвящена его благотворительной деятельности. Стоит отметить, что даже те помещики, которые проявляли наибольшую человечность в отношении крепостных, были убеждены в их умственной неполноценности. Бжозовский писал: «Под ногами у земледельца рассыпаны щедрые дары неба, нужно только, чтобы он собрался над ними склониться, а если захочет он уклониться даже от такого труда, необходимо его принудить к нему. Сельский люд нуждается в отеческой опеке: многие ошибаются, полагая, что лучше всего предоставить его самому себе, что, мол, когда станет ему невтерпеж, то и ленивый возьмется за работу, но этого не происходит, и об этом стоит помнить, если мы действительно хотим понять сельский люд. Случалось так, что я покупал поместья, в которых крестьяне жили в большой бедности, нищете, голоде, без одежды, почти в хлевах; через три года нищета исчезала, а через шесть – благосостояние крестьян восстанавливалось. Важные, а одновременно самые простые меры к тому – это дать каждому крестьянину как можно больший надел, который возможно выкроить и который земледелец будет в состоянии обработать. Безземельных крестьян быть не должно, потому что неизвестно, к какому классу следует относить земледельцев без земли: они хоть и могут прокормиться поденной работой, но в случае болезни, увечья или старости, превратятся в попрошаек…» Далее Бжозовский объясняет, благодаря чему ему удалось добиться процветания своих крепостных: он дал взаймы всем нуждавшимся, а то, как распорядиться полученными средствами, решалось на общем крестьянском сходе; там же при всем народе позднее позорили неудачников. Эта мера применялась и к заядлым пьяницам. Кроме того, крестьяне должны были подписать обязательство не пить в течение определенного срока, а тех, кто нарушал данное слово, хозяин сажал на неделю на хлеб и воду, утром и вечером они получали по одной розге – считалось, что своим поступком они оскорбляли Бога и подавали плохой пример остальным468. Немногочисленные прозорливые свидетели эпохи единогласны в том, что незыблемость существовавшего порядка вещей в этой отдаленной части Европы сохранялась из-за господствовавших архаических отношений. «Помещик, сосредоточив в своих руках административную, исполнительную, а зачастую и судебную власть, – писал Август Иванский, – был полным хозяином в своем имении и проводил замену крестьянских наделов так, как ему было выгодно, обменивал, а временами и забирал у крестьян хутора, на которых они издавна вели хозяйство, вмешивался в порядок распределения их податей и набора в рекруты, забирал способных слуг при продаже имения, переселяя их в другие села, временами выступал арбитром в супружеских делах. И этот порядок вещей помещики и крепостные считали чем-то естественным и не подвластным никаким переменам»469.

Насилие в этом мире было важнее милосердия, а одно из самых жестоких его проявлений – набор в рекруты – служит еще одним свидетельством существования польско-российского заговора. Царские власти, поручая помещикам ежегодно набирать рекрутов на двадцатипятилетнюю военную службу, тем самым развязывали им руки. Это поистине страшное наказание касалось в первую очередь пойманных беглых крестьян. Для их поимки устраивались облавы, беглецов искали всем селом, а затем отправляли на рекрутскую комиссию. Зачастую это случалось и с теми несчастными, которые позволили себе «надерзить», т.е., по словам Иванского, «за любое проявление человеческого достоинства, чего тогдашняя шляхта терпеть не могла, поскольку, к сожалению, этого не понимала и не чувствовала к тому необходимости»470. Набранных в рекруты заковывали в кандалы и увозили. «Послушайте, когда кого-то берут в рекруты, – писал Ю. Крашевский, – какой плач, какое отчаяние, какие рыдания! Самое удивительное, что в такие торжественные минуты горя женщины вместо того, чтобы говорить и плакать, все время угрюмо словно неосознанно поют. Идя за телегой бедного изгнанника, они утирают глаза и грустным пением провожают его к местечку. Задумавшись глубже над причиной слез и горя, найдешь в них материальные причины, хотя чего еще можно ожидать от такого необразованного и бедного люда?»471 Несомненно, этот люд можно было просветить и обучить. Часть польских помещиков осознавала тогда эту проблему: «В руках господ находится дело просветительства, дело похвальное, святое прежде всего. Правительство разрешает открывать в селах приходские школы. Подобные школы, сиротские приюты для детей, больницы для больных, но прежде всего, беззаветные и активные действия привели бы к возрождению многих сотен тысяч людей, судьба коих Божьим Провидением в руки господ под серьезную ответственность отдана!..»472 Мы еще убедимся в том, что, к сожалению, эти благие намерения не были реализованы. Вопрос об образовании был напрямую связан с российско-польским соперничеством: царское правительство давало согласие лишь на открытие русских школ, а помещики хотели общаться со своими крепостными лишь по-польски. Преграда оказалась непреодолимой. Н.И. Костомаров, который в качестве учителя часто ездил по Украине, а кроме того, занимался поиском материалов для своей работы о Богдане Хмельницком в библиотеках помещиков, писал в «Автобиографии», что «интеллигентный язык во всем крае был исключительно польский и даже крестьяне поневоле должны были усваивать его»473.

Часть католического клира и наиболее прогрессивные писатели пытались, правда без особого успеха, оказать влияние на помещиков в решении крестьянского вопроса. В целом католическая церковь, преследуемая и переживавшая после 1831 г. определенный кризис, в незначительной степени интересовалась социальными проблемами. Однако именно в форме проповеди, вложенной в уста священника, писатель Титус Щеневский обратился к польским помещикам: «Сколько же среди вас, славных, дружелюбных, благонравных и даже набожных, не постигли того, что не скотину Господь отдал в ваше ведение и что вы не должны обходиться со своими подданными так, как идолопоклоннические народы Рима и Греции обращались со своими рабами, или как недавно еще поступали с неграми… [многие из вас] думают, как бы в свою пользу пересчитать барщину, эти дни кровавого пота и труда, как бы обвести вокруг пальца крестьянина, чтобы свалить на него и его бедную жену груз самых тяжелых работ… А что говорить о тех, кто злоупотребляет правом телесного наказания, немилосердно относится к люду, невзирая на то что этот необразованный по милости тех же помещиков люд нуждается в большей снисходительности к чинимым им поступкам, которые в основе своей являются следствием подлого положения, в котором его удерживают… Всегда ли были от ваших неприличных распутных домогательств защищены их дочери, их жены? Какого же наказания заслуживают те, кто, используя высоту своего положения над подданными, толкает эти бедные и несчастные существа в бездну позора?..»474 Следует сказать, что положение украинских женщин – одна из наиболее болезненных тем. Польская шляхта смотрела на крепостных чрезвычайно цинично, и хотя не все были настолько богаты, как граф Мечислав Потоцкий, державший в Тульчинском дворце гарем из крепостных красавиц475, многие сожительствовали с крепостными крестьянками, за что их в своих популярных морализаторских романах клеймил Ю. Крашевский.

Исключительными примерами иного отношения к крестьянству Украины, спасающего честь польской шляхты, являются Юзеф Крашевский и Зигмунд Милковский, писавший под псевдонимом Теодор Томаш Еж. Крашевский не обращал внимания на национальные отличия между помещиками и крепостными, однако в 1840 – 1860-х гг., когда он писал свои популярные романы, это было еще допустимо. Героями его книг были украинцы, подобно тому как героями Жорж Санд были жители французской провинции Берри. Но как в одном, так и в другом случае главным для писателей было то, что их героями были крестьяне. Крашевский сам в 1840 – 1846 гг. занимался хозяйством в небольшом имении Грудек под Луцком в Волынской губернии, а позже в имении Губин. Искреннее желание обличить помещиков в эксплуатации крестьян и борьба за человеческое достоинство обездоленных привели к тому, что Крашевский нажил себе множество врагов среди людей своего же класса. Судьба Милковского сложилась иначе. Он учился в Немировской гимназии, Одесском лицее и был студентом Киевского университета, в 1848 г. ему довелось принимать участие в Венгерской революции. Написанная в 1857 г. и посвященная крестьянской теме повесть «Васыль Голуб» основана на личных воспоминаниях писателя. Это история крестьянина, который бежит от жестокого помещика в бессарабские степи. В повести элементы реализма сливаются с утопическими идеями аграрного общества.

Произведения обоих писателей, несмотря на то что сегодня могут казаться крайне мелодраматичными, отражают грустную действительность того времени. В повести «Уляна» (1842 г.) Крашевский изображает трагическую судьбу соблазненной собственным помещиком крестьянки. Муж в отчаянии избивает ее, за что помещик сажает его под замок. Брошенная любовником женщина вешается, а ее муж поджигает усадьбу и тоже кончает жизнь самоубийством. Написанная в том же году «Повесть о Савке» посвящена подобной типичной ситуации, когда польский шляхтич (управляющий) похищает жену у замученного непосильным трудом бедняка Савки. Савка, ранив его, решается бежать в австрийскую Галицию. Герои этих произведений связывают причины своей тяжелой нищей жизни с божьим гневом, обрушившимся на них за грехи. Тем не менее Крашевский разоблачает польских помещиков, указывая на то, что им известны лишь кулак и палка, они бесчестят женщин и девушек, подкупают царскую администрацию, чтобы скрыть следы собственной жестокости. В повести «Остап Бондарчук» (1847 г.) показана пропасть, отделяющая от мира господ крестьянина, которому удалось получить образование. Продолжением этой темы стала написанная в 1860 г. в разгар общероссийских дискуссий о будущем освобождении крепостных повесть «История колышка в плетне», в которой Крашевский разоблачает отсталость и ограниченность шляхты. Это повесть о талантливом крепостном музыканте, которому суждено так и остаться слугой, подобно тому как из прекрасного молодого дуба выйдет всего-навсего колышек для плетня. Не понятый и осуждаемый шляхтой, Крашевский после восстания 1863 г. эмигрировал в Саксонию.

По сравнению со всеми землями давней Речи Посполитой Правобережная Украина, несомненно, была наиболее отсталой в социальном плане. Разница в сознании поляков – жителей Украины и поляков – эмигрантов во Франции была огромной. Последние по иронии судьбы, вдохновленные демократическими идеалами, дали одному из «Обществ польского люда» название «Общество Умань» в знак солидарности с угнетаемым народом Украины. Как же далеки они были и оторваны от действительности!

Руководитель упомянутой группы демократов Хенрик Каминский в своих воспоминаниях, опубликованных лишь в 1951 г., описывает, как во время своей тайной поездки на Правобережную Украину в 1844 г. он убеждал нескольких крестьян поверить в рай, которым станет Польша (а с ней и Украина), когда помещики добровольно откажутся от барщины. Впрочем, он быстро убедился в безрезультатности таких бесед.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.