Обречённый диктатор

Обречённый диктатор

Когда-то один остроумный иностранец назвал политический строй России XVIII века «самодержавием, ограниченным удавкой». То был намёк на обстоятельства гибели императоров Петра III и Павла I. Политический строй России XX века можно с тем же успехом определить как бюрократию, ограниченную бомбой террориста, приговором чрезвычайной «тройки» или пулей киллера. Принципиальной разницы между этими тремя разновидностями террора не имеется: «тройки» рождены той самой революционной властью, первые герои которой метали бомбы в высокопоставленных сановников; внуки и правнуки членов «троек» выясняют отношения при помощи наёмных убийц. С тем и перешли мы в век XXI-й.

15(28) июля 1904 года в Петербурге прогремел нежданный гром – предвестник грядущих революционных бурь. На Измайловском проспекте, возле Варшавского моста взрывом бомбы, брошенной участником эсеровской Боевой организации Егором Сазоновым, был убит министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович Плеве. Об этом убийстве сказано и написано много. И всё же, есть смысл ещё раз вернуться к кровавой драме, разыгравшейся более столетия назад. Очень уж показательны её обстоятельства: в ярком, хотя и неприглядном, свете рисуют они обычаи российской политической элиты.

Как сказано в учебнике

Вот традиционная версия одного из самых знаменитых политических убийств российской истории.

Плеве был назначен министром внутренних дел после убийства его предшественника Сипягина, весной 1902 года. Назначение не случайное: Сипягина застрелил революционер Балмашов, продолжатель дела «Народной воли»; совершил 2 апреля, накануне двадцать первой годовщины казни народовольцев, участников убийства Александра II. Плеве – как раз тот человек, под чьим руководством была двадцать один год назад раздавлена «Народная воля». В 1881 году, во время следствия по делу об убийстве Александра II, он был назначен директором Департамента полиции. То есть возглавил борьбу с крамолой. Не без его участия на виселице оказались Желябов, Перовская, Кибальчич, Рысаков, Михайлов; в тюрьме и на каторге – Тригони, Баранников, Фигнер, Гельфман… Список можно продолжить. Годы его пребывания во главе Департамента полиции – 1881–1884 – годы полного разгрома «Народной воли». Ко времени своего назначения на ключевой пост в правительстве Плеве пользовался репутацией мрачного реакционера и сурового гонителя революции. В самом деле, первый его шаг на новом поприще имел карательный характер: по его настоянию Балмашов был судим военным судом. Общегражданские суды не могли выносить смертные приговоры, а военные могли. И суд своим правом воспользовался: террорист был приговорён к смерти и повешен в мае 1902 года.

Два года пребывания Плеве у власти – апофеоз твердолобого консерватизма. Политика запретов. Тем временем истомлённое властным произволом общество строит оппозицию. За границей начинается выпуск журнала «Освобождение»; вокруг него объединяются радикальные либералы; их вождь Милюков за пламенную речь памяти апостола русского народничества Петра Лаврова посажен на полгода в тюрьму. Любопытный эпизод: в один прекрасный вечер прямо из камеры «Крестов» его привозят в дом Министерства внутренних дел на Фонтанке, 16; ведут – куда? – в кабинет Плеве (министр занимал казённую квартиру в том же доме). Плеве – сама любезность, усаживает арестанта за чайный столик, угощает, ласково беседует, – и вдруг, в упор, вопрос: «А как бы вы, Павел Николаевич, отнеслись к предложению занять пост министра народного просвещения?» Милюков поражён, но он не прост; в ответ он намекает, что согласился бы минимум на должность министра внутренних дел. Спустя тридцать лет эмигрант и бывший министр иностранных дел Временного правительства Милюков объясняет эту сцену так: то была попытка сломать, или вербовка. Коварство Плеве не знает границ.

Да уж, годы властвования Плеве – значимы в истории России. 1902 год – образована партия эсеров; 1903 год – II съезд РСДРП открывает эру ленинско-сталинской партии большевиков, боевого отряда пролетарской революции. Экономический кризис, стачки, в том числе и первая всеобщая (на юге России). Создание Союза освобождения, партии хоть и либеральной, но готовой рукоплескать революционному террору. Плеве всё душит и давит, всюду разводит сыщиков, переводит в Петербург начальника московской охранки С. В. Зубатова и даёт ему карт-бланш на создание подконтрольных полиции рабочих организаций. Он гнобит земства, запрещает рабочие собрания; он добивается отставки осторожного Витте и один определяет политику царя. Ходят слухи о предоставлении ему диктаторских полномочий. Да он и так фактический диктатор. Даже во внешней политике вместо министра иностранных дел великосветского педераста Ламздорфа (именуемого в коридорах власти «Мадам») – теперь тоже главенствует Плеве. Именно он якобы произносит знаменитую фразу о «маленькой победоносной войне». Сказано – сделано: на Дальнем Востоке под руководством ставленников и друзей Плеве – наместника адмирала Алексеева, военного министра Куропаткина, статс-секретаря Безобразова – проводится политика авантюр, ведущая к столкновению с Японией. Нападением японского флота на Порт-Артур 27 января 1904 года война началась.

Одновременно ЦК партии и боевая организация эсеров выносят министру смертный приговор. Каждый выстрел японских орудий, каждое поражение русских войск, каждый арест свободолюбцев в России громом отзываются в сердцах рыцарей террора: Савинкова, Покотилова, Сазонова, Каляева, Швейцера, пылкой Доры Бриллиант. Правда, есть тут ещё одна фигура: Евно Азеф, он же «Толстый», «Виноградов», «Липченко», «Иван Николаевич» и как там ещё? Никто пока не знает, что он двойник, что он, организатор охоты на Плеве, в то же время – тайный агент полиции. Террористы осуществляют поистине образцово-показательную операцию по устранению злодея-министра. Наружное наблюдение, бомбисты, переодетые извозчиками, изготовление динамита в гостинничном нумере, несчастный случай – взрыв, повлекший гибель одного из главных «бомбистов», Покотилова, – всё есть в этой остросюжетной пьесе. Наконец, после трёх неудачных попыток, 15 июля – свершилось! Плеве убит, Сазонов арестован, власти в замешательстве, армия откликается на событие поражением под Ляояном, общество – началом революционного брожения.

Кому он нужен, этот Плеве?

Всё это так. И во всём этом есть много удивительного. Как в недавние постсоветские времена в случаях с убийствами вице-губернатора Петербурга Маневича, депутата Госдумы Старовойтовой, магаданского губернатора Цветкова, генерала погранвойск Гамова. Вроде и схема преступления ясна, и мотивы понятны, и даже исполнители известны. Но в целом – что-то не складывается. Ну вот, например: Плеве живёт в том же доме, где располагается Департамент полиции и его Особый отдел, ведающий секретной агентурой. Плеве – преемник министра, убитого террористом. Казалось бы, из этого неумолимо следует: охрана самого Плеве и (уж особенно) дома на Фонтанке должна быть налажена на высшем уровне. А что мы видим? Полгода, с января месяца, группа участников боевой организации наблюдает за приездами-отъездами министра, слоняясь по набережной Фонтанки. Егор Сазонов, переодетый извозчиком, торчит часами в виду министерского подъезда; Швейцер, изображающий англичанина, прогуливается по Пантелеймоновскому мосту взад-вперёд, – и охрана не обращает на них никакого внимания. Тут ещё не лишне добавить: Сазонов уже был осуждён за революционную деятельность, бежал из ссылки (в царской России из ссылки только ленивый не бежал), за границей связался с Азефом, приехал снова в Россию – и вот теперь сидит на облучке, наблюдая за домом, в котором располагаются главные спецслужбы императорского Петербурга. Его дело с фотографией и описанием внешности лежит на полке в комнате второго этажа дворового флигеля этого самого дома. И его никто не задерживает, не замечает.

Бредовость ситуации отметил даже Савинков в своих воспоминаниях (тенденциозных и не всегда достоверных, но до сих пор составляющих основу многих «версий из учебников»). «В воротах Летнего сада я увидел Покотилова, – пишет он о неудачной попытке покушения 18 марта. – Он был бледен и быстро направлялся ко мне. В карманах его шубы ясно обозначались бомбы». (Прямо как в анекдоте: Штирлиц шёл по коридору гестапо; за его спиной волочился красный парашют с серпом и молотом. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу.) Далее: «Каляев настолько бросался в глаза, настолько напряжённая его поза и упорная сосредоточенность всей фигуры выделялась из массы, что для меня непонятно, как агенты охраны, которыми были усеяны мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания». И резюме: «Я до сих пор ничем не могу объяснить благополучного исхода этого первого нашего покушения, как случайной удачей».

Одна случайность – случайность; четыре случайности подряд – это уже очевидная закономерность. 25 марта два террориста, переодетые разносчиками, с бомбами в лотках, караулят министра на набережных Невы и Фонтанки, и только случай не позволяет им взорвать министра ко всем чертям. 1 апреля происходит тот самый взрыв в Гранд-Отеле, жертвой которого стал Покотилов. Гром на всю столицу, но боевики продолжают свою деятельность беспрепятственно. Они до деталей успевают отследить распорядок дня, пути следования, внешний вид экипажа жертвы. 8 июля уже целых шесть террористов с четырьмя бомбами поджидают Плеве на Обводном канале, у Варшавского вокзала. Они знают маршрут следования царского сатрапа, но охрана даже не догадывается об их существовании. Три раза чудо спасало Плеве. Но он был обречён. И вот, 15 июля – удалось.

Всё это говорит только об одном: никакой реальной охраны у Плеве не было. Была декорация охраны, бутафория. Почему?

На этот вопрос пытались ответить все лица, причастные к событию. Сложилось три версии. Первую – версию сочетания благоприятных случайностей и самоотверженного героизма – сформулировал Савинков. Вторую высказал в 1909 году эсеровский публицист Владимир Бурцев. Именно он получил от А. А. Лопухина (директора Департамента полиции в период с мая 1902-го по июнь 1905 года) неопровержимые доказательства двойной деятельности Азефа. И выстроил логическую цепь: Азеф стал секретным сотрудником заграничной агентуры Департамента полиции в бытность известного деятеля политического сыска П. И. Рачковского начальником этой агентуры; стало быть, он – человек Рачковского. Плеве не любил Рачковского и летом 1902 года добился его отставки. Рачковский решил отомстить Плеве, убрать его с дороги, чтобы самому вернуться и продолжить карьеру (последнее удалось: через год после гибели Плеве Рачковский становится во главе всей политической полиции России). Он даёт деньги и указания Азефу, а тот устраивает теракт.

Третья версия принадлежит преемнику Рачковского по заграничной агентуре Л. А. Ратаеву, тоже непосредственному начальнику Азефа. В записке на имя директора Департамента полиции Н. П. Зуева, датированной октябрём 1910 года, Ратаев отвергает факт сотрудничества Азефа с Рачковским (по его словам, Азеф с Рачковским до 1905 года не встречался, а с 1899 по 1902 год работал под эгидой начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова). Провал же охраны объясняет просто: с приходом Плеве в Министерстве, Департаменте полиции и в охранных отделениях начались кадровые перетряски, совершенно дезорганизовавшие работу спецслужб. По сути дела, в своей гибели виноват сам Плеве, ибо, из властолюбия, разогнал всех опытных работников-профессионалов. Зволянский, Рачковский, Зубатов, да и сам Ратаев либо уволены, либо переведены на несоответствующие их уровню посты; во главе Департамента полиции поставлен бывший харьковский прокурор Лопухин, незнакомый с техникой полицейской работы; деятельность петербургской охранки парализована частой сменой начальников, а Особый отдел Департамента полиции, ведавший, в частности, агентурой, вообще разрушен с уходом оттуда самого Ратаева.

Итак, по одной версии полицейские просто придурки, по второй – «один гад сожрал другую гадину», по третьей – Плеве «сам себя высек». Во всех случаях виновата власть. Что же на самом деле?

Подарок от Председателя

Полагаем, что в известной мере правы все трое. Но есть ещё один дополнительный фактор, о котором Савинков, Бурцев и Ратаев либо не знали, либо предпочитали молчать. Вот, правда, Савинков обмолвился, рассказывая о подготовке следующего теракта, убийства великого князя Сергия Александровича: «В то время Боевая организация обладала значительными денежными средствами: пожертвования после убийства Плеве исчислялись многими десятками тысяч рублей». Благочестивое слово «пожертвования» можно смело заменить словом «плата»: ясно, что «многие десятки тысяч рублей» собирали не с мира по нитке. Итак, работа боевиков была оплачена. Кем?

Однозначно на этот вопрос за давностью лет ответить невозможно. Отчасти терроризм и прочие проявления подрывной деятельности финансировались японцами. Впрочем, суммы оттуда поступали невеликие, и то в основном после Кровавого воскресенья, когда революция в России стала явью. Есть ещё кое-какие соображения. Они появились ещё при жизни некоторых действующих лиц нашей истории. Известный публицист предреволюционной поры И. И. Колышко (печатавшийся также под псевдонимом Баян) опубликовал памфлет, направленный против уже покойного графа С. Ю. Витте. Мотивы, заставившие политического эмигранта наброситься, истекая желчью и ядом, на мертвеца, для нас сейчас не существенны. Но цитата красноречива: «Убили Плеве. Я никогда не видел Вас счастливее. Торжество так и лучилось из Вас. Вы решили сами стать министром внутренних дел… Вы метались от Мещерского к Сольскому, от Шервашидзе к Оболенскому, подстёгивая всех работать на Вас. Работали. Но Мещерский тут впервые Вам изменил, и в министры попал кн. Мирский». Поясняем: Сольский, Оболенский, Шервашидзе – влиятельные в императорском окружении сановники; Мещерский – редактор-издатель ультрамонархического журнала «Гражданин», к позиции которого прислушивался сам государь.

Колышко много лет был близок к правительственным кругам и знал, что писал. Его эмоциональная риторика удачно сочетается с воспоминаниями уже известного нам экс-директора Департамента полиции Лопухина. Этот высоко сидевший, но низко упавший после «Дела Азефа» мемуарист, о котором главная речь ещё впереди, указывает на существование целого заговора, направленного против Плеве. Участниками заговора были Мещерский, Витте и – кто бы вы думали? – Зубатов, на тот момент начальник Особого отдела Департамента полиции и непосредственный куратор Азефа. Зубатов, по версии Лопухина, сфабриковал письмо, якобы написанное одним «верным слугой царя» другому. В нём косвенно осуждалась деятельность Плеве и прямо доказывалось, что только Витте способен твёрдой рукой вести государственный корабль и вообще спасти монархию от гибели и революции. Письмо должно было подвергнуться перлюстрации. Затем надлежало организовать утечку информации из Особого отдела в редакцию «Гражданина» и через Мещерского довести содержание письма до высочайшего сведения. Однако один из агентов Зубатова выдал своего патрона и положил фальшивку на стол Плеве. Тот в нужном ему свете представил дело царю – и через день, 16 августа 1903 года, Зубатов был уволен со службы без прошения и производства в чине, а Витте – с властного поста министра финансов (который занимал двенадцать лет) пересажен в почётно-пустое кресло председателя Комитета министров.

Попытка Витте повалить противника и самому добиться диктатуры ударила рикошетом по нему и его сторонникам. Но он не сложил оружие и продолжил борьбу, теперь уже за пост министра внутренних дел. Устранить Плеве было ему нужно любым способом и любой ценой. У нового председателя несуществующего Комитета для этого были связи: для секретных контактов с нужными людьми в Департаменте полиции и в революционных кругах имелся специальный человек – чиновник для особых поручений Мануйлов (Манасевич), через него велись секретные переговоры с Рачковским, Лопухиным, с таинственными конспираторами из ЦК и Боевой организации партии эсеров. Были у Витте и деньги: в бытность министром он заручился поддержкой могущественных финансовых кругов в России и за рубежом. Тут, кстати, Лопухин вспоминает и другой эпизод (степень достоверности этих воспоминаний, конечно, проверить невозможно). Якобы Витте доверительно говорил ему однажды: «У директора Департамента полиции, ведь, в сущности, находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, – так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации покончить с ним…». Речь идёт о царе, но можно подставить и любое другое имя. По логике вещей, сюда просится имя Плеве.

Итак, Витте – самое заинтересованное в исчезновении Плеве лицо. Заинтересованы в этом были, каждый по-своему: Зубатов и Рачковский (вернуться во власть), Савинков со товарищи (казнить палача народовольцев), Азеф (получить побольше денег от тех и побольше почёта от этих). И Лопухин, который, веруя в грядущую победу либералов, искал дружбы с ними, тяготился консерватизмом и мрачным имиджем своего непосредственного начальника. И Ратаев, сосланный из карьерного Петербурга в галантный Париж. И даже сам государь, видевший непопулярность Плеве, тупиковую негибкость его курса. Известно, что Николай II готовил отставку Плеве ещё летом 1903 года, но история с заговором Витте – Зубатова – Мещерского заставила его отложить это намерение. А кто был заинтересован в том, чтобы Плеве был жив, здоров и крепко держался в министерском кресле? Пожалуй, никто.

Вот и разгадка. Плеве был обречён, потому что был слишком яркой, сильной фигурой, и при этом уже никому не был нужен. Своё дело он сделал. Подобно тому, как ильфо-петровская «Воронья слободка» не могла не сгореть, Плеве не мог не погибнуть. Разве что если бы ушёл в отставку. Но такие добровольно не уходят.

То, что произошло между январём и июлем 1904 года, скорее всего, выглядело примерно так. Эсеры искали жертву для заклания; жертва должна была быть высокопоставленной, и в глазах общественного мнения представлять «реакцию». Имя Плеве стояло в одном ряду с именами министра юстиции Муравьёва, московского генерал-губернатора Сергия Александровича, петербургского (потом киевского) градоначальника Клейгельса и другими. Азеф – прямо или косвенно – навёл справки у своего полицейского руководства (у Ратаева, Зубатова или Рачковского – не имеет значения, все трое ответили бы одинаково). Ему дали понять, что менее всего были бы огорчены трагической гибелью Плеве от рук «бомбистов». Был обсуждён и денежный вопрос: зная деловые качества Азефа, в этом сомневаться не приходится. Здесь более чем вероятно, что полицейское руководство (Зубатов или Рачковский) проконсультировались с Витте. Деньги нашлись. Началась техническая подготовка. Если даже охрана Плеве и замечала её следы, то тревожные сигналы глохли в коридорах дворового флигеля дома № 16 по Фонтанке. Полиция судорожно разыскивала Сазонова то на границе, то за границей, а он сидел в тулупе и шапке на облучке извозчичьей коляски прямо под окнами министерского дома и ощупывал под одеждой бомбу.

Всё это называется «система сдержек и противовесов». Или что-то вроде того. Как всегда, события пошли совсем не по тому пути, в направлении которого их толкали. Витте не получил окровавленного министерского портфеля. Лопухин был уволен менее чем через год после смерти своего патрона, а ещё через четыре года отдан под суд за связи с эсерами. Ратаев так и остался на вторых ролях в полиции; Зубатов – в отставке. Каляев, Швейцер, Дулебов, Сазонов, Дора Бриллиант погибли, не дожив до революции. Савинков до революции дожил – и умер в советской тюрьме. Азеф был разоблачён, скрывался и умер под чужим именем в Берлине. Один только действительный статский советник Рачковский пошёл на повышение и стал на короткое время вице-директором Департамента полиции, возглавив политический сыск. Впрочем, славы это ему не принесло.

А вся страна, с её стошестидесятимиллионным населением, понеслась в бездну внутренней смуты. Через полгода после убийства Плеве случилось Кровавое воскресенье.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.